Текст книги "Первая мировая война"

Автор книги: Мартин Гилберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Каждое пятое здание в Лёвене было разрушено, а церковь Святого Петра сильно повреждена огнем. «Тевтонское варварство» потрясло англичан и французов, его широко использовали в пропагандистских целях. В рассказах о чудовищной жестокости, преувеличенных и приукрашенных, звучали слова о «зверствах, не поддающихся описанию», «реках крови» и «горах трупов невинных людей», их сопровождали возгласы и призывы к мести. Намеренное разрушение бельгийских церквей дало повод для новых обвинений в адрес германских правителей. На старых французских почтовых открытках изображен Иисус, который с презрением отталкивает кайзера и уходит от него прочь. Кайзер, стоя на коленях, тщетно пытается удержать Спасителя за руку. На заднем плане виден изуродованный собор.

12 августа, когда германские войска пытались подавить последние очаги сопротивления в Льеже, первые отряды экспедиционных сил Англии пересекли Ла-Манш, пробившись сквозь оборонную линию из 19 кораблей. За десять дней 120 000 человек были переброшены без единой потери. Операция проводилась настолько секретно, что даже через десять дней непрерывной переброски немецкое высшее командование не знало наверняка, что немало британских солдат уже во Франции, а германский флот так и не обнаружил достигшие цели британские транспортные суда. Желание Мольтке столкнуться с англичанами на поле боя исполнилось.

В те дни, когда первые британские солдаты достигли Франции, англичанка Эдит Кэвелл возглавляла школу медсестер в Бельгии. Она обратилась в Times с просьбой направлять в медицинский институт, где она работала, «пожертвования британской общественности», поскольку «раненых придется лечить на континенте, а точнее в Брюсселе. Наш институт, располагающий многочисленным штатом медсестер, готов оказывать помощь сотням раненых, и наши возможности постоянно растут». Эдит Кэвелл обращалась к соотечественникам с призывом «делать пожертвования». Ее письмо было опубликовано 15 августа под заголовком «Английская медсестра в Брюсселе».

Между Францией и Великобританией, с одной стороны, и Австро-Венгрией – с другой никаких разногласий не существовало. Сын одного из богатейших австрийцев являлся членом английского парламента. Генеральный инспектор британских войск в Судане, сэр Рудольф фон Слатин, был австрийцем. Австрийский посол в Лондоне, граф Менсдорф, приходился кузеном и близким другом королю Георгу. Но 12 августа, через восемь дней после того, как Британия объявила войну Германии, и в тот самый день, когда британские экспедиционные силы приступили к переброске через Ла-Манш, Британия и Франция объявили войну Австро-Венгрии, заявив, что ограниченный контингент австрийских войск, находившийся в тот момент на франко-германской границе, представляет «прямую угрозу для Франции».

Английский посол в Вене, обеспокоенный тем, что две страны без объективных причин вступили в войну, попросил графа Берхтольда выразить императору свое «глубокое сожаление», а также пожелать ему «пережить эти тяжелые времена, сохранив силы и крепкое здоровье». Австрийский посол в Лондоне, сильно расстроенный, в присутствии своего американского коллеги во всем винил Германию и кайзера и «расхаживал по комнате заламывая руки». В Брюсселе Хью Гибсон 15 августа записал в своем дневнике: «Вчера газеты сообщили, что Франция объявила войну Австрии. Этим утром пишут, что Черногория заявила о намерении стереть Австрию с лица земли. Вопрос на повестке дня: «Кто еще и кому объявил сегодня войну?»

Объявления войны способствовали разрастанию конфликта, но объявить войну ничего не стоило, а вот действительно воевать оказалось довольно накладно, куда более накладно, чем могли представить противники. Следуя правилам этикета, послы воюющих сторон собрали чемоданы и вернулись на родину. Британские политические и дипломатические круги сожалели об отъезде австрийского посла, который прекрасно справлялся со своими обязанностями и многих устраивал, зато народ негодовал: послу не только предоставили эсминец для переправы через Ла-Манш, но и отправили с ним двести австрийцев, вместо того чтобы их интернировать. В то время еще придерживались правил приличия, но очень скоро они устарели.

Сперва вяло, затем с растущим энтузиазмом Британия примеривала на себя роль поборницы прав славянских меньшинств в Австро-Венгрии, кроме того, она выступала в защиту чехов. 19 августа в Санкт-Петербурге вышли два манифеста. В одном из них русские обещали после войны возродить в Польше «свободу вероисповедания, использования родного языка и самоуправление», во втором призывали народы Австро-Венгрии к борьбе за национальную независимость. 20 августа русский царь на аудиенции с чешским лидером Карелом Крамаржем сказал, что Россия благосклонно относится к идее «свободной и независимой короны Вацлава», которая после поражения Австрии будет сиять «в лучах, исходящих от короны Романовых».

20 августа Times, явно извращая факты, объявила, что в Праге вспыхнула революция и вода во Влтаве «стала красной от чешской крови». Газета также опубликовала не содержащее ни слова правды известие о том, что несколько чешских политиков, включая лидера движения за независимость Томаша Масарика, были казнены в Пражском Граде. На самом деле Масарик находился на свободе, более того, не прошло и пяти месяцев, как он перебрался в Швейцарию. Через два месяца после начала войны ведущая газета британских консерваторов высказала предположение, что «пестрая многонациональная мозаика Австро-Венгерской монархии рассыплется, и на карте Европы возникнут новые и, как мы надеемся, более стабильные и удачные государственные образования». Тем временем в Вене возможная победа Австрии над Россией вдохновила сторонников имперской экспансии. 12 августа, когда Британия объявила войну Австрии, австрийские дипломаты заговорили о присоединении к владениям Габсбургов польских губерний, входивших в Российскую империю, включая Варшаву.

В конфликт оказались вовлечены не только войска, но и сами имперские системы. Не прошло и недели, как Российская империя стала поддерживать идею послевоенного польского самоуправления, а Габсбургская империя – возможность своего рода политического управления Польшей. Чтобы укрепить свои позиции, 16 августа австрийские власти позволили польскому лидеру Юзефу Пилсудскому создать в Кракове, на территории Австрии, Высший национальный комитет. Его задачей была подготовка к тому дню, когда поляки и австрийцы вместе войдут в Варшаву. Польский легион стал первым результатом, который Пилсудский продемонстрировал своим соотечественникам и австрийским покровителям. Он лично вел в бой против русских 1-ю бригаду численностью 10 000 человек.

В России все еще верили в скорую победу, по крайней мере, верил Верховный главнокомандующий великий князь Николай. 21 августа Морис Палеолог сообщал из Петрограда в Париж: «Великий князь твердо намерен наступать на Берлин и Вену, и наступать быстро, проведя войска между Торном, Позеном и Бреслау. Берлин для него приоритетнее Вены».

23 августа по приказу генерала Конрада австрийские войска пересекли границу и 280-километровым фронтом вторглись в польские губернии на территории России. Среди них был философ Витгенштейн, которому пришлось управлять прожектором на захваченной русской канонерке. Его внезапно разбудили и приказали направлять прожектор. «Я кинулся к мостику почти голый, – писал он в своем дневнике, – в полной уверенности, что меня вот-вот убьют». Но тревога оказалась ложной. «От страха меня трясло, я не мог удержаться от стона. Я на себе ощутил весь ужас войны».

В то утро в Москве царь присутствовал на торжественном богослужении в Успенском соборе, где возносились молитвы о победе. Более чем за тысячу километров к юго-западу, рядом с русско-польским городом Красник, шли бои: стремительное наступление австрийской кавалерии было внезапно подавлено русской пехотой и пулеметами. Австрийский солдат Фридрих Фохтингер вспоминал, как это произошло. Его резервный полк, выдвинувшийся вперед через три дня после начала наступления, в тот самый момент, когда был отдан приказ атаковать, подвергся артобстрелу со стороны русских. «Справа от меня был молодой барабанщик, глаза у него покраснели и лихорадочно бегали, дрожащие губы побелели, он едва не срывался на крик. Это был уже не тот парень, чья барабанная дробь так часто придавала сил нашим усталым ногам. Я снова взглянул на него и увидел выпученные глаза и распяленный рот, из которого текла кровь. Захлебываясь, он произнес «мама» и упал замертво. И вот мы мчимся задыхаясь – вокруг валяются убитые и раненые, а мы их даже не замечаем».

Полк Фохтингера достиг окопов, в которых засели русские солдаты. Увидев австрияков, русские побежали. Одного из них почти настигли, а он, видимо, был безоружен. Вдруг он остановился, развернулся, вытянул правую руку вверх, а левую сунул в карман. Фохтингер тут же вонзил в него штык. «Я видел, как его одежда краснеет от крови, как он корчится, видел торчащий из него штык и слышал его стоны. Меня парализовало от ужаса. Я спрыгнул с лошади и подполз к нему, желая помочь, но он уже был мертв. Я вытащил из тела окровавленный штык. Хотел сложить ему руки и увидел, что в левой он держит смятую фотографию жены и ребенка».

Австрийские солдаты сражались у Лемберга, где русские отбросили их обратно в крепость. В отступлении участвовал скрипач Фриц Крейслер. «Двадцать один день подряд, – вспоминал он позже, – я не раздевался, спал на мокрой траве, в грязи или у болота». Как-то раз на двадцать минут установилось перемирие. После обмена криками через ничейную землю безоружный русский вышел на середину и взял у подошедшего к нему безоружного австрийца сигару, дав взамен пачку табака.

Перспектива попасть на фронт действовала на призывников удручающе. 30 августа художник Оскар Кокошка писал из Вены другу: «Эти простые мужчины и парни, изголодавшиеся, сбитые с толку, в жизни не знали ничего, кроме страданий. И теперь их посылают туда, где их ждет смерть или увечье, а потом никому до них не будет дела. Улицы полны жалких женщин, больных и бледных, но при этом стойких и не показывающих вида, до чего им плохо. Сегодня на моей улице одна женщина, словно у нее помутился разум, повисла на шее у мужа, которому приходилось покидать ее с какими-то пожитками, завязанными в кусок дерюги. Тем не менее новобранцы ведут себя смирно и благодарны за дружеский взгляд».

23 августа военный конфликт расширился – Япония объявила Германии войну. В Берлине рестораны отказывались обслуживать японцев, а через несколько дней многих японских граждан вывезли в Рулебен, ипподром в окрестностях Берлина, который превратили в лагерь для интернированных; остальным удалось добраться до безопасной Швейцарии. После того как Япония вступила в войну, группа островов в Тихом океане, вдали от Германии и ее военной мощи, стала добычей японцев. Когда сэр Эдвард Грей попытался ограничить зону японской активности, Черчилль написал ему: «Вы легко можете нанести смертельное оскорбление… которое не забудется… нам предстоит пережить нелегкие времена. Буря еще разразится».

С первых дней войны происходили многочисленные столкновения на море. 6 августа британский крейсер «Амфион» наткнулся на немецкую мину и сразу же затонул. Погиб и английский экипаж, и немецкие пленные, захваченные на минном заградителе, который и поставил роковую мину. Всего утонуло 150 человек. 12 августа были установлены две морские блокады: британцы блокировали немецкие порты на Северном море, не допуская туда грузовые суда, а французы отрезали австрийские порты на Адриатическом море.

Война началась и в воздухе: каждая из противоборствующих сторон стремилась использовать свою немногочисленную авиацию для разведки и бомбардировок. 12 августа первые потери понесли британские, французские и немецкие летчики, хотя никто из них не погиб в бою. Старший лейтенант немецкой армии Яхнов, во время Первой балканской войны 1912 г. служивший летчиком у турок, погиб в авиакатастрофе на севере Франции. Французский сержант Бриду разбился при возвращении на базу. Два английских пилота, лейтенант Скин и механик Барлоу, по пути во Францию погибли в результате крушения их двухместного аэроплана в окрестностях Дувра.

На Восточном фронте 14 августа немецкие войска теснили русских и были уже в 80 километрах от Варшавы. На следующий день на Западном фронте Льеж наконец капитулировал перед Людендорфом. Газетные заголовки «Льеж пал!» вызвали радость в Германии и страх в Британии и Франции. И, хотя на следующий день французские войска, в полном соответствии с довоенным Планом-17, разработанным на случай войны с Германией, вошли в Эльзас, это не могло компенсировать потерю Льежа. Французам удалось захватить приграничные города Тан и Альткирш, но через несколько дней их попытка развить наступление на Мюлуз была пресечена [17]17
  Тан до окончания войны оставался в руках французов. Живописная горная дорога, уходящая на юго-запад от Тана, в 1918 г. получила название «дороги Жоффра» по имени начальника французского Генерального штаба (впоследствии главнокомандующего). Авт.


[Закрыть]. Немцы выполнили искусный маневр и заманили противника на позиции, где он оказался беззащитным перед плотным огнем артиллерии и пулеметов. «Поразительные изменения в военном деле», – заметил генерал Фош, когда безжалостный огонь посеял панику в рядах наступающих французов. «Растерянные, потрясенные многочисленными потерями, они откатились назад, и это отступление удалось остановить только через десять дней».

В боях участвовали все регулярные армии. Кроме того, в каждой из воюющих стран в армию вступали добровольцы. «Вы нужны вашему королю!» – этот призыв, впервые опубликованный в Британии 7 августа, был затем повторен и приукрашен в тысячах публичных выступлений. В Германии уроженец Австрии Адольф Гитлер, которого годом раньше по медицинским причинам отвергла австрийская армия, 16 августа вступил добровольцем в Баварский пехотный полк. На Западном фронте немецкий офицер-резервист Вальтер Блюм с восторгом рассказывал о своем первом бое: «Это было изумительно, прямо как сон. Может, война – это просто игра, что-то вроде спорта? Может, бельгийская армия – стая зайцев?»

Во французских штабах высмеивали приказ Китченера британским войскам, направлявшимся во Францию. Военный министр рекомендовал британцам, которые ступят на землю союзника, «быть неизменно вежливыми, деликатными и доброжелательными, не предпринимать действий, способных повредить или уничтожить собственность, и всегда рассматривать грабеж как постыдный поступок». Солдатам следовало постоянно помнить «о таких искушениях, как вино и женщины, решительно противиться этим искушениям и, обращаясь со всеми женщинами с величайшей вежливостью, избегать близости». Памятка была вручена каждому солдату, чтобы он хранил ее в армейской расчетной книжке. 17 августа капитану Эдварду Спирсу, британскому офицеру связи при французском Генеральном штабе, рассказали самую «популярную шутку»: «Мы везем не армию, а школу для девочек».

Немецким войскам везде сопутствовал успех. 17 августа две русские армии, одна под командованием генерала Ренненкампфа, а другая – генерала Самсонова, начали наступление в Восточной Пруссии. На 56-километровом фронте Самсонову противостоял командир 1-го германского корпуса, генерал с необычной для немца фамилией Франсуа [18]18
  Фамилия немецкого генерала – Франсуа – может показаться странной, но не менее странным было французское название высшей немецкой награды за храбрость, ордена Pour le Mérite («За заслуги»). Орден учредил прусский король Фридрих Великий (1740–1786), который отдавал предпочтение французскому языку перед немецким (и переписывался по-французски с Вольтером). Он был племянником английского короля Георга I, который изъяснялся на родном немецком языке. Авт.


[Закрыть], который вопреки приказу командования вынудил Самсонова принять бой. В сражении у Шталлупёнена Франсуа взял в плен 3000 русских, а затем отступил на более выгодные позиции.

Несмотря на победу немцев на своей территории, Генеральный штаб осознавал, что Восточной Пруссии, откуда еще до вторжения в Россию войска были переброшены на запад ради обеспечения победы над Францией, угрожает серьезная опасность. 19 августа Ренненкампф подошел к Гумбиннену. Генерал Притвиц, главнокомандующий немецкой группировкой в Восточной Пруссии, запаниковал. «Я вынужден отойти за Вислу», – сообщил он по телефону генералу Франсуа. Такое отступление означало сдачу противнику всей Восточной Пруссии. В истеричном телефонном разговоре со штаб-квартирой кайзера Притвиц даже выражал сомнение, что ему удастся удержать позиции на Висле «вследствие низкого уровня воды в реке» в это время года.

Один из высших офицеров штаба Притвица, полковник Макс Хоффман, отметил, что лишь решительное и успешное наступление на русские войска позволит немецким армиям отойти, не испытывая постоянного давления превосходящих сил противника. Чтобы избежать ожесточенных боев на каждом участке, Хоффман предложил Притвицу перебросить войска на позиции, с которых они смогут нанести удар по любой из двух русских армий. Но Притвиц утратил волю к победе, и 22 августа его сместили вместе с его начальником штаба. В командовании произошла решительная перемена. Для руководства Восточным фронтом Мольтке привлек отставного 67-летнего генерала Гинденбурга. Начальником штаба к Гинденбургу был назначен покоритель Льежа генерал Людендорф. Именно на Людендорфа высшее командование Германии возлагало основные надежды. Тем не менее само его назначение указывало на важную ошибку в немецких расчетах: война на Востоке принимала серьезный оборот еще до решительной победы Германии на Западе.

Прибыв в Восточную Пруссию, Людендорф обнаружил, что умелые действия полковника Хоффмана уже заложили основу успеха, но две русские армии по-прежнему наступали, угрожая столице региона, Кёнигсбергу. Как и на Западном фронте, война здесь не ограничивалась кавалерийскими атаками, за которыми следовало наступление пехоты. «Подобной войны и животной ярости никогда не было и, вне всякого сомнения, никогда не будет, – писал Хоффман в дневнике 23 августа. – Русские сжигают все дотла». Среди городов, занятых русскими 26 августа, был Растенбург, расположенный в самом центре Восточной Пруссии [19]19
  В 1944 г. в Растенбурге располагалась ставка Гитлера, где в июле на него было совершено покушение. Авт.


[Закрыть].

27 августа на Мазурских озерах вблизи деревень Фрогенау (Фрыгново) и Танненберг началась битва. В решающий момент у Людендорфа сдали нервы: он даже предложил отозвать генерала Франсуа и отказаться от планов окружения армии Самсонова, разработанных Хоффманом. Гинденбург хладнокровно пошел на риск и поддержал план Хоффмана. Сражение продолжилось. Утром 28 августа Людендорф приказал генералу Франсуа направить наступавшие войска на слабый участок фронта, но Франсуа не подчинился приказу и продолжил теснить русских. «Он даже не попытался сообщить Людендорфу о своих действиях, противоречивших четкому приказу, – писал британский военный историк генерал Айронсайд. – Вне всякого сомнения, именно неповиновение фон Франсуа привело к столь впечатляющей победе, одержанной Людендорфом в следующие дни».

30 августа армия Самсонова была разгромлена. «Император верил мне, – сказал генерал своему начальнику штаба, когда они пытались укрыться в лесу, не зная, что он уже занят немцами. – Как же я смогу посмотреть ему в лицо после такого несчастья?» Десятки тысяч русских беспорядочно отступали. Солдаты бросали оружие, чтобы бежать быстрее, но большинство вскоре натыкалось на вездесущего врага. После двадцати восьми тревожных дней Восточная Пруссия была полностью возвращена Германии. Торжествующие немцы объявили, что захватили в плен 95 тысяч русских солдат, 30 тысяч раненых, а также пять сотен пушек. Количество захваченных лошадей исчислялось тысячами. Понадобилось шестьдесят железнодорожных составов, чтобы перевести военные трофеи в Германию.

Людендорф, снова обретший хладнокровие, отправил кайзеру триумфальную депешу, указав местом отправления Фрогенау. Хоффман предложил изменить его на Танненберг – в этом месте пятьсот лет назад тевтонские рыцари, среди которых были и предки Гинденбурга, были наголову разбиты многочисленным войском славян и литовцев. Битву при Танненберге – под таким названием она осталась в истории – генерал Айронсайд характеризует как «величайшее поражение той войны». Более 30 тысяч русских солдат пали в бою. В куче трупов немецкая поисковая команда обнаружила тело седого генерала с простреленной головой и револьвером в руке. Это был командующий 1-й армией генерал Александр Самсонов.

На других участках Восточного фронта австрийцам, в отличие от немцев, не удалось добиться такого успеха в отражении русского наступления – не в последнюю очередь из-за численного превосходства противника. Когда 18 августа русский генерал Алексей Брусилов начал наступление в австрийской Галиции, под его командованием находились тридцать пять пехотных дивизий. Австрийцы также испытывали трудности в Сербии, где после захвата города Шабац на сербском берегу реки Сава и наступления в долине Ядара они столкнулись со стойкими сербскими воинами, полными решимости изгнать захватчиков. В ярости и отчаянии австрийцы расстреляли в Лешнице 150 сербских крестьян. Война принимала все более ожесточенный характер.

Сербское контрнаступление спланировал генерал Путник, которого тремя неделями ранее задержали в Будапеште. Трехдневное сражение у реки Ядар, закончившееся 19 августа отступлением австрийцев, стало первой победой государств Антанты. «Эта война для нас – невеселое дело, – заметил один из сербских офицеров, – но я трясусь от хохота, глядя, как удирают эти парни». Через неделю австрийцы оставили Шабац и отступили за Саву на австрийскую территорию. Пресс-служба в Вене объявила, что силы следует сосредоточить для войны с Россией, а вторжение в Сербию – всего лишь «карательная экспедиция», поэтому наступление будет предпринято при «более благоприятных обстоятельствах».

Для карательной экспедиции операция обошлась слишком дорого – австрийская армия потеряла не менее 6000 убитыми, 30 000 ранеными и 4000 пленными. Но и сербские потери были велики: 3000 убитых и 15 000 раненых. Всего в боях погибло 9000 человек, но сухая статистика, как обычно, ничего не говорит о боли и ужасе людей перед лицом смерти, о страданиях тысяч отцов и матерей, братьев и сестер, вдов и сирот. Корреспондент Times сообщал с поля боя: «Подсчитать потери австрийцев довольно трудно, поскольку многих убитых обнаруживали лишь после того, как смрад разлагающейся плоти выдавал наличие трупов в лесу или на невспаханном поле».

Неудача австрийцев резко контрастировала с успехом немцев в Бельгии. После захвата Льежа немецкая армия быстро продвигалась по Бельгии, вынудив правительство страны переехать из Брюсселя в Антверпен. 17 августа при безуспешной попытке остановить немецкое наступление у Тинена бельгийская армия понесла тяжелые потери: 1630 убитых и раненых. Спустя два дня началась осада бельгийской крепости Намюр, второй по величине после Льежа. Гарнизон численностью 27 000 человек противостоял пяти немецким дивизиям. «Этот штурм вызвал некоторое беспокойство в штабе 5-й армии, – вспоминал впоследствии британский офицер связи при штабе капитан Спирс, – но никому и в голову не приходило, что окруженный девятью фортами город не сможет продержаться хотя бы несколько дней, пока генерал Ланрезак не пересечет Самбру и, прикрывая правый фланг за счет крепости, не нанесет решающий удар по атакующему противнику».

Стратегические планы были перечеркнуты суровой реальностью войны. 19 августа в Брюсселе американский дипломат Хью Гибсон записал в дневнике: «Толпы людей, охваченные паникой, прибывают с востока. Небольшие отряды кавалерии также отступили в город: бойцы выглядят усталыми и подавленными. Это был явный разгром». В тот же день на самом южном участке Западного фронта, где французские войска вошли в Эльзас и приближались к городу Мюлуз, в деревнях Зиллисайм и Флаксланден погибло 600 французских солдат. Французы остановились в 16 километрах от Рейна, но дальше продвинуться не смогли. Среди убитых оказался Плесье, первый французский генерал, павший на поле боя в 1914 г.

На следующий день, 20 августа, когда на форты Намюра обрушился огонь превосходящих сил противника, немецкие войска вошли в Брюссель, первую европейскую столицу, захваченную вражеской армией после падения Парижа в 1870 г. Сам Брюссель в последний раз покорялся Наполеону. В тот день немцы отпраздновали победу военным парадом. Среди участников парада ехала сотня автомобилей с установленными на них пулеметами, а также кавалерийские части и артиллерийские батареи с военными оркестрами. Перед колоннами пехоты маршировали музыканты с барабанами и флейтами. «Некоторые полки выглядели очень красиво, – сообщала британская газета. – Войска были в хорошей форме и произвели огромное впечатление на горожан».

В угаре победы или на отдыхе солдаты могли забыть о реальности сражений, но те, кто побывал на фронте или даже вблизи быстро перемещавшейся вперед линии фронта, ощущали неотвратимое наступление нового жестокого мира, разрушающего привычные представления о войне. Для капитана Спирса, который две предыдущие недели провел в штабе 5-й армии, прозрение наступило 20 августа, когда он вместе с французским офицером сидел на холме, с которого открывался вид на поля, города и деревни в долине Самбры к югу от Шарлеруа. «Вдали собака лаяла на овец. Сзади по тропинке шла девушка и что-то напевала. С маленькой фермы справа доносились голоса и смех солдат, готовивших ужин. День заканчивался, и вдали сгущалась тьма. Затем, без предупреждения, с внезапностью, которая заставила нас вздрогнуть и напрячь зрение в попытке разглядеть то, что отказывался признавать разум, весь горизонт зарделся пламенем».

Немецкая артиллерия начала обстрел по всей линии фронта. Бесчисленные вспышки одновременно озарили северную часть неба. «Нас сковал ужас, словно война вдруг повернулась к нам своей жестокой, беспощадной стороной, которую мы пока не осознавали. До сих пор это была та война, которую мы планировали, с решительными атаками и открытыми столкновениями, но теперь мы впервые почувствовали, как на нас надвигается ужасное, безжалостное Нечто». Два офицера, британский и французский, следили за тем, как продолжался и усиливался артиллерийский огонь, все яснее понимая, «что для выживания придется отдать все имеющиеся силы и даже больше – идти, когда тело требует, чтобы ему дали упасть и умереть, стрелять, когда усталые глаза уже не видят, и бодрствовать, когда сон кажется единственным спасением. А еще мы поняли, что только сила отчаяния способна преодолеть границы физических возможностей и заставить мозг работать после того, как он давно уже утратил способность мыслить».

И это стало реальностью для всех армий на всех фронтах, и в гораздо более ужасных условиях, каких Спирс в момент своего страшного откровения даже представить себе не мог. Характерной особенностью третьей недели августа, когда армии совершали стремительные марш-броски, стало бегство гражданского населения. Когда армия фон Бюлова подошла к Шарлеруа, несколько тысяч бельгийцев бежали из города и окрестных деревень. Спирс, наблюдавший за этим исходом в Шиме, куда был переведен штаб французской 5-й армии, впоследствии вспоминал: «Мы впервые столкнулись с Великой паникой. Это был авангард напуганных, снявшихся с насиженных мест людей, бегущих от страшной силы, которая убивала, разрушала и сжигала все, что попадалось у нее на пути».

В тот день, 20 августа, французские бойцы, товарищи которых шесть дней назад с такой уверенностью вошли в Лотарингию, потерпели поражение при Моранже; эта резня стала одной из первых в войне. 2-я армия отступала, и многие подразделения были на пределе сил. 20-м корпусом командовал генерал Фош, который впоследствии вспоминал: «Дороги были забиты обозами и роскошными автомобилями из Ниццы. 21 августа нам пришлось продолжить отступление… Я отправился в Нанси. Город готовился к эвакуации. Я сказал: «Враг в двух днях пути от Нанси, а 20-й корпус уже здесь. Мы не пропустим их без сопротивления!» Фош не ошибся: через три дня после начала отступления его корпус перешел в атаку. Немецкие войска, продвинувшиеся почти до Домбаля, в 13 километрах к юго-востоку от города были встречены ураганным огнем 75-миллиметровых пушек и в беспорядке отступили к ферме Ле-Леомон на 5 километров восточнее [20]20
  После войны здесь в честь победы установили памятник, но в 1940 г., после поражения Франции, его разрушили немцы. Французы восстановили памятник в 1950 г. Авт.


[Закрыть]. Немцев выбили и из Люневиля, где в 1801 г. был заключен Люневильский мирный договор, согласно которому граница Франции отодвигалась до левого берега Рейна.

Вскоре со зверствами по отношению к гражданскому населению столкнулись Люневиль и расположенный в 16 километрах к югу от него Жербевилле. Германские войска также захватили деревню Витримон между Домбалем и Люневилем, и, хотя всего через сорок восемь часов их выбили оттуда, они подожгли каждый дом, который еще не был разрушен артобстрелом. Спустя два года разрушенные дома все еще восстанавливали под руководством двух американок и на правительственные субсидии, выделенные для возмещения ущерба. «Американские дамы возглавляют работы, – писала Times 18 января 1917 г. – Те, кто ютится в развалинах, в которые превратилась деревня Витримон, возможно, лучше всех могли бы ответить, почему Франция в любом случае будет бороться до конца, пока не наступит нерушимый мир».

21 августа в Саррбуре, к северо-востоку от Люневиля, там, где проходила линия фронта 2-й армии, были убиты семь французских солдат, сдавшихся в плен. Это одно из немногих военных преступлений, после войны попавших под юрисдикцию военного трибунала. Обвиняемыми были немецкие офицеры, и судили их тоже немцы. Один из подсудимых, майор Круциус, признал свою вину. По словам немецкого солдата, дававшего показания, «один француз выглядел метрвым. Майор Круциус несколько раз пнул его, и на третий раз он зашевелился и открыл глаза». Тогда Круциус приказал его застрелить. Несколько солдат отказались исполнить приказ, но один «прицелился ему в голову и выстрелил» [21]21
  Майора Круциуса приговорили к двум годам тюремного заключения. Согласно Версальскому мирному договору, подписанному в 1920 г. (пункты 228, 229 и 230), в 1921 г. в Верховном суде Лейпцига состоялись сорок пять военных трибуналов, на которых в присутствии британских и французских наблюдателей рассматривались военные преступления. Авт.


[Закрыть].

В тот же день неподалеку от бельгийской границы и к западу от Лонви, в деревне Блед, 23-летний командир взвода, возглавлявший отряд из трех человек, в какой-то пристройке на краю деревни заметил пятнадцать-двадцать французских солдат, мирно распивавших кофе. Офицер открыл огонь, убив или ранив половину французов, и выиграл время, пока подошли основные силы его взвода и захватили полдеревни. Позднее в тот же день он снова пошел в атаку, объяснив старшим по званию: «Я не хотел сидеть со своим взводом без дела и решил атаковать врага, который базировался напротив нас». Так Эрвин Роммель, двадцать семь лет спустя ставший грозой для британских войск в Северной Африке, впервые проявил свою безрассудную отвагу.

21 августа стало для жителей Брюсселя первым днем оккупации. В тот день Эдит Кэвелл написала для Nursing Mirror: «Кое-кто из бельгийцев обращался к захватчикам по-немецки. Как оказалось, те удивлялись, узнав, где находятся: немцы думали, что уже в Париже, и не могли понять, откуда здесь бельгийцы и что они с ними не поделили» [22]22
  В 1956 г. многие советские солдаты, прибывшие в Будапешт, чтобы подавить венгерское восстание, полагали, что Дунай – это Суэцкий канал, а они будут сражаться с британскими и французскими войсками, которые высадились в Порт-Саиде. Авт.


[Закрыть].

Немцы предложили безопасно эвакуировать Эдит Кэвелл и других медсестер в Голландию, но большинство отказались. В ту ночь неподалеку от бельгийской деревни Сен-Симфорьен британский солдат Парр производил на велосипеде разведку местности. Он не вернулся с задания. Его похоронили на военном кладбище, где позднее немцы хоронили и своих, и британцев. Скорее всего, Парр стал первым британским солдатом, погибшим на Первой мировой войне.