Текст книги "Убийца с крестом"

Автор книги: Марсель Монтечино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Детка? – прошептал он недоуменно. – Детка?

Машинально он вынул револьвер из ее безвольных, холодеющих пальцев, положил на ночной столик. Взял ее руку в свою. Чтобы согреть? Чтобы удержать ее? Чтобы успокоить себя? Чтоб удержаться на краю пропасти, не соскользнуть в бездну безумия?

– Анжи?

Он приподнял ее за плечи. Голова Анжелики упала. В затылке зияла рана. Он обнимал ее, а теплая кровь и кусочки мозга стекали по его рукам и голому животу.

– Конечно, я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю.

Он нежно поддерживал ее, раскачиваясь взад-вперед на пропитанной кровью постели. Он сознавал, что делает что-то ненормальное, он сошел с ума. Но какое это имело значение?

– Я люблю тебя, Анжи. Я всегда буду тебя любить. Никого, кроме тебя, детка. Никого.

Он прижимал ее к себе. Так он утешал дочку, когда она ушибалась или, наказанная, разобиженная, прибегала к нему искать справедливости.

Он говорил, как она нужна ему, как он хочет ее, он умолял не покидать его, потому что нигде, никогда он не встретит никого, кого мог бы полюбить, как любит ее, и что он будет делать без нее, без нее, без нее...

Он услышал какой-то звук, слабый, неясный, будто из другого мира, как писклявый голосок одной из кукол Уэнди, и сообразил, что это из телефона, телефона цвета морской волны, провод которого коброй свернулся на полу.

И Голд знал: ничего больше не будет как было прежде.

Он не мог восстановить в памяти многие подробности той проклятой ночи.

Он не помнил, как позвонил в отделение, но, наверное, что-то такое он – или кто-то другой? – сделал, потому что вдруг оказалось, что в квартире, теперь аляповатой, нелепой, толпятся люди, перешептываются похоронным шепотом и, стоит ему отвернуться, украдкой поглядывают на него.

Он не помнил, как оделся, но, наверное, он все же натянул на себя что-то, потому что все остальные были одеты. Может, кто-то из коллег-копов одел его. Он не помнил.

Не помнил, что случилось с ларчиком Анжелики – шприцем и прочими инструментами. Он их больше никогда не видел, никто не упоминал об этом, и он так и не узнал, куда они делись, что с ними сталось.

Не помнил, когда смыл кровь Анжелики с рук. Помнил только, что недели спустя все пытался отчистить, отскрести их, содрать это клеймо. Но как мыл руки той ночью – не помнил.

Все это провалилось, сгинуло куда-то. На веки вечные. Как сама Анжелика.

Что он помнил – это звук, точно ножом по коже: Анжелику положили в специальный мешок для переноски трупов и застегнули на молнию, потом перенести тело в фургон следователя из отдела по расследованию случаев насильственной смерти. Открыли дверь – и стало слышно завывание ветра, шум дождя, шторм еще бушевал.

Анжелику вынесли, и квартира опустела, хотя в ней было полно копов. Исчез центр. Все стало жалким, убогим, ненужным. Чужим. Как будто он здесь впервые. Он направился к выходу, хотел сопровождать ее, но какой-то детектив с дружелюбным лицом тронул его за рукав:

– Присядь. Джек.

Голд тупо, не понимая, уставился на него.

– Садись, Джек. Все о'кей.

Голд сел и начал внимательно разглядывать свои руки. Кто-то из знакомых сунул ему сигару, но он забыл, зажечь и выронил ее. Через какое-то время, нескоро, другой коп отвел его назад, в кухню, там сидел Алан Гунц, промокший и сердитый. Тогда он возглавлял комиссию по внутренним делам.

– Представить не могу, как пьяный дегенерат вроде тебя вообще попал в полицию, не то что дослужился до лейтенанта.

Голд щурился, безуспешно пытаясь сосредоточиться на его словах.

– Герой. Мистер Бравый Ковбой, – говорил Алан. – Мистер Железные Яйца. Ты говоришь, это самоубийство, и мы скажем, это самоубийство. Но ты убил эту девушку и хочешь выйти сухим из воды. Хочешь, чтоб тебе сошло с рук убийство, и меня тошнит от одного твоего вида.

Голд силился понять. Обрывки фраз долетали до него. Но он еще балансировал на краю бездны.

– Кровавые отпечатки пальцев на оружии... соседи слышали, как вы ругались всю ночь... голый и залитый кровью... приказ сверху считать это самоубийством... защитить честь полиции... посадить бы тебя лет на двадцать... хоть она и была всего лишь негритоска, наркоманка...

Голд знал – что-то не так, он не в себе. Будь он в порядке, он бы убил эту тварь прямо здесь, сейчас. Он обязан его убить. Но он не мог заставить себя почувствовать гнев. Пустота, смертельная пустота, как черная дыра в затылке Анжелики. Он отвернулся от Гунца и пошел из кухни. Гунц преследовал его, вопил:

– На твоем месте я искал бы другую работу. В полиции для тебя все кончено, мистер! И мне плевать, сколько у тебя друзей. Повышения ты больше никогда в жизни не получишь! Никогда! Помни, мистер!

Голд вышел под ливень. Прочь из этой квартиры, из этого дома. Никто не остановил его. Дождь хлестал в лицо, сразу промочил одежду. Он бродил с полчаса, забыв, где оставил машину. Поразительно, что, когда он наконец наткнулся на нее, он нашел ключи в кармане брюк.

Голд ехал несколько часов, без цели, без направления. Он потерял часы и понятия не имел, сколько времени. Знал только, что поздно, потому что винные магазины закрыты. А в первую очередь хотелось выпить. Он начинал страдать от невыносимой жажды. Заехал в забегаловку на прибрежном тихоокеанском шоссе, ведущем в Малибу, но официант отказался продать ему бутылку.

Дальше на север шоссе перекрыли из-за оползня, патруль завернул его. Он остановился в пальмовой рощице и стал смотреть на океан. Дождь глухо стучал по крыше, обливал ветровое стекло. Он кончился перед рассветом. Голд опустил мутные от воды окна, и новый мир предстал перед ним – серое, туманное, призрачное царство смерти. По морю, по линии горизонта, медленно, как мишень в тире, проходил нефтяной танкер.

В ящичке для перчаток завалялась сигара, но она была совершенно безвкусной. Голд томился по глотку виски. Движение на шоссе усилилось, он включил мотор и поехал к дому.

На подъездной аллее валялись какие-то предметы. Какие-то вещи. Приглядевшись, он начал узнавать их. Это же его одежда. Это было его одеждой. А теперь все превратилось в грязные, мокрые, изрезанные тряпки. И коллекция пластинок. Джазовых пластинок. Некоторые очень ценные, все нежно любимые – теперь расколотые, покоробленные, вместо конвертов – куча размякшей бумаги. Он различил и другие дорогие безделушки, газетные вырезки, трофеи, фотографии. Разбитые вдребезги, разорванные в клочья мстительной рукой.

Голд начал вылезать из машины. Парадная дверь с треском распахнулась, и вылетела Эвелин, полы халата развевались, как парус. Зубы оскалены, как у бешеной собаки.

– Негодяй! – завизжала она. – Ублюдок! Она стоила тебя! Она заслужила это!

Она мчалась на него, через лужайку, спотыкаясь о разодранные вещи, сжимая в руке нож для разделки баранины.

– Я убью тебя! Я не боюсь! Я убью тебя!

Мир Голда рухнул. Это было последней каплей. Бесконечный кошмар свел его с ума. Ничего не осталось, не за что уцепиться, не на что опереться, вся жизнь пошла к черту. Если ранним утром его жена мчится по газону с ножом, чтобы убить его, значит, в самом деле настал Судный день. Раздвинутся могильные плиты, восстанут мертвые, источая немыслимый смрад, а тени Адольфа Гитлера и Голды Мейр будут совокупляться в сточной канаве.

– Я убью тебя, ублюдок!

Голд запрыгнул в машину, запер дверь. Стекло над его головой разлетелось в куски.

– Как ты посмел явиться домой! Я все знаю! Все! Ты никогда не любил никого, кроме нее. Никогда не хотел никого, кроме нее!

Эвелин размахнулась, стекло треснуло в другом месте.

– Скотина!

«Это обо мне», – подумал Голд.

– Подонок! Она сказала, тебе противно, когда я прикасаюсь к тебе! Противно! Я хочу убить тебя!

– Пожалуйста, – тихо сказал Голд, он сам не знал, к кому обращается.

Неудачный удар, клинок сломался. Эвелин билась о капот, колотила кулаками в ветровое стекло. Веки покраснели от слез. Глаза горели безумным огнем.

– Почему ты пришел сюда?! Я все знаю! Все! Я слышала, как ты говорил, что любишь ее, любишь! Я слышала тебя!

Голд попытался подать назад, но Эвелин цеплялась за машину.

– Куда ты направляешься, назад, к своей шварце? Назад к своей черной шлюхе?

– Чего тебе надо?!

– Я все знаю, все! Она сказала – ей девятнадцать! – швырнула она самое страшное обвинение. – Девятнадцать, ублюдок!

Маленькая Уэнди, круглолицая и перепуганная, похожая на Винни Пуха в своей пижамке, подглядывала из-за двери.

Боже, Боже мой.

– Девятнадцать! Девятнадцать! Я слышал тебя-яяя...

* * *

Много, много позже Голд сумел, отважился собрать эти отрывки воедино, разобраться в них. Пока он спал, Анжелика пошла в ванную и сделала себе еще один, последний укол, а потом, одурманенная, присела на край кровати и позвонила к нему домой. Каким образом, как давно узнала она номер – этого он так никогда и не узнал. Анжелика рассказала все, все о них двоих.

И Эвелин слушала, с ужасом, но не в силах оторваться, как подсудимый слушает смертный приговор. Потом Кэрол пересказала ему ночные откровения сестры. Анжелика подробно изложила, как они встретились, как долго были любовниками. Как часто трахались. Как хорошо трахались. В разных позициях. И какие ему нравились больше. Как сильно они любили друг друга. Как он дождаться не мог, как бы сбежать от Эвелин, как вырваться к ней, к ее рукам, рту, к ее сладкой попке. Как им удавалось путешествовать по выходным – в Санта-Барбару, Вегас, Палм-Спрингс, а Эвелин думала, он работает внеурочно. И как они не вылезали из постели, даже поесть им присылали. Как любил он ее темные, вьющиеся волосики, как любил зарываться в них лицом, нюхать ее там. А когда он кончал, она просовывала пальчик ему в анус, кончик пальца...

* * *

Глубокая ночь. Голд неуклюже поднялся с кресла. Бутыль «Джонни Уолкера» покатилась по полу, янтарные брызги рассыпались по зеленому ковру. Рыдал саксофон, автоматический диск проигрывал пластинку снова и снова.

Он не дошел до ванной, на полпути его вырвало на рубашку. Прижав руки ко рту, он кинулся к унитазу, стал на колени на кафельный пол. Его вырвало опять, вырвало горьким алкоголем и горькими воспоминаниями. И все закружилось в водовороте.

* * *

Когда Голд вошел в спальню, Анжелика разговаривала с Эвелин почти час. «Бог мой, Джек, час! – приставала Кэрол. – Вот это страсть! Было что порассказать!» А Эвелин все слушала, стояла на ватных ногах у телефона и слушала, обмякшая от стыда и бессилия. "Скажи, Джек, Эвелин не говорит. Ты и вправду был в комнате, когда бедная девочка покончила с собой? Был? Ох, что выслушала Эвелин, Джек! Что она перенесла!"

* * *

Голд умылся, прополоскал рот. Вернулся в гостиную. Светящиеся часы на письменном столе показывали 4.32. Он подобрал упавшую бутылку виски, наполнил бокал, сел за обеденный стол, сделал глоток. И почувствовал, что плачет. Он закрыл лицо руками и зарыдал, смывая свое горе. И все прошло. Он спокойно вытер глаза. Налил еще. На столе рядом лежал кольт 38-го калибра. Не тот, что убил Анжелику, тот он изничтожил, изничтожил, как врага, как причину всех бед. Другой. Он нашел выход. Поднял револьвер и сунул ствол в рот. Ствол был скользкий и тоже горький на вкус. Кончиком языка он забрался внутрь, в дуло. Так он обычно играл с клитором Анжелики. Курок придется спустить пальцем. Интересно, услышит ли он выстрел. Интересно... Зазвонил телефон. Издалека. С другой планеты. Зазвонил опять. И опять.

Голд вынул револьвер изо рта, положил на стол. Еще звонок. Он взял трубку.

– Джек... Джек...

– Алло. – Голд не узнал собственный голос.

– Джек?

– Я слушаю тебя, Долли...

– Похоже, еще один, Джек.

Воскресенье, 12 августа

5.06 утра

Пресса и телевидение пытались прорваться через полицейский кордон. Репортеры узнали Голда и окружили машину, умоляя сделать заявление, дать хоть какую-то информацию. Щелкали фотоаппараты. Копы провели его через толпу. Через каждые пятнадцать метров были расставлены патрульные. На третьем этаже вокруг «роллса» толклось множество народу, не считая охраны, – фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Голд припарковал «форд», вышел. Мэдисон встретил его.

– Господи Иисусе, Джек! Я послал тебя домой отдохнуть, но ты выглядишь еще хуже, если только это возможно.

Голд вымученно улыбнулся.

– Ты мастер говорить комплименты. Кто на этот раз? – Он кивнул в сторону «роллса».

– Не поверишь. Нэтти Сэперстейн.

Голд присвистнул, широко открыл глаза.

– Ничего себе. Теперь у нас полный комплект. Евреи, голубые, юристы.

Они подошли к «роллсу».

– Когда это случилось?

– Время смерти установлено – примерно между десятью и одиннадцатью, прошлым вечером.

– А нашли его только что?

– Выходные. Ночной сторож говорит – извини за каламбур – в выходные здесь как в морге. А его место у входа.

– Кто же нашел тело?

– Один адвокат. Он всю ночь проругался с женой, послал ее в конце концов к черту и отправился ночевать в офис. Он узнал машину Сэперстейна, подошел посмотреть поближе. Держу пари, месяца не пройдет, он переберется в другой офис.

Они стояли около машины. Нэтти все еще сидел за рулем, там, где его настигла пуля.

– Почему его не увезли?

Мэдисон пожал плечами.

– Не знаю. Эй, Казу! Когда вы увезете тело?

Помощник следователя поднял голову, посмотрел на Долли.

– Кончаем. Еще несколько снимков – и все.

Щелчок аппарата. Вспышка.

– О'кей. Выносите его.

Открыли левую дверь «роллса». Волосы Нэтти, вымазанные засохшей кровью, приклеились к окну. Их отодрали, подняли окоченевший труп, упаковали в сумку на молнии и погрузили в фургон.

– Похоже, наш парень осваивает новые районы, – сказал Голд. – Так далеко на запад он забрался впервые.

Мэдисон покачал головой.

– По правде говоря, Джек, я не думаю, что это наш парень.

Голд прямо взглянул на него.

– О чем ты, Долли?

Мэдисон сделал паузу, посмотрел на судебных техников, вертевшихся вокруг «роллса».

– Я думаю, это подделка. Кто-то убил Сэперстейна и хочет, чтоб мы думали – это наш парень. Но это не такое убийство.

Голд достал новую сигару, снял целлофановую обертку, чиркнул спичкой, неторопливо закурил.

– Почему ты так думаешь?

Долли подошел поближе и сказал приглушенным голосом:

– Джек, похоже на мафию. Маскировка, оружие, почерк. Очень похоже.

Голд покрутил в пальцах сигару.

– Мафия, говоришь?

– Их дело, Джек. Для меня тут нет вопросов.

– Это только подозрение?

Мэдисон украдкой оглянулся вокруг.

– Во-первых, калибр револьвера – двадцать второй. Ставлю свой значок, я не ошибаюсь. Его пристрелил профи. Убийца с крестом не пользовался таким оружием. И потом, слушай, Джек, у шефа в офисе я узнал много всяких секретов, которых среднему копу не узнать ни в жизни.

– Угу.

– Сэперстейн был высокого уровня информантом DEA[68]68
  DЕА – Drug Enforcement Administration – Администрация по контролю за применением закона о наркотиках.


[Закрыть].

Голд выпустил клуб дыма.

– Без обмана? И давно?

– Пару лет. Работал «и нашим и вашим». Продавал покровительство полиции торговцам наркотиками, а потом сообщал имена и адреса федералам. Я слышал даже, кое-какие сделки он заключал сам – с молчаливого согласия и поощрения властей.

– Не брешешь?

Фургон следователя уехал, они видели, как он тащился по третьему этажу.

– Такие типы, Джек, – дни их сочтены, они сплошь и рядом так кончают. Это профессиональное убийство. Спорю на значок.

Голд выплюнул приставшие к языку крошки табака.

– Может, ты и прав.

– Думаешь? – Мэдисон был польщен.

– Но лучше придержать эту теорию. На какое-то время, по крайней мере. Слишком взрывоопасная ситуация для бездоказательных догадок. Не стоит выделять этот случай. Представляешь, какая чертова буря поднимется, если мы впутаем сюда организованную преступность?

– Представляю, Джек, – задумчиво протянул Мэдисон.

– А если окажется, что мы ошиблись, а слухи уже расползутся – да Гунц нам головы поотрывает. Ты ведь знаешь, он ненавидит всякие осложнения.

Это решило дело.

– Я думаю, нам не стоит игнорировать возможность профессионального убийства, Джек, но мы займемся этим сами. Вне рамок основного расследования.

– Полностью поддерживаю тебя, капитан.

– Я высоко ценю твою поддержку, Джек.

– Прибережем это для себя.

– Верно.

Прибежал взволнованный детектив из особого отряда.

– Капитан, журналисты прорвались через черный ход. Мы их задержали, но они требуют сообщить, что происходит.

Это Мэдисон мог сделать не хуже всякого другого. Он самодовольно улыбнулся.

– Я разберусь с ними, Джек, если у тебя нет охоты.

– Нет, благодарю. Уступаю эту честь тебе. Сделай публичное заявление.

Мэдисон светился от удовольствия.

– Хорошо, – обратился он к копу, – пошли. Поговорим с прессой, надо же им сообщить что-то в воскресных известиях.

И Долли удалился деловым шагом, таща на буксире детектива.

Голд жевал сигару и наблюдал, как рабочие прицепляли «роллс» к тягачу. Мешали низкие потолки, и страшные проклятия оглашали опустевшее помещение.

С дальнего ската послышался рев мотора, и на стоянку ворвался красный спортивный автомобиль с откидывающимся верхом. Замора со скрипом затормозил в нескольких шагах от Голда.

– Эй, что стряслось?! – спросил Шон. Волосы у него были мокрые, а рубашка расстегнута.

– Поздравляю, еще одна жертва. – Голд улыбнулся, взглянул на влажные волосы Заморы. – Опять какое-нибудь мыльное предприятие?

– Я просто не мог проснуться. В конце концов, мать вылила на меня чашку холодной воды.

– Ирландские штучки. Вы, христиане, детей своих продадите за бутылку виски.

– Ну уж.

Голд продолжал шутить.

– Черт возьми! Я хочу позавтракать с Робертом Редфордом в его маленьком сексуальном авто. И пусть он угощает.

Замора подал машину назад, развернулся.

– Кстати, – спросил Голд, – вы довели до конца то предприятие?

– «Великолепное душистое мыло»? – Замора дал газ. – Нет, вмешался один немытый еврей.

Они умчались, резина мягко прошуршала по полу.

2.38 дня

По-воскресному гудел бульвар Креншо. Кларк Джонсон выпрямился, подтянулся и негромко, но решительно постучал по дверному косяку. Дверь была открыта, но завешена сеткой от насекомых. Через сетку доносились обрывки разговоров о тяжкой утрате, приглушенный смех и странное шарканье вилок по бумажным тарелкам.

Крепкая полная женщина с серебристыми волосами в длинном, до лодыжек, черном платье откинула сетку одной рукой. Она отирала пот с черного лба кружевным платочком.

– Заходи, сынок. Проклятая жарища. – Голос у нее был глубокий, звучный и сладкий, как патока. Прямо-таки оперный голос.

Джонсон колебался.

– Ну, туда или сюда? Мух напустишь.

Он все не решался.

– Здесь миссис Фиббс?

– Ну, конечно, сынок. Но не заставляй меня идти за ней. Ты друг семьи, значит, желанный гость на поминках.

Кларк слабо улыбнулся.

– Я думаю, мне лучше поговорить, с миссис Фиббс.

Толстуха неодобрительно оглядела его и опустила занавеску. Через несколько секунд на пороге появилась мамаша Фиббс.

– Мистер Джонсон? Заходите, пожалуйста.

Она держала сетку открытой, но он не заходил.

– Уф, миссис Фиббс. Я имел в виду Эстер. Когда попросил миссис Фиббс.

– Эстер в кухне. Заходите.

Он шагнул было в комнату, но опять остановился.

– Миссис Фиббс, наверное, лучше все-таки справиться у Эстер. Я не уверен, что она хочет меня видеть.

– Чепуха, – сказала она и потянула его за рукав. – Не сомневаюсь, что хочет.

В небольшой, тщательно прибранной – пол недавно натерт, обивка мебели вычищена – комнате собралось много народу. В основном женщины лет пятидесяти – шестидесяти, рослые и плотные, вроде той, что открыла дверь, в темных, шуршащих платьях. Были и мужчины, потевшие в воскресных костюмах. Один из них, плешивый, в очках без оправы, как Джон Леннон, носил воротник священника. У стены на стуле с прямой спинкой сидела молоденькая мексиканка с четырехлетней дочуркой на коленях. Девочка таращила любопытные глазенки. Буфет разместился на тщательно отутюженной скатерти, раскинутой на двух карточных столиках. Белый хлеб, холодные закуски, куски свинины, бобы, картофельный и капустный салаты. Гости примолкли, перестали жевать, внимательным взглядом окинули нового посетителя. И вернулись к прерванным занятиям.

– Миссис Фиббс, хочу еще раз принести соболезнования по поводу трагической кончины вашего сына.

Мамаша Фиббс вздохнула, прищелкнула языком.

– Да, очень печальный день. Я пережила мужа, мне пришлось смириться с этим, упокой Господь его душу. А сегодня схоронила единственного сына. Жизнь полна горьких неожиданностей, не так ли, мистер Джонсон?

Джонсон не ответил. Она провела его через комнату. Женщины откровенно разглядывали его, некоторые кивнули.

Эстер в простой шляпке с вуалью и маленький Бобби сидели в кухне. Багира на столе уплетала специальную печенку для кошек.

Эстер и Кларк долго смотрели друг на друга, потом она отвернулась, полезла за сигаретами.

– Мам, вот же они, – сказал Бобби.

– Можно сесть? – спросил Кларк.

Эстер не ответила. Мамаша Фиббс стояла в дверях.

– Мистер Джонсон нашел для нас время, так любезно с его стороны, не правда ли? – заметила она.

Эстер молча курила.

– Можно сесть? – снова спросил Кларк.

Эстер стряхнула пепел.

– Эстер... – В голосе мамаши Фиббс слышалась укоризна.

– Приспичило сесть – пусть садится, нечего спрашивать.

Смущенное молчание. Джонсон пододвинул стул к старому металлическому столу у мойки, сел. Багира подняла мордочку, облизнулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами.

Маленький Бобби погладил кошку. Она выгнула спину, заурчала.

– Слишком много народу. Она боится.

Джонсон подвинулся ближе к Эстер. Багира снова уткнулась в миску.

– Вообще-то вы зря приучаете ее. Она привыкнет прыгать на стол и будет воровать масло.

– Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?

– Говорю тебе.

– Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?

Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.

– Последнее, что меня волнует. – Она покосилась на Джонсона.

Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:

– Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. – Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. – Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.

Джонсон повернулся к старухе.

– Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.

– Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.

– Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?

– Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то – вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.

Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.

– Ну давай, давай, – ласково понукала мамаша Фиббс. – Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.

– Бобби, – сказал Джонсон, – на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?

У мальчика загорелись глаза.

– Ух ты! Можно, мама?

Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.

– Можно пойти всем вместе, – намекнул Джонсон.

– Думаешь? – Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.

Эстер не ответила, Джонсон сказал:

– Там решим, Бобби.

– Это было в здорово!

Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.

– Пойдем, малыш, – мягко сказала она и увела мальчика из кухни.

– Не забудь! – крикнул Бобби из коридора.

– Обещаю.

Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.

– Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.

– Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...

Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.

– Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.

Молчание.

– Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.

Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.

– Кофе? – спросила она, снимая с плиты чайник.

– Спасибо. – Он улыбнулся.

Она разлила кофе, села, схватила сигарету.

– Ты слишком много куришь.

Эстер покачала головой, зажгла спичку.

– Не сегодня же бросать.

– Верно. – Он торопливо отхлебнул кофе.

Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.

– Чего ты здесь торчишь?

– Я не понимаю...

– Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! – Она беззвучно заплакала! – Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?

Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.

– Ты слишком много куришь. – Кларк взял у нее пачку «Салема».

Эстер долго не смотрела на него.

– Я ведь сказала, – наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, – сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.

Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.

– Я приготовлю еще кофе.