Текст книги "Сент-Экзюпери"

Автор книги: Марсель Мижо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

«Цитадель»

Несмотря на некоторое моральное успокоение, которое вносит в жизнь Сент-Экзюпери присутствие в Алжире подруги, ему трудно перебороть себя, трудно стряхнуть с себя угнетенное состояние.

Он хотел бы писать. В комнате под боком рукопись «Цитадели». Он то добавляет в нее несколько строк, то правит ранее написанное. «Но работать трудно, – пишет он в одном письме. – От этой ужасной Северной Африки у меня загнивает сердце. Я больше не выдерживаю. Это могила. Как просто было вылетать на задание на „Лайтнингах“!»

Тоска, тоска, которая неотступно следует за ним с момента отъезда из Франции, звучит во всем, к чему он только ни притрагивается:

«Вот почему, мой друг, должно быть, я так нуждаюсь в твоей дружбе. Я жажду иметь товарища, который, возвышаясь над умственными несогласиями, уважает во мне странника, .держащего путь к тому же огню. Мне иногда необходимо наперед насладиться обещанным жаром и, отрешившись от себя, немного отдохнуть при этой встрече – нашей встрече.

Я так устал от всяких .полемик, от непримиримости от фанатизма! К тебе я могу зайти, не наряжаясь в какую-либо форму, без необходимости затвердить какой-либо коран или отказаться от чего бы то ни было из моего внутреннего мира. С тобой я не должен оправдываться, произносить защитительных речей, мне тебе нечего доказывать; с тобой я снова нахожу покой, как в Турнюсе. Пренебрегая моими неловкими словами, пренебрегая рассуждениями, в которых, быть может, я обманываюсь, ты просто видишь во мне человека. Ты уважаешь во мне человека, обладающего своими верованиями, обычаями. Если я и отличен от тебя, я не только не лишаю тебя чего бы то ни было, я дополняю тебя. Ты выспрашиваешь меня, как выспрашивают путешественника.

Я, как и всякий человек, испытываю нужду в том, чтобы меня ближе узнали, – ив тебе я очищаюсь – и гряду к тебе. Я испытываю необходимость идти туда, где я очищаюсь. Не мои высказывания, не мои рассуждения дали тебе понять, кто я. Приятие меня таким, какой я есть, сделало тебя, если в том была нужда, снисходительным как к моим рассуждениям, так и к моим высказываниям. Я признателен тебе за то, что ты приемлешь меня таким, какой я есть. К чему мне друг, который судит меня? Приглашая к столу хромого друга, я прошу его сесть, а не плясать.

Друг мой, ты необходим мне, как вершина, на которой легко дышится! Мне необходимо когда-нибудь еще облокотиться рядом с тобой на стол в маленьком ветхом трактире на берегу Соны, пригласить речников, почувствовать себя в их компании умиротворенным улыбкой, подобной лучезарному дню, и распивать перно.

Если я буду еще сражаться, то это отчасти ради тебя. Ты нужен мне, чтобы я мог крепко верить, что придет время такой улыбки. Мне необходимо помочь тебе жить. Я представляю себе тебя таким слабым, столь подверженным опасностям! В твои пятьдесят лет, весь продрогший, укрытый лишь своим поношенным пальто, ты часами напролет стоишь на тротуаре возле какой-нибудь продуктовой лавчонки, чтобы просуществовать лишний день. Я чувствую, как тебе, французу, – и потому, что ты француз, и потому, что ты еврей, – вдвойне угрожает смертельная опасность. Я чувствую всю ту цену, которую представляет собой человеческая близость, не терпящая больше разногласий. Все мы плоть от плоти Франции, подобно плодам одного и того же дерева, и я буду служить твоей правде, как ты служил бы моей Для нас, французов, находящихся за пределами страны, проблема этой войны заключается в том, чтобы высвободить запас семян, замороженных под снегом немецкой оккупации. Проблема в том, чтобы поддержать вас там, Мы должны сделать вас свободными на земле, где вам принадлежит неотъемлемое право развивать свои корни. Вас сорок миллионов заложников. Именно в подвалах, именно под гнетом и рождаются всегда новые истины – сорок миллионов заложников размышляют над своей новой правдой. Мы заранее подчиняемся этой правде.

Потому что вы будете нас учить. Не нам зажечь пламя в сердцах тех, кто питает его, словно воском, самим своим существом. Возможно, вы вовсе не будете читать наших книг. Не будете прислушиваться к нашим речам. Наши идеи – возможно, вы изрыгнете их. Мы не создаем Францию – мы лишь служим ей. Что бы мы ни совершили, мы не вправе ожидать никакой благодарности. Свободная борьба и удушение в ночи несоизмеримые вещи. Вы – святые».

Эти страницы, которыми заканчивается «Послание заложнику», написаны еще в Америке. Но что изменилось? В Алжире, на этой так называемой французской земле, Сент-Экзюпери попал в еще худшую обстановку.

Как ему кажется, ни его собственный пример, ни то, что он хотел сказать людям, не было понято – его не захотели понять! Он проповедовал любовь, а ему отвечали ненавистью. Он показал пример самоотверженности, а его обливали грязью...

Как далек он теперь в мыслях от своих товарищей из «Земли людей» и «Военного летчика» – этих товарищей, чья «субстанция» приводила его в восторг! Ведь он считал, что они создают будущее! А теперь из-за кучки злонамеренных людей, которая заставляла его несправедливо страдать, он начинал видеть всех людей в черном свете... предсказывать «самые мрачные времена мира».

Да, Сент-Экзюпери слишком много давал и в ответ получал лишь пинки судьбы, как когда-то от патагонского шторма. С высоты того одиночества, на которое он взобрался, Антуан разочарованно глядел на. мир: человек еще так далек от того, чем он хотел бы его видеть! Человек еще так далек от того, чем он когда-нибудь станет!..

Неужели он забыл в своем отчаянии об истинах провозглашенных им самим?

«Медленно развиваясь наподобие дерева жизнь передавалась из поколения в поколение, и не только жизнь, но и сознание. Какая удивительная эволюция! Из расплавленной лавы, из звездного вещества из чудом возникшей живой клетки появились мы люди и мало-помалу достигли в своем развитии того что можем сочинять кантаты и взвешивать далекие светила... – еще так недавно писал Сент-Экзюпери в „Земле люден“. – Процесс сотворения человека далеко не закончился... Надо перекинуть мостик через ночь...» – писал он там же.

Знает ли он, что за двадцать лет его собственное сознание перепрыгнуло через медленную эволюцию для которой другим людям, возможно, потребуются века?

И все же иногда, стряхнув обиду и возмущение, Сент-Экзюпери думает, что страдание необходимо для его развития. Одной только доброй воли для этого недостаточно. Подобно тому как этого недостаточно и «тем, кто, заметив, как сильного человека изводит принуждение, и видя в нем величие, требовал для него свободы. И, конечно, противодействие врага, которое тебя создает, в то же время и ограничивает тебя. Но уничтожь врага – и ты не можешь родиться...»

Это слова из «Цитадели». Хотелось бы знать, когда Сент-Экзюпери написал эти строки. Думается, в Алжире. Но, по существу, это не имеет большого значения. В период, когда писатель особенно активно .работал над этим произведением, было много моментов, когда он мог бы это написать.

«Цитадель» – рукопись, с которой Сент-Экзюпери никогда не расстается, книга, перед которой, как однажды сказал писатель, «все мои предыдущие произведения – лишь проба пера», – начата им в 1936 году. За время пребывания в США краткие записи и наговоренный писателем в диктофон текст разрослись уже до 915 машинописных страниц. К этому надо добавить большую рукописную тетрадь и несколько тетрадей поменьше, в которые он не перестает заносить записи все более мелким почерком до мая 1944 года. Некоторые из этих записей до сих пор не разобраны, и даже неизвестно, куда их отнести, так как в рукописях на этот счет не имеется никаких указаний, С другой стороны, многочисленные записи носят пометку: «Заметки на потом». По собственному признанию Сент-Экзюпери, он собирался работать над рукописью еще лет десять, а потом несколько лет посвятить ее отделке.

Таким образом, изданные материалы представляют собой не законченное произведение, а лишь «заготовки» для книги. Это «руда», из которой, отделив «пустую породу», писатель извлек бы, как всегда, все самое существенное. То, что нам известно уже о его способе работать, о тщательности, с которой он отсеивал все лишнее, о его постоянном стремлении к лаконизму, ясности и выразительности, устраняет в этом смысле всякие сомнения. Но для биографа важно не это. Важно то, что и в этой незаконченной книге, как и во всем ранее написанном, мы находим Антуана де Сент-Экзюпери.

В этой книге как бы сходятся в одном узле все основные нити предыдущих произведений, и в тоже время она принципиально от них отлична. Разговор с самим собой, начатый в первых произведениях писателя, уже в заключительных страницах «Военного летчика» переходящий в разговор с людьми, здесь окончательно становится попыткой подвести итог своим размышлениям вслух не только для себя, но и Для других. Это уже не вопросник, а попытка синтеза, который по замыслу автора должен стать поучением.

Мысль, неотступно преследующая Сент-Экзюпери все последние годы его жизни, заключена в вопросе: «Что можно, что нужно сказать людям?» – а основная проблема формулируется им так: «Есть лишь одна проблема, одна-единственная в мире – вернуть людям духовное содержание, духовные заботы». Он постоянно повторяет эту фразу, которая является, по его мнению, ключом к решению поставленной перед собой задачи.

И вот Сент-Экзюпери воссоздает мир в соответствии со своими .философскими концепциями в цитадели, чьим правителем и законодателем он является. Он отвергает существующий мир. Он – властитель из «Цитадели» и строит свой мир. Его единственный собеседник, а иногда и оппонент – немного таинственный и всемогущий старец, его отец. Этот старец представляется нам неким итогом цивилизации и мудрости, накопившихся с прошедших времен. Сам властитель – его духовный сын и преемник.

Но, отвергая мир в его настоящем, Сент-Экзюпери пытливо склоняется над этим настоящим, и прошедшим, «ибо единственное подлинное изобретение – это расшифровка настоящего в его несуразности и противоречиях... Прошлое не переделать, но настоящее лежит в беспорядке, как материалы у ног строителя, и вам надлежит выковать будущее».

Для «Цитадели» в большей части характерен стиль, уже знакомый нам по последним страницам «Военного летчика». То ли обстановка – милая ему пустыня, – служащая фоном для книги, то ли общая настроенность последних лет жизни, то ли писатель прибегает к такому анахронизму формы, дабы подчеркнуть связь с прошлым (вспомним в «Военном летчике»: «Моя цивилизация – наследница бога»), но Сент-Экзюпери потянуло на что-то напоминающее по стилю коран. В отличие от «Карнэ» (философских записок) философские вопросы в «Цитадели» решаются поэтическими средствами. В этом единственное, что по замыслу роднит эту книгу с замыслом, Ницше, воплощенным в «Так говорил Заратустра». По некоторым свидетельствам можно предположить, что Сент-Экзюпери начал ее вообще как поэму в прозе. И в том виде, в каком «заготовки» для книги дошли до нас, в них все время ощущается борьба философа с поэтом. Иногда преобладает один, иногда другой. Подчас, как показывает нижеприведенная выдержка, в нем просыпается прежний Антуан с его саркастическим юмором, и он разражается почти памфлетом:

«И явились ко мне жандармы во всем блеске своего скудоумия. Они пытались меня обморочить.

– Мы открыли причину упадка империи. Все дело в одной секте, которую надо искоренить.

– Вот как! – воскликнул я. – А из чего вы заключаете, что эти люди поддерживают друг с другом связь?

Жандармы мне рассказали о совпадениях в доведении этих люден, о их сродстве, выражающемся в разных признаках, и о месте их встреч.

– А из чего вы заключаете, что они являются угрозой для империи?

И они рассказали мне о преступлениях этих людей: продажности одних, насилиях, совершенных другими, подлости многих из них и об их уродствах.

– Вот как! – заметил я. – Мне известно существовании куда более опасной секты. Опасность ее в том, что никому никогда еще не приходило в голову с ней бороться.

– Что за секта? – встрепенулись мои жандармы.

Ибо созданные для кулачной расправы жандармы хиреют, когда некого тузить.

– Секта людей, – отвечал я, – у которых родинка на левом виске.

Ничего не поняв, жандармы ответили мне только ворчанием. Потому что жандарму, чтобы тузить, вовсе незачем понимать. Он молотит кулаками, а кулаки не обладают мозгами.

Тем не менее один из них, бывший плотник, два-три раза кашлянул.

– Эти люди ничем не проявляют своего сродства. И они нигде не собираются вместе, – робко заметил он.

– Вот именно, – возразил я. – В этом и опасность. Они проходят незамеченными. Но как только я издам декрет и вызову против них всеобщую ненависть, тотчас же они начнут искать взаимной близости, объединяться, селиться вместе и, восстав против народного правосудия, осознают свою принадлежность к некоей касте.

– В сем есть великая правда, – хором поддакнули жандармы.

Но бывший плотник снова кашлянул.

– Я знаю одного такого: он кроток, великодушен, честен. И он заработал три ранения, защищая империю...

– Верно, – отвечал я. – Но разве из того факта, что женщины легкомысленны, ты выводишь, что нет среди них ни одной здравомыслящей? Разве, зная, что генералы крикливы, ты исключаешь возможность того, что подчас тот или иной из них застенчив? Не обращай внимания на исключения. Как только отсеешь тех, кто отмечен знаком, покопайся в их прошлом. Они источник преступлений, грабежей, насилий, предательства, обжорства, всякого бесстыдства. Быть может, ты утверждаешь, что им не присущи такие пороки?

– Да нет же! – хором воскликнули жандармы, почувствовав пробуждающийся зуд в кулаках.

– Ну, а если дерево дает гнилые плоды, винишь ты в этом плоды или дерево?

– Дерево! – воскликнули жандармы.

– И разве может наличие нескольких не тронутых гнилью плодов снять вину с дерева?

– Нет! Нет! – заорали жандармы. Они, к счастью, любят свое ремесло, а оно вовсе не в том, чтобы кого-либо оправдывать.

– И, следовательно, справедливо очистить империю от людей, отмеченных родинкой на левом виске.

Но бывший плотник снова кашлянул.

– Даю тебе высказать свой возражения, – сказал я ему, в то время как его товарищи, верные своему нюху, многозначительно уставились на его левый висок. Один из них осмелел и, смерив своего подозрительного коллегу взглядом, заявил:

– А не имел ли он в виду, говоря, что знает одного такого преступника, своего брата... или отца или кого-нибудь из близких?

И все жандармы одобрительно заворчали.

И тогда я дал волю своему гневу.

– Еще опаснее секта людей с родинкой на правом виске! Ибо о них мы и не подумали! А значит, она еще лучше законспирировалась. Но всего опаснее секта тех, кто вообще не отмечен никакой родинкой, ибо эти люди замаскировались и бродят среди нас, как настоящие заговорщики. И в конечном счете, разобравшись в сектах, я выношу обвинительный приговор секте всего человечества, потому что не вызывает сомнения: она – источник преступлений, грабежей, насилий, продажности, обжорства и веяного бесстыдства. И поскольку жандармы, хотя они и жандармы, все же человеки, я удобства ради с них начну необходимую чистку. Поэтому приказываю жандарму, которым является каждый из вас, схватить живущего в нем человека и бросить его на солому тюремной камеры!

И ушли мои жандармы. Ошарашенные, они сопели носами и пытались что-то сообразить, но без большого успеха. Потому что так уж заведено: думать они умеют только кулаками.

Однако я задержал плотника. Он потупил глаза и прикинулся таким скромником.

– Ты разжалован! – сказал я ему. – Истина для плотника – поскольку дерево сопротивляется, тонкая и противоречивая – не истина для жандарма. Если в уставе сказано, что на черную доску выносятся все люди, отмеченные родинкой на виске, хочу, чтобы, едва заслышав о них, мои жандармы чувствовали, как у них набрякают кулаки... Отсылаю тебя к твоим плотничьим инструментам. Делаю это из опасения, что твоя неуместная любовь к справедливости может когда-нибудь вызвать ненужное кровопролитие».

Однако все выдержки, приведенные здесь и в других главах книги, дают лишь весьма смутное, представление о «Цитадели». Ведь это была попытка построить мир. Мир, в котором движущей силой развития являлось бы не принуждение, а некая религия самой жизни. И смешно звучат слова, некоторых критиков, которые хотят видеть в этом своего рода поиски бога. Да, как и в «Военном летчике»,. Сент-Экзюпери часто использует этот термин. Но его бог – это человек в его абстрактном значении, .или, иначе, Человек с большой буквы.

И жесткий кодекс морали, который он пытается установить, ничем не отличается от кодекса морали «Маленького принца». «Цитадель» – это «Маленький принц» в издании для взрослых, умудренных жизненным опытом.

Листая страницу за страницей эту чрезвычайно сложную книгу (во всяком случае, сложную в том виде, как она до нас дошла), мы можем проследить все те пути-дороги, по которым неустанно брела мысль писателя в последнее десятилетие его жизни, можем с известным приближением установить, какие проблемы особенно мучили его в разное время. Именно потому, что эта книга не закончена самим автором она представляет неисчерпаемый кладезь для исследователя биографии Сент-Экзюпери как мыслителя. Но вернемся к мытарствам Сент-Экса – человека, летчика и патриота, построившего в самом себе несокрушимую цитадель.

Снова в строю

В то время как Сент-Экзюпери мучается от вынужденного безделья в Алжире, события развиваются своим чередом. После занятия Туниса англо-франко-американскими войсками военные действия активизируются. 10 июля 1943 года союзники высаживаются в Сицилии, а 3 сентября – в Калабрии. 8 сентября Италия капитулирует, и итальянский Дарлан – маршал Бадольо – становится во главе итальянского правительства. 17 сентября в Алжире с участием представителей внутреннего Сопротивления создается консультативная ассамблея, и 25 сентября США распространяют действие ленд-лиза на французский Национальный комитет освобождения В конце ноября – начале декабря в Тегеране происходит конференция Сталин – Рузвельт – Черчилль и англо-франко-американцы, к которым 13 октября присоединились и итальянцы, вынуждены напрячь военные усилия в целях создания второго фронта. Пока что, после первых сенсационных успехов – следствия капитуляции Италии, союзнические войска остановлены немцами у массива Кассино, преграждающего дорогу на Рим, в то же время советские войска наносят сокрушительные удары по гитлеровским армиям, форсируют Днепр и 6 ноября освобождают Киев.

Генерал Шассэн, тогда еще полковник, получает под свое командование 31-ю эскадру бомбардировщиков, оснащенную «мародерами», базирующуюся на Виллачидро в Сардинии. После долгих неустанных хлопот ему все же удается добиться назначения майора де Сент-Экзюпери своим заместителем. В полковнике Шассэне Антуан снова находит товарища, который хорошо понимает его, собеседника своего уровня, которому не чужда ни наука, ни философия. И Сент-Экс немного оживает. Но непривычная работа в бомбардировочной авиачасти, где он в большинстве случаев летает в качестве пассажира, не удовлетворяет его.

Правда, он и сам совершил несколько вылетов для бомбардировки военных объектов в Северной Италии, еще занятой немцами. Но ему претило сбрасывать бомбы даже на железнодорожные пути, мосты, аэродромы. Видя это, Шассэн понимает, что единственным средством вывести Сент-Экса из его угнетенного состояния, вернуть ему жизнерадостность – возвращение его в часть 2/33, находящуюся здесь же поблизости, в Алгеро. Но для этого надо добиться разрешения американского командования.

Сент-Экс и Шассэн гонятся по пятам за генералом Икерсом, командующим союзнической авиацией на Средиземноморском фронте. Восемь дней они проводят в Неаполе, читая и обсуждая Кафку.

Икерс всячески уклоняется от встречи с писателем. Битва за Италию в полном разгаре, и командующий все время перемещается. Сент-Экзюпери и Шассэн преследует его и, наконец, настигают в Алжире. Прижатый к стенке генерал Икерс дает разрешение автору «Полета над Аррасом» «в исключительном порядке» совершить пять вылетов. «Пять, ни одного больше. И то слишком», – говорит генерал.

«Увы! Я сам помог ему помчаться навстречу смерти»,-пишет в своих воспоминаниях генерал Шассэн.

Трудно сказать, кто был более счастлив – он или те, кто его встречал, когда 16 мая 1944 года майор Сент-Экзюпери вошел в маленький домик летчиков в Алгеро. Сент-Экс снова встретился здесь с майором Гавуаллем. В 1940 году Гавуалль был еще только лейтенантом, теперь он командовал подразделением, к которому был прикреплен Сент-Экзюпери. Встретил он здесь и Ошеде. И тот и другой – его старые боевые товарищи, о которых он упоминает в «Военном летчике». К Сент-Эксу возвращается хорошее настроение, и он быстро забывает о своих настоящих или мнимых недугах, переломе позвонка и раке желудка. Через несколько дней после прибытия в часть Антуан устроил настоящее пиршество, для которого закололи десять баранов и открыли бочку вина в двести тридцать литров. Давно уже никто не видел Сент-Экса таким радостным.

В эскадрилье Сент-Экзюпери вскоре становится притягательным центром для всех товарищей. Он развлекает их играми и всякими забавами. Молодые летчики поражены его карточными фокусами. Но вскоре они замечают, что майор де Сент-Экзюпери совсем по-ребячески не терпит проигрыша ни в какой игре, и они стараются во что бы то ни стало его обставить.

* * *

На тихом острове Сардиния, который так внезапно был оставлен неприятелем, между сосновыми лесами и рощами пробкового дуба, неподалеку от скалистых берегов острова расположились военные аэродромы. Отсюда союзнические самолеты вылетали на задания над Северной Италией, где шли бои или над Южной Францией, куда вскоре должна была быть произведена высадка. Авиасоединение 2/33 которое со времени перемирия 1942 года находилось в Северной Африке, – базировалось теперь на аэродроме Алгеро.

Сент-Экзюпери снова летает на «Лайтнинге». Этот моноплан с Двойным хвостом – старший, брат американского «У-2». Ни у русских, ни у немцев в это время не было еще самолета, способного конкурировать с этой летающей фотографической камерой. На высоте между восемью и девятью тысячами метров он быстрее и подвижнее любого истребителя и для него совершенно недосягаем. Ни пулемета, ни брони, никакого оружия для нападения или защиты! Весь груз «П-38» заключается в фотопленке.

И все же в один из вылетов над озером Аннеси у Сент-Экзюпери произошли неполадки с ингалятором. Он пикировал и потерял сознание. На протяжении пяти километров он оставался в обморочном состоянии. Когда он пришел в себя, стрелка: показывала высоту четыре тысячи метров. Антуан нажал на управление, утер кровь, сочившуюся из носа, и с трудом восстановил дыхание. Высота – три тысячи метров. В небе показалась большая черная муха – немецкий истребитель.

«Я не буду терять времени и смотреть на бошей, у меня довольно хлопот с моим самолетом...» И, о чудо, бош его не заметил.

В другой день над Альпами вышел из строя левый мотор. Сент-Экс проползает над вершинами Альп «со скоростью черепахи» в сторону долины реки По. Его замечает «Мессершмитт», и снова ему приходится играть в небесного страуса и прятать голову под крыло – на этой высоте у него нет преимущества в скорости и он безоружен. Вот он летит над Турином. То ли солнце слепило немецкого летчика, то ли он не был достаточно внимателен или думал, что ни один вражеский самолет не посмеет забраться так далеко от своей базы, но он его упустил. А Сент-Экс, забывший выключить свою фотокамеру, собрал богатую жатву снимков немецких военных сооружений в районе между рекой По и Генуей.

Через несколько дней после прибытия Сент-Экзюпери в часть разбивается его друг Ошеде, тот. кого он так прославил в «Военном летчике». У Ошеде отказал мотор, и он врезался в землю. Но Антуан не суеверен, и не это вызвало вновь перелом в его душевном состоянии. Против него снова совершен злобный выпад. Злоба преследует его даже здесь, где он повседневно рискует жизнью. Этим выпадом, который сыграл роль последней капли в море горечи, явилось запрещение его книг в Северной Африке. За два дня до своей смерти в письме подруге он пишет: «В то время как я разгуливаю в небе Франции, я продолжаю оставаться зачумленным, и мои книги запрещены в Северной Африке».

В отправленном с той же оказией письме Пьеру Даллозу, рассказывая ему о выходе из строя одного из моторов самолета на высоте десяти тысяч метров над Аннеси, он грустно иронизирует: «В то время как я выгребал над Альпами со скоростью черепахи, находясь в зависимости от доброй воли немецких истребителей, я тихо посмеивался, думая о сверхпатриотах, которые запрещают мои книги в Северной Африке. Смешно!»

Сегодня нас охватывает возмущение при мысли о том, что в то время, когда Сент-Экзюпери сбили над Средиземным морем, в тот момент, когда он отдавал жизнь за Францию, французам, «свободным» и несвободным, запрещалось читать «Военного летчика». Можно представить себе, как Сент-Экзюпери должен был морально страдать, чтобы написать следующие слова:

«Фабрика ненависти, неуважения и грязи, которую они называют возрождением... мне на нее наплевать. Я нахожусь в военной опасности, самой обнаженной, самой не приукрашенной, какая только возможна. Я совершенно чист душой. На днях меня заметили истребители, я еле удрал от них, и мне показалось это благотворным, и не из-за спортивного или воинственного азарта, которого я не чувствую, но потому, что меня ничто больше не интересует, абсолютно ничто, только качество внутренней субстанции человека. Их фразеология мне осточертела, их полемика осточертела, и я ничего больше не понимаю в их добродетели... Добродетель – спасти духовное достояние французов, оставаясь на посту заведующего библиотекой в каком-нибудь Карпантрасе. Добродетель – летать с обнаженной душой на самолете, учить читать детей. Добродетель – простым плотником принимать смерть. Вот они-то и есть страна. А я, оказывается, нет. Я – из страны. Бедная страна!»

Возможно, воспоминание об опасностях, которых он недавно избежал почти чудом, вызвало в нем желание принять на всякий случай предупредительные меры и распорядиться тем, что для него являлось самым ценным. В тот же вечер на обороте полетного листа он набросал несколько строк, о которых мы уже говорили, и, приложив лист к своим рукописям и блокнотам, запер все в бесценный голубой чемоданчик.

Среди писем, отправленных в этот день и полученных адресатами уже после его смерти, находим и его последнее письмо матери:

«Борго, июль 1944 года.

Дорогая мамочка, я так хотел бы, чтобы вы не беспокоились обо мне и чтобы к вам дошло это письмо. Чувствую себя очень хорошо, совсем хорошо. Я горюю, что так долго вас всех не видел. Я бес покоюсь за вас, моя дорогая старушка мама. Какое все же несчастное время!

Для меня было ударом в сердце, что Диди потеряла свой дом. Ах, мама, как я хотел бы ей помочь! Но она может твердо рассчитывать на мою помощь в дальнейшем. Когда, наконец, станет возможным сказать тем, кого любишь, что ты их любишь!

Мамочка, поцелуйте меня, как я вас целую, от всей души.

Антуан».

Впервые Сент-Экзюпери в письме просит мать поцеловать его. Это его последнее письмо, и поэтому эта фраза особенно волнует нас.

5 октября 1943 года Корсика – остров Красоты – превратилась в остров Свободы. Освобождение этой пяди французской земли произведено внутренними силами Национального фронта при лояльной поддержке со стороны генерала Жиро. В результате этой операции, стоившей высадившимся войскам лишь 72 убитых, де Голлю удается окончательно устранить Жиро из французского Национального комитета освобождения. Авиачасть 2/33 перебазируется на Корсику, и после трех лет отсутствия Антуан снова вступает на подлинно французскую землю.