Текст книги "Братья Волф. Трилогия"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

18

Теперь вопрос, что же, блин, случилось дальше? Всякий раз, как я вспоминаю катавасию вокруг смерти Пушка, дальнейшая история словно бы тонет во тьме.

Во вторник я заглянул к Стиву, и он сказал, что в субботу – важная игра. Рубу опять взялся звонить тот чувак, и теперь на том конце фоном было слышно и голос Джулии Халды.

Сара купила альбом для своих фоток, в четверг вечером она разложила их все на полу – рассортировать, и я пришел и сел рядом посмотреть. Там была куча снимков, которых я раньше не видал.

Отец, приехавший с работы, вылезает из фургона.

Миссис Волф, уснувшая на диване.

Неизвестный прохожий, спешивший по нашей улице, когда полоскал ливень.

Конечно, и мы с Октавией там были, и Руб, тузящий мешок в подвале, и серия с похорон Пушка, а еще разнообразные снимки разогреваемых на кухне остатков еды, стена в гостиной, на которой висят портреты всех нас в разные годы, и даже Стив возле машины со снарягой в сумке, отбывающий на игру.

Я заметил, что на фотках недостает одного предмета – самой Сары, и потому тихонько взял ее «Поляроид» и зафотал, как моя сестра разбирает карточки для альбома. Я немного отрезал ей левое плечо, но, главное, было видно ее умиротворенное лицо и руки, перебирающие фотографии. Как в жизни.

Сара рассмотрела снимок и высказала свое одобрение.

– Ниче так.

– Ну.

И я вышел из комнаты с надеждой, что Сара верно поняла только что произошедшее событие. Это было негромкое заявление о том, что иногда я тоже могу видеть ее насквозь.

В субботу Октавия пригласила меня к себе домой. У отца был выходной, так что я с утра был свободен.

Еще не вечерело, когда мы с Октавией, прогулявшись по ее улице, вошли в калитку. Мне было удивительно, отчего это вдруг заскакало сердце, едва Октавия отворила входную дверь и позвала:

– Ма? Ты тут?

Из глубины дома вышла дама. Отца у Октавии, она говорила, не было. Он ушел, много лет назад, к другой.

Дама посмотрела на меня и улыбнулась. Рот у нее был такой же, как у дочери, и такие же океанской зелени глаза. Только старше.

– Приятно познакомиться, Кэмерон, – сказала она.

– Взаимно, миссис Эш.

Она так любезно встретила меня. Предложила кофе, беседовала. Задавала вопросы. Обо мне. Об остальных Волфах. И где-то между этими вопросами она, я понимал, думала: значит, это ты. Я – тот, кого Октавия без сомнений любила. Никогда еще не обитало во мне такое радостное знание.

Попозже мы опять отправились в старый кинотеатр и смотрели фильм под названием «Мука и восторг».[9]9
  «The Agony and the Ecstasy» (англ.) (1965) – фильм английского режиссера Кэрола Рида, частично основанный на одноименном биографическом романе (1961) американского прозаика Ирвинга Стоуна. – Примеч. ред.


[Закрыть] Это был, безусловно, лучший из всех виденных мной фильмов. Про Микеланджело, как он расписывал потолок Сикстинской капеллы, как добивался совершенства и как чуть не погубил себя этим. Я думал, сколько же он перестрадал, только потому, что должен был. Я сидел потрясенный. Впервые в жизни меня так взволновало кино.

И когда по экрану покатились титры, я сжал руку Октавии, и мы замерли.

Однако самое важное событие этого дня еще предстояло.

Мы с Октавией вышли на крыльцо, собираясь топать на станцию, и все еще говорили о фильме. Город затянуло моросью, и вокруг фонарей тусклые нитки дождя образовали мерцающие коконы.

Мы проговорили еще с полчаса, и вот Октавия спросила:

– А ты хотел что-нибудь уметь лучше всех на свете?

Я вгляделся в дождь, который полил сильнее, и понял, как отвечу. Ответ потянулся наружу, и я тихонько его произнес.

– Уметь что-нибудь лучше всех на свете? – переспросил я. Но не отвести взгляда не сумел. – Любить тебя.

Слова с трудом выкарабкались из моего горла.

– Я бы хотел лучше всех на свете любить тебя.

Сказав, я ждал. Ее реакции.

И дождался.

– Кэм? – позвала Октавия. – Кэмерон!

Она заставила меня повернуться, и я увидел, как в ней что-то разгорается. Я поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Честно, – сказал я, хотя и знал, что она мне верит. О чем я сказал, было во мне, и вокруг меня.

– Но вот какое дело, – продолжил я. – Я всего лишь человек. Но я постараюсь изо всех сил, слышишь?

Октавия кивнула, и хотя мы знали, что ей пора, мы еще довольно долго простояли на крыльце, оправдываясь дождем. Ракушка так и висела на шее у Октавии, но теперь она не бросалась в глаза, как в первый раз. Теперь казалось, будто она там была всегда.

В воскресенье днем, когда мы приехали с набережной, все уже отвалили к Стиву на игру. Я решил, что не страшно туда и опоздать.

Вот Октавия, вот я.

Медлили.

Разговаривали.

И еще медлили, и вот, скорее, чем я ожидал, она взяла меня за руку, и мы пошли в нашу с Рубом комнату. Затворили дверь. Задернули шторы.

Я сел на кровать, а Октавия, наклонившись, разулась. Без слов она выпрямилась и шагнула ко мне.

Глядя на меня, расстегнула рубашку. Заведя руки за спину, щелкнула застежкой. Лифчик упал на пол, а в следующий миг я услышал, как высвободилась из петли пуговица на ее джинсах. Услышал молнию. Октавия шагнула в сторону, наклонилась, стаскивая джинсы, и высвободилась из них, сперва левую ногу, чуть покачнулась, потом правую. Джинсы остались на полу, а я, не двигаясь, впитывал в себя всю ее красоту.

Октавия встала на колени, стащила с меня куртку, расстегнула рубашку.

Погладила голизну моего живота и, скользнув ладонями вверх к плечам, стянула с меня рубаху. Легонько повела ногтями мне по шее, а потом медленно через грудь, по ребрам, снова к животу.

– Не бойся, Кэм, – прошептала Октавия, и когда мурашки разбежались по моей коже, она осторожно расстегнула мне штаны и стащила их с меня. Туфли вместе с ними, потом носки. И все это громоздилось мятой кучей, и рядом с ней Октавия положила меня на пол. – Не бойся, – снова шепнула она.

– Как ты…

– Тш-ш…

Ее голос успокаивал, но мне нужно было договорить, закончить вопрос.

– Как ты можешь делать это со мной после того, как тот парень ударил тебя, обидел? Как ты можешь раздеваться догола и позволять мне тебя трогать?

Октавия замерла.

И сказала:

– Ты – это ты.

Поцеловала меня, прикоснулась, обняла. Прильнула телом, стала целовать меня всюду, и никогда в моей жизни комната не вертелась, не завивалась и не разбегалась волнами, как в тот вечер.

Совершенство

Мы выходим в чистое поле, где небо превращается в свод Сикстинской капеллы.

Мы стоим под ним.

Оно совершенно.

И я думаю, каково было бы его потрогать?

Как это – потрогать вещь, выполненную с таким искусством, о каком человек может только мечтать? Куда идти потом? Что после этого еще нужно увидеть?

Вдохновит ли это?

Или повесишь голову от мысли, что тебе и надеяться нечего создать что-то сравнимое?

Мы стоим, и возвращается темнота.

И тут, на какой-то миг, небо оказывается сотканным из Октавии Эш и меня.

На земную секунду.

Потом меняется.

Это напоминает мне, что я хотел любить Октавию лучше всех на свете.

Отдать всего себя.

То есть, по крайности, любить так, как только может любить земное существо – такое, как я.

19

Иногда мне вот просто жаль, что эти страницы не останавливаются тут, на последних словах прошлой главы, но зима на том еще не закончилась.

В следующий вторник мы с Рубом отправились вечерком к Стиву, и все вместе оттуда – на стадион. В этот раз мы все били по воротам, и, хотя я в основном мазал, это было неважно. Стив, как всегда, бил точно и думал о финальной игре.

Перед тем, как мы двинули к Стиву, Рубу опять позвонили. Впервые после приличного перерыва, и я слышал, что Руб говорит громко и напористо.

– Ага, так ты говорил и в прошлый раз, чувак. И не явился. Тратишь мое время и мамины, судя по всему, деньги на звонки. – Он послушал пару секунд. – Ладно, только будь, блин, так любезен в этот раз появиться. Ага? Идет. Лады.

Я зашел на кухню в тот момент, когда Руб повесил трубку.

– Опять? – спросил я.

– Ну.

Вечером мы переговаривались через комнату. Давно этого не делали, и было здорово. В конце концов мы добрались и до Джулии Халды с ее Звонилой.

– В восемь вечера в пятницу, – вот что сообщил мне в темноте Руб, – если он придет.

– Придет, – сказал я.

– Почем ты знаешь?

– Я не знаю. Просто ясно, что он тебя долго нервировал, но рано или поздно нападет. Вот, может, в пятницу. – Я вспомнил ту девицу. Джулию. Не доверял я ей. Не оставят они Руба в покое ни за что. Они его достанут, точно. – Думаю, в этот раз все будет.

– Ну, увидим.

– Берешь меня?

– Если хочешь.

– Хочу.

На том и покончили.

На следующий вечер мы оба поработали в подвале с мешком, и я сжился с мыслью, что это все же произойдет.

К пятнице кулаки у Руба сделались как цемент, да и мои от долбежки по мешку подзатвердели тоже. Мы выдвинулись, как и в прошлый раз, без четверти восемь.

Пришли в старое депо заранее.

Ждали.

Сердце у меня взламывало ребра.

И опять.

Никого и ничего.

В четверть девятого я решил уйти.

Отшагав полпроулка, я понял, что слышу только свои шаги. Руб остался на месте, и было ясно, что он не уйдет, пока тот чувак не объявится.

– Ты не идешь? – спросил я, обернувшись.

Он покачал головой.

– Сегодня нет.

Я сделал несколько шагов в его сторону.

– Мне остаться?

Он покачал головой и махнул мне рукой.

– Не переживай, Кэм. Ты и так долго тут торчал.

Я повернулся, и, надо признаться, отвалил не без радости. Конечно, где-то мне было совестно, но для меня игра закончилась. В конце проулка, сворачивая за угол, я еще раз обернулся глянуть на брата. Его силуэт замер, привалившись к ограде, все так же в ожидании. Одну ногу он поджал, упершись подошвой в сетку, и я даже разглядел, как его дыхание одевается паром в последнем ночном воздухе зимы. Я чуть было не махнул на прощанье, но удержался, развернулся и пошел.

Дома Сара спросила, где Руб. Я ответил, что он решил немного побродить. В этом не было ничего необычного, так что больше разговора об этом не заходило.

Я пытался не спать и дождаться.

Книжка, которую я взял читать, была клевая, но все равно я отрубился на диване. Когда все пошли спать, меня разбудили, чтобы тоже лег, но я попытался почитать еще. И все же я слишком устал и слишком хотел увидеть, как Руб входит домой.

Хотел увидеть его лицо.

Невредимым.

Без синяков.

Хотел услышать его голос, чтобы он позвал меня вставать, когда Руб со смехом пройдет мимо.

Но в тот вечер мой брат Руб домой не пришел.

Когда я резко проснулся в тишине, было чуть за полночь. Я открыл глаза, и желтый свет в гостиной резанул меня по зрачкам.

Дважды меня хлестнула мысль.

Руб.

Руб.

Его имя стучало у меня в голове, когда я, скатившись с дивана, побрел в нашу комнату. Вопреки всему я надеялся, что увижу его там, разметавшегося на кровати. Темнота в коридоре поймала меня. Скрипящие половицы выдавали меня. И вот, сквозь украдкой приоткрытую дверь, вперед я послал в комнату свой взгляд. Она была пуста.

Я зажег свет и поежился. Он меня ослепил, и до меня дошло. Мне опять на улицу, в ночь.

В гостиной я обулся, стараясь не шуметь, влез в куртку и двинул через кухню к выходу. Бледный лунный свет цепенел в небе. Я вышел в ненадежный холод улицы.

Плохое предчувствие заворошилось у меня в желудке.

Подкатило к горлу.

Торопливо шагая к старому депо, я ощутил, что это предчувствие сгущается, собирается вон из меня. Попались какие-то пьяные, потеснившие меня с тротуара на дорогу. Машины неслись навстречу с горящими фарами, промелькивали и затихали вдали.

Руки потели в карманах куртки. Ноги зябли в тепле ботинок.

– Эй, малый, – выстрелил голос в мою сторону. Я обошел его. Оттолкнул мужика, который это сказал, рванул бегом, и вот уже виден мой проулок.

Добежал туда, чувствуя, как толчки сердца распарывают меня изнутри.

В проулке.

Было пусто.

Пусто и темно, кроме расползавшегося света луны, который, казалось, просеивался в каждый тайный закоулок города. Я почуял какой-то запах. Страх.

А потом и вкус его.

Вкус его был будто кровь у меня во рту, и я почувствовал, как страх скользит сквозь меня – и рассекает, когда увидел его…

Увидел тень, скрючившуюся под изгородью.

Я вдруг сообразил, что Руб не стал бы так сидеть.

Я окликнул его по имени, но сам едва расслышал свой голос. В ушах у меня ревел пульс, и все остальное глохло за ним.

Я снова позвал.

– Руб?!

Я подходил и с каждым шагом все тверже убеждался, что это он. Мой брат лежал плечом на ограде, а его куртка, джинсы и перед фуфайки заливала кровь.

Его пальцы вцепились в проволочную сетку.

В лице у него был такое, чего я никогда прежде не видел.

Я знал, что это, потому что сам это чувствовал.

Это был страх.

Страх, а Рубен Волф никого и ничего в жизни никогда не боялся – до этого часа. А теперь он сидел один в целом городе, и я понимал, что никто не смог бы сотворить с ним такое в одиночку.

Я представил, как его держали и били по очереди. Он увидел меня, и его лицо почти сложилось в улыбку, и каким-то дуновением в тиши был его отрешенный голос:

– Привет, Кэм. Спасибо, что пришел.

Стук у меня в ушах унялся, я наклонился к брату.

Стало понятно, что до этого места Руб дополз. По ржавому цементу тянулся негустой кровавый след. Судя по всему, он прополз по ограде два ярда, а потом силы кончились, и дальше двигаться он не смог. Никогда прежде не приходилось мне видеть Рубена Волфа побежденным.

– Ну, – его дернуло, – отделали меня как надо, а?

Руба нужно было как-то доставить домой. Его всего трясло.

– Можешь встать?

Он снова улыбнулся.

– Конечно.

И с той же улыбкой, плясавшей на губах, Руб, шатаясь, поднялся у изгороди и упал. Я подхватил его и удержал было на ногах, но он выскользнул из моих рук и рухнул вниз лицом, обнимая землю.

Город пух над нами. Небо по-прежнему цепенело.

Рубен Волф лежал ничком на дороге, а его брат стоял тут же, рядом, беспомощный и перепуганный.

– Тебе придется мне помогать, Кэм, – сказал Руб, – я не могу идти. – Он просил меня. – Не могу встать.

Я перевернул его и увидел окружившее его сотрясение. Крови было не так много, как мне показалось сначала, но лицо Руба изувечило ночное небо, упавшее на него и сделавшее его настоящим.

Я подтащил его к изгороди, усадил, потом поднял на ноги. Он едва не упал снова, а когда мы попытались идти, я понял, что это ему не под силу.

– Прости, Кэм, – прошептал он, – прости меня.

Он опять лежал на земле, а прошли мы метров, наверное, пять.

Я минутку передохнул, а брат тем временем навзничь лежал на дороге.

Луну заглотила туча, и я подсунул руки ему под спину и под коленки и оторвал от земли. Я понес Руба на руках по проулку и в широкий мир улицы.

Руки заныли, а Руб, кажется, потерял сознание, но отдыхать было нельзя. Нельзя опустить его. Его нужно было принести домой.

Прохожие глазели на нас.

Жесткие кудри Руба свисали к земле.

Кровь опять закапала на тротуар. С Руба она капала на меня, потом на землю.

Кровь Руба.

И моя кровь.

Кровь Волфов.

Где-то глубоко внутри меня саднила рана, но я шел и шел. Надо было идти. Я знал, что, если остановлюсь, нести дальше станет еще труднее.

– Что с ним? – спросил какой-то молодой парень, на вид тусовщик.

Я только на ходу мотнул головой. Остановиться я мог не раньше, чем Руб окажется дома на кровати, а я встану подле, защищая от ночи и от снов, которые могут разбудить, в гнетущие предутренние часы.

Наконец-то свернули на нашу улицу, и я в последнем напряжении сил поднял Руба повыше.

Он застонал.

– Держись, Руб, – сказал я. – Мы дойдем. – И, вспоминая об этом теперь, я не понимаю, как смог нести его так далеко. Но это мой брат. Да, дело в этом. Я нес брата.

У калитки я носком его ноги скинул крючок, и мы взобрались на крыльцо.

– Дверь, – выдохнул я, но слишком громко, и, посадив Руб на пол, откинул москитку, вставил ключ в замок и оглянулся: как он там. Как там брат. «Мой брат Руб», – подумал я, и глаза у меня зачесались.

Я шагнул обратно к нему, в руках у меня колотилось, хребет лез наружу. Я снова поднял Руба на руки, и мы едва не завалились вдвоем на стену.

По пути в комнату я умудрился врезаться коленом Руба в косяк, и едва мы добрались к себе, там уже возникла Сара, заспанная, но ее лицо мгновенно стиснул ужас.

– Что за…

– Тихо, – сказал я, – а ну, помоги.

Она сорвала одеяло с Рубовой кровати, и я опустил его. Руки у меня горели огнем, я снял с него куртку и фуфайку, оставил джинсы и ботинки.

Руба изрезали и крепко измолотили. Сломали, как нам показалось, несколько ребер, глаз черный как уголь. И даже кулаки разбиты в кровь. Он там славно угостил кого-то, подумал я, но в тот миг это все не имело никакого значения.

Мы стояли над ним. Сара смотрела то на Руба, то на меня, разглядывая его кровь на рукавах моей куртки. Заплакала.

Свет мы выключили, но он еще горел в коридоре.

Мы услышали, что идет кто-то еще, и я знал, что это будет миссис Волф. Я не глядя прочел горечь и боль на ее лице.

– Он оклемается, – едва сумел я сказать, но мать не уходила. Она подошла ближе, и тут рядом с мной пробился голос Руба.

Он высунул руку из-под одеяла и взял мою ладонь.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, брат.

Бледный свет из окна хлестнул меня. Мое сердце взвыло.

Глаза знают

Я наклоняюсь, устали руки, глаза и ноги.

Пес молча умоляет меня пройти еще немного. Голова его все так же опущена, в остатках предрассветной темноты видно его дыхание.

Мы идем улицей, и небо от первого света становится пистолетно-серым.

В конце дороги нас кто-то ждет, и я знаю, кто там. На нем та же одежда, что на мне, и он в точности как я держит руки в карманах. Ждет.

Пес садится, и я в первый раз глажу его – жесткую, свалявшуюся шерсть, все еще дерзко торчащую в небо. Мне нравится чувствовать пальцами ее крепость. Ее истинность.

Потом я думаю о глазах.

Я заглядываю в глаза пса и жду, пока они загорятся в моих.

Глаза голода. Глаза жажды.

Мне хочется остаться, но нет, я тихо убираю руку и отворачиваюсь.

Отвернувшись, я говорю глазам. Я киваю и говорю: «Спасибо», – понимая, что остаток дороги мне предстоит пройти одному.

В конце дороги ждет человек, но прежде чем пойти туда, я еще раз оборачиваюсь, напоследок.

Я не особенно ожидал увидеть пса на том же месте, но он еще не ушел. Он заслужил этот миг. Он привел меня сюда, и теперь мой долг перед ним – идти дальше и закончить дело. Пес заслужил кормежку, и я шепчу:

– Голод вел меня сквозь эту ночь. – Голосу меня дрожит. – Голод, вот кто. Ты…

Он слышит мои слова и отворачивается, покидая меня.

Грубый, жесткий и настоящий, как чувство во мне.

20

Надо отдать ему должное.

Руб наутро не просто встал на ноги, но и отправился с нами на работу. Он был черный от синяков, и раны то и дело принимались кровоточить, но он все равно поехал и работал, насколько хватало сил. Думаю, на свете немного найдется людей, чтобы после таких побоев наутро поднялись и могли работать.

Потому что это Руб.

Больше ничем я объяснить это не могу.

Они так вздорили утром с отцом, что перебудили весь дом, но в итоге Руб настоял на своем. Миссис Волф просила, а правильнее сказать – умоляла его поменьше болтаться вечерами, и против этого он никак не мог бы возразить. Он все пообещал, мы погрузились в фургон и отвалили.

Только уже после обеда Руб спросил про кое-какие нечеткие детали ночных событий.

– Ну а далеко пришлось, Кэм?

Его слова подошли и встали передо мной. Они хотели правды.

Я бросил работу.

– Далеко что?

– Ты понял. – Он высмотрел себя у меня в глазах. – Далеко ты меня вчера тащил?

– Ну, прилично.

– Всю дорогу?

Я кивнул.

– Прости, – сказал он, но мы оба знали, что это ни к чему.

– Чего там, – отозвался я.

Остаток дня пролетел довольно быстро. Я поглядывал, как там Руб, и понимал, что с ним все равно все будет как надо. Такой уж он человек. Пока жив, у него все в порядке.

– Ты чего глядишь? – спросил он, заметив, что я за ним наблюдаю, погруженный в свои мысли.

– Да так.

И мы даже позволили себе посмеяться, особенно я, потому что я зарекался попадаться на разглядывании людей. По-моему, подсматривать – не такая уж дурная привычка. Вот попадаться – это надо изживать.

Когда мы вернулись домой, Октавия уже ждала. При виде Руба лицо у нее стало точно такое, как ночью у Сары.

– Не спрашивай, – упредил он, проходя мимо.

Увидев меня, Октавия, кажется, обрадовалась, что я не в таком же состоянии. И спросила одними губами:

– Что случилось?

– Потом расскажу, – ответил я.

В комнате на моем столе меня ждал подарок. Старая пишущая машинка стального цвета с черными клавишами. Я замер и рассматривал ее с нескольких шагов.

– Нравится? – раздался голос позади. – Я увидела ее в секонд-хенде и поняла, что надо купить.

Она улыбнулась и тронула меня за локоть. – Она твоя, Кэм.

Я подошел, потрогал. Пробежал пальцами по клавишам, почувствовал их отзыв.

– Спасибо. – Я обернулся к ней. – Спасибо, Октавия. Чудесная штука.

– Отлично.

Тем временем Сара говорила по телефону со Стивом. Назавтра предстояла полуфинальная игра, и мы с Октавией решили сходить. Я никак не предполагал, что Стив еще нынче вечером приедет к нам.

Мы с Октавией сидели на крыльце, и тут он подкатил на машине. Подошел к нам.

– Привет, Октавия, Кэм.

– Привет, Стив.

Я поднялся на ноги, и мы глядели друг на друга и оба вспоминали наш последний разговор на этом крыльце. В этот вечер, однако, лицо Стива было раскрошено, как тогда, на стадионе, еще в самом начале зимы.

– Я знаю, что случилось вчера, – начал он, – Сара рассказала.

– Пришел Руба проведать? – спросил я. – Он в постели, но, наверное, еще не спит.

Я потянулся открыть дверь, но Стив не хотел входить.

Он стоял передо мной, не двигаясь.

– Что? – спросил я. – Что?

Его речь была отрывистой, но спокойной.

– Я не Руба проведать – я к тебе.

Октавия поерзала на диване, а я не отрываясь смотрел на Стива.

Он продолжил:

– Сара сказала, ты ночью нес его на руках от старого депо до дому.

– Ну, большое дело…

– Нет. Не ври, Кэм. Это большое дело.

Он возвышался надо мной, но теперь это была просто физическая особенность. Разница в росте.

– Это большое дело, договорились?

– Договорились, – подтвердил я.

Мы улыбнулись друг другу.

Вот Стив.

Вот я.

Молчание копилось у наших ног, а мы улыбались друг другу.

Потом он прошел в дом, но задержался там недолго. Потом ушла и Октавия, так что я отправился к себе попечатать на машинке. По правде говоря, я побаивался, поскольку печатать на ней хотелось что-то выдающееся. Пошел одиннадцатый час, а я все еще сидел перед ней, не трогая клавишей.

Вот-вот, говорил я себе. Слова вот-вот придут.

В воскресенье мы с Октавией отправились в гавань пораньше, чтобы не опоздать на матч к Стиву.

Я стоял у воды, слушая издали песню гармошки, и вдруг рядом возник Руб. Я удивился его появлению, но отметил, что лицо у него начало подживать.

– Привет, Кэм, – сказал он.

– Привет, Руб.

Его что-то беспокоило, я заметил.

– Ты что здесь делаешь? – спросил я.

Он наклонился, меся руками в карманах. Мы смотрели на воду, и я чувствовал: Руб раскисает, самую малость. Он повернулся и ответил:

– Пришел тебе кое-что сказать.

Он смотрел на меня. Мы были в глазах друг друга.

– Руб? – окликнул я.

Вода в бухте вздыбилась и опала.

– В общем, – начал он, – всю жизнь я вроде думал, что ты должен тянуться за мной, понимаешь?

Лицо у него сделалось такое, будто он потянулся ко мне.

Я кивнул.

– Но теперь-то я понимаю. Теперь понимаю.

Я ждал, но продолжения не было. Я переспросил:

– Что понимаешь?

Он глядел на меня и дрогнувшим голосом сказал:

– Это я тянусь за тобой…

Его слова окружили меня и проникли внутрь. Влезли под кожу, и я знал, что обратно они не выйдут. Они останутся во мне навсегда, как и этот миг между Рубеном Волфом и мной.

Мы склонились у парапета.

Думая истину.

И когда наконец выпрямились и обернулись навстречу миру, я почувствовал, как что-то карабкается сквозь меня. На четвереньках, внутри, и вот поднимается, поднимается – и я разулыбался.

Я улыбался, думая: «Голод», – потому что прекрасно понимал, как оно бывает.

Голод.

Стремление.

Мы шагали, и мало-помалу я ощущал их красоту и пробовал их на вкус, будто слова на языке.

Грани слов

Я дома.

Вот, сижу на заднем крыльце своего сознания, а город, как всегда, встает до горизонта.

Рождается дневной свет на исходе зимы, и во мне нарастает голод.

Клавиши ждут…

Я думаю: о гранях слов, о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев и о голодных собаках, воющих в ночи.

Так много мгновений нужно запомнить, и я иной раз думаю, может быть, на самом деле мы вовсе не люди. Может, мгновения – это и есть то, что мы есть.

Мгновения слабости и силы.

Мгновения спасения, мгновения всего на свете.

Я бродил по реальному миру, я писал себя сквозь темноту улиц в своей голове. Я вижу людей, шагающих по городу, и воображаю, где они были, и что сделали с ними мгновения их жизни. Если эти люди хоть в чем-то похожи на меня, их мгновения и подымали их, и разили наповал.

Бывает, я просто выживаю.

Но иногда я стою на крыше своего бытия, раскинув руки, и выпрашиваю еще, большего.

Это когда во мне возникают истории.

Они все время находят меня.

Истории, состоящие из подпёсков и бойцов. Из голода, из стремления, из попыток достойно жить.

Одна беда: я не знаю, какая из этих историй явится первой.

Может, все они сольются в одну.

Что ж, увидим.

Когда решу, я дам вам знать.