Текст книги "Братья Волф. Трилогия"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

14

– Ты свет собираешься погасить когда-нибудь? – спросил Руб, когда я не дописал еще и до середины. Было чуть больше половины двенадцатого, воскресенье.

– Скоро, – ответил я.

– Давай быстрей.

Я закончил и лег, и тут весь остаток вечера поплыл у меня перед глазами. Как это часто бывало в кровати, моя жизнь рисовалась мне на потолке.

После башни Октавия зашла к нам. Мы играли в карты втроем с Сарой, а на один кон с нами сели даже отец и миссис Волф. Понятно, папаша всех обставил, но в общем и целом вышла хорошая игра. Я опять заметил ту самую карту с присохшими хлопьями. Это оказалась дама пик.

Когда Октавия засобиралась домой, миссис Волф пригласила ее остаться.

– Поужинай с нами, – сказала ей ма.

Но Октавия отказалась. Может, оттого что была наслышана про кормежку у миссис Волф, но, скорее, просто торопилась домой.

– Но спасибо, – сказала она, и мы потопали на станцию.

Вот только я не знал, что Сара, когда мы вышли за порог, умудрилась еще раз щелкнуть нас на «Поляроид» сквозь сетчатую дверь. До того она несколько раз сняла нас за картами. Без всякой постановки. Просто, как были, и одну фотографию отдала Октавии. Обычный, в общем, снимок. Мы сидим, держим карты, соприкасаемся коленями, и приглядевшись, можно понять, что Октавия собралась что-то сказать. Лично я там вышел не очень: глаза полузакрыты, а волосы будто наэлектризованные. Но Октавии понравилось, и Сара уговорила ее забрать карточку себе.

Вернувшись со станции, я ушел выгуливать Пушка, а после прогулки обнаружил тот последний снимок у себя на подушке – который через сетку. И он был классный. Вообще классный.

Через надорванную москитную сетку были видны мы с Октавией, со спины. Мы идем к покосившейся калитке, на улицу, и моя рука касается ее руки. Между нашими силуэтами бьет свет – кроме того места, где соединились руки, и найдя эту фотку у себя на подушке, я тут же пошел к Саре.

– Спасибо тебе, – сказал я, и хотя фотокарточки со мной не было, и я о ней не заговаривал. Сара поняла и так.

Карточку я убрал в стол, туда же, где решил хранить свое написанное, а перед тем, как лечь спать, целовал и целовал силуэт Октавии, пока не заметил на глянце отпечаток своих губ.

В постели перед сном до меня дошло, что в эти выходные Октавия много всего сообщила о себе, но главное, над чем я раздумывал, так и осталось невыясненным.

Ее дом.

Ее семья.

Ни разу она не заговорила про семью.

Я знать не знал, есть ли у нее братья или сестры, хотя при этом несколько месяцев назад, когда она была с Рубом, я без колебаний предположил бы, что она у родителей одна. Разговор об этом никогда не заходил. И вот теперь были и гармошка, и заоблачная башня, и куча всего другого, но я по-прежнему ни сном ни духом не ведал, кто она и откуда.

Я даже подумывал было разбудить Руба и поспрашивать, но после его бурчания про свет он вряд ли обрадовался бы моим попыткам беседовать. Кроме того, я ведь забыл, что Рубу своих заморочек хватало. Тут я задумался, чем могут кончиться в итоге все эти звонки. Ясно было одно: в покое его не оставят, и, может, впервые в жизни я не знал наперед, чем бой кончится для Руба. Раньше всегда точно знал: поле боя останется за моим братом. А теперь вот не то. Приходилось лишь ждать.

Мало-помалу усталость меня одолела, и я крепко заснул.

Назавтра телефон трезвонил целый день, как и всю дальнейшую неделю. К четвергу Руб уже просто бросал трубку на рычаг, едва сняв.

Разок мы навестили вечерком Стива, но ничего особенного не делали. Пинание дыни, черный кофе и разговор вокруг футбола и семьи, сдобренный парой-тройкой шуточек.

По дороге домой Руб остановился, и мы присели на трубу. Мы как-то давно не разговаривали, и я ждал, что Руб начнет.

Заговорил он лишь минут через пять:

– Кто бы ни был этот чувак, он от меня не отстанет.

– Ты про него спрашивал у этой, как там ее?

– У Джулии?

– Ну.

– Она считает, чувак не шибко смышленый, но у него через край свободного времени и куча друзей.

– Друзей?

– Друзей, – подтвердил Руб. – Я думал, не выловить ли его первым, но нет, никого искать не буду. Так только хуже.

– Но, если ты выловишь его первым, застанешь врасплох. И покончишь с этой бодягой, пока она даже не началась.

– Не.

Я задумался.

– Ладно, ты, главное, помни: если повернется худо, скажи мне. Я знаю, мне до тебя далеко, но все равно им будет труднее против нас двоих.

Рука Руба легла на мое плечо. На этом точка, и мы отправились домой.

В пятницу Октавия пришла пораньше, и мы с ней с крыльца видели, как Руб тащит домой боксерский мешок.

– Решил немного потренироваться.

Он улыбнулся нам, мы придержали ему двери, и мешок исчез в подвале.

Руб подвесил его к балке и где-то с час мы слышали, как он его лупит. В принципе, всякого, кто захотел бы смахнуться с Рубом, можно было только пожалеть. И даже если их будет несколько, не один успеет как следует огрестись, потому что у Руба есть мощь и скорость, и он не раздумывает.

Зазвонил телефон, я взял трубку и попросил чувака на том конце обождать.

– Брат хочет с тобой поговорить, – сказал я. – А то уже как-то смешно. Ты звонишь по три раза на дню и молчишь. Мне уж кажется, ты не на драку нарываешься, а просто запал на моего брата – иначе ты бы его отлупил, и дело с концом. Так что обожди. Пять сек.

Я спустился к Руб.

– Чего там?

Обычно он не особо потел, но в этот раз после часа молотьбы в подвале был хоть выжимай.

– Это он, – сказал я.

Руб поднялся по холодным бетонным ступеням и чуть не переломил, схватив, телефонную трубку.

– Слушай сюда, – зарычал он, – я тебя жду завтра у старого депо в восемь вечера. Знаешь, где? Да, то самое. Если я тебе нужен, приходи и поговорим. А нет – прекрати мне звонить. Достал дальше некуда. – Потом долгое молчание. Руб слушал. – Ладно, – заговорил он снова, – ты и я, один на один. – И снова слушал. – Ладно, мы можем привести кого-нибудь, но когда дойдет до дела – один на один. Без помощников, без фокусов, и покончим с этим делом. Пока.

Руб шваркнул трубку на рычаг, а я видел, что мысленно он уже ведет бой.

– Значит, договорились? – спросил я.

– Похоже. – И Руб пошел притворить подвальную дверь. – И слава богу.

И тут телефон. Опять звонит.

– Не бери, – бросил мне Руб, двинувшись к аппарату, – я отвечу.

Он снял трубку, и я в ту же секунду понял, что это опять тот перец. Руб не очень-то обрадовался.

– Ну что там еще? – Он забивал слова в телефонную трубку. – Не сможешь!? – Он разъярялся с каждой секундой. – Послушай-ка, парень. Это ведь ты меня хочешь убить, так что ты уж определись, когда это тебе будет удобно. – Руб подумал. – На неделе? Нет? Ладно, в субботу? Давай-ка сверься с ежедневником: ничего другого нет на это время? – Руб ждал. – Точно? Уверен? Не бросишься звонить через две минуты и переносить? Нет? В субботу вечером тебе удобно будет меня убить? Отлично. На том же месте, в то же время. Следующая суббота. Всё.

И он опять крепко грохнул трубку на аппарат. Тряхнул головой, но потом рассмеялся.

– Ну и цирк с этим пацанчиком.

Руб отломил хлеба и стал есть, ему пора было идти гулять с Джулией – первопричиной всей этой кутерьмы. Я честно пытался не любить эту девицу и только ее винить в получившемся раскладе, но на самом-то деле я знал. Не в ней было дело. Дело было в моем брате Рубе. Он сам наскреб на свою голову: нарвался не на ту девицу, и, может, впервые в жизни ему придется поплатиться. Конечно, я признавал, что раньше ошибался – Руб избежал многих неприятных ситуаций единственно тем, что он – Рубен Волф, а Рубен Волф умеет справиться с любой бедой.

Кулаками ли.

Своим лихим обаянием ли.

Да хоть как.

А вот на этот раз уверенности мне не хватало. Все было не как всегда. Что ж, похоже, мы все узнаем через неделю…

Мы с Октавией в тот вечер сидели дома, в моей комнате: то слушали музыку, то Октавия играла на своей гармошке. Иногда она подыгрывала музыке, но по большей части мы разговаривали. О днях, проведенных на улице с гармошкой ради заработка, о типах, что встречались ей в гавани и вообще в центре. Я рассказывал про школу, как я сидел там, на стене, а через меня текли истории и слова, как разные люди время от времени подходили и говорили со мной. Про бывших друзей и случайные встречи.

Рассказал, что про мои слова не знает никто, кроме нее.

И это вышло здорово.

Общая тайна.

Октавия была в джинсах, кеды и носки она сняла, и, помню, я разглядывал ее ступни, пока она сидела по-турецки у меня на кровати. Разглядывал пальцы и лодыжки. Мне нравились ее лодыжки, и, конечно, когда я снова переводил взгляд на ее лицо, мне оно нравилось – когда Октавия говорила, слушала, думала. Она над многим смеялась. Над пивными кубиками, над случаями, которые я рассказывал про нас с Рубом, над нашими походами на собачьи бега просто поглазеть, погоготать да раз в год сыграть чисто от балды.

Разговаривать получалось хорошо.

Обычное дело вроде, но так я сумел лучше узнать Октавию: по тому, как она говорила, по моментам, когда она задумывалась, а потом сообщала, о чем. Мне кажется, если человек рассказывает тебе то, что ото всех прячет, ты чувствуешь себя особенным – не потому, что знаешь такое, чего не знают другие, а потому, что тебя выбрали. Ты понимаешь, что этот человек хочет, чтобы ваши жизни как-то пересеклись. Вот это и есть, я думаю, самое приятное.

И я уже почти, почти спросил про ее семью, но все же не смог. Чувствовал, что это такая тема, где начинать разговор Октавия должна сама.

Назавтра она пришла к нам днем, и поскольку папаша в тот день не кормил нас с Рубом на обед рыбой в тесте, мне хотелось чего-то такого. Мы пошли в ближний магаз и приволокли домой вагон этой рыбы. Миссис Волф была довольна, что не надо разогревать остатки, и мы все ели прямо с бумаги на кухне.

Нашу семью не назовешь обеспеченной.

Нас много чем не назовешь.

Но я заметил, пока мы дружно пожирали рыбу с картошкой, а Руб наезжал на меня за то, что я уронил кусок на пол, и отец урезонил его подзатыльником: Октавия наблюдала с теплым блеском в глазах.

Ей у нас нравилось, это было ясно.

Ей нравилось общаться с Сарой и с моей матерью, а теперь вот уже и с моим отцом, который посвящал ее в тонкости установки, ремонта и переустройства туалетных систем. Грубовато, конечно, но это было настоящее. Все – от упавшей на пол картошки до общей перебранки и соли, застрявшей у едоков в углах губ.

В какой-то момент, когда Сара рассказывала, что у них на работе есть девчонка, у которой адски, смертоубийственно воняет изо рта, Октавия посмотрела на меня. Она улыбалась.

В этом доме все устроено правильно.

Не идеально.

Правильно.

Я вспомнил об этом на следующий день на нашем обычном месте в гавани, когда Октавия играла, а я сидел в стороне, слушал ее и кое-что записывал на листке.

Она закончила играть, я подошел, помог ей собрать деньги. Октавия подняла на меня взгляд и, зажмурив от солнца один глаз, сказала:

– Кэмерон, я водила тебя в места, где люблю бывать сама. – Она ссыпала монеты в маленькую вязаную сумочку. – Может, и ты сводишь меня в свои любимые места?

Беда была в том, что у меня и мест-то никаких особых не было.

Так, чтобы целенаправленно.

Я только и делал, что шатался по улицам. Просто слонялся, рассматривал людей, здания, вдыхал запахи и звуки города.

«Душу города», – подумал я, но вслух сказал другое:

– Я вообще-то никуда особо не хожу.

Октавия бросила на меня взгляд «Вот только не надо», и я понял, что отделаться таким комментарием не прокатит. Она уже слишком хорошо меня знала. В ответ я смог только сказать:

– Ну, обычно я просто брожу. Никуда в особенности… Просто…

– Уже интересно. – Она стояла, ждала меня. Присутствие ее было мягким. Спокойным. Она сказала: – Покажи мне все места, где ты ходишь.

И, неторопливо гуляя, мы потопали.

Доехали до Центрального вокзала и пошли по улицам. Я показал ей парикмахерскую и рассказал про старого парикмахера, историю о нем и его жене. Октавия вспомнила листочек, где я писал, каким должно быть мое надгробие, спросила:

– Это вот отсюда?

Я кивнул.

Следующим пунктом была остановка, где меня обзывала парочка и у меня не хватило на проезд. Октавия посмеялась всей этой истории. Она сказала, что подобное, как ей кажется, могло случиться только со мной.

– Я знаю.

Тут я и сам рассмеялся.

Мы пошли дальше и сами не заметили, как оказались в Глибе и пришли к дому, под окнами которого я когда-то стоял, дожидаясь той девчонки.

Классно оказалось постоять там с Октавией. Было в этом нечто правильное.

И требовались какие-то правильные слова.

– Я приходил сюда, – начал я, – три-четыре раза в неделю, не меньше.

И замолчал. Слова во мне вдруг застопорились: я понял, что, как бы я ни думал теперь об этом месте, оно больше не связано у меня со страданием. А связано с Октавией.

– Но знаешь, что? – продолжил я. – Теперь, вспоминая, как я сюда ходил день за днем, я понимаю про это место, что на самом деле не той девицы тут дожидался. Я тут… – Хотелось сказать точно. – Наверное, тебя я тут и дожидался… – Покачал головой и потупился, потом глянул на нее. – Я думаю, тот вечер был лучшим в моей жизни, понимаешь?

Ее взгляд, сорвавшись, качнулся в меня.

– Да. – Она кивнула. – Понимаю.

Мы еще постояли молча, вспоминая тот вечер, и я думал, что томился всего лишь по какому-то образу той Стефани. По какой-то грезе. По сути, это даже не была она сама. А вот Октавия была настоящая, и это лучше всего.

Возвращаясь домой, мы миновали станцию, поговорили о том самом поезде, и скоро мимо нас потянулись другие места, в которых тоже были зарыты свои истории. Я рассказывал Октавии, что значило каждое из них. Приятно было думать о местах как об историях со смыслом.

Мы прошли переулок, где Руб на моих глазах отдубасил чувака просто за то, что тот завел привычку приставать к любому, кого, по его мнению, сможет побить. Пока не нарвался на Руба. Чувак совершенно не рассчитывал, что сдача прилетит в ту же секунду. Вломив ему, мой брат сказал на прощанье: «Ну, доволен теперь? Вот, будь доволен».

Прошли по улицам, которыми мы с Рубом прогуливали Пушка, спрятав лица под капюшонами. Там были автобусные остановки, где люди вываливались из открытых дверей, пока я шел мимо. Мне вспомнился один вечер, когда среди этих людей оказалась Сара, от нее пахло спиртным, но я промолчал. Теперь-то она этим не увлекается.

Уже почти возле дома я спросил Октавию, не устала ли она, но ей хотелось гулять дальше.

И мы прошли еще – до квартиры Стива, там я рассказал Октавии про наши с ним отношения. Про то, в чем он мне признался, как я, в конце концов, все-таки оценил, что Стив не стал врать. Я даже сказал Октавии, что люблю его. Может, потому, что у братьев так уж оно идет, хотя они никогда этого не говорят вслух и почти не показывают. А может, была и другая причина. Мне нравились его сила и то понимание без слов, что между нами сложилось. Я рассказал Октавии про вечер на пустом стадионе. Она попросила отвести ее туда.

Мы двинули.

Было уже почти пять вечера, и на поле никого. Мы прошли к рамке, я показал, откуда в тот вечер пробивал удар за ударом, как реагировал Стив, когда я в конце концов попал в цель.

На стадионе мы пробыли недолго и скоро вновь шли по нашей улице к дому.

Дома мы сели на крыльце, и я говорил уже про всякое другое. Рассказал про один вечер прошлым летом, как зависал на том же крыльце, и миссис Волф вернулась с работы чуть раньше обычного. С полностью отрешенным лицом она прошла мимо, будто меня там и не было. На кухне упала в кресло и раз за разом повторяла почти беззвучно какие-то слова. В конце концов она подняла на меня взгляд и сказала:

– Помнишь дом, где я прибираю в Бонди? Того богача, мистера Кэллэхана?

– Конечно, – ответил я.

– Ну вот, я туда сегодня захожу, и… – Руки у нее ходуном ходили на столе, а голос от дрожи прервался. – Захожу в спальню и вижу его ноги.

Этот мужик застрелился, и моя мать нашла его там на ковре в луже крови. Я рассказал Октавии, как она там долго дрожала на кухне и пыталась не плакать.

А через несколько дней миссис Волф пришла к нам в комнату, поздно вечером. Было самое начало первого, и когда мы с Рубом проснулись от иззубренного света, упавшего в дверь, мать нам кое-что сказала.

– Старайтесь жить, – сказала она, – как можно достойнее. Я понимаю, вы будете ошибаться, но иногда так и надо, ладно?

И все.

Она не ждала, чтобы мы ответили или согласились. Ей нужно было, чтобы мы услышали, что она хотела нам сказать.

Дверь затворилась, отрезая свет из коридора.

– Это что, блин, такое было? – подал голос Руб из своего конца комнаты.

Но он знал, точно так же, как и я. Мой брат Руб – кто угодно, только не дурак. Он отлично все понимает, и от этого с ним только труднее.

Мы с Октавией еще посидели на крыльце, да и пошли к соседям за Пушком. Вместо того чтобы прогуливать его, мы дурачились во дворе, утоляя свирепую жажду объекта на чесание пуза. Псина был в тот день вроде в хорошем настроении, хотя все равно не прежняя веселая псинка. Может, он просто постарел. Кит поил его какими-то пилюлями по рецепту ветеринара, но не знаю, не знаю… Былой искры в Пушке уже не чувствовалось.

На улице стемнело, и когда мы вернули пса, Октавии уже пора было домой.

Пошли на станцию, и, пройдя пол-улицы, я остановился и обернулся на наше крыльцо.

– Что такое? – спросила Октавия.

– Я кое-что забыл рассказать, – ответил я. – Помню, сидел на крыльце и смотрел, как ты уходишь в тот вечер – в последний твой раз с Рубом… С неба на тебя стекал свет, и я думал, ты, наверное, чувствуешь себя так, как я в Глибе каждый раз.

– Наверное, – спокойно согласилась Октавия. – Но теперь все иначе.

– Иначе, – подтвердил я, и мы тронулись дальше.

И прямо в тот же вечер, когда позвонил ей, я еще раз услышал, насколько все стало иначе. Я звонил с кухни, никого не было, и, сняв трубку, Октавия не стала говорить. Только пару слов:

– Подожди, Кэм. Я сейчас.

Было слышно, как она оставила трубку на столе и ушла.

– Алло? – позвал я.

Тишина.

– Алло?

И тут звук втек мне в ухо.

На том конце Октавия ходила по комнате, и когда началась музыка, я крепче прижал трубку к лицу.

Гармошка, как всегда, выла. Она вела песню, которой я прежде не слыхал, и это была одна из самых восхитительных музык в моей жизни. Она шла ко мне по проводам, а я представлял, как Октавия играет в темной комнате. Мелодия карабкалась вверх и срывалась вниз, унося меня с собой, и, казалось, вспарывала меня…

Вам когда-нибудь хотелось упасть на колени прямо у себя на кухне?

Вот так действовала музыка этой девушки.

Если ее душа истечет

Темные улицы.

Пес только и ждет, чтобы повести меня обратно в темные улицы.

Впереди мы видим девушку, идущую по дороге.

Я бегу, в первый раз обгоняя пса.

Девушка сворачивает за угол, и когда я туда добегаю, ее уже нигде нет.

Меня догоняет пес, и мы вдвоем стоим у стены.

– Я люблю эту девушку, – хочется мне сказать, но я не раскрываю рта. Я знаю, что пес должен только вести меня и больше ничего.

Мы стоим, и я знаю, что очень мало знаю.

Я не знаю, куда выведут эти улицы – и зачем.

Не знаю, выдержу ли битву этой ночи.

А знаю только одно.

Про ту девушку. Вот что:

Если ее душа когда-нибудь истечет наружу, я хочу, чтобы она пролилась на меня.

15

Я снова слышал их, в подвале. Кулаки Руба месят боксерский мешок. Руб готовился к схватке.

Был вечер вторника, и я спустился к нему поглядеть. Руб даже не заметил, пока не закончил молотить. Голые кулаки летели в мешок, а дыхание у Руба разгорячилось, будто пар бил изо рта. Глядя на него, одетого в джинсы и майку без рукавов, я прекрасно понимал, почему он так нравится девчонкам. У него атлетическая фигура, каждый мускул четко очерчен. Руб не крупный, не дородный. В самой поре. Светло-русые волосы падали ему на лицо, а глаза были не то чтобы какого-то особого цвета. Они были как затоптанное пламя.

Руб стоял, упершись ладонями в колени, и только тут заметил меня. Он тяжело дышал.

– Неплохо молотишь, – сказал я, спускаясь по цементно-холодным ступеням.

– Пасиб.

Он выпрямился и разглядел на пальцах бусинки крови. Это не тревожило его: для Руба это означало только, что руки у него подготовлены к бою. Они привыкли к боли и к голизне. Голая рука мозжит голое лицо.

– Постучишь? – предложил Руб, но я отказался. – А че? Ты в свое время хорошо дрался.

– Не, обойдусь.

Я уже собирался смыться, как Руб окликнул меня:

– Эй, Кэм. – Он глядел на меня снизу. – Думаю, у меня с этой Джулией скоро всё, слышь.

Это меня удивило.

– Правда? Почему?

– А вот гляди. – Он вытянул руки перед собой ладонями вверх. – Вот, какой-то чел спит и видит меня уделать, из-за нее. – Руб окинул себя взглядом. Грудь, живот, ноги. Он, конечно, понимал, всю иронию ситуации. И все же заметил: – Она такой, блин, головной боли не стоит.

Ноги понесли меня обратно вниз по лестнице. Мне нужно было спросить его кое о чем.

– Ну, а следующая уже есть?

– Не.

Он покачал головой, потом устремил взгляд куда-то на стену.

– В этот раз, думаю, я усвоил урок, – сказал он, и мы вместе поднялись из подвала.

– Так ты пойдешь в субботу? – спросил Руб несколько часов спустя. – На разборку? – Мы были у себя, свет уже выключен.

Темнота в комнате обволакивала меня, и я ответил:

– Само собой.

– Спасибо. – Руб говорил четко. Решительно. – Я не доверяю этому пацану.

– Ты еще кого-нибудь позвал? – спросил я. – На случай, если тот приведет подмогу?

– Нет. – Лицо Руба еле виднелось в темноте. Лучинки света из окна ложились поперек его лица. – Никогда не полагался на чужих людей и сейчас не стану. – Он приподнялся на локте. – С тобой дело другое. Ты мой брат.

Больше слов не понадобилось. Он мог бы сказать дальше что-нибудь типа «А братья так и поступают» или «Я бы тоже пошел с тобой», но это было незачем. Разговор был окончен. И оставалась только темнота.

Братья – это братья, думаю.

И всё тут.

В четверг поле обеда я двинул к Октавии, ждать ее на улице у дома. Так у нас повелось. Мы обязательно встречались на выходных и раз-другой на неделе. Редко звонили друг другу. Я-то сам просто не любил говорить по телефону. По телефону я напрягался и смущался. Почему не звонила Октавия, я не знал. Может, ей это не нравилось, потому что девушки ее лет, как считается, болтают по телефону без конца. Октавия была нетипичная девушка.

Она вышла ко мне минут через пятнадцать.

Двинулись мы, как всегда, в парк и сели под деревом. Октавия ждала. Меня.

Сидела, вытянув ноги, и тут я поднялся и встал на колени перед ней, оседлав ее бедра. Я поцеловал ее в щеку. Поцеловал ее губы и шею сбоку, легонько куснув.

– Не останавливайся, – прошептала она, запрокидывая голову и открывая мне всю шею, и я поцеловал там с обеих сторон, отодвинул ворот ее школьной блузы, чтобы пройти губами по мостикам, уходящим к плечам, погрузил пальцы в ее волосы.

– Что я должен делать? – спросил я, но в ответ Октавия молча потянула меня к себе.

– Главное, не останавливайся, – сказала она. – Поцелуй еще.

Тепло ее дыхания дождем пролилось сквозь меня. Я впитал ее. Она забрала меня.

И у меня будто бы лопнула кожа, когда все это понеслось ввысь, и дыхание из ее рта текло и текло через мой. Жесткое и теплое, оно кричало из моего рта. Не выпуская. Жаждая еще.

Еще.

Это было, я думаю, главное. Она не оттолкнула меня и не отвернулась, как я ожидал. Ей всегда хотелось меня еще – вот что больше всего меня оглоушивало. Она нашла губами мою шею, и все мое тело содрогнулось от этого ощущения. Ее руки проникли мне под рубашку. Пальцы пробежали по ребрам и оказались у меня на животе, гладили меня, а ее губы тем временем бродили по моим шее и по лицу.

В конце она легонько поцеловала меня в губы, задержавшись, чтобы они тихо растаяли.

Потом положила голову мне на плечо, и я чувствовал, что ей так удобно. И было здорово, что ей со мной уютно.

Все ненадолго стихло, так что можно услыхать на станции поезда, как они подкатывают и отваливают. Ковыляют к перрону. Снова разгоняются.

Мы поговорили о предстоящей разборке Руба.

– Ты пойдешь с ним, – спросил Октавия, – верно?

Она так и лежала головой у меня на плече. Время от времени ее нос касался снизу моей челюсти, и от этого я каждый раз вновь трепетал.

– Надо, – ответил я. – Он мой брат.

Октавия молчала, облака раскрошило по всему небу. Отговаривать меня не имело смысла. Она это знала и не пыталась. Только сказала:

– Постарайся остаться целым. – Я почувствовал на лице ее взгляд. – Ладно?

Я кивнул.

– Обещаю.

Она улыбнулась, я это почувствовал, и еще раз поцеловала меня в шею, слегка.

Мы ушли оттуда нескоро, а у калитки, когда простились, Октавия задержала меня.

– Кэм? – позвала она.

Пришло время. Октавия не могла решиться.

– Может, зайдешь как-нибудь?

– Туда? – спросил я, глядя на дом.

– Ага…

Я вспомнил рассказ Руба о том, что его Октавия и на порог не пускала, подивился, что за строгости, и спросил себя, почему мне это так важно. Я к тому, что это ж просто дом, господи ты боже мой.

Но нет, не просто. Октавия рассказала, почему.

– До тебя, Кэм, и до Руба, – начала она, – у меня был один парень, и вот он меня там обидел. Он меня вроде как ударил, когда я не стала, ну, понимаешь… – Она крепче стиснула калитку. – И я пообещала маме, что пущу домой только того, кого буду любить каждой своей клеточкой. – Она улыбнулась, но с болью. – Так что скоро, ладно?

– Ладно.

И я обнял ее там, у калитки. Я едва не сказал, что мне жаль, как у нее вышло с тем парнем, и что я никогда бы не смог ее обидеть. Но я откуда-то знал. Не надо слов. Она, я и калитка – и всё тут.

В тот вечер я застал Руба за прежним занятием в подвале и на сей раз согласился подолбить мешок.

Ликуя от своего чувства к Октавии, в ярости на то, что с ней случилось, и в мандраже перед субботним вечером.

Следующий день прополз мимо.

Пахота у отца стала нестерпимо растянувшимся ожиданием, хотя Руб не волновался абсолютно.

Около половины восьмого мы засобирались из дому. Я надел самые старые джинсы, рабочую фуфайку и старую ветровку. Отставил кроссы и обулся в ботинки. Это была пара, которую я донашивал за Рубом, и, сев на пол затянуть шнурки, я поднял взгляд и увидел, что Руб смотрится в зеркало. Он говорил себе, что делать. Напутствовал себя.

Я поднялся на ноги.

– Готов?

Он не ответил.

Только повернулся, подхватил куртку и кивнул. Таким серьезным я не видел его многие месяцы.

Мы вышли из дома, и поскольку Руб перед тем объявлял, что мы пойдем в гости к другу, вопросов не было. Мигом мы оказались за калиткой и резво зашагали по улице. Руб завелся, лицо у него посуровело. Холодный вечерний воздух, казалось, уступал ему дорогу – как и все встречные прохожие.

Где-то без пяти восемь мы были на месте, и оставалось теперь только ждать. Темноту вокруг заполняли старые разломанные вагоны. У них были выбиты окна, а на боках, шрамами, написаны краденые слова. Депо от улицы отделяла высокая сетчатая изгородь, и мы, привалившись к ней, ждали.

Текли мысли.

Текли минуты.

В конце проулка замаячили какие-то фигуры, похоже было, что двинулись к нам.

– Они? – спросил я.

Его лицо посуровело еще.

– Будем надеяться.

Тени приближались, и адреналин затопил меня. Вот оно.

Тоннель

Мы приближаемся к тоннелю и входим в него. Он уходит глубоко вниз, к самой сердцевине всего, что мы такое. Пол в разводах человечности, мы идем, и вот уже виднеется конец.

Похоже, там впереди есть пролом, и я понимаю, что там мы выберемся на ту сторону.

Кулаки у меня сжимаются.

Дыхание рвется у меня изо рта, бросается в лицо тьмы, что окружила нас.

Я готовлюсь и даже разок слегка бью на воздух.

Мы приближаемся к выходу, и вот сразу же за порталом тоннеля я вижу силуэт, привалившийся к сетчатой ограде. Человек вцепился пальцами в сетку, крепко вцепился.

«Шагай вперед», – велю я себе и, поймав горящий взгляд пса, шагаю.

Выхожу из тоннеля и вижу широко и далеко распахнутые объятья города, а тень у ограды остается неподвижной.

Ночной воздух хлещет по щекам.

Он пахнет братством.