Текст книги "Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская"

Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА II

Как-то раз принц Саксонский призвал графа к себе в кабинет.

– Мерсбург, – начал он, – освободилось место первого камергера, и я решил предоставить его вам. Принцесса поддержала мое решение, равно как и маркиз Тюрингский, а так как оба советчика моих высказались в вашу пользу, я полагаю, что могу полностью доверять вам; должность, вам дарованная, подкрепляет искренность моих слов. Мне также хотелось бы женить вас, граф; я добился для вас руки дочери маркиза Рохлица; она молода, красива и богата, и полагаю, устроив ваш брак, я поспособствую счастью вашей жизни.

– Простите, ваша светлость, – ответил Мерсбург, – но мне кажется, ранний брак не сделает меня счастливым, как того желает ваше высочество. Я слишком молод для брачных уз и могу подождать, а потому умоляю ваше высочество отложить ваши старания на будущее. Приближенный к вашей особе, осыпанный благодеяниями, за кои я вам искренне благодарен, я прошу у вашего высочества дозволения высказать вам свою признательность за все то, что вы соблаговолили для меня сделать, и убедить вас в том, что вы один являетесь предметом забот моих, единственной моей привязанностью. Я не желаю, чтобы иные обязанности отвлекали вашего верного вассала от службы, а служить я хочу только вам.

– Одно другому не мешает, – отвечал Фридрих. – Признайтесь лучше, друг мой, что вы не уверены, что в браке вас ожидает счастье.

– Напротив, сударь, мне кажется, что узы брака, заключенные по обоюдному согласию, являются наиболее верным средством сделать человека счастливым; но если согласия нет, тогда, по мнению моему, они становятся истинным наказанием.

– Ах, дорогой граф, как вы правы! Действительно, когда в душу к тебе закрадывается ревность и ты начинаешь опасаться, что тебя любят далеко не так страстно, как любишь ты сам, жизнь твоя превращается в муку…

– Ваше высочество настолько далеки от подобного несчастья, что невозможно даже предположить, чтобы оно когда-нибудь коснулось вас.

– Вы правы, дорогой граф, я счастлив, по крайней мере, я так думаю. Но чем более безоблачным кажется наше счастье, тем больше мы боимся потерять его.

– В вас говорит ревность, хотя причин для нее у вас нет.

– А разве нужны причины, чтобы испытывать муки ревности? Чем прекраснее предмет вашего обожания, тем больше вас мучит ревность; порой мы даже желаем, чтобы любимая нами женщина обладала меньшей привлекательностью, дабы мы могли не опасаться соперников.

– Но разве есть хоть один, посмевший дерзостно оспаривать у вашего высочества его законную спутницу жизни? Нет, принц, вам не стоит бояться соперников. У вас столько достоинств, коими вы привязываете к себе свою августейшую супругу, делящую с вами трон, что ни один смертный не сможет заставить ее забыть о долге, ибо, находясь подле вас, исполнение сего долга она, без сомнения, почитает за удовольствие.

– Хотелось бы в это верить, Мерсбург; но, увы, от завладевшей мной болезни лекарства нет; ею не страдают только те, кто не знает, что значит любить. Можно сколько угодно твердить, что главное – это уважать возлюбленную свою. Согласен: когда мы ее уважаем, мы боимся ее потерять; но когда мы видим в ней средоточие всего, что воспламеняет наши чувства, то мы боимся, как бы кто-то не увидел в ней то же, что увидели мы. Если такой человек есть, наша ревность оправданна, а если чувства более не воспламеняются, то о любви уже речи не идет.

– Но разве ваше высочество разглядел в добродетельной супруге своей нечто такое, что оправдывало бы его подозрения?

– Нет, друг мой, – с нескрываемой тревогой ответил Фридрих, – но мне кажется, что любовь ее не столь сильна, как моя. Я чувствую, ею движет долг, обязанность; она даже не пытается убедить меня в своих нежных чувствах, что, согласитесь, не может не породить вполне обоснованных подозрений.

– Все еще впереди, ваша светлость. Принцесса молода и не привыкла подчиняться; однако со временем долг превратится в удовольствие; любовь, рожденная из привычки, кажется мне более прочной.

– Значит, счастье мое зависит исключительно от времени?.. Послушайте, граф, мне бы хотелось, чтобы вы завладели ее умом, проникли в сокровенные тайны ее души и выяснили, о чем она думает. Все, что вам удастся узнать, вы расскажете мне, дабы я сам мог судить о положении вещей.

– Принц, – воскликнул Мерсбург, – подумайте, какую роль вы мне отводите! Если Аделаида узнает об этом, она меня возненавидит! Ибо если она невиновна, то подозрения, свидетельством коих станут мои демарши, наверняка разгневают ее. А если она виновна, она тем более не простит мне, что я выдам вам ее тайну. Воспользовавшись вашей снисходительностью, она в конце концов образумится, а я, какими бы справедливыми ни были действия мои, за попытку уличить ее стану жертвой ее гнева.

– Неужели вы считаете, что я не смогу защитить вас от ее мести?

– Нет, ваша светлость; пылкая и порывистая, она разрушит бастион вашей защиты, и тогда ничто не спасет меня от ее негодования. Желая ускорить мое падение, она сумеет убедить вас отправить меня в изгнание, и на меня одновременно обрушится и ярость одного, и ненависть другой.

– Ах, дорогой граф, слова ваши не несут утешения; получается, если она невиновна, то своими подозрениями я вызову неудовольствие ее. Позвольте мне с вами не согласиться: если вы засвидетельствуете ее невиновность, в чем тут повод для гнева? Ведь вы всего лишь подтвердите, что она меня достойна. А если, как бы я того ни опасался, вы узнаете о ее виновности, открытие ваше докажет обоснованность опасений моих.

– Видите, принц, сколь ничтожна искра, способная разжечь пожар ревности! Не ищите изъяна в супруге своей, лучше попытайтесь найти средство успокоить собственное сердце; а от спокойствия до счастья рукой подать.

– Не буду спорить, – ответил Фридрих. – Но, исполнив мой приказ, вы наилучшим образом поможет мне обрести желанное спокойствие, а потому идите и делайте, что велено.

– Подчиняюсь, повелитель, – почтительно кланяясь, ответил Мерсбург. – Но если истина опечалит вас, заклинаю, соблаговолите вспомнить, что вы сами захотели ее узнать.

Честный человек не исполнил бы приказ, полученный Мерсбургом, однако сей последний, чей характер постепенно начинает раскрываться нам во всей своей низости, с удовольствием приступил к его выполнению. Распоряжение принца делало его своего рода посредником между всеми участниками задуманной им интриги, и ему оставалось только заставить их действовать к вящей его выгоде… Однако каковы же намерения его?.. Постичь замыслы графа настолько сложно, что пока мы сделать этого не можем; возможно, нам это удастся в дальнейшем.

Итак, исполняя предписание своего сюзерена, равно как и действуя в собственных интересах, Мерсбург немедленно отыскал маркиза и рассказал ему о своей беседе с принцем.

– Я давно заметил ревность Фридриха, – промолвил в ответ маркиз Тюрингский, – но не знаю, на кого она направлена. Жаль, что он не назвал вам имя того, кого он подозревает.

– Кто, кроме вас, может вызывать у него опасения? Разве при дворе есть еще кто-нибудь, кто мог бы понравиться той, кого вы любите?

– Но если его подозрения падут на меня, что мне делать?

– На вашем месте, – произнес Мерсбург, – я бы постарался все выяснить; а выяснить возможно, только если предпринять решительные шаги. Уверен, принцесса любит вас; дерзайте, добудьте ее признание, и тогда мы сможем выработать нужную линию поведения.

– А вы считаете, что дерзость понравится принцессе?

– Не сомневайтесь; я глубоко постиг ее характер, а потому с уверенностью могу сказать: она искренне к вам расположена.

– Она сама вам об этом сказала?

– Она сказала, что вы являетесь предметом ее самых нежных чувств, однако она не смеет нарушить свой долг.

– Ах! Ее долг – любить меня, – мечтательно произнес маркиз. – О каком долге может идти речь, если душа моя нашла отклик в ее душе? При чем здесь долг, когда любовь отметила нас печатью своей? Я боготворю Аделаиду и буду боготворить всю жизнь; если она пожелает, я отдам за нее всю кровь, до последней капли, ибо я живу ради нее, и моя жизнь принадлежит ей. А если страсть моя найдет отклик в ее душе, сознание этого станет мне наградой, ибо тогда я буду питать надежду на смягчение мук моих.

– Мне кажется, вам следует назначить ей свидание.

– Однако столь рискованный поступок сулит ей опасность!

– Чем больше опасностей, тем крепче любовь; опыт подсказывает, что преодоление трудностей всегда сопутствует любви. Скажите, вы готовы поручить мне устроить ваше свидание?

– Ах, друг мой, я обязан вам жизнью!..

Граф немедленно отправился к Аделаиде, но узнал по дороге, что Фридрих, получив дерзкое письмо от императора, уединился с супругой у себя в кабинете. Полностью доверяя Аделаиде, принц ознакомил ее с посланием, и та продиктовала достойный ответ, где, упрекнув императора за безнравственность и поведение, отнюдь не приставшее его возрасту, она решительно лишала его права предъявлять какие-либо требования победоносному правителю Саксонии. Прежде чем указывать тем, кому нет нужды наводить у себя порядок, Генриху следует изменить собственный нрав, изгнать всех своих любовниц, а затем отправиться в те провинции, где, в отличие от Саксонии, требуются советы его и помощь.

Энергичный отпор, высказанный в письме, так поразил императора, что он немедленно отказался от всех своих претензий, понимая, что рано или поздно они непременно потерпят крах.

Успех молодой женщины на государственном поприще пришелся по душе принцу Саксонскому; он радостно сообщил о нем всему двору, и каждый счел своим долгом поздравить принцессу. И в эту минуту славы Мерсбург поведал Аделаиде, в каком восторге от ее талантов пребывает маркиз Тюрингский.

– Ваш любезный родственник, сударыня, – обратился он к Аделаиде, – сгорает от желании выразить вам свое восхищение услугой, оказанной вами родине. Узнав об ответе вашем, он воскликнул: «Ах, если она столь щедро наделена талантом повелевать, почему ей не дана способность любить? Разве стоит воспламенить все сердца разом, если знаешь, что ни одна искра не найдет ответа в собственном сердце?»

– Пусть он придет, – ответила Аделаида, – тогда я, быть может, сумею убедить его, что, хотя поступок мой и заслужил всеобщее одобрение, услышать похвалы я хотела бы именно от него. Я знала, что ответ мой придется ему по душе: благодаря гордости своей я заслужила право встать рядом с ним… Иди, Мерсбург, и скажи маркизу, что принцесса охотно встретится с ним возле вольера в глубине сада.

В окружении кедров, там, где раньше был друидский храм, теперь высился храм для птиц – огромный вольер из позолоченной проволоки, окруженный пышными кустами сирени и роз. Не менее сотни пар самых редких пернатых нежно и сладостно воспевали в нем любовь, напоминая, что чувство сие делает отрадной жизнь и вдохновляет сердца.

– Сударыня, – воскликнул маркиз, увидев возлюбленную свою в столь пленительном уголке, – согласившись принять почести, кои вся Саксония сейчас воздает вам в моем лице, вы дали мне доказательство неизбывной доброты своей, и теперь я навеки ваш должник.

– Маркиз, – ответила Аделаида, – величие и силу, кои мне удалось поставить на службу Саксонии, я черпала в вашей душе. Я ответила так, как наверняка ответили бы вы сами, и эта уверенность помогла мне составить искомое письмо. Я горжусь тем, что сумела взять с вас пример.

– Я безмерно рад, сударыня, что пробудил в вас подобные чувства!

– Дорогой маркиз, мне не пристало выслушивать от вас такие слова. Вспомните о положении моем, и вы сами это поймете.

– О, как это прискорбно! Почему именно меня выбрал Фридрих привезти ему супругу, достойную составить мое счастье?

– Не говорите мне о ваших сожалениях, они бередят мне душу.

– Боже! Что я слышу! Если вы разделяете страдания мои, я готов забыть о них… Однако отныне мы вынуждены всегда жить вдалеке друг от друга! И ничто не сможет нас утешить, не сможет исправить зло, причиненное друг другу… мы молоды, а значит, нам суждено всю жизнь, до самой смерти оплакивать ту роковую минуту, когда мы узнали друг друга!.. Неужели, сударыня, и вы не знаете, каким образом могли бы мы облегчить свою участь?

– Увы, нет! Мне ничего не приходит в голову.

– Почему бы не избавиться от тяжкого бремени ненавистных уз?

– А вы знаете способ, приставший людям нашего положения? Разве могу я обесчестить трон, или рождение свое, или титул?

– Ах, почему вы делите трон не со мной!

– Почему вы явились ко мне, чтобы посадить меня на него?

– О, как горько об этом вспоминать! Молчите или воспоминания эти разорвут мне сердце!

– Ох, друг мой, станьте для меня примером мужества! Разве я не более несчастна, чем вы? Ничто не мешает вам постоянно пребывать у меня на виду; вы всегда можете быть подле меня… но вы понимаете, что более я ничего не могу вам предложить. Образ ваш следует за мной даже тогда, когда я обязана забыть его, ибо, заключая в объятия вашего соперника, мысленно я заключаю в свои объятия вас.

– Моего соперника!

– Нет, нет, я неправильно выразилась: у вас нет соперников. Как могу я разделить свое сердце, если оно принадлежит вам целиком? Я знаю, что не вправе говорить такие слова, но, если они успокоят вас, я не стану жалеть, что их произнесла.

– Они еще сильнее раздувают пламя моей страсти: неужели вы считаете, что, удостоив меня признанием, вы сможете заставить меня забыть мою любовь? Вот если бы случай…

– Как смеете вы так говорить, маркиз! И как могли вы подумать, что надежды на счастье я связываю с избавлением от уз своих?.. Нет, я далека от таких мыслей; сердце, где вы зажгли пожар, должно быть таким же чистым, как ваше. Позволив зародиться в головах наших хотя бы одной преступной мысли, мы оба запятнаем нашу честь. Без сомнения, страдания наши жестоки, однако преступления, порожденные насильственным расторжением уз, заставят нас страдать еще больше.

– Что ж, – воскликнул маркиз, – придется мне вас покинуть. Войны, во множестве ведущиеся в наших краях, позволят мне снискать славу, дабы она смягчила боль, что причиняет мне неугасимое чувство мое.

– Я запрещаю вам уезжать, – произнесла Аделаида.

– Хотите, чтобы я страдал у вас на глазах?

– Кто, кроме меня, сможет смягчить ваши страдания?

– Дозвольте мне хотя бы иногда встречаться с вами в этом месте!

– Будьте уверены, я не меньше вас жажду этих встреч, и сделаю все, дабы, улучив минуту, дать вам возможность излить свое горе, а потом усмирить его.

В эту минуту Аделаиде показалось, что среди деревьев, окружавших вольер, мелькнула какая-то тень.

– Нас предали! – в ужасе прошептала она, торопливо сжимая руку маркиза.

Посмотрев в указанную сторону, маркиз ничего не заметил.

– Уверена, он спрятался среди деревьев возле вольера, – произнесла Аделаида.

Однако когда маркиз сделал попытку пойти поискать соглядатая, она удержала его:

– Нет, нет, так мы признаем свою вину: решат, что мы боимся, в то время как мы не сказали ни единого слова, коего могли бы устыдиться. Лучше разойдемся в разные стороны; и помните, я запрещаю вам вести какие-либо поиски.

После свидания Людвиг отправился рассказать обо всем Мерсбургу. Он не скрывал, что суровость принцессы, постоянно ссылавшейся на свое положение, и обстоятельства отнимают у него всяческую надежду.

– Не могу с вами согласиться, – ответил граф. – Те же обстоятельства, что сегодня видятся вам препятствием, могут обернуться в вашу пользу: не секрет, заря счастья нередко всходит тогда, когда нам кажется, что фортуна окончательно покинула нас!

Людвиг рассказал, как встревожилась Аделаида, заметив таинственную тень, но граф успокоил друга, заверив его, что принц ни разу не покидал своих апартаментов.

– Однако тот, кто видел нас, может рассказать Фридриху о том, что он услышал!

– Если все обстояло так, как вы мне рассказали, то даже если вас кто-нибудь подслушивал, никакой опасности для вас нет.

– Ах, друг мой, неужели вы считаете, что те, кто служат принцам, всегда говорят им правду?

На протяжении долгих месяцев маркиз ни разу не имел возможности поговорить с возлюбленной своей, а значит, услышать от Аделаиды слова утешения. При дворе заметили, что с некоторых пор чело суверена омрачалось все чаще, и каждый поспешил сделать из этого собственные выводы. Таковы нравы любого двора: лицо монарха всегда является для придворных лицом фортуны. Частые беседы графа с принцем также не ускользнули от обитателей Фридрихсбурга, но так как содержание этих бесед осталось неизвестным, предположения строить было не на чем.

Возможность второго свидания казалась все более призрачной, но Мерсбургу удалось успокоить встревоженного Людвига.

– Завтра на закате, – сказал он ему, – принцесса будет ждать вас на том же месте, где вы встречались в прошлый раз; не опаздывайте и ничего не бойтесь. После нашего последнего разговора я не раз виделся с принцем, и мне кажется, что подозрения его усилились. Не знаю, возможно, тень, промелькнувшая за деревьями, принадлежала тому, кто намеревался устроить засаду и выследить вас. Впрочем, тогда мне удалось устранить опасения принца, но, сейчас, похоже, они вновь к нему вернулись.

– Неужели он подозревает меня? – взволнованно воскликнул маркиз.

– Нет, его подозрения весьма расплывчаты, никого определенного он не называет.

– Полагаю, вы снова успокоили его?

– Без сомнения. Будьте уверены, сейчас он никого не подозревает. Но предупреждаю: хотя вам и нельзя опаздывать, Аделаида намерена прийти раньше вас. Когда караульные известят, что настало шесть часов, она явится в рощу – ровно в шесть; вам же следует появиться на четверть часа позже; причину этого она объяснит вам сама, я всего лишь передаю настоятельную просьбу ее.

Людвиг обещал сделать так, как его просили, однако неожиданное событие нарушило не только его планы, но и безмятежную жизнь замка: когда он намеревался отправиться на свидание, стало известно, что принцесса схвачена и препровождена в крепостной замок Торгау, расположенный на берегу Эльбы, в десяти лье от Лейпцига. Причина столь жестокого поступка никак не объяснялась; Фридрих лишь сообщил придворным, что, несмотря на его искреннюю привязанность к супруге, целый ряд политических причин побудили его заточить ее в темницу, и как бы горько ему ни было, к подобной мере он прибег во благо Саксонии.

Не трудно представить себе состояние маркиза, когда он узнал ужасную новость.

– Вы один виноваты в этом несчастье, – заявил он Мерсбургу. – Вы либо позволили обмануть себя, либо сами обманули меня и вовлекли в ваш жестокий замысел. Кто докажет, что вы мне не лгали? Из-за вашей преступной небрежности принцесса попалась в ловушку, и у меня есть основания предполагать, что таково и было ваше намерение.

– Маркиз, – отвечал Мерсбург, – я знаю, что несчастье порой делает людей несправедливыми; но не будьте столь пристрастны ко мне! Я в курсе всех секретов принца – он ревнует не к вам; другой обманул наше доверие, другой пришел на свидание, назначенное вам принцессой, и этот другой – тот, чью тень вы заметили во время вашей последней встречи. Виновником печального происшествия является Кауниц, чье внезапное исчезновение позволяет предположить, что принц уже осуществил свою месть. Что ж, если он приказал убить его, нам это на руку.

– Но разве Аделаида его любила? – воскликнул маркиз в страшном волнении.

– Ах, как скора на подозрения ревность!.. Кауниц узнал время обещанного вам свидания и, без сомнения, застал принцессу врасплох, так что гроза, разразившаяся над возлюбленной вашей, ударила в того, кому Аделаида не намеревалась отвечать взаимностью.

– Так она по-прежнему любит меня?

– Неблагодарный! Как вы могли в этом усомниться?

– Тогда давайте скорей обсудим, как нам освободить ее: ведь если решат, что подозрения, павшие на нее, оправданны, кинжал, поразивший Кауница, может умертвить и ее!.. Ах, дорогой граф, нельзя терять ни минуты!

– Поспешность все испортит, ибо таким образом вы невольно навлечете на себя подозрения, а вам это ни к чему: вас же никто ни в чем не подозревает. Также вам должно стараться, чтобы подозрения не пали и на меня, ведь никто, кроме меня, не сможет оказать вам те тайные услуги, в коих вы столь нуждаетесь; поэтому поберегите друга, которого вы уже ненароком оскорбили, но который слишком к вам привязан и даже в мыслях неспособен ни обидеться на вас, ни – тем более – вас предать.

– Ах, милый граф, я ни в чем вас не обвиняю, но вы сами видите, куда может завести человека несчастье. А кто сейчас может быть несчастнее меня? Что делать, чтобы разбить цепи Аделаиды?.. С кем она теперь?.. Кто властвует над ее судьбой? Как Фридрих посмел поверить, что Аделаида, только что оказавшая неоценимые услуги государству, способна на предательство? А если кто-то дерзнул запятнать честь самой благородной из женщин, сколь горько будет мне сознавать, что я не вправе защитить ее доброе имя и пресечь бессовестные попытки очернить его.

– Давайте освободим ее, друг мой, и тогда тревожащие вас соображения исчезнут вместе с ее цепями.

– Но куда везти ее потом? Осмелится ли она вновь занять место, куда вознесла ее судьба? Сможет ли она сесть на трон, который, как станут судачить в свете, мы запятнаем?..

– Фридрих может оправдать ее.

– Оправдывают виновных, она же ни в чем не виновата… Кто сейчас служит комендантом в Торгау?

– Почтенный офицер, сражавшийся во многих битвах империи; его дочери, юной и сообразительной особе, доверили составить компанию Аделаиде.

– Так как же вызволить ее оттуда?

– Гораздо проще, чем вы думаете.

– Тогда действуем. Только напоминаю, сам я не могу даже сделать вид, что подготавливаю или покрываю ее побег; меня считают непричастным к этой истории, и я не должен добровольно брать на себя роль ответчика.

– Давайте разойдемся, – сказал граф, – ибо вижу я, как за нами наблюдают; отложим на время наш разговор.

Людвиг отправился лелеять свое горе, а Мерсбург пошел к принцу.

– Ну что, граф, – встретил его Фридрих, – неужели, мучимый ревностью, я совершил ошибку?

– Признаюсь, ваша светлость, я никогда не подозревал ту, кого вы почтили своей любовью.

– О друг мой, сердце женщины нелегко понять, это настоящий лабиринт; стоит только возомнить, что ты наконец нашел выход, как тотчас запутываешься еще больше. Я обожал эту женщину, а она меня предала; я думал, она со мной откровенна, а она оказалась лживой и коварной. Положившись на слух о ее добродетели, я приблизил ее к трону: и вот какова моя награда! Кауниц… кто бы мог подумать? Молодой человек, которого я осыпал благодеяниями! Кому же тогда могут доверять принцы?.. Не знаешь ли ты, друг мой, как долго продолжался их роман? Неужели они любили друг друга?.. Ты в это веришь?..

– Ваше высочество, если бы мне было что-нибудь известно, неужели я бы стал таиться от вас? По-моему, вся вина ложится на Кауница: он мог любить вашу супругу, даже если она не отвечала ему взаимностью.

– Но это свидание?

– У нас нет доказательств, что это было именно свидание. Принцесса имеет обыкновение прогуливаться возле вольера с птицами, Кауниц мог последовать за ней, а она об этом даже не подозревала.

– Но они разговаривали друг с другом!

– Совсем недолго; ибо как только его заметили возле вольера, вы тотчас отдали приказ арестовать вашу супругу.

– Я ударил его кинжалом; говорят, когда он умирал, он даже не пытался отречься от своей любви.

– В таком случае ваше высочество поступили весьма предусмотрительно, подвергнув его столь суровому наказанию.

– Я с трудом удержался, чтобы не подвергнуть тому же наказанию и Аделаиду.

– А потом стали бы раскаиваться! Вы любите принцессу, а потому не всегда можете сдержать пылкость своих чувств, коих, осмелюсь сказать, она по-прежнему достойна.

– И именно эти чувства терзают меня и приводят в отчаяние, заставляя подозревать обожаемую мной супругу! О, где мне искать успокоения и утешения?

– Разберитесь в этой истории, монсеньор, и если ваша супруга сумеет оправдаться, почему бы вам вновь не приблизить ее к себе?

– Простит ли она мое заблуждение? Боюсь, дорогой граф, она возненавидит меня, и в ее глазах я навеки останусь тираном, вызывающим ужас… как можно простить несправедливые оскорбления, пятнающие твою честь? Хаос царит в мыслях моих, я хочу в нем разобраться и в то же время боюсь это сделать. О, сколь непомерна вина моя, если она невиновна! О, сколь велико отчаяние, если она виновна! Мерсбург, поезжай в Торгау и во всем разберись. Если она по-прежнему достойна меня, привези ее обратно, а если она хотя бы на миг дерзнула оскорбить меня, пусть следует в гроб за своим коварным любовником.

– Ваша светлость, – попросил граф, – дозвольте мне взять с собой помощника.

– Кого мне отпустить с тобой?

– Маркиза Тюрингского, ваша светлость. Исполняя вашу волю, он привез вам супругу из Брауншвейга; теперь он привезет ее из Торгау: удача, увенчавшая его первую миссию, станет порукой удачи и второй; более достойного помощника, чем маркиз Тюрингский, мне не найти.

– Не возражаю, – ответил Фридрих. – Идите и все ему расскажите. Он добродетелен сверх меры, а так как он верный друг принцессы, рассказ ваш его наверняка опечалит. Я не хочу бередить свою рану, поэтому вы сами все ему объясните. Поступайте так, как сочтете необходимым, я заранее одобряю все, что сделаете вы с маркизом.

Граф поспешил донести до Людвига распоряжения принца.

– Полагаю, вы больше не сомневаетесь в моих дружеских чувствах к вам: вы вновь увидите возлюбленную вашу и сами доставите ее супругу. Более счастливого стечения обстоятельств придумать просто невозможно.

– Граф, – ответил маркиз Тюрингский, – слова ваши выдают, скорее, желание услужить другу, нежели свидетельствуют об осмотрительности. Эта поездка, без сомнения, скомпрометирует Аделаиду; а если ненароком секрет наш выйдет наружу, меня непременно обвинят в лицемерии! По-моему, мы говорили о том, чтобы устроить принцессе побег, а не возвращать ее назад супругу. Если Аделаида покинет Саксонию, у меня останется надежда, но как только она вернется к Фридриху, всем моим надеждам конец. Разумеется, я виноват, раз дерзаю высказывать подобные соображения; но не буду ли я виновен вдвойне, вернув возлюбленную в объятия ревнивца, который, быть может, завтра обойдется с ней так же, как обошелся с тем, кого посчитал ее любовником? Если я всего лишь сменю один нависший над ее головой меч на другой, я нарушу не только священные для меня законы любви, но и законы приличий. Поэтому поезжайте один, дорогой Мерсбург, и передайте той, кто украшает дни мои и превращает жизнь в муку, мои пожелания и изъявления моей любви. Объясните ей, почему я вынужден был отказаться поехать с вами, и если вы действительно хотите услужить мне, не привозите ее сюда. Пусть она укроется в Брауншвейге, у своего отца, а об остальном я позабочусь: как только она прибудет в родные края, я буду знать, что делать.

– Вы меня удивляете, – произнес граф. – Не ожидал, что вы отвергнете предприятие, затеянное мною исключительно ради вас. Тем не менее, поразмышляв о причинах, породивших ваш отказ, я нахожу их вполне разумными и не могу понять только одного, а именно ваше нежелание вновь видеть здесь принцессу. Если я буду уговаривать Аделаиду вернуться к отцу, я не выполню волю Фридриха, да к тому же предложу Аделаиде совершить поступок, нисколько ее не оправдывающий, так что вряд ли подобное предприятие мне по силам: ее честь не позволит ей поддаться на мои уговоры, а моя честность – уговаривать ее.

– Снисходительность ее мужа вполне может оказаться видимостью, поэтому лучше умолчать о ней. Вспомните, что от решения ее, возможно, будет зависеть ее жизнь, и тогда все колебания по поводу того, стоит ли скрывать от нее полученный вами приказ, сразу отпадут.

– По-вашему получается, она сама должна выбрать себе убежище, и сама назвать мне его. Что ж, я попытаюсь угодить всем, – продолжил Мерсбург, – но каковы бы ни были результаты наших действий, никогда не обвиняйте меня в пренебрежении вашими интересами.

– Ах, – воскликнул маркиз Тюрингский, – у меня и в мыслях такого не было, ибо я крепко рассчитываю на вашу дружбу.

Так как Фридрих торопил Мерсбурга с отъездом, друзья расстались и более к этому разговору не возвращались. Отказ Людвига от поездки нисколько не рассердил принца.

– Маркиз, – обратился он к нему, – мне понятны причины вашего отказа, изложенные вами графу Мерсбургу. Разумеется, никто не питает относительно вас никаких подозрений; злые языки найдутся всегда, но ваше благоразумие лишает их пищи для сплетен.

– Я принял решение, руководствуясь осмотрительностью, – ответил кузен Фридриха. – И все же, принц, позвольте вам заметить, что, не разобравшись, вы поспешили заточить супругу вашу в крепость и тем самым нанесли оскорбление ее добродетели, а подобные оскорбления очень трудно забываются… несчастный же Кауниц, коего дни вы пресекли…

– Друг мой, – воскликнул принц, – во всех этих событиях ощущается некая загадочность, неподвластная моему пониманию. Сначала все говорили, что, умирая, Кауниц признался в любви к Аделаиде. Но оказалось, что никакого любовного признания несчастный не делал, а, напротив, произнес перед смертью следующее: «Смертельный враг преследует меня, я пал его жертвой, как когда-то пала моя мать…» Вот и все, что он сказал, отходя в мир иной. Не знаете ли вы, маркиз, кто был его врагом?

– Не знаю, ваша светлость. Но мне кажется, это признание оправдывает вашу супругу.

– Полностью с вами согласен.

– О, сколь мучительно, должно быть, гложет теперь вас совесть!

– Да, друг мой, – упав в кресло, ответил Фридрих, – терзания мои поистине ужасны… Чего бы я ни отдал, лишь бы вернуть к жизни этого несчастного!

– Не будем сокрушаться понапрасну, – промолвил Людвиг, – а лучше подумаем о том, как исправить ваш проступок, оскорбивший самую прекрасную и невинную женщину.

– Я поручил это Мерсбургу.

– Он готов исполнить ваше поручение; но понравится ли это женщине, без сомнения, крайне на вас обиженной? Ах, дорогой принц, если бы люди сначала думали о том, как тяжко искупать преступление, разве они стали бы его совершать!

– О Людвиг, не рвите мне душу! Самый несчастный из людей, я вдобавок сделал самой несчастной мою добродетельную супругу.

Неужели вы полагаете, что сможете кого-нибудь убедить в необходимости заточения вашей супруги? Только что на глазах у всех саксонцев она продиктовала достойный ответ на оскорбительное письмо императора, а вы пытаетесь обвинить ее в государственной измене! Страсти ослепляют нас, Фридрих, отыскивают для себя любую зацепку! Простите, ваша светлость, простите, если, забыв о возрасте своем и вашем титуле, я говорю с вами в неподобающем тоне: так трудно сдерживать слова, идущие от сердца! А сейчас я обращаюсь к вам от чистого сердца и надеюсь, что вы простите мне мою искренность.