Текст книги "Избранные сочинения"
Автор книги: Марк Цицерон
Жанр:
Античная литература
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
XXIII. (86) В выборе друзей небрежность еще предосудительнее, чем в любом другом деле. Из всего, что дано человеку, только дружбу все в один голос признают благом. Многие осуждают самую доблесть, видя в ней и бахвальство и что-то показное; многие презирают богатство и, довольные малым, находят радость в жизни легкой и простой; есть люди, которых томит жажда почестей, а ведь, на иной взгляд, нет ничего более вздорного и пустого! Так и во всех остальных делах – то, что у некоторых вызывает восхищение, большинство и в грош не ставит. Об одной лишь дружбе все судят одинаково – и те, кто занят делами государства, и те, кто черпает радость в науках и учении, и те, которые единственным своим делом почитают безделье, и те, наконец, кто с головой ушел в наслаждения, – все считают, что без дружбы нет жизни, по крайней мере такой, которая хоть в чем-то была бы достойна свободного человека. (87) Неведомыми путями прокладывает себе дружба путь в жизнь каждого, и ни одному возрасту не дано обойтись без нее. Даже тот, кого собственный суровый и дикий нрав заставляет, как некоего афинянина Тимона, ненавидеть людей и бежать их общества, и тот не в силах обойтись без человека, перед которым он мог бы излить всю желчь и горечь. Это стало бы еще очевиднее, если бы могло случиться так, что какой-то бог восхитил нас из общества людей, перенес в пустыню и, щедро снабдив всем, чего требует наша природа, навсегда лишил возможности видеть себе подобных. Найдется ли железный человек, способный выдержать такое существование и не лишиться в одиночестве всякой радости жизни. (88) Потому-то и справедливы слова, которые любил повторять, кажется, тарентинец Архит – я слышал их от наших стариков, а те от других, живших еще раньше: «Если бы кто, взойдя один на небо, охватил взором изобилие вселенной и красоту тел небесных, то созерцание это не принесло бы ему никакой радости; и оно же исполнило бы его восторга, если бы было кому рассказать обо всем увиденном». Природа не выносит одиночества, каждый стремится найти опору в другом, и чем милее нам этот другой, тем опираться на него слаще.
XXIV. И все-таки, сколь ни ясно являет нам природа свою волю, свое стремление и желание, мы остаемся к ней непостижимо глухи и не слышим, чего она от нас требует. Многое и всякое случается в дружбе, немало бывает причин для подозрений и обид, но мудрец знает, когда не обратить на них внимания, когда постараться смягчить их, а когда и стерпеть. Есть обиды, которые снести необходимо, если хочешь, чтобы дружба оставалась и полезной другу, и нерушимой. Ведь иной раз приходится и потребовать чего-то от близкого человека, и выбранить его, но если это делается с любовью, то и принимать такие вещи следует по-дружески. (89) И все же почему-то как прежде справедливы слова, сказанные моим добрым знакомцем в «Андрианке»: 399
…Ведь в наши дни друзей
Уступчивость родит, а правда – ненависть.
Правда действительно опасна, если из нее рождается ненависть – эта отрава дружбы, – но уступчивость оказывается на поверку гораздо опаснее. Из-за нее мы прощаем другу его провинности и даем ему скатиться в пропасть, когда он едва оступился. Ну, а хуже всех тот, кто и сам правды чурается, и своей уступчивостью позволяет друзьям совлечь себя с прямого пути. Тут надо всеми силами стараться образумить друга – но без злобы, даже выругать его – но без оскорблений. В уступчивости, если уж употреблять это полюбившееся мне словцо Теренция, должна быть мягкость, но не угодливость – пособница всех пороков, свойство, недостойное не только друзей, но и вообще свободных людей; ведь общение с другом – это не то, что жизнь рядом с тираном. (90) Чьи уши закрыты для правды и кто не в силах выслушать ее из уст друга, того не спасет уже ничто. Среди суждений Катона известно и такое: «Лучше язвительный враг, чем сладкоречивый друг; тот хоть часто говорит правду, а этот никогда». Самое нелепое, что люди, выслушивая наставления друга, досадуют не на то, на что следовало бы, а на то, что лучше бы принять без всякой досады: свой проступок их не мучит, а порицание сердит, в то время как надо бы, наоборот, о преступлении скорбеть, а исправлению радоваться.
XXV. (91) И раз уж подлинная дружба требует и образумить друга, когда надо, и выслушать от него, что заслужил, требует высказать упрек прямо и без злобы, а принять спокойно и без раздражения, то надо согласиться, что главная угроза здесь – лесть, сладкоречие, потворство, тот порок, который носит много имен, но всегда обличает людей легкомысленных, лживых, стремящихся каждым словом угодить, а не сказать правду. (92) Притворство извращает само представление о правде и разрушает его; оно отвратительно поэтому везде и во всем, но более всего в дружбе, которая без правды вообще теряет смысл. Суть дружбы в том, что разные души как бы сливаются воедино, но как же это получится, если каждая будет не едина и неизменна, а непостоянна, изменчива и многолика? (93) Есть ли на свете что-либо менее постоянное и более зыбкое, чем душа человека, который весь готов вывернуться наизнанку не только по слову и желанию другого, но даже по его знаку или кивку.
Скажет «нет» кто – я согласен, скажет «да» – согласен вновь.
Взял за правило себе я не перечить никому, —
говорит тот же Теренций – правда, устами Гнатон, 400а заводить друзей вроде него, способны только самые легкомысленные глупцы. (94) Есть, однако, немало людей, стоящих выше Гнатона по положению, богатству и известности, но во всем остальном на него похожих, и вот их-то поддакивание тем вреднее, что лгут люди почтенные и влиятельные. (95) Распознать льстеца и отличить его от подлинного друга можно так же, как вообще отличают личину и притворство от искренности и правды: вглядевшись попристальнее. Кто радетель черни, то есть льстец и худой гражданин, а кто верный долгу, суровый и степенный муж, может рассудить даже сходка людей неискушенных. (96) Вот недавно какой только лестью не ублажал Гай Папирий граждан на сходке, когда проводил свой закон о повторном избрании в народные трибуны! Я сумел разубедить их, но правильнее, наверное, и в этом случае говорить не обо мне, а о Сципионе. Боги бессмертные, какого сурового достоинства, какого величия исполнена была его речь! Можно было подумать, что говорит не просто один из граждан, а вождь и наставник народа римского. Впрочем, вы ведь сами там были, да и запись его речи у всех в руках. После нее закон, предложенный как бы на пользу народу, был отвергнут голосованием народа. Если же говорить обо мне, вы, наверное, помните, каким угодным народу считался закон о жреческих коллегиях, предложенный Гаем Лицинием Крассом в консульство Квинта Максима, брата Сципиона, и Луция Манцина? Пополнение коллегий передавалось по этому закону на благоусмотрение народа; да к тому же еще Красс 401первым придумал, выступая на форуме, обращаться к народу лицом. Но верность бессмертным богам восторжествовала с моей помощью над речью этого потатчика толпы. И ведь это произошло за пять лет до моего консульства, я был тогда еще претором, и, значит, сама правота нашего дела, а не высшая государственная власть одержала здесь победу. XXVI. (97) Если даже в театре, то бишь на сборище, где самое место всяким басням и выдумкам, истина, высказанная прямо и честно, все-таки берет верх, то как же должны обстоять дела в дружбе, которая вся стоит на правде? Ведь здесь, если и ты сам, и твой друг не будете, что называется, нараспашку, ни доверия между вами не останется, ни знать вы друг друга не будете; да и как ты можешь любить другого, а он тебя, если оба вы не ведаете, насколько это искренне? Как ни отвратительна лесть, опасна она лишь тому, кто ее ловит и ею наслаждается. Он оттого и слушает льстецов особенно охотно, что сам себе готов льстить, сам от себя в восторге. (98) Конечно, доблесть тоже знает себе цену и понимает, почему достойна любви, но я ведь говорю сейчас не о подлинной, а о мнимой доблести, ибо доблестных куда меньше, чем желающих казаться доблестными. Они-то радуются лести и, когда им подносят лживые похвалы, приноровленные к их желаниям, склонны принимать пустую болтовню за доказательство собственных достоинств. И, значит, никакая это не дружба, если один не хочет слышать правду, а другой готов лгать. Даже в комедиях лесть прихлебателей не была бы так смешна, если бы расточали ее не перед хвастливыми воинами.
Довольно было бы ответить «очень», но в комедии сказано: «безмерно». Льстец всегда объявит огромным то, что человек, которому он угождает, хотел бы видеть большим. (99) Вот почему, хотя угодничество – мишура, оно нравится тем, кто сами его ждут и жаждут; однако и более степенных и стойких нужно порой призывать к осторожности, чтобы они не попались на лесть похитрей. Ведь льстеца, действующего открыто, не распознает разве что безумный; но следует опасаться, как бы не забрался к вам в душу льстец хитрый и тайный. Его сразу и не раскусишь, он умеет польстить даже тем, что вступит в спор, угодить тем, что начнет препираться, а под конец сдастся, признает себя побежденным, дабы тот, кого он стремится обмануть, показался дальновиднее и прозорливее. Может ли быть что-нибудь позорнее, чем поддаться на такой обман? Этого надо опасаться больше всего на свете.
Даже в комедии самое глупое лицо – доверчивый старик, который дальше своего носа не видит.
Однако я и сам не заметил, как наша беседа от дружбы людей совершенных, то есть мудрых (я имею в виду мудрость обычную, человеческую) перешла на пустое приятельство. Давайте-ка лучше вернемся к тому, с чего начали, чтобы на этом и кончить.
XXVII. Гражданская доблесть, Гай Фанний, и ты, Квинт Муций, – вот что, говорю я вам, делает людей друзьями и охраняет их дружбу. Из нее, и только из нее, проистекает согласие в поступках, постоянство и неколебимая преданность. Где предстанет она, где явит свой свет, где почувствует и узнает себя в другом человеке, туда она и обращается, стремясь вобрать в себя найденное в другом. Тогда-то и возникает дружелюбие, которое мы обозначаем словом, соединяющим в себе дружбу и любовь. Любить – значит восхищаться другом ради него самого, не помышляя ни о своих нуждах, ни о пользе, которая произрастет из дружбы сама по себе, подобно цветку, когда ты меньше всего о ней думаешь. (101) Такой любовью любили мы в пору нашей молодости знаменитых стариков тех времен – Луция Павла, Марка Катона, Гая Гала, Публия Назику, 404Тиберия Гракха 405– тестя нашего Сципиона; еще крепче связывает она ровесников – меня хотя бы со Сципионом, Луцием Фурием, Публием Рупилием, Спурием Муммием. Став стариком, я, в свою очередь, ищу успокоения в любви молодежи – в вашей или Квинта Туберона, и до сих пор наслаждаюсь дружбой таких молодых людей, как Публий Рутилий или Авл Вергиний. 406И раз уж такова наша природа, раз так устроена жизнь наша и одно поколение сменяет другое, то самое желанное, что может выпасть на долю человека – пройти рядом с тем, с кем ты выступил в путь, как говорится, до последней черты. (102) Участь наша изменчива, зависит от случая, и потому всегда так важно иметь опору – друга, которого ты любишь и который любит тебя; без любви же и приязни жизнь лишается всякой радости. Вот ушел нежданно из жизни Сципион, – но для меня он жив и будет жить вечно, ибо я любил в нем доблесть, а она не знает смерти. Не только у меня, видевшего ее воочию, стоит она перед глазами, но в том же своем неповторимом блеске будет стоять и перед глазами потомков. Нет человека, который, решаясь на великий подвиг, не вспомнил бы о Сципионе и не вызвал бы в мыслях его образ. (103) Какими бы благами ни одарили меня судьба и природа, ничто не может сравниться с дружбой Сципиона. Благодаря ей одинаково смотрели мы на дела государства, она помогала нам разрешать трудности повседневной жизни, в ней обретали мы полное отрады отдохновение. Никогда, мне кажется, не нанес я ему самой малой обиды и никогда не слышал от него ничего, что бы задело меня. Мы жили одним домом, ели одну пищу за одним столом, вместе отправлялись на войну, в поездки, в деревню. (104) А что сказать об общем нашем стремлении всегда узнать что-то новое, всегда чему-то научиться? В этих занятиях, скрывшись от людских глаз, проводили мы все свободное время, и если бы эти воспоминания ума и сердца исчезли вместе со Сципионом, никогда недостало бы у меня сил вынести тоску о столь близком и столь дорогом человеке. Но они не умерли и чем дальше, тем больше заполняют размышления мои и память; лишись я их, мне останется только одно великое утешение – мысль о том, что я стар и, значит, недолго придется мне жить в такой тоске. А краткие скорби, как бы велики они ни были, сносятся легче.
Вот, что я мог сказать о дружбе. Я хотел бы, чтобы в душах ваших выше нее стояла одна лишь доблесть – доблесть, без которой нет и самой дружбы.
КОММЕНТАРИИ
Отобрать из весьма обширного и разнообразного по жанрам наследия Цицерона несколько произведений, которые составили бы том избранного, не просто. Забота о цельности образа переводимого автора, стремление избежать хрестоматийной дробности заставили составителей ограничиться двумя литературными жанрами, на которых и основывалась прежде всего писательская слава Цицерона, – речами и морально-философскими трактатами (диалогами), – и поступиться литературно-теоретическими сочинениями, письмами и т. п. Пять речей (из 58 сохранившихся), вошедшие в предлагаемую книгу, принадлежат различным периодам жизни Цицерона, исключая последний, представленный здесь трактатами. Переводы в большинстве выполнены заново, а публиковавшийся уже (издательством «Наука», М., 1974) перевод В. Горенштейна («О старости») для настоящего издания пересмотрен и переработан редакторами.
Переводчики хотели бы представить читателю не «школьного» Цицерона (о котором и сказано: «…Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал»), но автора, читавшегося на протяжении многих веков, писателя, к которому восторгавшийся им Петрарка обращался с письмами, как к живому собеседнику. Задача дать русский перевод Цицерона не для штудирования, а для чтения была впервые поставлена на рубеже нашего века Ф. Зелинским (в его незавершенном труде: Цицерон. Полное собрание речей в русском переводе, т. I. СПб., 1901). Стиль Цицерона – естественный и свободный при строгом подчинении логике и ритму речи, афористически сжатый при щедром обилии слов, прозрачный и ясный при сложности риторических фигур, трудно воспроизвести, и можно пытаться делать это по-разному. Насколько удался предлагаемый опыт – судить читателю.
1
К. Маркс и Ф. Энгельс.Собр. соч., т. 20, с. 185-186.
РЕЧИ
В ЗАЩИТУ СЕКСТА РОСЦИЯ АМЕРИЙЦА
2
Произнесена в 80 г. до н. э. Первое выступление Цицерона в уголовном процессе, прославившее 27-летнего оратора, который превратил дело об убийстве безвестного в Риме землевладельца из Америи (городок в 82 км севернее Рима в плодородной Умбрии) в дело о беззакониях режима диктатора Суллы (82-79 гг. до н. э.) – этот военачальник в очередной вспышке гражданских войн принял на себя роль защитника «дела знати» (§§ 16, 135) и взялся осуществлять ее консервативно-реставраторские чаяния силами чуждых ей элементов: профессиональной армии и всякого рода авантюристов. Начав с упразднения регулярных органов власти, с истребления неугодных, которых убивали без суда по выставлявшимся «спискам» («проскрипции», – это слово лишь с той поры приобрело страшный смысл) (§ 16), он попытался затем создать «законный» порядок, в силу которого сами собой отстранялись бы от политической жизни все, кто не принадлежал к замкнутому кругу сенаторской знати. В 81 г. проскрипциям устанавливается срок, рядом с диктатором ставятся республиканские должностные лица (§ 139), преобразуются и вновь начинают действовать суды (§ 11). В 81 г. и был убит в Риме отец обвиняемого – тоже Секст Росций, – имя которого вскоре оказалось задним числом в закрытых уже «списках», а имущество – в руках одного из помощников Суллы, его вольноотпущенника Хрисогона, вошедшего в сделку с двумя дальними родственниками убитого, замешанными в убийстве. У лишившегося наследства Росция-сына нашлись влиятельные покровители (§§ 25, 27, 77, 149), и, чтобы избавиться от хлопот, новые владельцы имущества предъявили ему через некоего Эруция обвинение в отцеубийстве. Цицерон, опираясь на существовавшее в среде знати недовольство выскочками, вроде Хрисогона, построил всю свою речь именно на выявлении скрытых и «скользких» сторон дела. Переходя в наступление, он не только выдвигает «от себя» (§ 143) обвинения против Хрисогона, но и обращается с предупреждениями к знати, от чьего имени будто бы говорит (§§ 139, 149). На последнем году жизни Цицерон не без гордости вспоминал, как он совсем молодым «выступил против владычества Луция Суллы, взяв на себя защиту Секста [Росция из Америи]» («Об обязанностях», II, 51, пер. В. Горенштейна). Дело слушалось в судебной комиссии но делам об убийстве, под председательством претора М. Фанния (§ 11). Речь имела большой успех, и С. Росций был оправдан.
Построение речи: вступление (§§ 1-14), повествование (§§ 15-34), разделение доказательств (§§ 35-36), разработка, часть I – опровержение доводов обвинителя (§§ 37-82), разработка, часть II – обвинение истинных преступников и их покровителя (§§ 83-142), заключение (§§ 143-154). Особенность этой защитительной речи в том, что большая часть ее уделена обвинению, причем обвинению лиц, чье дело судом не разбиралось. От восстановленных судов ждали раскрытия преступлений, ждали сенсации (§ 11), и Цицерон ее дал, обвинив обвинителей.
3
Суд происходил на форуме: председатель сидел на деревянном возвышении («трибунал») на складном стуле («курульное кресло»), перед трибуналом на скамьях – судьи, по одну сторону трибунала (на скамьях же) – подсудимый и защита, по другую – обвинители. От защиты речь произносил «патрон», другие («адвокаты» – букв.: «призванные») отстаивали интересы подсудимого при следствии (§ 77), а в суде оказывали ему молчаливую поддержку; здесь же сидели «хвалители», дававшие отзывы о подсудимом.
4
В бранном смысле – убийцы по ремеслу.
5
Гражданин мог иметь в другом городе «гостеприимца», который там не только предоставлял ему кров, но и представлял его интересы, и оказывал правовую защиту. Союз гостеприимства был наследственным.
6
У римлян день делился (по солнцу) на 12 часов и на 12 часов – ночь. Длительность часа (как дня) была переменной. Летом ночные часы были короче дневных.
7
Город в Этрурии (в Средней Италии) – природное укрепление, где остатки марианцев оборонялись два года.
8
Прозвище, принятое Суллой.
9
Право прохода к могилам родных оговаривалось у римлян при продаже земли.
10
Члены сената самоуправляющейся городской общины; десять их старейшин были наиболее авторитетным представительством от города.
11
Дочь Квинта Цецилия Метелла Балеарского, консула 123 г. до н. э., сестра консула 98 г. Была матерью П. Клодия Пульхра и Клодии, о которых говорится в речах за Целия и за Милона.
12
Тит Росций Магн.
13
Отцеубийц после наказания розгами зашивали в кожаный мешок с живыми собакой, петухом, змеей и обезьяной и топили.
14
Марианец, политик, не чуждый авантюризма, и полководец не без способностей. Покончил с собой в 84 г. до н. э. Позднее Цицерон писал о нем как об ораторе: «Он все выкрикивал изо всех сил и, хотя его выбор слов был совсем не плох, изливал он их таким безудержным потоком и так неистовствовал, что диву даешься, о чем думал народ, принимая этого безумца за оратора» («Брут», 233, пер. И. Стрельниковой).
15
Кв. Муций Сцевола Понтифик – крупный юрист и оратор, учитель Цицерона. Во время гражданских войн принадлежал к умеренной группе сенатской знати. В 82 г. до н. э. перед вступлением Суллы в Рим был (в числе других сенаторов) убит крайними марианцами.
16
«Принимай клинок!» – кричали зрители поверженному гладиатору, отказывая ему в пощаде.
17
Цецилий Стаций (ум. в 168 г. до н. э.) – знаменитый римский комедиограф, перерабатывавший (как и Плавт и Теренций) греческие оригиналы. Произведения его утрачены.
18
Консул 257 г. до н. э. Его прозвище Сарран (от одноименного города), переосмысленное как «Серран» («Сеятель»), и породило легенду.
19
Этот закон карал человека, выступившего с заведомо ложным обвинением, лишая его гражданской чести, а следовательно, и права выступать обвинителем.
20
Обвинителем мог выступить любой полноправный гражданин (обвинителей по должности римский суд не знал); тем не менее существовал круг ораторов, специализировавшихся на обвинении.
21
Гусей кормили в память о том, что они, по преданию, некогда, подняв крик, спасли Капитолий от ночного нападения галлов (390 г. до н. э.), тогда как собаки не залаяли.
22
Клеймение лба буквой «К» («калумниатор» – «клеветник») – древнее наказание. С той же буквы начиналось ненавистное для несостоятельных должников слово «календы» (первое число месяца – срок уплаты процентов).
23
Орест и Алкмеон; мифы о них были обработаны в трагедиях Эсхила и Еврипида и известны римскому зрителю по переделкам Кв. Энния, М. Пакувия, Л. Аттия.
24
В 46 г. до н. э. Цицерон вспоминал: «Под какие рукоплескания говорили мы в юности о каре отцеубийцам, пока, спустя немного, не почувствовали в этой пылкости излишества» («Оратор», 107, пер. М. Гаспарова).
25
Рабы допрашивались всегда под пыткой и с согласия господина.
26
Истребление опытных обвинителей по делам об убийстве Цицерон сравнивает с избиениями римских войск Ганнибалом под Каннами (216 г. до н. э.) и при Тразименском озере (годом ранее). Сервилиев пруд в Риме – одно из мест, где выставлялись головы жертв террора.
27
Стих из «Ахилла» Кв. Энния.
28
Намек на древнюю поговорку «шестидесятилетних с моста». О смысле ее спорили уже при Цицероне: то ли речь шла об обычае сбрасывать стариков в Тибр в качестве очистительной жертвы, то ли имелись в виду мостки, ведшие к месту голосования, к которому будто бы старались не допускать стариков, уже не служивших в войске.
29
Вызывать свидетелей (если они не предлагали себя добровольно) мог только обвинитель.
30
Поведению Капитона Цицерон ищет аналогии в практике гражданских тяжб, где осуждение по делу о недобросовестном выполнении поручения или об обмане товарища влекло за собой потерю гражданской чести.
31
Хрисогон по-гречески «Златородный».
32
«Валериев закон» (82 г. до н. э.) провозглашал Суллу диктатором и давал силу закона всем его распоряжениям. «Упорядочены» проскрипции были «Корнелиевым законом» (т. е. указом Корнелия Суллы). Цитируя соответствующее распоряжение, Цицерон подчеркнуто уклоняется от прямой ссылки на него как на действительный закон.
33
Видимо, об этом говорилось в утраченной части речи (§ 132). Древний комментатор сохранил из нее несколько бессвязных слов и реплику Хрисогона: «Не из страха, как бы не отняли у меня имущество Росция, расточил я его имения, но так как я строился в Вейской округе, то и перенес туда все из них».
34
На юге Италии.
35
Греч. «автепса» (букв.: «самовар») – широкий открытый сосуд, в середину которого клались горячие уголья, чтобы варить над ними еду (на треножнике), а между двойных стенок с краном нагревалась (как в самоваре) вода.
36
Тога– не просто одежда, но знак достоинства римского гражданина.
37
Всадниками называлось второе (после сенаторского) привилегированное сословие в Риме. Было разнородно (включая в себя и местную знать италийских городов), но определяющую роль в нем играли откупщики государственных доходов. С конца II в. до н. э. всадники заседали в судах, что дало им немалый вес в государстве. Сулла возвратил суды сенаторской знати, которая, впрочем, не могла удержать их надолго.
38
Это мог быть М. Валерий Мессала Нигр (будущий консул 61 г. до н. э.), известный впоследствии как умный и осторожный судебный оратор, или его двоюродный брат (консул 53 г.), племянник оратора Гортензия.
В. С.
ПРОТИВ ВЕРРЕСА
Второе слушанье дела, книга пятая
О казнях
39
Гай Веррес, претор 74 г. до н. э., был наместником Сицилии в 73-71 гг. По жалобам сицилийцев Цицерон в 70 г. обвинил его в вымогательстве, защитником Верреса был известный оратор, а позже – друг Цицерона Квинт Гортензий. Дело должно было слушаться в двух сессиях под председательством претора Мания Глабриона (§§ 76, 163); но уже на первой сессии сицилийцы представили столько неопровержимых обвинительных материалов (см. § 73 и др.), что Веррес признал себя побежденным и добровольно ушел в изгнание. (Он был убит в 43 г. во время тех жe проскрипций, что и Цицерон.) Речь, заготовленная Цицероном для второй сессии, осталась непроизнесенной; он расширил ее и издал в письменном виде, в пяти книгах, продолжающих друг друга (I – о деятельности Верреса до наместничества, II – о его злоупотреблениях при судопроизводстве, III – при сборе хлебных поставок для Рима, IV – о хищениях произведений искусства, V – о его злоупотреблениях при военной охране провинции). Так называемая речь «О казнях» представляет собой V книгу этой огромной «речи»; ее разделы: введение (1-4), бездействие Верреса в борьбе с рабами (5-41), в борьбе с пиратами (42-138) и предел его злоупотреблений – противозаконная расправа с римскими гражданами (139-172); патетическое заключение (173-189) относится ко всем пяти книгам.
40
Усмиритель Второго Сицилийского восстания рабов (104-101 гг. до н. э.) в единоборстве убивший их вождя Афиниона, был обвинен в вымогательстве и оправдан, когда защищавший его оратор Марк Антоний в заключение патетической речи разорвал на нем тунику и обнажил рубцы от ран на груди.
41
Восстание Спартака 73-71 гг.: в 71 г. восставшие рабы собирались из Южной Италии на пиратских судах переправиться в Сицилию (к Пелорскому мысу), но пираты их обманули.
42
Имеются в виду Первое (138-132 гг. до н. э.) и Второе Сицилийские восстания рабов.
43
Восстание италийских «союзников» (общин, не имевших до этой войны права римского гражданства) против Рима (90-88 гг. до н. э.).
44
Бичевание у столба и потом распятие.
45
Секиры в связках прутьев – знак власти римских должностных лиц.
46
Фабий Максим Кунктатор и Сципион Африканский Старший – герои войны с Ганнибалом (218-201 гг. до н. э.). Сципион Эмилиан Африканский Младший – разрушитель Карфагена (146 г.), Эмилий Павел – победитель Македонии (168 г.), Марий – германских племен кимвров и тевтонов (104-101 гг.).
47
Веррес при его образе жизни мог замечать не смену ветров и созвездий, а только смену цветов, украшавших пиры.
48
Намек на слова Ганнибала в «Анналах» Кв. Энния:
Всяк, кто ударит врага, Карфагену сочтен будет сыном,
Кто бы, откуда он ни был.
Перевод Ф. Ф. Зелинского
49
Греческий плащ (да еще пурпурный) вместо римской тоги и туника без пояса (вместо рабочей, подпоясанной) – одежда, недостойная римского наместника.
50
74 г., когда Веррес был городским претором, о его поведении в то время (в том числе и о Хелидоне) Цицерон рассказывает в первой книге второй речи против Верреса.
51
Лицо, облеченное военной властью для действий за пределами Рима, не могло вступать в город. (Веррес, впрочем, сам никуда не вступал – его вносили).
52
В Темпсе (Южная Италия) засели остатки отрядов Спартака, угрожавшие соседнему Вибону-Валенции.
53
Мессана, управляемая военным сословием мамертинцев, пользовалась особым расположением Верреса; на суд оттуда прибыла делегация с хвалебным отзывом о наместнике (см. §§ 47 и 57).
54
Кибея– большое грузовое судно; упоминаемые далее бирема, трирема, квадрирема– корабли с двумя, тремя, четырьмя рядами весел.
55
Порт в Южной Италии.
56
Закон III в. до н. э. ограничивал сенаторов в праве заниматься морской торговлей.
57
Жрецы, следившие в Риме за соблюдением норм международного права.
58
Помощь Риму в I Пунической войне.
59
Закон Теренция и Кассия (73 г.) обязывал наместников хлебородных провинций (в том числе Сицилии) увеличить вывоз в Рим зерна для дешевой продажи народу. Одни сицилийские общины сдавали наместнику определенное количество зерна («по цензорскому закону»), другие – десятую часть урожая («по Гиеронову закону»), третьи (Мессана, Тавромений, Нет и еще пять городов, ср. § 56) были свободны от бесплатных поставок и продавали зерно за деньги.
60
Предшественники Верреса по наместничеству в Сицилии, в 76-75 и 74 г.
61
Квестор Верреса и его первый помощник (легат).
62
Консул 79 г., победитель киликийских пиратов (78-74 гг.), был в числе судей на процессе Верреса.
63
Откупщик, через которого Веррес производил хлебные поборы.
64
Кв. Серторий– римский наместник в Испании; поднял там восстание против сулланского правительства (80-72 гг.); после его гибели некоторые бывшие при нем римляне бежали к пиратам и воевавшему с Римом Митридату Понтийскому.
65
При праздновании триумфа военачальник, пройдя с шествием по Риму, слагал свою власть на Капитолии у статуи Юпитера, а пленных вражеских вождей казнили в темнице у подножия Капитолия.
66
Послабление пиратам (как, впрочем, и остальные преступления, разбираемые в этой речи) подлежало суду об оскорблении величества римского народа, а Веррес судился по обвинению в вымогательствах.
67
Право на командование имели, после самого претора, его квестор и легат (назначенные из Рима), потом префекты и трибуны (назначаемые им самим из римских граждан) и потом лишь сицилийцы, причем предпочтительно из «союзных» общин (добровольно отдавшихся под власть Рима), а не завоеванных (как Сиракузы, взятые Марцеллом в 212 г. – см. след. параграф).
68
Пахин– южная оконечность Сицилии: обычно от Сиракуз до Пахина плыли два дня, а не пять. Гелор– стоянка на половине этого пути.
69
Когда Веррес в 80 г. был легатом в Малой Азии, его чуть не растерзали в Лампсаке за насилие в доме одного из горожан.
70
Претор Африки Адриан был убит за жестокость в 83 г.
71
Глубокая гавань Сиракуз, заслоненная «Островом» (§ 84) со стороны моря, была неприступна со времен афинского похода 415 г.; даже Марцелл взял Сиракузы лишь с суши (о чем в § 97).
72
Друг Верреса и его преемник по управлению Сицилией.
73
Поговорка о переменчивости военного счастья, восходящая к строке Гомера («Илиада», XVIII, 39):
Общий у смертных Арей; и разящего он поражает!
74
Марк Метелл, брат Луция и тоже друг Верреса, должен был стать претором в следующем, 69 г.; Веррес затягивал свой процесс, надеясь, что эта дружба поможет ему оправдаться.
75
По законам Порция (Катона) и Семпрония (Гракха) (§ 163) римские граждане могли быть осуждаемы на телесное наказание или смерть только по приговору народного собрания; нарушение этого закона каралось как оскорбление величества римского народа.
