Текст книги "Звери на улице"

Автор книги: Марк Ефетов

Стрельба по медведям

Когда Слава и тётя Сима вышли из комнаты ужасов, в очереди опять оказались наши туристы. И они стали спрашивать наперебой:

– Что, правда страшно?

– А ужасы настоящие?

– А почему ты, Славик, смеялся, когда обратно выкатился?..

Ну и так далее, и тому подобное.

Слава с тётей Симой отвечали, что, в общем, поедете на вагонетке, увидите, а сами спрашивали про Асю Сергеевну, не видели ль они её. И им сказали что Ася Сергеевна пошла к каким-то там медведям.

– К медведям?!

Нет, никто, кажется, не понял, почему Слава так громко вскрикнул.

– Где эти медведи? – спросила тётя Сима.

Ей показали рукой:

– Там!

И Слава с тётей Симой чуть не бегом отправились к медведям.

Что говорить: медведи были, Ася Сергеевна тоже была.

Только дело в том, что медведи были игрушечные. Куклы такие – величиной с бутылку. Они вертелись на таком круге. Кто платил несколько пфеннигов, тому давали ружьё, он стрелял в медленно проезжающего по кругу медведя, и, если попадал, медведь этот – кукла то есть – вставал на задние лапы и рычал. Ах, и не рычал он совсем, а чем-то там скрежетал. Механический же он был – не живой.

И тут стояла Ася Сергеевна и стреляла в этих медведей и смеялась, просто хохотала как сумасшедшая, когда попадала в этого мишку.

Слава подошёл к ней и спросил:

– А зоопарк?

– Господи, это ты, Славик? Вот встреча! На, постреляй – я заплатила.

– Вы же обещали повести меня в зоопарк, найти моего Мишку?!

Он хотел ещё добавить: «Как вам не стыдно»! – но удержался.

– Я?! Славик, что ты говоришь?

Тут в разговор вмешалась тётя Сима:

– Ася Сергеевна, вы ещё долго будете стрелять? Мы уже пойдём – поздно: Славику пора спать.

– Славик, а ты не постреляешь? – снова сладким голосом спросила Ася Сергеевна.

– Нет, – сказал Слава, – не постреляю. Спасибо.

Да, он хорошо запомнил, что сказал: «Спасибо». И с тётей Симой пошёл в гостиницу.

Живое серебро

Потом какое-то время Слава был в номере один, и прежде всего Слава подумал об Асе Сергеевне. Какая она была всю дорогу миленькая – и не только с ним, а со всеми. Славе казалось, что она и вправду такая. А теперь до него, как говорится, дошло, что есть же такие люди: они лезут вон из кожи, чтобы всем-всем понравиться; они специально говорят всякие там приятные вещи, дают обещания – заманивают. А оказывается, что это потому, что, в конце концов, люди эти никому не нравятся. Они, наверно, всю жизнь гоняются за людьми, чтобы привадить их, придружить к себе. Ну, такие как Слава, может быть, и клюют на их удочку. Но тоже ненадолго. Потом срываются с крючка и уплывают. Так эти липово-миленькие люди и живут: в погоне за друзьями, которые в конце концов убегают от них.

Слава лёг спать с мыслями о Мишке и, конечно же, видел его во сне. Как он, Слава, бежит, значит, со второго этажа на шестой, где Мишка жил. А его там нет. Только ящик пустой и кукла с оторванной головой – Мишина работа. И Слава спрашивает:

«Где Миша?»

А ему говорят:

«Выше».

А Слава:

«Нет же этажа выше. Где Миша?»

«Выше – на крыше».

И весь этот разговор в рифму, как стихотворение всё равно.

И вот Слава уже на крыше. Вроде бы в Москве и вроде бы в Берлине. Под ним ярмарка – балаганы разные, карусели, комнаты ужаса. Он видит скелеты, черепа и всякое такое, что было в этой ужасной комнате. Потом мчится на тележке по рельсам, а Миша от него убегает и смешно так по-медвежьи задние лапы отбрасывает – голыми пятками сверкает. И хвостик его дрожит. А Слава его догоняет, а всё догнать не может…

Противный был сон. Почему-то чаще всего в снах кого-то догоняешь и догнать не можешь, хочешь ухватить и не ухватишь, стараешься дверь раскрыть, а она не раскрывается.

Лучше, конечно, когда заснул с вечера – как провалился. А утром на том же боку и проснулся.

В тот раз Слава проснулся, как будто ночи и не было: весь вечер гонялся за Асей Сергеевной, чтобы с ней Мишу разыскать, и ночь в такой же погоне прошла. Проснулся, увидел солнце за окном и сразу же подумал: «Ну, сегодня я уже обязательно с Мишкой увижусь. Сегодня мне тётя Сима поможет, это ведь не Ася Сергеевна».

И вдруг он вспомнил, как ещё на вокзале Ася Сергеевна сказала, что у той девочки каша во рту и как она в вагоне-ресторане взяла две порции солянки. Почему Слава тогда не понял, какая она? Почему верил ей?

И он тогда подумал: «Наверно, когда я буду старше, стану тогда лучше разбираться в людях. Наверно, это так же важно, как знать таблицу умножения и писать без ошибок. Но считать и писать нас учат, а разбираться в людях – этому надо научиться самому».

«А мы успеем?»

Когда на следующее утро Слава сидел за столиком с Яковом Павловичем и тётей Симой, а за соседним столиком сидела Ася Сергеевна, Слава старался на неё не смотреть.

Взрослые разговаривали между собой, может быть забыв о Славе. И, сказать по правде, он был этому рад, потому что нет ничего противнее, когда тебя нянчат, охают вокруг, ахают и сюсюкают.

А тут за столиком шёл настоящий мужской разговор двух бывших фронтовиков. А так посмотреть на тётю Симу со стороны – обыкновенная домашняя хозяйка.

Они говорили о Трептов-парке, который Слава много раз видел на картинке и вот сегодня, через несколько минут, должен был увидеть в действительности.

Взрослые говорили о том, как в первые дни взятия Берлина наш солдат спас немецкую девочку. И вот теперь Яков Павлович и тётя Сима спорили – эта ли девочка на руках у бронзового солдата, который стоит над могилой наших воинов в Берлине.

– Конечно, та девочка, та самая, – утверждала тётя Сима.

А Яков Павлович говорил:

– Нет, не думаю. Тысячи таких детей спасали наши воины.

– Я же говорю, – сказала тётя Сима, – эта девочка – одна из этих спасённых.

– Нет, нет, – возражал Яков Павлович. – Скольких детей спасли наши бойцы из фашистских лагерей смерти?! Эта девочка на памятнике как бы представляет собой миллионы людей, которых спасли ценой своей жизни советские воины…

– Давайте в автобус! – крикнул кто-то в дверях, и спор прекратился.

Туристы сели в ту же большую и длиннющую машину, которая привезла их вчера вечером с вокзала. Раньше Слава не ездил в таких автобусах. Спинки кресел туристического автобуса высокие – выше головы, не только Славиной, но любого взрослого. И спинки эти откидываются так, что кресло превращается как бы в кровать. В нём можно полулежать. А рядом с водителем специальное место и микрофон для гида, а проще сказать – экскурсовода. Вот в этот микрофон экскурсовод, старенький такой и седенький, пророкотал. То есть говорил он, наверно, нормально, а радио так разносило его слова по всему автобусу – с каким-то таким рокотом.

– Сейчас мы поедем осматривать город Берлин, – говорил гид. – Начнём осмотр, как это делают все советские туристы, с Трептов-парка, где похоронены солдаты и офицеры Советской Армии освободительницы.

Старик говорил потом о боях, о взятии Берлина, о последних часах Гитлера; но Слава знал уже об этом из рассказов Якова Павловича. А сейчас Яков Павлович подошёл к гиду и что-то такое ему сказал, после чего старик подтянул к себе микрофон, и снова голос его пронёсся по автобусу:

– Тут есть предложение на минутку остановиться и купить цветы на могилу советским воинам. Я думаю, нам надо остановиться.

Машина замедлила ход, большинство туристов встали с мест и направились к выходу. И в это время Слава услышал за собой голос Аси Сергеевны:

– А музей? Мы успеем?

Тётя Сима резко повернулась, и Слава с ней. Знаете, ему стало так стыдно, так стыдно, и даже потом, спустя много лет, когда он это вспоминал, ему было стыдно, и даже не верилось, что Ася Сергеевна так сказала. Но так же оно и было. А когда Слава с тётей Симой повернулись и посмотрели на Асю Сергеевну, она стала ещё краснее, чем была, нагнула голову, спрятав глаза, и быстро так затараторила:

– Конечно, остановимся. Конечно же, цветы. Обязательно. А как же?

Как будто, кроме неё одной, ещё кто-нибудь предлагал не останавливаться…

Солдат-освободитель

Что сказать о Трептов-парке? Это не кладбище, а роща наших берёз и других русских деревьев. Они шелестят листьями, как бы разговаривая вполголоса, как говорят люди, когда вблизи кто-то спит.

На ступеньках памятника советскому воину, который держит на руках девчушку, а ногами попирает разбитую мечом свастику, Слава увидел наших ребят в красных пионерских галстуках и рядом с ними немецких ребят – пионеров. Может быть, они были из какой-нибудь одной берлинской школы, а может быть, тут случайно встретились две школьные экскурсии. Этого Слава не знал.

Он подошёл к ступенькам памятника и услышал, как девочка, чуть постарше той, бронзовой, что держал на руках солдат-освободитель, читала стихи. Это стихотворение Слава не заучил, но запомнил, как, должно быть, запомнил навсегда всё, что было в тот день в Трептов-парке. Если встретите Славу через год, два, десять лет, попросите его, и он прочитает вам наизусть всё стихотворение от первой до последней строки…

Девочка стояла у букета, который туристы положили к подножию памятника. Ровным голосом, смотря прямо перед собой, она читала:

 
На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.
 
 
И за судьбу земли спокоен,
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребёнка к сердцу прижимая.
 
 
Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может. [1]1
  Стихотворение М. Дудина.


[Закрыть]
 

Когда она кончила читать стихи, Славе послышалось за спиной эхо: «…не может».

Слава обернулся. За ним стоял человек с длинной бородой. Брюки были заправлены в огромные сапоги, и всё у него было большое – руки, плечи, голова.

– Да, – повторил он как-то задумчиво, ни к кому не обращаясь, – он с поста сойти не может.

Встреча

Вот это была встреча! В Трептов-парке Слава стоял рядом с Федотовым, а тот разговорился с тем бородатым дядькой, который повторил последнюю строчку стихотворения.

– Сын, – сказал бородач и показал на бронзового солдата. – Очень он на моего сына похож. Игорем звали. Тут, под Берлином, погиб. А где похоронен, поди ж ты, неизвестно. Наши быстро продвигались, и могилы всё общие, братские – одним словом, могилы.

Бородач помолчал. Яков Павлович, тётя Сима и Слава тоже молчали, не решались произнести хотя бы слово.

– Вот и хожу сюда, – продолжал бородатый дядька. – Каждый раз, как бываю в Берлине, так сюда прихожу. Вроде бы на могилу сына…

А потом он – подумать только, ведь бородач этот не слышал спор Федотова с тётей Симой! – сказал:

– В этом бронзовом солдате, что стоит там на посту, все наши сыновья, а в девочке той все миллионы людей, которых он, советский солдат, спас от фашизма. Так я говорю?

– Так, – сказал Яков Павлович. – Точно. А вы часто бываете в Берлине?

– В Берлине? – Он переспросил, хотя не расслышать вопроса не мог. А потом помолчал.

Молчали Федотов, тётя Сима и Слава. Слава почувствовал, что надо молчать, что с человеком этим что-то происходит – такое происходит, когда надо молчать.

– Да, – повторил бородач, – в Берлине. – И потом, обращаясь к Федотову, ответил вопросом на вопрос – А вы были здесь весной сорок пятого?

– Был.

– У рейхстага?

– И у рейхстага.

– А я у рейхстага не был, – сказал бородач. – Не довелось. Чувствовал, что где-то здесь мой сын. Спрашивал. Искал. Помогали мне. Только трудно было… Что говорить: прошлое это. Решил потом, что не всем же, кто воевал, быть под Берлином и в Берлине. А потом оказалось: точно, где-то мы рядом были и не свиделись.

Он помолчал и снова подтвердил:

– А на парня этого бронзового мой сын здорово похожий.

Теперь спросила тётя Сима:

– И вы приезжаете сюда к сыну?

Вот тут-то бородач сказал такое, что ничегошеньки Слава тогда не понял. Конечно, такое могло быть только здесь, где на маленьком кусочке земли как бы спрессовались огромные армии. Ведь можно сказать, что война шла почти по всему земному шару и весной сорок пятого года сошлась в этой точке. Конечно, много тут произошло в это короткое время!.. Спрессовались не только армии, но и события.

Тёте Симе в Трептов-парке бородач сказал:

– Я, конечно, и к сыну приезжаю. Он здесь, недалеко от Берлина, работает, и к памятнику этому прихожу. Только это, как бы сказать, попутно. А вообще-то работа у меня такая, что приезжать приходится. Не так чтобы очень часто, но приходится. – Он протянул руку Федотову. – Будем знакомы: Дидусенко.

– Федотов, – сказал Яков Павлович.

А потом уже с Егором Исаевичем Дидусенко познакомились Слава и тётя Сима и вместе с ним шли обратно из Трептов-парка. Дидусенко рассказывал про себя. Как он с детства, можно сказать, полюбил зверей и занялся проводниковской работой (он так и сказал «проводниковской»).

– Много, должно, зверей повидали? – спросил Яков Павлович.

– На большой зоопарк хватит. – Проводник помолчал и добавил: – Только перерыв у меня получился. А то бы ещё больше перевёз. Да, перерыв.

– Воевали? – спросил Федотов.

– Сын воевал. А я… Плохо у меня получилось. И говорить не стоит.

Больше ни Яков Павлович, ни тётя Сима не задавали вопросов Дидусенко. Слава же вообще помалкивал и при этом всё время думал: как же так – сын у него здесь погиб и похоронен в братской могиле и в то же время сын у него здесь, под Берлином, работает? И как же ему хотелось спросить этого товарища Дидусенко: как же так – погиб и работает? Слава даже сам о себе подумал: «Какой же я любопытный». Ему от этого стыдно стало, но думать об этой загадке он не перестал. Вот сидел в нём какой-то там любопытный до чёртиков и как пилой пилил: «Как же ж так, как же ж так?» Слава на него – про себя, конечно, – прикрикивал: «Перестань». А тот своё. И тогда Слава тому, любопытному, как надоедливой собаке, кость бросил: «Ну, чего привязался: было у человека два сына – один тут погиб, а другой здесь работает».

Но тут сам Дидусенко запутал Славу совсем. Егор Исаевич сказал:

– Игорь мой – он же у меня единственный – сызмальства зверушек любил. Другие мальчишки больше игрушками увлекались: автомобили там, лошадки деревянные или ружьё. А этот, можно сказать, в основном живностью интересовался. Только не я эту любовь ему привил. Он тогда совсем малышом был, не знал, чем отец занимается. А вот, поди ж ты, никаких ему игрушек не надо было. Подавай черепаху, кролика, собаку. Потом, ясное дело, стал я его со своими пассажирами знакомить. Он ведь ходил на станцию меня провожать-встречать…

Тётя Сима вплотную подошла к Славе и как-то по-особенному – Слава думал, что только мама так умеет, – обняла его. При этом она смотрела на Дидусенко, и Слава чувствовал, что хотя тётя Сима обняла его, но ей хотелось как-то согреть, сделать что-нибудь хорошее этому бородатому человеку – такому большому и такому несчастливому.

В Трептов-парке на деревьях набухали смолистые душистые почки и пахло весной. Куковала где-то в ветвях кукушка, а ветви, покрытые молодой листвой, будто шептались.

Федотов и Егор Исаевич говорили о том, как хорошо здесь в это время года, но потом Дидусенко вернулся к разговору о своей профессии. О сыне и о непонятном перерыве в работе он не говорил, и чувствовалось, что это что-то страшное в его жизни, тяжкое, о чём даже вспомнить – мука. Зато о своих зверях он рассказывал с охотой, и Слава узнал, что Егор Исаевич приехал в Берлин с большим эшелоном диких животных, и приезжает уже не в первый раз, привозя подарки от Советского Союза – пополнение берлинскому зоопарку.

– А каких зверей вы перевозили? – спросил Слава.

Дидусенко наморщил лоб, как делают люди, стараясь что-то вспомнить, и сказал:

– Разных. Вёз я как-то красавицу Маньку, и нужен был за ней глаз да глаз.

– Тигрица? – спросил Слава.

– Нет. Небольшой такой зверёк – гепард. А коварный. И в том же эшелоне была собака.

– Собака? – удивился Слава, вспомнив при этом своего Шустрика. Значит, и Шустрик мог бы быть в зоопарке. Нет, это что-то не то…

А проводник сказал:

– Это была особенная собака – дрессированная. Звали её Инга. Характер у неё был довольно противный, хотя она многое умела делать. У зверей ведь тоже характеры. И главное в нашем деле – сразу определить, какой это характер. Тогда и подход к зверю найдёшь. Как всё равно ключ к замку…

В разговор вмешался Яков Павлович:

– Да, да – характеры. Кажется одно, а оказывается совсем другое.

Слава не понял, о каких зверях он говорит. Какое-то время он молчал, слушая всё это, молчал, чтобы не перебивать взрослых, но в конце концов не выдержал и спросил Егора Исаевича:

– А медведи у вас есть?

– Медведи? – Дидусенко посмотрел на Славу с удивлением. – А как же! Здесь, в Берлине, медведь, поди ж ты, самый почётный зверь. Ты что, не знал?

– Не знал.

– А как по-немецки «медведь»? – спросил Егор Исаевич.

Тётя Сима раскрыла было рот, но Слава поднял руку:

– Знаю. «Бер».

– А «маленький» как по-немецки?

Знал же Слава, но этого вспомнить не мог. Подсказала тётя Сима:

– «Маленький» по-немецки «клейн».

– Правильно, – подтвердил Дидусенко. – Вот и говорят, что в древности нашли в Шварцвальде, что значит «Чёрный лес», маленького медвежонка, то есть «берклейн», и на этом месте вырос город. И город этот стал называться «Берлин». Понял?

– Понял. Значит, потому в Берлине, куда ни посмотришь, – медведь. Да?

– Конечно, – сказал Егор Исаевич. – Медведь – это же герб Берлина. Он на всём – на автобусах, на этикетках, медведю памятники в парках. Видел?

– Видел. А вы привезли медвежонка?

– А как же!

– Может быть, это мой медвежонок.

– Твой?

– Ну да. У меня, то есть не совсем у меня, а у нашего соседа, был медвежонок, Мишка, одним словом, и он попал сюда, в Берлин, и я его ищу…

Они шли к выходу из Трептов-парка, и все трое наперебой рассказывали Егору Исаевичу историю Славиного Мишки. А проводник спрашивал Славу, какой был Мишка не только внешне, но и по характеру, что любил, какую лапу подкладывал под голову, когда спал, умел ли кувыркаться, ходить на задних лапах, делать стойку.

Слава, кажется, ответил на все-все вопросы и, расставаясь с Егором Исаевичем, почувствовал: найдёт он своего Мишку, теперь обязательно найдёт. А Яков Павлович сказал:

– Есть поговорка: «На ловца и зверь бежит». А тут получилось, что на ловца пришёл не зверь, а зверолов. Удача.

– Что вы, – махнул рукой Дидусенко, – какой я зверолов. Просто звериный проводник, как уборщик в зоопарке. Только у меня зоопарк передвижной – на колёсах. Жаль, что вы не можете поехать со мной на товарную станцию посмотреть моих пассажиров. Там ведь и мишка есть, только это не ваш. Кличка у него другая и вообще биография не та. Нет, не та биография.

Это слово он повторил дважды. А вообще Егор Исаевич говорил о своих пассажирах, как о людях: биография, характер, привычки…

Да, не ему только, но всем, кто был в это время рядом с ним, жаль было, что они не могут поехать на станцию посмотреть звериный эшелон. Федотов, тётя Сима и Славик были туристами, а это значит – жили и ездили по расписанию. Автобус ждал их уже у ворот Трептов-парка. По дороге в гостиницу туристы должны были заехать в музей, после обеда – в зоопарк, а рано утром на автобусе же дальше по Германии. Товарная станция была в другом конце города, и если бы туристы туда поехали, они не успели бы в зоопарк и могли бы отстать от группы.

Когда прощались, Егор Исаевич сказал ещё, что в демократическом Берлине один из самых новых и самых лучших зоопарков во всём мире и, может быть, Славик найдёт там своего Мишку. А если не найдёт, они встретятся на обратном пути, когда снова будут в Берлине. К этому времени как раз Дидусенко должен будет привезти новый эшелон со зверями, и он всё-всё разузнает о Славином Мишке.

– А может быть, – сказал Егор Исаевич, – когда мы снова встретимся тут, в Берлине, вам уже не надо будет искать вашего Мишку.

– Вы думаете, мы его к тому времени найдём? – спросил Слава.

– Не знаю. Может, и найдёте. Всё-всё возможно.

– Так почему вы сказали, что не надо будет искать?

Дидусенко помолчал и при этом задумчиво погладил свою бороду.

– Что обнадёживать! Это же хуже. Привезу – не привезу.

– Славик! – закричали в это время в один голос Яков Павлович и тётя Сима.

Она подбежала к ним и взяла Славу за руку:

– Ты что, хочешь, чтобы из-за тебя вся группа не попала в музей? В автобусе уже все сердятся и ворчат. Пошли скорее.

Она потащила Славу, а он и не сопротивлялся. На ступеньке автобуса стоял Яков Павлович, и Слава заметил, что вид у него был сердитый. А с Федотовым шутки плохи.

Одним махом Слава вскочил в машину, и они сразу же поехали. Слава даже не успел как следует попрощаться с Егором Исаевичем. А бородатый проводник крикнул ему вдогонку:

– До скорой встречи! Желаю удачи!