Текст книги "Звери на улице"
Автор книги: Марк Ефетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
ЛЕСНАЯ ИСТОРИЯ
Один на миллион
Жизнь Лесика началась на самой мягкой из подстилок, – это был сухой мох, пушистый и пахучий.
Сам Лесик не был тогда ещё пушистым. От роду ему было всего лишь две-три недели, шёрстка его была короткая и жёсткая, глаза ничего не видели. Да он и не знал ещё, что это такое – видеть. Зрение для него было чем-то неизвестным, но зато он отлично понимал, как приятно лежать и сосать тёплое молоко матери, прижавшись к её животу.
Лесик приловчился сосать, не просыпаясь. Он спал и сосал, и даже потом, спустя много времени, прозрев, научившись ползать, ходить, лазать, рычать, бегать, разбираться в запахах, он вспоминал счастливые дни своего раннего детства.
Вспоминая об этом, он как бы окутывался в нежное и тёплое облако и даже ощущал, как струйка согретого и чуть липкого молока окутывала рот и текла в живот.
Да, можно сказать, что такой колыбели, какую получил в первые дни своего рождения Лесик, не имел, должно быть, ни один медвежонок.
Это было дупло огромного кедра.
Вот какая квартира была у новорождённого медвежонка. И подыскала ему эту удобную квартиру мама – медведица. Она тоже была высокая; такая высокая, что самый рослый человек был бы ей еле-еле по плечо. Эта огромная зверина была нежной и ласковой матерью.
Когда её медвежата вырастали и мама-медведица отличала их, она ходила за продуктами: выискивала в лесу грибы, ягоды и коренья. А уж если найдёт пчелиное дупло – это кондитерская. Для медведей мёд вкуснее шоколада и мороженого.
Она не только кормила, но и учила уму-разуму маленьких медвежат и оберегала их от волка-разбойника.
При этом мама-медведица была строгая: чуть нашалит медвежонок, давала затрещины. Но медвежата не помнили зла – на мать ведь не обижаются, и между собой медвежата не ссорились.
Беда пришла, как всегда, нежданно. Далеко-далеко забрела мама-медведица за едой и напоролась на охотников. Так и ушла с пулей под шкурой.
В том году медведица была с маленьким медвежонком-сосунком. К счастью, мама-медведица отличалась не только ростом. Нет, медведица была и высока, и умна, и хитра. Она давно приглядела благоустроенную квартиру. Всякие там ямы, даже меж корней больших деревьев, она отвергла, как сырые подвальные этажи.
Дупло в большом дереве не редкость! Но где найти такое дупло, чтобы оно было вместительным, а дерево не трухлявым? Что толку в большом, но трухлявом дупле? Только влезешь в него, повернёшься, уляжешься, а оно и развалится – одни щепки вокруг и труха. Нет, такое жильё медведица обходила стороной. Гниль и труху она носом чуяла. И в конце концов добилась-таки своего. Известное дело: кто ищет, тот всегда найдёт.
Бывает же такая удача: квартира совсем-совсем по вкусу. Кедр стоял прямой, как мачта. И весь район такой – сухой, не заболоченный, солнечный, и деревья одно к одному.
Не всё же горестям быть – набрела и на удачу.
Загодя медведица притащила мох, разложила его, как полагается, или, проще говоря, обставила свою новую квартиру. Подумать только – даже вид из дупла был на юго-восток. И это не шутка: весной солнышко здесь раньше гостит, раньше снег сгонит, землю подсушит – всё приготовит к выходу в свет. А ведь за зиму медведиха изголодается. Длинная её шерсть к этому времени сваляется и станет клочковатой.
Да, медведь осенью и медведь весной так не похожи, будто это два совсем разных зверя. Осенний медведь, можно сказать, курортник. Словно он только что прибыл из Артека: пушистый, шарообразный, лоснящийся. Под шкурой перекатываются, как бы играя, яблоки мышц. В это время он незлобив и добродушен.
Зато весной медведь страшен. Встреча с ним не сулит ничего хорошего. Изголодавшийся, взъерошенный, длиннорылый. А тут, как назло, и поживиться нечем: недавно сошёл снег, и на земле ещё ничего не выросло.
Нет, сильно заспаться медведю никак нельзя. Зверь может так отощать, что потом и ноги его не понесут. А ведь известно, что зверя (не только волка, а любого зверя) ноги кормят. Медведица знала это отлично – зимовала не первый год. И как хорошо было, что присмотренный ею кедр фасадом на юг! В этой квартире зима раньше кончится, весна сюда первой придёт, и раньше можно просыпаться и выходить за добычей.
Вот в такой роскошной квартире родился Лесик. Вокруг тишина – тайга. Иногда только вместо сторожа с колотушкой дятел по дереву постукает. И то постукает, постукает – и смолкнет.
Бывает ещё – деревья от мороза трещат.
Умная медведица всё к зиме предусмотрела. Ей мороз не страшен – нажирела; как говорят о медведях – набрала жиру. От этого стало ей теплее и молоко слаще. Благодать. Что говорить: берлога – жилище уютнее и не придумать. В такой квартире – тёплой и мягкой – медведь обычно спит развалясь и видит при этом сны один лучше другого. А снятся ему, должно быть, лакомства, съеденные за лето и осень: ягоды и орехи, рожь и рыба с тухлинкой (это для мишки самая вкуснота) и, конечно же, мёд.
Спит медведь крепко. Разбудить его может только весенняя капель. Только не звуком своим, а каплями, которые падают ему на нос. Капли холодные, почти что ледяные. Только что они сосульками были. Такими кого хочешь разбудить можно.
Мама и Лесик самого разгара весны не дождались. Был конец зимы, а весны только начало. Медведиха смотрела сны, а Лесик спал и сосал, спал и сосал.
Так прошёл месяц.
И вдруг в полной тишине, когда даже дятлы спать улеглись и деревьям, должно быть, надоело кряхтеть от мороза, раздались странные звуки в тайге. Будто миллион шмелей зажужжали – да все сразу, хором: зизж… ж…
Жуть. Жужжание это всё ближе и ближе подвигалось к могучему кедру – медвежьей квартире.
«Что это?» – подумала медведиха. И хотя ума ей было не занимать и опыт жизни был у неё не маленький, здесь она растерялась. Жужжание, звон и скрип разбудили медведиху, а надо вам знать, что медведи это страх как не любят. Нажирели, залегли, и не трогай их. Спят, блаженствуют – только ветки над ними серебрятся. Это от медвежьего дыхания иней все зелёные иголочки, не то что ветки, серебром кроет. Для охотников такой иней бывает верной приметой. Но какие там охотники в глубокой тайге?! Медведиха такой кедр выбрала, что считала – нехоженые это места, человеку здесь делать нечего. А всё равно не сразу она залегла. Приняла, можно сказать, все меры предосторожности: перед тем как лечь, встала на задние лапы и обошла кругом могучий кедр. При этом медведиха крутила головой во все стороны, внимательно осматривая и вынюхивая всё вокруг. Потом она села против ветра и напоследок втянула носом воздух.
Ни звуков, ни запахов, которые говорят об опасности. Теперь медведице можно залечь на зиму.
Умна была, хитра, но ведь на всякого мудреца довольно простоты.
Не то что охотники – лесорубы дошли в те места, что медведиха считала недоступными для человека. И шли-то лесорубы не только с топорами, как в прежние времена, а вооружённые всей новой техникой. У каждого лесоруба была механическая пила с бензиновым моторчиком. Пилу эту прилаживали к дереву, пускали в ход; и по всему лесу разносилось её жужжанье. А опилки так и били по снегу, как пули из пулемёта.
Следом за пильщиками, так сказать пехотой лесного воинства, шли, словно танки, большие трелёвочные тракторы. Это такие машины, что где хочешь пройдут – им не страшны ни топь, ни кустарник, подцепят огромный спиленный ствол и тащат его на буксире по заснеженному лесу.
Топоры у тех лесорубов были только на то, чтобы сучья счищать и ещё зарубки на стволе делать. Хозяйкой на валке леса была техника. И потому лесорубы шли быстро и сумели проникнуть в самую глубь тайги, где полновластной хозяйкой считала себя медведиха.
Разбуженная шумом, который теперь уже сотрясал и заставлял дрожать её жилище, медведица выглянула сквозь отверстие дупла. В первое мгновение она зажмурилась от яркого света и от блестящей красной шапки человека, стоявшего на коленях у корней кедра. Ну конечно же, откуда было медведихе знать, что у лесоруба это никакая не шапка, а красный металлический шлем. Такие шлемы бывают у мотогонщиков. Носят их и вальщики леса, чтобы здоровый сучок или невзначай дерево, стукнув по железу, причинило голове меньше беды. А красный шлем – это потому, что так голова человека виднее в зелени, и рядом работающий вальщик будет осторожнее.
Да, пилить и валить деревья в тайге – большое искусство. Вот и сейчас пила переливчато пела, вгрызаясь в твёрдую древесину кедра, плюясь во все стороны опилками, а работа подвигалась медленно: крепкий попался ствол. Не один десяток лет простоял кедр и стал от этого только твёрже. У других пильщиков то там, то тут с шумом и грохотом валились деревья, а этот кедр упрямо стоял на своём корневище, будто не хотел подводить своих жильцов! Как же так: сдать квартиру, да ещё кормящей матери с детёнышем, а потом завалиться – самому не жить и квартирантов задавить…
Не знаю точно, это ли удерживало кедр, но факт, как говорится, фактом: долгое время не мог повалить это дерево пильщик.
Что было в это время с мамой-медведицей? Ведь никакое землетрясение не может сравниться с тем, что пришлось ей испытать.
Жилище её не только тряслось и раскачивалось, но, по всей видимости, вот-вот должно было рухнуть.
Очень страшно было: солнечный луч светил прямо на красный железный шлем человека, и от этого казалось, что на голове у этого шумящего и жужжащего существа – огонь, целый костёр. Как же бежать? Дорога одна – прямо на это красное пламя. А принято считать, что огня медведи боятся.
И потом, детёныш. Он спал, причмокивая во сне и поуркивая. Что делать с ним? Как разбудить? Он-то ещё совсем малыш – ходить не умеет. Сразу попадёт в лапы к этим красноголовым.
Притаилась медведиха в дупле, стала ждать.
И дождалась – рухнул кедр.
Медведиха вздрогнула и прижалась к дереву так, чтобы детёныш удар меньше почувствовал, чтобы его совсем не придавило.
Свалили дерево, но самое страшное оказалось впереди. Ствол подцепили и медленно поволокли. Вот когда натерпелась страха медведиха. Швыряло и бросало её в разные стороны. При этом медведиха изворачивалась, упиралась лапами в стены дупла – что только не делала, чтобы все удары пришлись на неё и ни разу не ударили детёныша! Мать всегда мать, даже если она медведиха.
Надо сказать, что мох во многом помог уберечь от ударов сосунка. Не зря медведиха с осени натаскала столько мха.
Когда ствол кедра волоком тащили через лес, маленький медвежонок даже не ушибся. К счастью, не так далеко стоял огромный тупоносый грузовик-лесовоз. Если бы медведиха выглянула из дупла, она увидела бы на радиаторе… медведя. Да, у грузовика этого была такая эмблема. Раньше у «Волги» на радиаторе был быстроногий олень, а у этой тяжёлой рычащей машины – медведь.
Теперь к поваленному кедру подошли сучкорубы. Ведь армия вальщиков леса имеет в своём составе специалистов многих профессий. Первый пильщик – моторист. Его дело – спилить дерево и свалить. Но сваленное дерево – это ещё не ствол: оно всё в ветках и сучках. Они-то никому не нужны. Вот вторым и принимается за дерево сучкоруб с топором. Он обрубает у дерева все ветки и сучки, и дерево это уже превращается в ствол.
За сучкорубом идёт трелёвщик-тракторист. Он-то и вытаскивает ствол из леса на дорогу. А здесь строповщики в больших жёстких рукавицах опоясывают ствол железными тросами и кричат крановщику:
– Эй, там, вира помалу!
Эти строповщики и обнаружили медведицу с детёнышем. В тёмном дупле сразу не разглядеть было: мох это или медвежий мех. Притаилась мать с детёнышем.
Вот тут и пришла озорная мысль строповщикам и сучкорубам: «Давайте, братцы, пошлём подарочек на лесной склад. Вот напугаются!»
Думали недолго. Может быть, если бы подольше подумали, передумали 6. А тут раз – и заколотили дупло большой щепой с корой. Заколачивали быстро – пока сучья обрубали. А получилось лихо: издали и не видно, что кедр с заплаткой. Так жилище медведицы спилили, повалили, обрубили и заколотили.
Затем крановщик дёрнул рычаг, и связанный ствол медленно поднялся на воздух. Потом одно движение крановщика – и старый кедр стал спускаться на платформу грузовика-лесовоза.
К первому кедровику, который приютил у себя медведицу, привалили другие стволы, и, когда вся платформа была заполнена, бригадир лесовальщиков крикнул шофёру:
– Давай трогай!
А медведиха из дупла вылезть уже не могла. Так она, прижимая к себе детёныша, протащилась волоком по неровной лесной тропинке, была поднята краном ввысь, опустилась на платформу грузовика и теперь вот ехала в машине по тряской дороге, уложенной поперечными жёрдочками. Это была лесная лежневая дорога.
Думаю, что мало какому медвежонку-сосунку довелось так много и разнообразно путешествовать в первые недели после рождения.
А наш медвежонок за долгое путешествие даже прозрел. Хотя в тёмном дупле ему ничего не было видно.
Тем временем медведь на радиаторе лесовоза упёрся лбом в ворота лесосклада. Шофёр грузовика при этом так загудел, что задремавшая было в дороге медведиха (может быть, её укачало) проснулась и вздрогнула.
«Не плачь, маленький…»
– Открывай, что ли! – кричал шофёр.
Раскрыли ворота, и медведиху оглушили выстрелы.
Тут она перепугалась не на шутку. Медведиха-то была стреляная. Ведь ей довелось однажды встретиться с охотниками, и где-то в боку она носила засевшую пулю. О, она отлично помнила об этом! Тогда звук выстрела и жгучую боль в боку она услышала и ощутила в одно время. А сейчас эти отвратительные хлопающие звуки следовали подряд один за другим. И, как назло, проснулся детёныш, перестал сосать, стал хныкать.
Вот беда так беда.
Медведиха притаилась – хотела выглянуть, но не смогла. А жаль! Она бы увидела просторный двор лесосклада, одинокую, брошенную людьми автомашину-лесовоз. Довольно далеко, где-то в углу огромного двора, – бревенчатый домик, куда пошли греться шофёр и строповщики. Вокруг же не было ни души.
А выстрелы?
Никто и не стрелял.
Просто за забором склада была лесобиржа. Проще сказать, штабеля свеженапиленных досок. Их перекладывали – сбрасывали – строповщики. И доски эти хлопали так, что издалека казалось – стреляют.
Да, самое время было бежать. А детёныша, который ещё не умел ходить, надо было взять зубами за загривок. Совсем ему это не больно. Так все медведи делают.
Но медведиха упустила время. Теперь ей не то что бежать – повернуться негде было.
Упущенное время, как известно, не воротишь.
Прошло несколько минут, совсем тихо стало кругом. А тут как раз подошли к лесовозу рабочие, начали сгружать стволы. По сгружённым стволам люди забегали и затопали.
Кто-то кричал:
– Эй, Маша, давай рулетку!
Жжик… – зажужжала стальная лента и выскочила из футляра, который был похож на консервную банку. Топая валенками, человек пробежал по всему стволу кедра, измеряя его длину. Потом крикнул:
– Здоров вымахал! Записывай – тридцать два метра. Хорош!
– Хорош, хорош, – повторял как бы про себя браковщик и уже нагнулся, чтобы написать на гладком срезе: «Стройлес».
Это большой почёт дереву: пойдёт на жильё людям.
Но, видно, жильё медвежье помешало этому кедру стать жильём человеку. Другой голос, женский, крикнул:
– А вы бы, дядя Карп, лучше глядели. Большой кедр, да дурной. Дупло же в нём. Да ещё заколоченное.
– Эх, собака тебя заешь, как же это я?! – сказал дядя Карп. – Хорош бы я был. Придётся другую резолюцию наложить.
И он написал на срезе кедра большими такими буквами: «Дрова».
Снова покатили ствол. Теперь уже не было ему почёта – на автомашинах разъезжать, на кранах, как на качелях, кататься. Грубые брезентовые рукавицы толкали ствол, как простое бревно, и бедная медведиха с детёнышем так вертелась, что у неё закружилась голова.
А малыш визжал всё громче и громче. Его, видно, тоже закружило.
«Да замолчи ты, – хотела сказать ему мать. – Ведь так, визгом этим, и выдать себя очень просто. Замолчи!»
К счастью, люди не услышали хныканье медвежонка. Сами они шумели, громко разговаривали, и где уж тут прорваться этому голоску, что только сегодня прорезался. Визг медвежьего детёныша утонул в шуме и гаме, который поднялся во дворе лесного склада. Ведь в общий хор шумов громко вступила циркулярная пила. А эта кого хочешь своим визгливым голосом перекроет.
Зиз… з… з… – раззвенелась, разжужжалась, распелась круглая и зубастая пила. К ней подкладывали одно бревно за другим, и не проходило и минуты, как даже самый толстый ствол был уже перепилен.
Вот уже подсунули и ствол старого кедра. Медведиха притаилась.
Вжикзз… – пела пила. От пули не погибла, кедром не придавило, волоком тащили – не ушиблась, краном поднимали – не разбили, а тут придёт медведице конец.
Нет, рано оплакивать медведицу и её сына. Как только вгрызлась в кедр циркулярная пила и задрожал ствол дерева, медведица рванулась что было сил, выбила щепу и шасть из дупла на снег. Теперь она не потеряла ни секунды.
Вот когда ошалели все пильщики-рубщики. Никто такого не видал, чтобы из бревна, на котором написано «дрова», да вдруг медведь выскочил. Здоровущий. С детёнышем в зубах.
Те, кто при пиле стоял, так и сели на снег. Кто во дворе работал, в стороны шарахнулись, закричали; кое-кто друг на дружку налетел – столкнулись от испуга люди.
Медведь во дворе!
Спасайся, кто может!
А медведихе не до людей. Ей бы шкуру свою спасти и детёныша не отдать.
Солнце и снег ослепили её, разозлили, ополоумили. Мчалась она что было силы и с разбегу стукнулась лбом о деревянный забор. Затрясла головой, зарычала, пасть раскрыла, и медвежонок от этого упал в снег.
К этому времени люди опомнились и уже бежали к ней, кто с дрючком, вроде багра, – им брёвна стаскивают и у него наконечник железный, – кто с топором, с ножом, с двустволкой.
Но медведиха не стала ждать людей: перемахнула через поваленный забор и дала ходу в сторону леса – только пятки её засверкали. Медведи же всегда так бегают – поднимая кверху пятки.
Кое-кто из людей погнался за богатой добычей, но не догнал. Медведь только кажется увальнем, а бегать очень здоров – не догонишь.
А что же с медвежонком?
Он распластался на земле – лапы во все четыре стороны; мордочка по глаза зарылась в снег; хныкал, бедняга, дрожал, плакал по-своему, по-медвежьи. Шутка сказать – только и знал он в жизни, что спать и сосать тёплое молоко да греться у маминой шубы. А тут бац – в холодный снег. С такой беды кто не заплачет…
Маша, учётчица лесосклада, подняла на руки медвежонка, отвернула полушубок и прикрыла его на груди тёплым мехом.
– Да не плачь ты, маленький, душу не трави. Сейчас кормить тебя будем.
Это был первый день жизни медвежонка среди людей. Ему давали сосать хлеб, намоченный в подслащённом молоке, его согревали в тёплом мехе, гладили. Постепенно медвежонок успокоился. Видно, и с людьми жить можно.
В тот же день ему придумали имя: Лесик – от слова лес, лесосклад, лесобиржа – кто знает. Вокруг всюду был лес и всё было с лесом связано.
Новая квартира
Нет, не так-то просто оказалось забыть Лесику маму и первые счастливые недели его жизни. Конечно, сначала всё новое, неиспытанное кажется интересным.
Лесик увидел свет, людей, соску, почувствовал вкус другого молока, новый для него запах хлеба. А как приятно ему было, когда его гладили! Он тёрся шёрсткой о большие тёплые руки и поуркивал.
Но очень скоро людям надоело возиться с медвежонком. У них были свои дела. И Лесика отнесли в избу. Здесь вытряхнули какой-то ящик, в котором был песок, а затем Маша уложила дно ящика стружками и сказала:
– Вот она, твоя новая квартира.
Медвежонка уложили на свежие стружки, и хотя были они жёсткие и мало уютные (не мох же всё-таки), но Лесик, набравшись впечатлений и, главное, наевшись до отвала, сразу уснул. Ему снилась мама, тепло её шерсти, ласковость мохнатых лап – в общем, беззаботная жизнь в кедровнике.
А проснулся, и вот когда суровая жизнь обрушила на Лесика все свои невзгоды. Он почувствовал уколы шершавой подстилки, холод, голод и какой-то отвратительный запах, от которого першило в горле. Это был запах никотина в окурке: что может быть противнее?! Дело-то было в том, что медвежонка уложили в пепельницу лесосклада. Да, пепельницей здесь служил ящик с песком. Песок вытряхнули, а запах от папирос и самокруток остался.
Голодный, озябший и пропахший окурками, Лесик стал хныкать из всех своих медвежоночьих сил.
Его никто не слушал и не слышал. За окном визгливым голосом пела циркулярка, хлопали, как из ружья, доски, рычали автомашины-лесовозы, громыхали бревна. И люди, стараясь перекрыть этот лесоскладный шум, говорили криком. Где уж тут услышать голос маленького медвежонка!
А потом его повезли в город. При этом двое спорили. Мужчина говорил:
– Подумаешь, не поевши. А мы, бывает, в лесу, как в занос попадёшь или что другое стрясётся, – сутки не евши. Приедем и отъедимся за всё время. А он, медведь, – не человек.
Женский голос возражал:
– Не медведь он ещё, а ребёнок. Пусть медвежий, а всё равно ребёнок. Что вам можно, ему нельзя.
– Ну, не подвезли ещё молока! – криком ответил мужчина. – А начальство приказало – вези медведя. Ты мне не указуй!
Голоса эти так пугали Лесика, что он и хныкать перестал – притаился. Ох и горько же ему было, не приученному ещё к тому, что жизнь – это не только мамино тепло и молоко, но и нечто другое, иногда жёсткое, колючее, холодное, горькое и злое.
Так его и увезли с лесосклада некормленого. Правда, Маша, которая просила подождать, пока привезут молоко, положила рядом с Лесиком белую булку. Она даже накрошила этот хлеб, поднесла к мордочке медвежонка и сказала: «Ешь, дурачок». Но что с того? Медвежонок не умел есть. Он и пить-то ещё не научился – сосал только.
От голода Лесику стало ещё холоднее, и всю дорогу в тряской автомашине он похныкивал, устав уже плакать во весь свой голос. Но в конце концов уснул.
