Текст книги "Письма с фабрики"
Автор книги: Марк Колосов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
– Кто же этот инженер?
– Возможно, вы уже догадываетесь...
– Стеклов?
– Да.
И тут я заметил, что между Таней и Стекловым существует неуловимое общение. Какая-то натянутость, неловкость сковывает их движения, когда они оказываются рядом.
Но вот они поднялись на сцену.
У чувств есть свой особый язык. Непосвященный не поймет его.
Я знаю, чем кончатся отношения героев в пьесе, но не знаю, как сложатся отношения Тани и Стеклова.
Я догадываюсь, что они складываются не так естественно и поэтично, как в пьесе.
Основным конфликтом в старых пьесах было имущественное или социальное неравенство. Теперь нет сословных, имущественных ограничений, которые заводят людей в тупик. Неравенство еще осталось. Но это уже неравенство образования, способностей. Неравенство, которое в каждом отдельном случае, при наличии сильного желания, может быть почти всегда устранено.
На каждом шагу мы видим, как стираются различия между людьми физического и умственного труда. Мы видим примеры этого и на производстве и в быту. Неравенство в образовании не является помехой для любви и для счастливого супружества. Понимает ли это Таня? Она стремится сравняться со Стекловым, она хочет стать культурнее, но какое содержание она вкладывает в это понятие?
Таня думает, что после того, как она ушла из ткацкой и поступила в контору, она стала культурнее. Но ведь этот шаг еще ничего не означает. Есть много культурных ткачих, но наряду с этим встречаются и некультурные конторщицы. Нет сомнения, что у Тани превратные представления о культуре.
Не страдает ли теми же предрассудками и Стеклов?
Борисов Коля-ученик ФЗУ. Он живет на улице XVII партийного съезда. В условленный час он ждал меня, чтобы рассказать о себе.
Вот краткая запись его жизни.
Рассказ Коли
Воровать я начал потому, что в школе подружился с нехорошими ребятами. Они стали вовлекать меня в это дело. Я не отказывался, потому что был глуп и мало разбирался в нехороших поступках.
Нас было трое. Первый трудовой карман, который я вырезал, принадлежал одной женщине. Она и сейчас работает на фабрике. Дело было так. Она стояла и приценивалась к мясу. Возле нее было много народу. Я протиснулся к ней, нащупал карман, вырезал его перочинным ножиком и тут же передал приятелю, а тот другому...
Я же продолжал стоять на том же месте как ни в чем не бывало.
Женщина хватилась кошелька, а я стоял, а потом даже помогал искать вора. Через полчаса мы уже были все вместе. В кошельке оказалось двадцать рублей. Нам их хватило ненадолго.
Мать и отчим всячески меня удерживали от нехороших дел.
Отговаривала и учительница. Но мне это не помогало. В это время я уже стал пить вино и, выпив, ничего не боялся. И вот однажды приходит к матери записка из школы, что я не хожу в школу. Принесла записку ученица нашего класса. Она тоже пыталась уговаривать меня. Мне было стыдно за мои поступки и удивительно, что так много людей обо мне заботятся и уговаривают меня. И я каждый раз давал слово, что буду хорошо учиться. Но стоило мне опять встретиться с моими приятелями – и я опять резал карманы.
В 1935 году я уже был под следствием. Меня отправили в колонию, где я отбыл срок. Вернувшись, я был еще не исправлен, потому что в этой колонии воспитательная работа была неудовлетворительная. Но уже у самого стали появляться захватывающие мысли о невыгодности воровства. Не всегда сыт; когда есть, а когда нет денег. Затем я стал замечать, что все люди как-то относятся ко мне с презрением.
Я сам уже стал понимать, что выражаться нецензурными словами неприлично. Немного пришлось гулять по-пустому. Мать выхлопотала, чтобы меня приняли учиться в школу ФЗУ. Вот тут мне и пришлось преодолевать трудности. Придя в школу, я был недисциплинирован, мало подготовлен. Но ко мне все отнеслись по-товарищески, вовлекали в культурно-массовую работу. Я поддался не сразу, но уже стал замечать в себе сильные перемены. По магазинам ходить перестал. Больше находился в школе или дома.
Увлекался литературой. Однажды в школе ко мне подходит помполит Галя Коннова и говорит:
– Коля, тебе надо вступить в комсомол.
И я, конечно, был рад, что уже начинают делать мне такие предложения. Стало быть, я мог уже стать комсомольцем. Да и не только Галина Коннова мне это сказала – стали говорить ребятакомсомольцы, что надо вступать в комсомол.
Однажды я взял у секретаря ячейки школы анкету, устав и программу комсомола. Устав и программу я хорошо выучил, заполнил анкету и передал ее заведующему учебной частью Семену Федоровичу Жучкову, чтобы он за меня поручился. Он дал свое согласие.
На собрании комсомола нашей школы я был принят в комсомол. Фабричный комитет и райком утвердили это решение.
Коля Борисов не обладал сильной волей, легко поддался дур^ ному влиянию. Комсомольцы помогли ему встать на правильный путь, закалить характер.
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Режиссер Цеханский. – Пианист Гордынский.
Мне довелось быть на лакинской олимпиаде художественной самодеятельности. Зал был полон. Многие пришли с детьми.
Я видел, как после исполнения одной песни пожилой помощник мастера жал руку исполнителю и с волнением говорил:
– Спасибо, друг, ублаготворил, душа радуется!
Потом, обращаясь ко мне, он сказал:
– Опишите их со всей глубиной. Конечно, им, наверное, многого не хватает, а только нам очень приятно, что они себе такую задачу поставили!
Лакинцы гордятся своим драмкружком и уважают его руководителя. Андрей Андреевич Цеханский уже немолодой человек.
Недавно он окончил заочное отделение Института театрального искусства, обладает замечательной библиотечкой, внимательно следит за театральной жизнью столицы.
Есть на Лакинке еще один работник искусства. Его можно ежедневно видеть на ступеньках клуба или в садике. Высокий, темноволосый, с артистической внешностью. Это пианист Гордынский, играющий на пианино два или три раза в месяц во время спектаклей, когда это требуется по ходу действия. В остальное время он буквально изнывает от безделья.
Ни одного дела не доводит он до конца. То задумывает создать симфонию, то принимается за чтение. Читает сразу несколько произведений и, не дочитав ни одного, снова погружается в душевную дремоту.
– Послушайте, Гордынский, вы обещали мне продемонстрировать ваше искусство, – обратился я к нему, увидев его как-то в клубе.
– Ну что же вам сыграть? – спросил он, с готовностью усаживась за рояль.
– Что-нибудь из классиков или современное!
– Современное или из классиков? – вздохнул Гордынский. – Это трудно. Я вам могу сыграть только что-нибудь веселое или грустное или изобразить шум моря.
– А ноты вы знаете?
– Конечно, но кое-что я уже забыл. Не занимался давно, – упавшим голосом сказал он.
– Хотите вспомнить? Возьмитесь обучать группу пекинских детей, человек пять-шесть.
– С удовольствием. Но как это сделать? Еще подумают, что я это из-за денег.
– Хорошо, я вам организую это.
– Пожалуйста, прошу вас, буду вам очень благодарен.
В тот же день я спросил своих соседей, не знают ли они, где достать учеников Гордынскому в возрасте от восьми до двенадцати лет. Он берется обучать бесплатно. Дочь соседки Оля затаив дыхание спросила:
– А старше можно?
Мать ее сказала:
– Наша Оля ужас как мечтает об этом.
– Ну вот и отлично! Но надо еще двоих-троих.
– А у Оли есть подруга – Нина, – сказала мать, – у нее отец умер, может быть, слыхали, по прозванию "Как-нибудь". Сбегай, Оля.
Оля побежала к Нине, а соседка задумалась.
– Стою и думаю: вот будет хорошо, если Оля на рояле выучится, заговорила она, помолчав.
Об отце Нины она сказала:
– Что, бывало, ему ни говоришь, один ответ: "Как-нибудь".
Так и умер "как-нибудь" и схоронили "как-нибудь". Может, дочка не в него пойдет...
На другой день я встретил Гордынского. Он бросился ко мне и закричал:
– Где группа? Говорите скорее: есть или нет?
– Уже есть две ученицы. И еще будут!
Я убедился впоследствии, что Гордынский готов работать не покладая рук.
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Заседание бюро комсомольской организации фабрики имени Лакина. Секретарь комсомола Тася Захваткияа.
Однажды члены бюро комсомольской организации стали требовать отмены принятого ими решения. Рискуя остаться в одиночестве, Тася вся подобралась, глаза ее посверкивали.
– Сами принимали, а теперь отменять?! Не выйдет! – сказала она. – Ведь сами принимали, – смотрела она в глаза каждому члену комитета.
И вот один член комитета заколебался, потом выступили другие и тоже согласились, что менять решение не следует. Снял свое предложение и тот, кто его внес. Тася тем не менее поставила вопрос на голосование. Охватившее ее состояние крайнего душевного напряжения прошло только тогда, когда она с удовлетворением подсчитала голоса.
Но я видел Тасю в другом состоянии. Как-то прихожу в ячейку-она нервничает: главбух не отпускает в пионерский лагерь счетовода Бебневу, одну из пионервожатых. Все пионеры в сборе, сидят на грузовиках и ждут. Тася уже в партком ходила и к директору – все не возражают, но никто и не оформляет отпуск Бебневой. То и дело раздаются телефонные звонки, звонят пионерские работники: "Почему задерживают машины? Уедем без нее!"
Тася вдруг расстроилась.
– Пусть, пусть, мне все равно. Что мне, больше других, что ли, надо! Посмотрим, что райком партии скажет!
Потом вынула платок, уткнула локти в стол и, аккуратно приложив платок к глазам, заплакала. Я не сразу понял, что она плачет.
– Нет, в самом деле, что мне, больше других, что ли, надо? – говорила она сквозь слезы.
Я спросил Тасю, обращалась ли она к заведующему прядильной, с которого ей, собственно, надо было начать, и посоветовал пойти к нему. Она не шла, – возможно, что ее уже просто охватило безразличие. Между тем тот, как только узнал, в чем дело, быстро разрешил вопрос. Более того, узнав о состоянии Таси, он нашел нужным зайти и мягко пожурить ее. Он сам когда-то был комсомольцем и всегда готов пойти навстречу комсомольцам. Почему она к нему не обратилась? – недоумевал он. Тася, осушив слезы, улыбалась радостной и виноватой улыбкой.
Когда все уладилось, мы возвращались с фабрики вместе. Я попросил Тасю рассказать мне о своей жизни. Вот ее рассказ:
– Я вступила в комсомол, когда еще служила в няньках. Меня интересовала общественная работа. Я стала инструктором профсоюза домашних работниц. Агитировала их заключать договоры с хозяйками. Весной и осенью ходить было трудно, и я стремилась поступить на производство. Я добилась своего и стала ткачихойРаботала председателем цехового комитета. Потом меня послали как шефа в деревню, и я создала там кружки и все, что необходимо для молодежи.
Уже надо было уезжать, собрались на прощальное собрание, и вдруг мне гоборят, что есть решение райкома, чтобы я осталась.
Постепенно я свыклась с колхозниками. У нас было четыре пионерских отряда, стенная газета, где я была редактором. Председатель колхоза за литр водки зарезал теленка. В стенной газете появилась заметка под названием "Литр вина". Председателя вызвали в бюро парторганизации сельсовета, но он не только не сознался, а начал на меня наговаривать. Мне было обидно, когда он сказал, что это все склока, все ложь. Я была изумлена, что бюро приняло его сторону. Я не согласилась и потребовала передать дело в райком. После этого председатель решил отдать меня под суд, и я поставила перед собой задачу вскрыть правду.
Если не сумею это сделать, значит, я не комсомолка и не должна носить в кармане комсомольский билет! – решила я.
И когда в сельсовет приехал секретарь райкома, я рассказала обо всем, тут же было собрано партийное бюро, дело разобрали и передали в суд, но осудили не меня, а председателя...
Когда я опять пришла на Лакинку, комсомольцы меня выбрали секретарем. У меня теперь одна задача-повысить свою политическую грамотность, чтобы, было легче работать. Я всегда читаю "Комсомолку" и "Ленинец". За последнее время книги, стала читать меньше. Журналов совсем не читаю, за исключением "В помощь партучебе".
Мое любимое занятие на досуге-играть в волейбол. Но нет времени. Интересует и военное дело. Я – участник первых химических соревнований. Когда училась во Владимире на профсоюзных курсах, мы взяли первое место в районе по сдаче норм ПВХО, получили премию триста рублей. Нас выдвинули на областные соревнования.
ЦК союза премировал нас тысячей рублей.
Мой день проходит так. Встаю всегда в половине восьмого.
Встаю легко, убираю постель, иду умываться, гимнастики не делаю, записной книжки также не веду. Одно время я вела дневник, но мне показалось, что это ничего не дает. Мой быт устроен очень нерегулярно, питаюсь неправильно, не вовремя, что отражается на здоровье. Семьи у меня нет. Заработок мой – четыреста рублей.
На одежду откладываю в сберкассу сто рублей .в месяц.
Мои любимые книги кроме Пушкина и Лермонтова– "Мать" и "Дело Артамоновых" Горького, "Как закалялась сталь" Островского, любимый герой Корчагин Павка.
Комсомол меня воспитал, вырастил и теперь доверил м^е воспитывать других. О комсомоле я мечтала, когда только что пришла на фабрику. Я хотела быть похожей на бывшего секретаря парткома-Марова. Он правился мне как руководитель. Когда? например, он вызывал к себе и давал какое-либо поручение, то просто очень хотелось выполнить. Он говорил, что надо убеждать себя, что обязательно выйдет! А если не будешь себя уверять, то ничего и не получится.
В моих отношениях с комсомольцами я замечаю иногда такие факты: бывает, что уходит от тебя комсомолец не согласившись с тобой, но потом приходит и признает, что был неправ.
Я никогда не кричу на комсомольцев. Если вызываю их, то стараюсь убедить, а не кричать, и мне приходится нередко слышать от самих комсомольцев, что, мол, если бы она на меня накричала, ни в жизнь бы ничего не сделал, а если сейчас я не сделаю, то Тася будет нервничать, и надо выполнить эту работу.
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
Праздничная и горестная Лакинка. – Как представляют себе лакинцы свои поселок в недалеком будущем. – Заключение.
Мы уже описывали день отдыха на Лакинке. Но есть у лакинцев особо радостные праздники – Седьмое ноября и Первое мая. Их празднуют торжественно и широко.
После демонстрации народ идет по домам. Ко многим в гости прибыли издалека сыновья и дочери.
На стадионе – физкультурный праздник. В саду – гулянье.
В клубе идет новая постановка, подготовленная силами лакинского драмколлектива.
В доме старого ткача собрались гости.
Приехала сюда и Ерцева. Она сидит со своими прежними подругами и распевает с ними старые фабричные песни.
В низенькой светелке огонек горит,
Молодая пряха у окна сидит...
Парторг ватерного цеха прядильной фабрики, полная, высокая женщина, воскликнула:
– В старину-то, до революции, все больше заунывные пели!
И затянула:
Что стоишь, качаясь, горькая рябина,
Головой склоняясь до самого тына?
В помещении школы ФЗУ идет товарищеская встреча награжденных орденами лакинцев и собинцев. После ужина начали водить хороводы. Молодые люди стали в круг. На середину вышла Нюра Токмакова и запела:
Хожу ль я, гуляю,
Вдоль по хороводу,
Ищу ль, выбираю
Молодого свекра,
Все подхватили припев:
Цветик мой аленький,
Молодого свекра.
Нюра выбрала из круга молодого человека, взяла его под руку и, продолжая ходить по кругу, выбрала себе свекровь, свояченицу, деверя, затем она обратилась к свекру:
Уж ты, свекор мой, батюшка,
Навари нам пива.
Цветик мой аленький,
Навари нам пива.
Потом к свекрови:
Дорогая свекровь,
Испеки нам пирожков.
Свояченицу попросила, чтобы вышила полотенце, деверя – что-бы оседлал коня.
Затем стала пробовать на вкус пироги, проверять, хорошо ли вышито полотенце, правильно ли оседлан конь.
Пляшет не только молодежь, пляшут старики пенсионеры"
В праздники они тоже приходят в клуб. Чинно сидят в фойе вдоль стен ветераны производства, которые помнят те времена, когда на старой ткацкой устанавливались первые станки. Вдруг какая-нибудь маленькая старушка плавно выйдет на середину и пойдет, помахивая платочком, зачиная песню. Вслед за ней другая, третья. Вот они уже забыли свой возраст и поют и пляшут, как в дни молодости.
Видел я и горе Лакинки. Остановилось сердце фабрики-из строя вышел трансформатор. Пока электрики и слесари чинили его, женщины отказывались дома зажигать свет, чтобы сберечь электроэнергию для станков. Они узнали, что энергии, расходуемой тремя лампочками, достаточно, чтобы привести в движение станок. И вот во всех домах перестал гореть свет. Его выключили в своих домах жители поселка. Они предпочитали зажигать дома керосиновые лампы, лишь бы на производстве работало больше станков.
Однажды лакинцы собрались поговорить о плане реконструкции Лакинского поселка.
Стали, говорить о том, кто как представляет себе Лакинский поселок в недалеком будущем.
Василий Васильевич сказал:
– Думаю увидеть стадион с водным бассейном, велотреком, беговой дорожкой и площадкой для игр. Вижу Дом пионеров с техническими кабинетами. Возле Дома пионеров-парк.
– А я вижу новую ткацкую фабрику на тысячу пятьсот автомагических станков, соединенную со старой большим стеклянным коридором, – сказал заведующий ткацкой.
– Хочу, чтобы в Лакинском поселке были созданы биологическая станция и фабри.ка-кухня, – сказала Тася,
– У нас много техников, которые хотят повысить свои технические знания до уровня инженера, чего желаю и я. Нам нужен вуз! – воскликнул Чучелов.
– Мои пожелания вполне реальны, – заметил художественный руководитель драмкружка. – Прежде всего, мне хочется видеть наш поселок городом. Драматический коллектив вижу профессиональной труппой городского театра, укомплектованной за счет лучших участников художественной самодеятельности и выпускников театральных студий.
– А я бы сохранил без изменения несколько самых старых домиков, сказал пианист Гордынский. – Пусть наша смена знает, как жили рабочие до революции. Теперь о нашем фабричном поселке. Шоссе Москва-Горький я превратил бы в аллею. Дома, которые выходят на шоссе, надо защитить от придорожной пыли.
По этой же дороге можно расположить почту, горсовет, гостиницу, кафе. Поселок надо соединить с Владимиром автобусным сообщением.
– Хочу, чтобы в поселке была механизированная прачечная, – сказала Нюра Токмакова.
– Возле фабрики хочу видеть комнаты матери и ребенка, куда во время перерыва приносили бы из дому или из детских яслей грудных детей. И молодые матери успевали бы их покормить, – сказала Зоя Молькова.
– Рядом с ФЗУ речка Ундолка круто поворачивает к фабрике, а затем течет обратно к старому руслу, образуя полуостров.
Достаточно на повороте сделать мост, соединить с оврагом, заросшим лесом, – и вот вам парк культуры! – предложил Дюков.
Нам, так.же как и всем участникам этой беседы, хотелось бы сказать несколько слов о наших планах на будущее.
"Письма с фабрики" не кончены. Это только первая часть.
В следующей, второй части мы надеемся еще раз встретиться с нашими героями, отметить то новое, что произошло в их жизни.
И может быть, читателю будет небезынтересно узнать, как изменится жизнь фабрики и людей, о которых мы стремились дать некоторое представление.
Село Ундол
1938-1939
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Восемь лет спустя. – Фабричные новости. – Право на творчество и на индивидуальность. – Причина успехов. – Главный инженер Сушкин. – Почин Нины Прокофьевой. – Бригада высокой производительности Анастасии Кировой.
Я приехал в Лакинский поселок вечером. Слева от шоссе, на взгорье, ярусом уходила в темень светящаяся громада каменных и деревянных строений. Из клуба, находящегося в глубине поселка, доносились звуки сюиты Чайковского. Я вошел в Дом приезжих, в котором останавливался восемь лет назад. Мне отворила старуха. Она смотрела на меня с таким видом, будто не решалась меня впустить.
– Дом приезжих? – с удивлением спросила она. – Вам какой?
Для инженеров? Это возле ФЗО. А тут теперь квартира! Вася, проводи! крикнула она в горницу.
Вышел паренек, натягивая на ходу шапку.
– У нас теперь три дома для приезжих! – пояснил он, выбирая дорогу почище.
Я следовал за ним по размокшей тропинке.
– Учишься? – спросил я.
Он усмехнулся.
– А что же еще делать, если не учиться? В шестом классе!
– Ну как учение?
– Это все в наших руках! – уклончиво ответил мальчик и добавил: -Дом приезжих хорош. С обслуживанием!
Он довел меня до небольшого здания с ярко освещенными окнами. Легкий ветер колыхал тюлевые занавески. Я вошел в дом.
Меня встретила молодая женщина, сдержанно приветливая. В небольшой гостиной за круглым столом я слушал фабричные новости.
Секретарь комсомола Тася Захваткина на профсоюзной работе.
Секретарь райкома Ерцева в Москве. Фабрика за время войны восемь раз получала переходящее знамя Государственного Комитета Обороны. Шесть миллионов бойцов можно было одеть в диагональ, выработанную лакинцами за годы войны. В День Победы знамя отдано лакинцам на вечное хранение. Фабрика награждена орденом Трудового Красного Знамени. Лена Прокофьева умерла.
Сестра ее Маруся в годы войны была секретарем комсомольской организации, а теперь заместитель председателя фабкома. Лучшая ткачиха Нюра Токмакова в Иванове. Ее подруга Зоя Молькова во Владимире. Кучерова еще до войны уехала учиться в академию.
Фабрика все время занимает одно из первых мест во Всесоюзном социалистическом соревновании текстильщиков. Цеханский здесь, артисты у него все новые, готовят постановку.
– Посмотрим, что это будет за постановка! – с интересом сказала женщина.
Утром я обошел поселок. Он изменился. Молодые тополя, при мне посаженные, стали стройными деревьями. Там, где до войны был пустырь, появились теперь новые улицы, состоящие из маленьких, одноквартирных домиков. Каждый из них электрифицирован, в каждом – радио, хорошая мебель, кружевные занавески, коврики, цветы. Очень много цветов.
Новые, каменные, многоэтажные дома стоят теперь напротив фабрики. Заново отделан рабочий клуб. Мотовоз тащит крытые платформы прямо со двора фабрики на станцию Ундол. Все это построено уже в годы войны и в первые дни года новой пятилетки.
Я прошел на фабрику. От самых ворот начинается аллея щитов, стендов, транспарантов. Много новых имен.
"Настя Кирова досрочно выполнила месячный план в ткацкой".
"Зоя Карамова борется за первое место в-прядильной".
Еще плакат:
"В 1950 году хлопчатобумажная промышленность СССР должна дать стране 4,5 миллиарда метров ткани!"
Это составляет более двадцати метров на душу населения в год. Почетная и благородная задача!
Есть и тревожные плакаты: та или иная бригада, тот или иной цех не выполнили дневное задание, ставят под угрозу план фабрики.
Вхожу в главное здание и останавливаюсь перед огромной витриной, заполненной портретами пожилых и молодых людей. Витрина хорошо отделана, каждая фотография заключена в позолоченную рамку, многие снимки цветные.
Когда-то Уолт Уитмен писал, что до него художники изображали тысячи людей и среди них только одного с сиянием вокруг головы. Он же мечтал изобразить сотни тысяч людей – и вокруг каждого лица божественное сияние! Поэт хотел сказать, что для него каждый простой человек – творец и, стало быть, божествен.
Но рабочий человек в Америке не творец. Он-раб машины, раб хозяина. Право на "индивидуальность" принадлежит в Америке верхним десяти тысячам, в то время как у нас право на творчество и расцвет личности – реальное право миллионов.
Рядом с витриной лучших производственников витрина лакинских фронтовиков-орденоносцев. Их военные гимнастерки украшены орденами и медалями за взятие и освобождение многих городов. Вы невольно задаете себе вопросы: "Как они перестроились на мирную деятельность? Что нового принесли в жизнь родной Лакинки?" Вот этот чернобровый-мастер Абрамов! Пройти к нему в цех, посмотреть его на работе, а потом в быту!.. Впрочем, нет, не все сразу!
Иду по цехам, вспоминаю, как все это выглядело восемь лет назад. Во время войны к станкам пришли подростки, домашние хозяйки, пенсионеры. Это обстоятельство заставило лакинских руководителей обратить особое внимание на работу с людьми. Постоянное внимание к производственному процессу, учеба на ходу, неослабный контроль за результатами соревнования, за соблюдением рабочих приемов видны теперь в каждом цехе.
Везде – и там, где хлопок чистится и треплется, и там, где он течет широкой струёй, и там, где эта струя дробится на сотни ручейков, и там, где ручейки превращаются в миллионы тончайших струн, – везде видны овеянные славой флаги и знамена. Вот протянулось полотнище. На нем выведено: "Бригада высокой производительности Анастасии Кировой". Далее, на стене справа, портрет Кировой, а в конце неширокого прохода видна и сама Кирова, пускающая в ход остановившийся станок, и девушки ее бригады, скользящие между станками.
Настя Кирова была подростком, когда ее старший брат ушел на фронт. Однажды он прислал письмо и фотокарточку. Возле пушки стояли девять молодых людей в белых полушубках и меховых шапках.
– "Девять и одна!" -озаглавил он этот снимок.
Она сфотографировалась около своих станков и, озаглавив открытку так: "Одна и шесть", послала брату.
Когда Нюра Токмакова и Зоя Молькова перешли на большое количество станков, им потребовалась третья сменщица. Они были уже в такой славе, в таком почете, что имели право сами выбрать себе сменщицу. Многих они отклонили, прежде чем остановились на Насте Кировой. С виду она была им не под стать. Хрупка на вид. В ее глазах, однако, лакинские рекордсменки прочли настойчивость и быструю сообразительность, а в ее плавных движениях, гордой и достойной манере держаться угадали ткачиху с большим будущим.
Итак, эта маленькая, хрупкая девушка распрощалась со своей шестеркой и вступила в состязание с лучшими ткачихами фабрики.
Она не только превзошла в своем искусстве Нюру Токмакову и Зою Молькову, но стала выдающейся ткачихой всесоюзного масштаба. По скорости своих рабочих приемов Настя Кирова не уступает знаменитой ткачихе Марии Волковой с Ореховского комбината. Неоднократно занимала она первые места во Всесоюзном соревновании текстильщиков, награждена орденом "Знак почета".
Мы беседуем с Анастасией Георгиевной Кировой в конторе ткацкого мастера. Ровный, мерный шум станков приглушенно доносится сюда через .закрытую дверь, врывается мгновенным грохотом, когда дверь приоткрывают. Кирова сидит за столом, положив перед собой тонкие, красивые руки. У нее умные, живые глаза, белое лицо, маленький пунцовый рот, маленькие уши все как бы кукольное, детское и в то же время выразительно-серьезное.
– Моя бригада такая – не смотрим, чей почин. Если хороший подхватываем!
Показатели бригады Кировой действительно говорят сами за себя.
Двести пятьдесят процентов уплотнения к типовому. То есть количество станков, обслуживаемых бригадой, в два с половиной раза больше, чем обычно. Выработка нормы свыше двухсот процентов на всю бригаду.
Каким образом добилась Кирова такого выдающегося успеха?
Прежде чем учить других, она сама усвоила ряд безошибочных рабочих приемов, усовершенствовала их так, чтобы не было ни одного лишнего движения, отлично изучила свой станок, знает назначение каждой детали, научилась самостоятельно исправлять мелкие неполадки, не дожидаясь помощника мастера. Если у нее остановилось два станка – один из-за обрыва нити, а второй из-за разладки, – она не теряется, знает, как ей поступить. Многие ткачихи, увидев, что у них разладился станок, спешат к помощнику мастера, уже не обращая внимания на другой, с оборвавшейся нитью. Но если поступать обдуманно, спокойно, надо прежде всего пустить станок, который ты сама можешь привести в движение.
Из копеек составляются рубли. А из таких выигранных, считанных минут накапливаются многие метры ткани.
Прийти на пятнадцать – двадцать минут раньше, хорошенько подготовиться, проверить, кате работают станки у сменщицы, заранее организовать свое рабочее место так, чтобы все было под руками – крючок, щипцы, ножницы, правильно расположить инструмент, чтобы не приходилось искать то или другое, держать уток на таком расстоянии от станка, чтобы при зарядке челнока можно было взять початок, не сходя с места, – многим таким приемам Кирова научилась, многие открыла сама. Кирова старается теперь учить других, наталкивать их, чтобы они сами доходили до маленьких открытий. Очень важно, чтобы наряду с точным усвоением уже известных рабочих приемов они вырабатывали свои собственные.
Нужно только натолкнуть и подсказать принцип работы, а приемов можно отыскать множество.
У Кировой есть несколько учениц. Среди них ее сестра Лида, ученица первого курса Лакинского вечернего текстильного техникума. В то время как в других бригадах обучение занимает три месяца, Кирова в один месяц обучает всем особенностям ткацкого дела. Она так внимательно умеет подойти к ученице, так живо представляет ей смысл ткацкой работы, главные секреты этого искусства, что той уже легко двигаться вперед.
Кирова убеждена, что человек, все может, если он действительно того желает. Она не верит, что существуют "пожизненные лентяи" и "неисправимые лодыри".
– Одно время распустились у меня две девушки. Я им только сказала: "Ткачихи, как бы вам не пенять на себя потом. Знаете, какая наша фабрика?" – "Знаем, говорят, краснознаменная, орденоносная, победительница всех соревнований!" – "То-то, говорю, а вы своей рассеянностью на работе хотите запятнать все наши достижения". Девчата говорят: "Мы, товарищ Кирова, очень извиняемся. Будем со вниманием работать!" И верно, стали хорошо работать!
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Групорг Евдокия Ивановна Кузьмина. – Секретарь парткома Королев и нормировщик Морев-люди комсомольской школы.
– Заходите, заходите, дорогие гости! – приветствовала нас высокая, еще не старая на вид женщина в модном шерстяном платье с плечиками, похожая скорее на учительницу, чем на фабричную работницу.
– Как плохо без огня! Сегодня, как назло, свет не горит! – с досадой говорила она, ставя на покрытый чистой белой скатертью стол чайную посуду, печенье и конфеты.
Встреча происходила в том новом доме, что стоит напротив фабрики при самом въезде в рабочий поселок. Смеркалось.
– Пейте, родненькие, чай! Простите, у меня все чашки, а мужчины любят стаканы.
Она принесла из кухни никелированный чайник и, разливая чаи, неторопливо продолжала:
– Сейчас работа на фабрике идет хорошо. Когда план не выполняешь настроение плохое, на свет не хочется глядеть. А сейчас все идет хорошо. Я работаю на самом трудном сорте. Банкаброшница. Все знают мою трудную работу и мои большие годы.
Главный инженер говорит: "Когда устанешь, Евдокия Ивановна, мы тебя на более легкий сорт переведем". Но я держусь, хотя мне уже без двух шестьдесят. Надо молодежь учить примером! Если вижу, что она не то делает, подхожу и говорю: "Ты неправильно работаешь. Нужно вот так". Если делает слишком крутую присучку, показываю, как надо правильно присучать. Нужно присучать за усики, а не внахлестку. У работниц, даже у отсталых, чувствуется теперь большое оживление в работе. Я всегда говорила на собраниях: "Подождите, переживем трудности, будем жить хорошо!"
