Текст книги "Письма с фабрики"
Автор книги: Марк Колосов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Колосов Марк
Письма с фабрики
Марк Колосов
ПИСЬМА С ФАБРИКИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
"Письма с фабрики" – попытка художественна исследовать жизнь трудового коллектива текстильной фабрики имени Лакина, Собинского района, Владимирской области.
Первая часть "Писем" была написана незадолго до Великой Отечественной войны. Последняяв наши дни.
АВТОР
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Митинг в селе Небылом. – Революционер-рабочий Михаил Лакин. – Его сестра – секретарь райкома и депутат Верховного Совета РСФСР – Ерцева.
Небылое – так называется село невдалеке от города Владимира, где отбывал ссылку Герцен.
Названо оно так потому, что это село было, а его вроде и не было, и люди в этом селе были, но они вроде и не были людьми.
Их, собственно, за людей не считали. Одним словом, названо оно так, по словам местных старожилов, потому, что в нем настоящей жизни не было.
В этом селе мне довелось присутствовать на митинге. Собралось около пяти тысяч мужчин и женщин. Легкий ветер шевелил шелк платьев и платков колхозных модниц.
Все взгляды были устремлены на женщину, стоявшую на трибуне. Одну руку приложила она к груди, а другой неторопливо проводила по каштановым с серебряною нитью волосам. Голос у нее певучий, ровный, глаза зеленовато-серые, окаймленные густыми тонкими бровями. Смех грудной, приятный, одета в красную, легкой шерсти блузу с пышными рукавами, с белым отложным воротничком. Держится прямо. Ее фамилия – Ерцева.
Брат Ерцевой Михаил Лакин, именем которого назван прядильно-ткацкий комбинат на Ундоле, был сподвижником Фрунзе.
В 1905 году его убили черносотенцы, а та фабрика, где он был убит, носит теперь его имя.
В читальном зале клуба имени XIV-летия Октября выставлена картина самоучки Прохорова. Вы видите синеву морозного зимнего вечера. Белый снег сугробами лежит у изб. На заднем планефабрика. Дымят трубы, мерцает свет в окнах. Вторая смена спешит на работу. А на переднем плане, в луже крови, возле слабо освещенной избы, лежит рослый человек, руки его разметались. Четверо убийц с перекошенными злобой лицами, вооруженные кирпичами и дубинами, застыли над убитым. Молодой рабочий, почти подросток, протянул руку к одному из них – он останавливает убийц. Дальше несколько растерянных, испуганных фигур. Попик что-то доказывает пьянчужке. И позади всех монументальная фигура полицейского.
Так запечатлел художник-самоучка смерть Лакина.
Михаил Лакин, сын крестьянина деревни Саксино, Муромского уезда, Владимирской губернии, был высок ростом, черты лица имел крупные, лоб широкий и густые, назад отброшенные волосы.
Много походил он по городу Иванове, пока нашел наконец работу на заварке у купца Грязнова за девять рублей в месяц.
Как тогда работала в красильнях молодежь, можно себе представить, прочитав очерки ивановского бытописателя Ф. Д. Нефедова "Наши фабрики и заводы". Ф. Д. Нефедов был сотрудником "Отечественных записок" и ряда московских газет.
"Я раз спросил у одного фабриканта, что за люди выходят впоследствии из всех этих мальчуганов, работающих при сушильных барабанах в зрельных и на вешалках. Он, немного подумав, дал мне такой ответ:
– Бог знает, куда они у нас деваются, мы уж как-то их не видим после.
– Как не видите?
– Да так, высыхают они.
Я принял это выражение за чистую метафору.
– Вы хотите сказать, что впоследствии они переменят род занятий и перейдут на другую фабрику?
– Нет, просто высыхают, совсем высыхают! – отвечал серьезно фабрикант".
Вот в каких условиях работал Лакин.
Как-то увидел он сборничек стихов Некрасова. Одно стихотворение особенно ему понравилось: "Размышления у парадного подъезда". Это были его, Миши Лакина, размышления! Только слов таких не мог он подыскать своим мыслям. Теперь слова найдены. И он выучил стихотворение наизусть.
В знаменитую Ивановскую стачку летом 1905 года к месту, где выступали ораторы-выступали, взобравшись на плечи товарищей, – начал продвигаться довольно плотный парень с красивым лицом, с пышной шевелюрой, со скромной, но уверенной улыбкой.
В толпе стали говорить, что плечи ткачей не выдержат этого оратора, что ему нужна более устойчивая трибуна. Перед управой появилась бочка, а на ней трибун-рабочий. От первых слов этого оратора на многих лицах появились улыбки, всюду слышался шепот одобрения.
Михаил Лакин, рабочий с фабрики Грязнова, первую свою речь закончил при самых восторженных знаках одобрения, нос трибуны не уходил, а повернувшись к подъезду городской управы и указав на нее левой рукой, торжественно продекламировал "Размышления у парадного подъезда".
На глазах ткачей блеснули слезы. Талантливый рабочий сразу обратил на себя внимание владимирских большевиков, зато у администрации он прослыл опасным агитатором.
Лакин отвез семью в деревню и отдался большевистской работе.
Планы его расстроила полиция. Он был схвачен и посажен во владимирскую тюрьму.
Выйдя из тюрьмы, молодой революционер уже не вернулся в Иванове. Дальнейшая судьба его была определена Владимирским губернским комитетом партии как судьба профессионального революционера, агитатора, способного вести за собой рабочих.
В ноябре 1905 года Лакин приехал в село Ундол. Староста села выдал его фабриканту. И в ту же ночь Лакина убили,
По стопам Лакина последовала его сестра.
– Моя жизнь с малых лет, – говорила Ерцева на митинге, – сочеталась с нуждой и горем рабочего люда. Двенадцати лет я уже познала весь ужас старой фабрики. Работала по десять-двенадцать часов в день, зарабатывала полтора рубля в месяц, из них полтинник забирали штрафы. Тринадцати лет я уже вступила на тот путь, который указал мне мой единственный брат, посаженный в царскую тюрьму.
И Ерцева рассказала, как после ареста Михаила она шла с подругами и пела запрещенную царем любимую песню брата "Нагаечку". Навстречу им урядник. "Откуда вы такую песню знаете?" – "А мы нашли какую-то бумажку..."
Узнав, что одна из девочек-Фрося Лакина, урядник все понял. Фросю Лакину допрашивали в полиции, но ни слова не сказала полицейским Фрося. В памяти ее была свежа еще встреча с братом во владимирской тюрьме. Жена брата, Мария, неграмотная молодая женщина, оставшаяся с тремя детьми, в отчаянии собралась во Владимир, к губернатору. Фрося сопровождала ее. Она была удивлена, что губернатор их сразу принял. Он обошелся с ними ласково, сказал, что Лакин человек редкий, его тотчас же отпустят, как только он даст подписку, что не-будет больше знаться с революционерами. И когда пришли они в тюрьму и через решетку увидели похудевшее, осунувшееся, заросшее бородой лицо мужа и брата, Мария залилась слезами: "Миша, Мишенька! Голубчик, выпустят тебя, напиши только, что не будешь больше бастовать!.."
Лакин, помрачнев, сказал: "Этого я сделать не могу, Маша!
А ты не расстраивай себя, не плачь. Тебе надо беречь силы для детей, пока меня не освободят рабочие!.."
Эти слова брата запечатлелись в памяти сестры.
Теперь она секретарь райкома партии.
На комбинате имени Лакина растут и выдвигаются на ответственные участки государственной жизни молодые люди и девушки.
Предки их на этих землях бились с чужеземцами за независимость земли русской. Их отцы и деды под водительством большевика Фрунзе в 1905 году восстали против Шереметевых и Бажановых, а в семнадцатом году добились справедливой жизни.
Со своим рабочим полководцем шли отцы и старшие братья на Колчака, на Врангеля. Многие из них не возвратились. Матери одни воспитывали малышей. И вот выросло, окрепло, возмужало поколение сверстников Великого Октября, Посмотрим, как оно живет на комбинате имени Лакина.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Дорога на комбинат имени Лакина. – Места, связанные с революционной деятельностью М. В. Фрунзе. – Ундол. – Экскурс в прошлое. – Как выглядела фабрика в недавнем прошлом. – Как она выглядит теперь. – Фабричный поселок. – Сон Веры Павловны из книги Чернышевского "Что делать?" и наша действительность.
Из Иванова я еду с секретарем комсомольской организации Тасей в Ундол. Жара. Мимо проносятся поля, рощи. Поезд останавливается на разъездах; солнце слепит глаза. На больших станциях с древними названиями поезд стоит долго. Шуя... Привокзальная часть города сохранилась такой, какой она была много лет назад.
Маленькие одноэтажные дома с вывесками: "Парикмахер", "Универмаг", "Булочная". Булыжная мостовая и тротуар, поросший по бокам травой.
Здесь в 1905 году руководил борьбой рабочих Фрунзе. Здесь он возглавлял всеобщую стачку. В музее сохранились требования рабочих: "Работать 8 часов, минимум зарплаты 20 рублей, прево читать в свободное время газеты, право объединяться в профсоюзы..."
Но тогда рабочие не добились и этих скромных требований, а их руководителя Михаила Фрунзе-ему было только двадцать лет – упрятали в тюрьму. В полиции его били. В областном музее города Иванова можно видеть его протест, посланный на имя прокурора, тут же фотография и тюремный лист, в котором значится:
Фрунзе, Михаил Васильевич.
Возраст – 20 лет.
Народность – русская.
Рост-1 метр 65 сантиметров.
Походка – твердая.
Манера держаться-прямо.
Вот и станция Ундол, названная так по имени села, которое упоминается в "отписке" 1611 года ярославцев к вологжанам о немедленной присылке ратных людей на помощь Москве,
Разбитые под Владимиром интервенты побежали было Московской дорогой, но в Ундоле узнали, что Прокопий Ляпунов идет в Вохну, и поворотили от Москвы на Юрьев-Польский.
В селе Ундол жил когда-то полководец Суворов. С ундольской горы катался на салазках с ребятишками. А дальше, в нескольких километрах отсюда, в селе Орехове, родился знаменитый русский ученый, чьим именем названа Академия воздухоплавания в Москве, – Жуковский.
Рассказывают, что он платил по гривеннику крестьянским ребятишкам за каждую пойманную ворону и, привязав птицу за тонкую и длинную бечевку, часами наблюдал за ее полетом.
От этой станции по широкому асфальтированному шоссе рукой подать до фабрики имени Лакина. А было это шоссе когда-то очень грязным и ухабистым, называлось Владимиркой, и по нему царские сатрапы гнали в Сибирь лучших людей России. Здесь делали привал и пели свои заунывные песни колодники. Звон цепей слышался окрест.
– Ундол был унылый дол! – рассказывают ундольчане.
Слева от дороги видны два низких здания. Это старая ткацкая и казарма для рабочих-все, что было здесь до революции.
Существуют кроме устных рассказов еще и литературные памятники, повествующие о том, в каких условиях работала молодежь фабрики Бажанова в селе Ундол. Об этом нам рассказывает писатель Ф. Д. Нефедов.
Вот описание фабрики:
"Мы отворили дверь – и наше обоняние поражено страшным зловонием. Оглушительный шум, стук механизмов и непроницаемая пыль сразу овладели всем нашим существом. Из-за давящего тумана пыли выделились машины, и, наконец, примечаем какие-то странные фигуры, похожие на чучела или огородные пугала. То рабочие люди, работающие на чесальных аппаратах, ленточных машинах и банкаброшах. Эти люди с головы до ног покрыты таким слоем пыли, что нет возможности отличить их лица от платьев.
Большинство рабочих-женщины и девушки, мужчин не больше 6-7 человек. Видим еще детей-мальчиков и девочек, которые подметают около машин и, ползая, вытирают грязь с шестерен, колес и т. д.
Вентилирующим средством служит одна наружная дверь, выходящая на двор и отворяющаяся летом, во все остальное время года она затворена, и воздух сперт.
Что касается до ретирадных мест, то при ткацкой хотя и полагается в трех саженях от корпуса ретирадная будка, но на самом деле она есть не что иное, как только призрак; в действительности каждый рабочий ходит по своим надобностям, куда случится и куда в данную минуту удобно. Вследствие такого повсеместного хождения около здания ткацкой для постороннего человека пройти делается великим подвигом".
* * *
Там, где был пустырь, стоят новые дома. Жилая площадь увеличилась почти в пять раз. Казарменные нары теперь можно встретить лишь в музеях Владимира и Иванова. Рабочая семья занимает две-три комнаты с кухней.
Рядом с двухэтажной старой и подслеповатой ткацкой высится красавица прядильня, Это первая новая фабрика, которую построила Советская власть. На торжественный пуск ее в 1927 году приезжал сюда Валерьян Владимирович Куйбышев. Он обратился к лакинцам с простой и трогательной речью – читаешь ее и переносишься в 1927 год, в период реконструкции нашего хозяйства.
С каким трудом отрывала в те годы наша страна средства для нового строительства! Валерьян Владимирович поздравил тогда рабочих фабрики имени Лакина с большим праздником строительства нового предприятия, символом того, как будет выглядеть наша промышленность после того, как рабочий класс ее перестроит.
Да, она выглядит великолепно, новая прядильня, рядом со старой ткацкой. Это наглядный пример, показывающий, как строили капиталисты и как строит рабочий класс.
В ткацкой тоже теперь не так, как было при Бажанове, – устроена вентиляция, сделаны новые перекрытия, переоборудованы станки, в них введен механический останов, что облегчает работу ткачих и уменьшает обрывность. Но все же, по сравнению с прядильней, в ткацкой темно, тесно. Прядильня напоминает институт, лабораторию.
* * *
Теперь, когда вокруг фабрики вырос новый рабочий поселок, село Ундол оказалось в стороне. Село это старое, большое, вытянулось двумя рядами деревянных изб вдоль Московско-Горьковского шоссе. Дорога очень живописна. То она уходит в гору, поднимаясь выше домов, и они остаются в низине, то она стремительно несется вниз, а дома лезут в гору. Мост через речку Ундолку соединяет поселок с селом. Здесь шутят, что речка скоро будет называться Ундолстрой: воображение лакинцев рисует ее соединенной через Клязьму и Москву-реку с Волгой.
* * *
С ундольской возвышенности виден весь поселок имени Лакина с группой каменных и деревянных домов, среди которых выделяются здания Дома культуры, школы, детских яслей и новый, сорокадвухквартирный дом. Между ними выстроились двухэтажные дома, составляющие несколько улиц: имени Х-летия Октября, имени Горького, имени XVII партийного съезда.
А какая благодать вокруг поселка! Чудесные дубовые рощи, живописные холмы, равнины и овраги, прохладные воды Клязьмы...
Из окон фабрики и многих домов виден этот пейзаж: на самом горизонте по железнодорожной насыпи из Москвы в Горький и из Горького в Москву двигаются поезда. А перед насыпью лежит желтое, наполовину сжатое поле. В центре его стоят сытые колхозные кони, запряженные в жнейку. Комбайнер в комбинезоне что-то ладит в своем комбайне. Не сон ли это Веры Павловны из книги Чернышевского "Что делать?"? Помните?
Вера Павловна видит здание. "Оно стоит среди нив, лугов, садов и рощ. Нивы-это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густыа, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница?
Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна?.. Поля, это наши поля... Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов?.. По этим нивам рассеяны группы людей... Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты?
Ах, это они убирают хлеб. Как быстро у них идет работа!.. Почти все делают за них машины... Люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. Еще бы им не быстро и не весело работать!..
– Неужели ж это мы? Неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски... Но... я хочу же знать, как это сделалось?"
Как это сделалось?
Мы попытаемся ответить на этот вопрос.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Комплект имени ХХ-летия комсомола. – Как он стал передовым.
Кто не знает в ткацкой пресловутый 21-й комплект? Ни одна мало-мальски уважающая себя ткачиха никогда бы не пошла на его станки. По станкам и работники. Если кого поставили к этим разлаженным станкам, значит, за провинность. Станки на этом комплекте поминутно останавливаются, а то бывает и так: все идет хорошо, станки работают, вдруг скорость оборота станка делает стремительный скачок, все путается, рвется. Ткачиха мечется от одного станка к другому, маршрут сломан. Одним словом, не комплект, а гоголевское заколдованное место.
Учитывая эти особенности комплекта, администрация не очень требовала с ткачей. Свыклись и ткачи, которым из месяца в месяц помощник мастера давал справки: "Простой не по вине ткача". На каждой фабрике имеются такие люди, готовые на все махнуть рукой. "Пусть идет, как идет", "Что мне, больше других, что ли, надо?" – их любимые выражения. И кто бы ни попал на этот комплект, рано или поздно поддавался этой "философии". Сначала куда-то бегал, чего-то требовал, что-то доказывал, на что-то обращал внимание, а потом сдавался.
Когда отобранные комитетом комсомола восемнадцать лучших ткачих фабрики узнали, что их ставят на злополучный 21-й комплект, они ахнули.
А ведь как радовались они, думая, что им, в связи с двадцатилетием комсомола, дадут самый лучший по оборудованию 25-й комплект.
– Нет, этого не может быт.ь! Это какая-то насмешка, тут что-то не так, – в недоумении говорили между собой девушки.
И они всей гурьбой пришли в комитет комсомола.
– Правда это, Тася?
– Что?
– Про двадцать первый комплект?
– Правда.
– Ну так вот, не будем работать! – крикнула Емелина.
– Ведь не сработаем... – сказала Скотникова.
– Завалимся!.. – послышались голоса.
– Тише, девушки! – успокоила их Тася. – Подождем завтрашнего дня: завтра в половине десятого будет совещание, там все разъясним.
Предложение поручить лучшим молодым работницам злополучный 21-й комплект сделал заведующий ткацкой Щербаков. "Ни одна старая работница не отдаст своих станков, – рассуждал он, – отобрать у них лучшие станки-значит вызвать недовольство старых рабочих. А с другой стороны, не так уж страшен этот 21-й комплект, о котором идет такая дурная слава. Станки на нем такие же, как и везде-правда, они очень разлажены, потому что там плохой состав поммастеров. Надо вытащить комплект, надо доказать, что на фабрике не может быть отстающих участков, если этого не хотят рабочие. На помощь молодежи надо будет бросить все силы и средства, отремонтировать, наладить станки, у некоторых сменить каретки-одним словом, провести соответствующую подготовку, и дело пойдет. Уже было случаи, когда отсталые комплекты становились самыми лучшими. И кому, как не молодежи, как не комсомольцам, показать в этом деле пример?"
Тщательно обсудив предложение Щербакова, тройка, работавшая над составлением комплекта, приняла это предложение.
И вот собралось совещание будущего молодежного комплекта.
Пришли все девущки. По их лицам было видно, что они готовятся дать отпор. Они плохо слушали докладчика, смотрели исподлобья и подавали злые реплики. Когда заведующий сказал: "У вас станки эти запоют", – Емелина нервно усмехнулась:
– Запоют! Заревут, а не запоют...
– Комплект должен быть безбрачным, – продолжал Щербаков.
– Безбрачным! – прыснули со смеху девушки.
Взял слово молодой помощник мастера Чучелов.
– Это дело нам не новое, – сказал он, – мы уж один раз работали на таком комплекте, и результат был вот какой! Результат был-верблюд. На одном горбу сидел мой сменщик, на другомвторой сменщик, и подпись:
Природа очень скупа
Дала верблюду два горба,
Не мешало бы третий
Для случая такого,
Чтобы посадить Чучелова.
Я со своего комплекта не могу уйти с легким сердцем.
– Я тоже не с разбитого корыта ухожу, Чучелов! – сказал ему другой помощник мастера, по фамилии Песков, высокий, сдержанный и молчаливый молодой человек.
– Послушаем девчат, – сказал кто-то из администрации.
– Нет уж, пусть раньше начальники поговорят, – отказывались девчата.
Тогда взял слово начальник цеха Дюков.
– Не так страшен черт, как его малюют, – говорил он. – Только бы от вас услышать: "На комплект встанем, комплект вытащим!" Было бы только ваше единственное слово: "Вытащим".
Дело ведь идет о чести, доблести и геройстве. Я ручаюсь, что мы отнимем к юбилею комсомола красное знамя у Чучелова. Нас узнает область, может быть, и весь Союз...
– Я люблю новшества... – сказал Песков.
– Правильно! – сказал Дюков. – Песков не пошел бы на этот комплект, если бы сюда собрали первых попавшихся ткачих.
– А что мы за особенные? У нас что, руки золотые? Давайте двадцать пятый комплект-мы себя покажем! – сказала Дуся Скотникова.
Но, видно, лестные слова Дюкова пришлись девушкам по сердцу. Многие, не поднимая глаз, улыбнулись. В душе они были довольны, что вся администрация-директор комбината, главный инженер, заведующий ткацкой, начальник цеха, три сменных мастера, секретарь парткома, предфабзавкомаразговаривают с ними как с лучшими работницами, рассчитывают на них, уверены, что они будут победителями.
– Вы думаете, администрация хочет плохого своей молодежи? – -сказал заведующий ткацкой. – Ведь я своим партбилетом отвечаю!
– Вот именно! – сказала одна из девушек.
– Не подводить мы вас собираемся, а вырастить и показать чудеса, на которые способен комсомол...
– Комсомол показывает чудеса, да не на таких станках! – выступила Дуся Скотникова. – Почему молчат девчата? – резко продолжала она. – Почему они все были до собрания против этого комплекта? Пусть дадут нам двадцать пятый комплект. Кто там хорошо работал, пусть берет наши станки. Разве мы с плохих станков уходим? Взять хотя бы мою десятку!..
– Правильное-послышались голоса.
Но неожиданно опять взял слово Чучелов.
– В словах Дюкова, – начал он неторопливо, – меня один момент затронул, из-за которого я готов встать на двадцать первый комплект. Денег я зарабатываю больше тысячи, премии получалчасы и велосипед, красное знамя фабрики у меня. 1Чо первенство во всесоюзном масштабе-вот что заманчиво! Понимаете ли вы меня или нет?
– Так, значит, ты из-за премии?
– Нет, не из-за премии: я уже сказал, что премию я имею и знамя тоже.
– Орден тебе надо?
– А хотя бы и так...
Тогда заговорили все сразу. Дюков одобрял Чучелова за то, что он решил пойти на 21-й комплект, и осуждал за то, что главной побудительной причиной для него были орден и всесоюзная известность, тогда как он, Дюков, выдвигал на первый план интересы производства, а не вопрос о славе. Но уже никто не слушал Дюкова; девушки переговаривались между собой, шумно одобряя Мучелова.
Слово взял директор комбината.
– Партия учит нас: прежде чем организовать, надо провести тщательную подготовку. Настроение Скотниковой надо переломить...
– Она уже переломила, – послышались голоса.
– Почему мы не можем вам отдать двадцать пятый комплект? – продолжал директор. – Потому, что мы не можем без всякого основания переводить людей с их станков, а вы люди передовые...
Одна из девушек:
– Способные.
– Способные, – продолжал директор. – Конечно, вам первое время будет трудно, пока не привыкнете к станкам, не узнаете капризы каждого, пока не пройдет так называемый период освоения. Мы ведь тоже были зачинщиками в свое время работы на шестерке. Я тогда комсомольцем был, комплект тоже считался никудышным, а вот вытащили...
– Ну, довольно, решать надо! – сказала Тася. – Кто за то, чтобы перейти на двадцать первый комплект?
Все проголосовали за это, кроме одной. Чучелов сказал:
– Эх! От жизни отстаешь, пойдем со всеми!
Но она не согласилась.
Выбрав бригадиром Нюру Токмакову, быстроглазую, с ямочками на щеках девушку, ткачихи разошлись.
Весть о том, что комсомольцам, пожелавшим перейти на большее количество станков, дали самый худший, 21-й комплект, облетела всю ткацкую.
– Согласились, а теперь попляшут... Люди там на шестерке не справлялись, а они хотят на двенадцати сработать...
– Напросились...
– Будет им подарок...
Но, прислушиваясь к разговорам, можно было подметить, что пророчили провал новому почину те, кто не справлялся сам с работой, или те, кого не приняли во вновь организованный комплект.
Впрочем, и те и другие были обеспокоены:
"А вдруг сработают? Тогда что?"
В выходной день к станкам пришли слесари-ремонтники. Они сменили верхние и нижние каретки у станков. В утреннюю смену вместо одного пришли все три поммастера-Чучелов, Песков, Белинский. Многие станки потребовали дополнительного ремонта, особенно 998-й станок.. Он то и дело давал обрывы. Долго бился с ним Песков, нелегко было сразу найти причину порчи. Но выдержка и терпение Пескова помогли ему наконец отыскать и эту причину. У станка оказалась расчлененной погонялка – мелкая, ничтожная неполадка, но как трудно было до нее добраться.
А Белинский, Чучелов, зачем они пришли в такую рань?.. Ведь им еще далеко до их смен, но они пришли, томясь от нетерпения, торопясь узнать, как отремонтированы станки. Какие хорошо, какие плохо работали в утреннюю смену? А уж раз пришли, то не стоять же им сложа руки. Не такие это работники!
И вот они работают все трое. Ткачихам не приходится бегать за ними. Девушкам не отвечают: "Некогда", или: "Ну тебя, поменьше бы ломала", или: "Что ж волноваться? Запишу простой не по твоей вине, и все тут".
Приятно смотреть на эти лица, напряженно вслушивающиеся в шум станков, на эти руки, методически, неторопливо устраняющие неполадки.
Молодые работницы уже верят в свои силы. Если бы не эта уверенность, разве бы они так спокойно переходили от станка к станку, в то время как кругом то и дело остановки и обрывы?
Разве так спокойно держались бы молодью, гордые, не выносящие насмешек девушки в ответ на ехидные замечания, которые раздаются по их адресу?
Некоторые ткачихи ничего не говорят, а только укоризненно покачивают головой, другие осыпают девушек обидными словами.
– Путаницы! Как ни пройдешь, все станки стоят! – язвила Трухлякова, молодая озорная ткачиха.
– Не сразу Москва строилась... Не всегда так будет, – отвечали девушки, а про себя думали: "Проклятые станки, как они подводят нас!"
Особенно доставалось Нюре Токмаковой, Зое Мольковой, Дусе Скотниковой и Марусе Афанасьевой-двенадцатистаночницам, станки которых выходили на большой проход у окон.
У них все время то один, то два станка нет-нет да и станут. Но девушки работали в хорошем темпе, не метались, а постепенно поправляли станок за станком.
Спокойнее всех работает Молькова Зоя; держится она увереннее подруг, движется ритмичней. Вот бесшумно появилась у станка, взяла нить, вправила в челнок, бросила челнок в пучину нитяных струй, навалилась всем телом на отводку-станок застрекотал, запел.
Прошла неделя.
21-й злополучный комплект в целом впервые за многие годы выполнил план.
Переменилось отношение к девушкам со стороны соседей.
Многие уже обижены, почему их не поставили на 21-й комплект.
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Отдых молодежи в старое время. – Девичник. – Лакинский Дом культуры. Выходной день на Лакинке. – Фабричный дом отдыха. – Как лакинцы проводят отпускное время.
"Наливай вина осьмуху, набирайся его духу...
Мы ударим Сашу в ухо, целовальника прибьем,
Домой пьяные придем...
Эх, гуляй наши во всю ночь!
Как только пройдет неделя трудовой жизни и наступит праздник, молодой народ спешит уже отдаться своим любимым удовольствиям и занятиям... С вечера и вплоть до заутрени по селу ходят гуляки, пока не разойдутся по домам, а некоторые бредут прямо на фабрику".
Так, по свидетельству Нефедова, отдыхала молодежь ткацкой фабрики Бажанова в старое время.
Существовал и еще один вид досуга-девичник. К нему готовились задолго, девушки в складчину копили по копейкам деньги, чтобы снять избу и закупить необходимое угощение. Избу убирали, мыли-одним словом, старались, чтобы все было "как у людей". Вечер начинался "честь честью", как в порядочных мещан-, ских домах. Играли в фанты, флирт цветов, но с переходом к угощению картина резко менялась.
– "Неужели драка будет? – спрашивала одна девица.
– Здесь это только и можно наблюдать, – отвечала другая", – пишет Нефедов.
В городе Иванове, насчитывавшем сто тысяч жителей, в 1910 году было три библиотеки, два временных цирка (балагана), две клубные сцены-и наряду с этим четырнадцать церквей, три часовни, один монастырь, один молитвенный дом и восемьдесят семь винных лавок.
Если так обстояло дело в центре промышленного района, то легко можно себе представить, что было в селе Ундол. Здесь на две тысячи рабочих вплоть до 1917 года не было ни библиотеки, ни клубной сцены, были только церковь, часовня и кабак.
Ныне коллектив рабочих, служащих и специалистов прядильноткацкого комбината имени Лакина и его двухтысячный отряд молодежи располагают клубом, стадионом, водной станцией и садом отдыха.
В клубе зал на восемьсот мест, малый зал для совещаний, библиотека-читальня, парткабинет с комнатой заочного обучения по радио, комнаты кружков-драматического, музыкального, кройки и шитья, струнного, хорового, оборонного, спортивный зал, фотолаборатория, комната игр, буфет, тир, бильярд.
Драмкружок ставит пьесы классиков и современных авторов.
В фойе можно увидеть фотографии спектаклей: "Лауренсия", "Мачеха", "Мечта пилота", "гСлава", "Аристократы", "Дети Ванюшина", "Любовь Яровая". Весь исполнительский состав-фабричная молодежь.
Выходной день на Лакинке начинается с вечера, предшествующего празднику. Вообразите: жаркий воздух, небо без облаков, солнце близко к закату. Запоздалый луч впивается в стекла и металлические предметы, ослепительно сверкая, жалит их. Но вот наконец и он гаснет. Наступают сумерки.
Молодые ватерщицы, банкаброшницы, ленточницы, сновальщицы, съемщицы, ткачихи, мастера умылись, отдохнули и спешат отдаться своим любимым развлечениям. Кто идет на стадион тренироваться к завтрашним соревнованиям, кто играет в волейбол тут же, возле дома, в садике. Играют в шахматы, в лото, слушают патефон, радио, читают газеты, вышивают.
Но лишь только оркестр торжественно пронес свои духовые инструменты и прошел мимо баянист, молодежь уже спешит в сад.
Танцевальная площадка переполнена. Баянист, оркестр и радиола чередуются, сменяя друг друга. Наибольшим успехом пользуются массовые танцы.
Какие здесь мелькают платья! Каких только нет материй! Сразу даже трудно сообразить, где это танцуют – в селе или в большом городе. На площадке образцовый порядок, не слышно громкого и разухабистого смеха, грубых шуток, нет здесь места озорству и непристойным выходкам.
Утром на шоссе стоят грузовики. Это отправляются в однодневный дом отдыха, в Сушнево, лучшие работницы комбината.
Песни, смех, шутки слышатся среди отъезжающих.
На другой день заходим в общежитие девушек. Маленькая подвижная банкаброшница только что вернулась с работы, читает "Комсомольскую правду". В комнате много солнца, полевых цветов, стены разукрашены открытками.
– Ну, как вчера провела время в доме отдыха? – спрашиваем ее.
– Очень хорошо! Целый день сегодня у меня машины пели, – отвечает девушка, – так легко работалось!
А сколько радостей приносит отпускное время!
Поезда Московско-Горьковской железной дороги увозят лакинцев в областные и союзные дома отдыха и санатории. Многие отправляются путешествовать по маршрутам туристов. Нюра Токмакова в числе нескольких лучших учениц стахановской школы была премирована путевкой на Кавказ.
