Текст книги "Письма с фабрики"
Автор книги: Марк Колосов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Нити надо присучать короткой винтовой присучкой, не снимая початок. Мне теперь достаточно остановить шпулю на веретене указательным пальцем левой руки, и, слегка повертывая ее в стороны, я быстро нахожу конец нити. Чистота и правильность присучки-это, пожалуй, самое главное в нашей работе. Раньше я часто нервничала на работе, суетилась. У меня бывали случаи, что я, держа в руке конец нити, отвлекалась разговором, пряжа в это время перекручивалась. Я усвоила себе правило-ни в коем случае не отвлекаться во время работы. Всему этому я научила своих девчат. И наконец настал день, когда моя бригада завоевала фабричное первенство. День этот я считаю самым радостным в моей жизни.
Я ставлю перед собой задачу выполнить свою пятилетнюю норму раньше всех. Я подсчитала, что если я буду работать, как сейчас, то выполню ее на девять месяцев раньше срока. А если я перейду на высшее уплотнение, то выполню свою пятилетнюю норму в три с половиной года, Я работаю на пяти станках, а могла бы перейти на восемь.
Когда мы уезжали из детдома, нас хотели понаряднее одеть, но приехавшие за нами сказали, что ничего лишнего давать нам не нужно, так как мы здесь все получим. За это время я действительно сшила себе два зимних пальто-одно попроще, другое понаряднее, сшила осеннее пальто, купила отрез на летнее пальто.
Сейчас у меня есть три хороших платья – одно шерстяное и два шелковых. Вчера отдала шить четвертое платье.
С сестрой своей я помирилась. Ездила к ней в этом году, приглашала переехать на Лакинку.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
Партийный актив. – ОляОвечкина. – Учительница Лариса Малышева. Ученица ФЗО Маруся Соусова.
Шел партийный актив. С докладом выступал Королев. Он говорил о том, что, несмотря на все происки международной реакции, силы коммунизма крепнут.
Выступила Евдокия Ивановна. С горечью закончила так:
– Вот, говорят. – Америка, Америка! А я так скажу: Америка впотьмах, звезды над ней нет!
И вернулась на свое место, провожаемая сочувственными взглядами присутствующих.
С актива я пошел сначала по шоссе, потом свернул на тропинку. Ветер дул в лицо. Сыпал сухой снег. Впереди меня двигалась женская фигура. Я спросил женщину, не знает ли она, как пройти к школе. Она взглянула на меня и в свою очередь спросила:
– Не узнали? А я вас помню. Жила неподалеку от вас. Овечкина.
Так это та черненькая девочка с тонкими косичками, которая так часто попадалась мне, когда я выходил из дома или возвращался домой! Дочь соседки, мечтавшая выучиться играть на рояле? Неужели она?
Теперь Оля Овечкина стала молодой женщиной. Она пригласила меня к себе, просила навестить мать, которая меня помнит. Мы прошли еще с полкилометра и постучали в дверь домика, стоявшего в глубине двора. Олина мать также сразу узнала меня, обрадовалась и тотчас стала раздувать самовар. Вошел муж Оли, вихрастый, рыжий, с бачками. Он, видимо, только что проснулся, спросонок щурился от света. Олина мама между тем быстро повела разговор, точно перебирала струны. Сначала рассказала о муже, как он погиб на фронте. Потом о том, как она все годы войны старалась на фабрике заменить мужа. Как у нее спорилась работа.
Как потом кто-то ей шепнул, чтобы она не очень-то старалась: это может привести к снижению расценок. Она возражала: "Мне это невмоготу-плохо работать. Я и дома такая быстрая да увертливая. Иначе я заболеваю!"
За ужином Оля рассказала мужу о разговоре с Абрамовым, который пристыдил ее за отставание. Муж сделал презрительную гримасу. Этот рослый молодой человек с толстыми губами все время старался подчеркнуть свое превосходство над Олей, над Абрамовым, над всем, чему ее учили в бригаде, в цехе, в школе техминимума.
На обратном пути я спросил Олю, отчего она не выполняет норм.
– Сплю недостаточно. После ночной смены надо бы отдохнуть, да много появилось новых забот, после того как вышла замуж.
Муж настаивает, чтобы она бросила работу, так как он не нуждается в ее заработке. Он только весовщик пряжи, а денег у него больше, чем у инженера.
Мы подошли к зданию школы. Прощаясь, я спросил Олю, рассказывала ли она подругам-комсомолкам о своей семейной жизни.
Она испуганно взглянула на меня. Казалось, она сильно пожалела, что поведала мне свою тайну. Был ли это страх перед мужем или обычная женская застенчивость? Похоже на то, что тут задета ее гордость. Подруги должны думать, что она счастлива.
Я посетил Лакинскую школу-десятилетку. Директор школы представил меня молодой учительнице. Дочь здешнего рабочего, Лариса Малышева окончила эту школу, а теперь преподает в младших классах.
Она хотела поступить в геологоразведочный институт, но неожиданно скончался отец. Надо было помогать матери. Лариса поступила на трехмесячные курсы учителей во Владимире. Она сказала себе: "Меня выучили, и я буду учить других. Может быть, дети не забудут меня, может быть, благодаря моим усилиям из них вырастут настоящие люди".
Лариса стала сельской учительницей. Через год она вышла замуж за машиниста экскаватора. Во времявойны муж был десантником-парашютистом, Когда немцы подходили к Москве, командование послало его в тыл противника. Там он и был убит.
Молодая женщина пошла в райком ВЛКСМ и заявила о своем желании пойти на фронт, чтобы заменить мужа и отомстить за его смерть. В армии Лариса прослужила около четырех лет. После войны она лошла работать в Лакинскую среднюю школу.
Я прочитал листы из дневника Малышевой.
Меня привлек он своей искренностью. С разрешения автора дневника привожу несколько отрывков.
Из дневника Малышевой
"В армии я извлекла для себя три правила: 1. Всегда говорить правду. 2. Быть точной. 3. Уметь отвечать за свои поступки.
Я стараюсь эти правила привить детям.
Есть в школе очень непослушные дети. Вот, например, Демьянов Слава. В прошлом году его каждый день водили в директорскую для объяснений. С учителями он очень груб. Когда было распределение учащихся-второгодников, мне сообщили, что Демьянов Слава попадет ко мне. Я очень была недовольна, пыталась от него отделаться, но заведующая учебной частью сказала: "Вы должны его взять к себе!" Ничего не поделаешь, пришлось взять.
Что я сделала для того, чтобы исправить его? Да, кажется, ничего. Особого внимания на него не обращала. Он очень способный, очень быстро решает задачи. Как-то у нас произошел разговор о табаке. Была у него мечта-стать летчиком. Вот я ему и говорю: "Ну как же ты, Слава, будешь летчиком, когда ты куришь? Отравляешь себя". Он отвечает: "Летчики тоже курят". – "Да, но ведь летчики уже взрослые, а у тебя еще не окрепший организм!"
Очевидно, паренек это запомнил и перестал курить. Он очень откровенный, и если я спрашиваю его: "Слава, у тебя опять таоак?" – он никогда не соврет.
Во время перемены любит делиться своими впечатлениями о той или иной кинокартине. Очень любит кино. Сначала у него была привычка ходить на вечерние сеансы, я сделала ему замечание, – стал ходить на дневные. Если я беру его с собой в кино, он очень гордится этим. Несколько раз он сам заходил за мной, тогда я все бросала и шла с ним. Бывало так, что просижу с ним двадцать минут и ухожу, говорю: "Слава, мне некогда, а ты останься!"
Много мне еще нужно над собой работать, Хочется больше узнать. Когда ^прочтешь лишний раз конспект, чувствуешь себя более уверенной. Как только в методику не заглянешь, урок смазывается.
...Иногда я захожу к родителям своих школьников, беседую с ними о том, как следует воспитывать ребят.
Зашла как-то к матери Вали Сысоева. Посоветовала ей сводить сына к врачу. Высказала предположение, что у Вали болят почки, так как всегда вижу его с опухшими глазами.
"Пусть Валя в понедельник не приходит на занятия, а вы пойдите с ним в амбулаторию, – сказала я. – Если врач запретит в течение нескольких дней ходить в школу, пусть он посидит дома, все задания я ему буду присылать с детишками, и он сможет дома заниматься".
На другой день Валя пошел в амбулаторию. Врач признал у него заболевание почек, и мальчик в течение недели сидел дома.
Я ему посылала записочки с ребятами. Через неделю Валя пришел в класс, и совсем не чувствовалось, чтобы мальчик за это время отстал.
...Было родительское собрание, посвященное гигиене школьника. Как-то пришел мальчик в класс, а у него не хватает двух пуговиц. Посылаю домой: "Поди принеси две черные пуговицы большого размера,иголку и нитки!"
Мальчик вначале заспорил: "А зачем это нужно? Мне далеко бежать".
Я сказала: "Нужно пойти и принести!"
Мальчик побежал домой и вскоре принес все, что я просила.
Я сказала: "Теперь сними пальто, одну пуговицу я тебе пришью сама, а другую ты пришей!"
Не знаю, правильно ли я сделала или нет, но мне казалось, что именно так нужно поступить. На другой день у всех детей появились вешалки на пальто, а до этого их не было. Мальчик постеснялся пришивать в классе-я разрешила ему выйти в коридор и там пришить. При этом я сказала ему, что на фронте боец сам пришивает себе пуговицы и он должен поступать таким же образом – ведь ему уже тринадцать лет. Он пришил пуговицу кое-как, неправильно. На следующий день пришел в класс с хорошо пришитыми пуговицами. Видимо, ему перешила его мама.
То, что ребята сделать не в силах, от них не Требуешь. В годы войны здесь не так уж хорошо питались, одежонка сильно подносилась. У Нади Журавлевой есть одно пальто, одно платьишко, одна фуфайка. Как-то я ей сказала наедине:
"Надя, если у тебя нет другого платья, ты попроси маму стирать его. чаще. Если мама занята, стирай сама в воскресенье. Оно за один день высохнет, и ты каждый понедельник будешь приходить в школу в чистом платье".
Я стараюсь, по возможности, не огорчать родителей. Мне кажется, если я буду приходить к ним жаловаться на ребятишек, у них может создаться впечатление, что я не способна работать.
Когда родители спрашивают .меня о том, как ведет себя их ребенок, я отвечаю: "Хорошо, но есть кое-какие недостатки, их легко устранить!"
Велика, неоценима роль учителя, особенно когда он горячо любит свой труд, своих воспитанников и старается привить им с детства высокие качества передового советского человека. Как радостно наблюдать плоды такого благородного труда, такой отеческой заботы, особенно когда это касается детей погибших воинов.
Заглянув как-то в фабричную столовую, я застал там девочекподростков. Видно было, что они недавно приехали.
Я спросил одну девочку, с правильными чертами нежного личика, с гладко причесанными волосами:
– Кто вы, девчата? Откуда?
– Из разных детских домов Великолуцкой области, – сказала девочка. Меня зовут Маруся Соусова.
Спустя месяц я снова увидел ее. Она училась в школе ФЗО, считалась там прилежной и старательной.
Вот ее рассказ, который я нисколько не изменил:
"...Мне пятнадцать лет. Я родилась в Великолуцкой области, в поселке Слезино. Папа мой работал председателем колхоза.
Во время войны он партизанил. В Красную Армию его, как инвалида, не взяли. Когда пришли немцы, он вступил в отряд, там его ранило, и он умер.
Когда немцы отступали, был холодный день, мороз, а нас выгнали из хаты. Мы ушли ,в баню. Потом из бани тоже выгнали, и мы ночевали в сарае. Потом снова вернулись в баню, и тогда мамка заболела. Первое время она еще ходила, а потом у нее отнялся язык, и после этого она все время лежала без памяти. Не знаю, как ее похоронили, сама я была в это время тоже больна тифом.
В бане народу набралось много, все лежали больные тифом; врачей и лекарств не было.
Дом наш немцы сожгли. У них рядом в роще стояли пушки, и они оттуда стали бить зажигательными снарядами по хатам. Мы видели, когда наш дом загорелся и как он сгорел. Затем немцы стали забирать скот. Утром смотрим на большак и видим, что они уходят. Ночью пришли наши. Все очень обрадовались. Нас кормили, лечили, устроили в детдом. Сначала там все было разбито, мы сами все оборудовали, обмазывали, расчищали аллен, копали землю.
Директор детдома Василий Михайлович учил нас, как вести себя, как уважать старших, как трудиться, как беречь советское добро. При детдоме была школа. Мы учились в ней.
Когда я уезжала в текстильное училище, директор детдома Василий Михайлович вызвал меня и сказал, что мне надо ехать, он будет мне помогать, будет писать мне. И верно, прислал уже письмо. Я ему ответила. Он очень старенький, и я его считаю своим отцом. Благодарила за его заботу обо мне, описала ему, как устроилась, как учусь.
Я раньше на фабрике не была. Меня очень удивило множество машин и сильный шум. Нам показали, как присучивать. Первое время мы не умели это делать, но вскоре научились. Сейчас я присучиваю очень хорошо. Нужно взять ниточку на два пальца и присучить. Если же наложить ниточку на ниточку, то получается нашлепка. Этого не должно быть.
Нас обучает Анна Ивановна Гордеева. Она очень хорошо к нам относится, очень подробно все объясняет. Эта работа мне нравится, но все же в будущем я мечтаю о другой работе. У меня есть желание учиться дальше.
В общежитии я живу в комнате с двумя девочками. Наша комната светлая, чистая, там горит электричество. Живем мы очень дружно. Кормят нас хорошо.
В свободное время люблю ходить в кино, читаю книги. Из книг мне больше всего понравилась книга Николая Островского "Как закалялась сталь". У меня большое желание продолжать учебу, стать мастером. Книгу "Молодая гвардия" мы читали вслух. Она всех нас сильно заинтересовала.
У меня есть подруга. Мы с ней ходим в школу. Если она чтолибо не понимает в арифметике, я ей помогаю. Кое в чем я помогаю и другим девочкам.
Хочу вступить в комсомол, уже заполнила анкету.
Переписываюсь с братом, который в настоящее время находится в Советской Армии..."
Я спросил Марусю Соусову, сохранила ли она письмо Василия Михайловича. Она сказала с изумлением:
– Как же! Ну как же! – повторила она шепотом.
Я искренне порадовался за совершенно неизвестного мне Василия Михайловича, особенно после того, как Соусова принесла его письмо и пояснила мне одно место этого письма.
– Он так расстраивался, что у меня нет валенок, – сказала она нежным шепотом. – На складе валенок не оказалось. Он обегал весь город. Такой был измученный, усталый, словно бы он сам был в этом виноват, что я еду без валенок.
Я прочел это письмо.
Василии Михайлович подробно описывал в нем, как все переживали отъезд Маруси, как пусто стало в их "домике" после ее отъезда. Он извинялся за то, что не достал валенок, и уверял, что валенки будут присланы, Затем следовало несколько настойчивых советов: как работать и учиться, как вести себя в новой семье.
Просьба никогда не забывать "родной детский домик". Забыть можно его, Василия Михайловича. Но детский дом, в котором Маруся получила первые понятия, "как вести себя, как уважать старших, как трудиться, как беречь советское добро, дом, где она получила твердые представления о дружбе, о товариществе, о чести, о долге перед Родиной", она не смеет забыть.
"А если тебя станут обижать, – заканчивал письмо Василий Михаилович, я напишу директору, а то и в обком и даже еще выше! Сам приеду, посмотрю, как ты устроилась!"
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
Тоня Королева. – Добрая примета.
Пожалуй, самым примечательным явлением надо признать на Лакинке вторники по обмену опытом. Это не производственные совещания, а нечто вроде научно-технических конференций, с докладами передовых рабочих о своих методах труда, с наглядной демонстрацией этих методов.
Первый доклад сделала комсомолка Тоня Королева. На трибуну вышла молодая девушка с откинутыми назад темными волосами, в модном темно-синем платье с отложным воротничком.
Ее чистое смуглое лицо было серьезно и спокойно. Вместе с тем что-то нежное и детское проглядывало в этом милом лице.
Движения .ее рук, когда она показывала приемы своей работы, были слаженными, легкими и точными. Справа от нее стояла классная доска с прикрепленными к ней диаграммами, озаглавленными так:
"Загрузка рабочего дня ткачихи Королевой и среднего ткача".
"Маршрут ткачихи Королевой при обслуживании ею десяти ткацких станков, заправленных сатином № 121".
"Показатели производительности оборудования и скоростей ткацких станков по сравнению с довоенными на участке ткачихи Королевой".
"Длительность основных приемов в секундах ткачихи Королевой, средней ткачихи на фабрике и выдающейся ткачихи Кашаевой из бригады Волковой (Ореховский комбинат)".
Слева от докладчицы стоял макет ткацкого станка. Тоня демонстрировала на нем свои приемы. Говорила она спокойным, привычным голосом, нисколько не смущаясь, – видно было, что не первый раз делает доклад. Она приехала сюда с фабрики Володарского. На Володарке нет техникума. Она хотела работать и учиться.
Директор фабрики сказал: "Если станешь выдающейся ткачихой, пошлем тебя по окончании войны на Лакинку. Там будешь учиться и работать". Она стала хорошей ткачихой, и ее по окончании войны направили на Лакинку. Она пришла к директору просить, чтобы ей создали условия для работы и учебы. Она привыкла, что на Володарке с ней считались: привезла с собой письма и характеристики. Она не успела показать их, директор огорошил ее:
– Как же тебя отпустили, если ты хорошо работала? Тут что-то не так! Хороших ткачих с фабрики не отпускают!
Она сначала обиделась, хотела показать характеристику, но директор сделал такой жест, точно говорил: что характеристики!
Написать можно что угодно! Отпустили! Это самая плохая характеристика!
И ей пришлось снова доказывать на деле свое умение работать.
Три года Тоня Королева совершенствовала свои рабочие приемы, одновременно она училась, с отличием переходя с курса на курс вечернего техникума.
Простой станков у Королевой в три раза меньше среднего простоя на фабрике. Девушка спокойно и уверенно рассказывает, как она добилась этого успеха.
Пуск станков она производит попарно, с промежутком в двадцать-Двадцать пять секунд. Сразу после пуска заряжает новые челноки и, внимательно наблюдая за полотнами, улавливает то мгновение, когда початок начинает сходить. Она обычно успевает подойти к станку раньше, чем кончается последняя нить в челноке.
Но станок может остановиться не только из-за схода початка.
Это случается из-за обрыва нити. Чтобы сократить простой, Тоня обходит станки с тыла. Она заметила, что при обходе станков с тыла ей удается предотвратить лишних десять-пятнадцать обрывов в смену.
– Нормировочный отдел подсчитал, что это дает снижение обрывности на пятнадцать-двадцать процентов. Отсюда я делаю вывод, – заключает девушка, – что каждая ткачиха без посторонней помощи может значительно снизить обрывность на своих станках!
Затем Тоня Королева перешла ко второму разделу своего доклада: стала рассказывать о скорости своих рабочих приемов.
Смена челнока у нее занимает 3,97 секунды, между тем как средняя па фабрике-6,20 секунды, а у ткачихи Кашаевой (бригада Марии Волковой, Ореховский комбинат)-3,98 секунды.
Зарядка у Тони Королевой занимает 5,40 секунды. Средняя по фабрике-7,80 секунды. Время Кашаевой 6,50 секунды. Таким образом, по этим двум операциям Тоня Королева поставила всесоюзный рекорд. Но время, требующееся на ликвидацию обрыва нити, пока что у Тони больше, чем у Кашаевой. Среднее время по фабрике-40 секунд, у Тони-26,96 секунды, у Кашаевой18,87 секунды.
Тоня объясняет это отчасти тем, что она все время работала шифон и майю, а испытывали ее на сатине. Она убеждена, что и по этой операции в ближайшее время обгонит Кашаеву.
– Добиваясь повышения производительности труда, я улучшаю и качество продукции, – говорит Тоня. – Это вполне понятно!
Если я быстрее выполняю рабочие приемы, то у меня, естественно, высвобождается больше времени для наблюдения за станками. В результате возможность появления брака резко уменьшается.
Не стану больше затруднять читателя цифрами, моя цель-не технико-экономическое исследование.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Два болельщика. – Андрей Андреевич Цеханский.
1947 год отмечен на Лакинке массовым ремонтом квартир и общежитии и благоустройством поселка. Лакинцы разбили скверы между линией домов и шоссе, высадили шестьсот лип, четыреста кустов акаций и сирени. А там, где недавно еще был пустырь, восстанавливают разрушенный во время войны стадион. Руководит этим делом Вася Челышков, старый лакинский болельщик физкультуры. Он побывал на фронте. Опять, как до войны, ходит в спортивных шароварах и стрижет голову под бокс.
– Помаленьку начинаем богатеть! – говорит он, завидев меня, и ведет к недавно выстроенному павильону. Павильон лучше прежнего, но Вася недоволен.
– Вот я еще думаю здесь нишу сделать, а сбоку душ. Как считаете?
Я соглашаюсь. Мы несколько минут молчим, осматрлвая крылья павильона, ярусы скамей направо и налево от него.
– Стадион лучше прежнего! – заключаю я.
– Вот я об этом и говорю, все постепенно приводится в порядок! скромно замечает Челышков.
– А это что? – спрашиваю я, показывая на рабочих, бетонирующих круглые ямы.
– Как что? – недоумевает Челышков. – Обстроились. Теперь надо наводить красоту. Здесь будут каменные чаши, а здесьстатуи!
Если Вася Челышков болеет за стадион, то Володю Бирюкова можно назвать болельщиком клуба. Молодой помощник ткацкого мастера отправлялся на фабрику за час до смены, чтобы взглянуть, как подвигается отделка Дома культуры-красивого, большого здания в самом центре рабочего поселка.
Первое время после войны никто не помышлял, чтобы Дом культуры сразу стал таким, каким он был до войны. Все понимали: надо прежде всего привести в порядок детские сады, школы, жилые дома. Но вот наконец дошла очередь и до него. Бригада плотников и штукатуров трудилась тут уже несколько дней.
Володя обходил здание, заглядывал внутрь – везде пахло свежей масляной краской. Он мысленно представлял себе, как надо расположить клубные секции: для шахматной надо отвести комнату во втором этаже, рядом с библиотекой, а музыкальный кружок нужно поместить в первом этаже, за капитальной стеной, чтобы он не мешал любителям чтения.
Наступил наконец этот долгожданный день открытия Дома культуры. Широко распахнулись двери клуба для рабочих и служащих Лакинки.
В комнату отдыха, где были разложены на столах журналы и газеты, домино и шашки, вбежали подростки. Началась игра.
Володя подошел к парнишке, который только что поднял руку над головой, чтобы со всей силы стукнуть костью домино о стол.
Одну ногу парень поджал под себя.
– Послушай, друг! – громко сказал Володя. – Ты что, в Америке или Бизоний? С ногами на стул забрался!
Парень сконфуженно улыбнулся и снял ногу со стула.
На следующий день Володя пришел в комитет комсомола.
"Нужно выделить ребят для дежурства в клубе", – предложил он.
А еще спустя несколько дней в фойе зрительного зала, в-комнате отдыха, в комнатах кружков появились дежурные. Они приветливо встречали гостей, следили за порядком, а кое-кому вежливо напоминали, как надо себя вести в Доме культуры.
В Лакинском доме культуры ярко освещены окна. В комнате, отведенной для репетиций драмкружка, идут занятия. За столом сидит художественный руководитель.
Андрей Андреевич! Да, это он, конечно! Те же южнорусские интонации. Та же выразительность и точность языка, живость мысли, терпение, требовательность. Восемь лет назад, когда писалась первая часть этих записок, у него уже был отлично подготовленный драматический коллектив. За годы войны состав драмкружка изменился.
На сцене молодая девушка с бойкими, шаловливыми глазами.
Рядом с нею молодой человек с великолепной шевелюрой.
– "Встают, – читает ровным голосом Цеханский. – Идут направо". – Он резко поворачивается в сторону молодого человека. – Плохо! Не годится никуда! Никто вам не поверит, что вы офицер, находящийся в чужой стране. Настороженность! Наблюдательность! Подтянутость! Слишком быстро встали. Сначала встает Валя, Вы-немного погодя. Так! Идут направо! Остановились. Плохо!
Не пойдет! Вы повернулись спиной к зрителю. Загородили Валю.
Так! Теперь-другое дело!..
...Много лет работает Андрей Андреевич Цеханский режиссером драматического кружка на фабрике имени Лакина. Его неоднократно приглашали на работу в областные центры и в столицу, но он верен Лакинке. Помнится, что на совещании в поселковом Совете, где каждый из участников делился мыслями, как он представляет себе свою фабрику и свой рабочий поселок в конце третьей пятилетки, Андрей Андреевич сказал; "Мои пожелания вполне реальны. Прежде всего мне бы хотелось видеть наш поселок городом. Клуб должен стать городским театром. Драматический коллектив хочу видеть профессиональным театром, укомплектованным из числа лучших участников художественной самодеятельности".
Да, он мечтал именно об этом. Война разрушила его планы, но не убила его мечту. В годы войны Андрей Андреевич продолжал готовить молодых актеров в нетопленном, холодном помещении, ставил маленькие одноактные пьесы, перемежая драматические сцены исполнением патриотических стихов и песен.
Выступления маленького дружного коллектива, который он возглавлял, воодушевляли рабочих, и это благотворно сказывалось на производительности труда.
Благородный труд Андрея Андреевича можно приравнять к труду учителя и воспитателя молодежи. Пусть не многие из его воспитанников станут профессиональными актерами, но все они с большой любовью будут вспоминать этот кружок и его художественного руководителя,
ПИСЬМО ВОСЬМОЙ
С Новым годом!
Зашел в фабричный комитет. Застал Захваткину и Каштанову.
Теперь Захваткина-уже не Тася, а Татьяна Романовна, председатель фабричного комитета прядильной фабрики; Каштанова-не Маруся, а Мария Семеновна, председатель поселкового Совета депутатов трудящихся.
Завидев меня, они смущенно прекратили беседу. Татьяна Романовна сказала:
– О новом годе толковали: что принесет...
– Фабрике? – спросил я.
– Нет, в личном плане! – застенчиво улыбнулась Каштанова. – За работой не видим, как время бежит. А как праздник подходит, ну, тут и начнешь думать и располагать, не пора ли перейти на более спокойную работу!
– Перейдете-заскучаете небось! – заметил я.
– Да, это верно, – вздохнула Каштанова. – Нам уже общественность в кровь перешла. Не можем одной своей заботой жить!
Вошел бухгалтер фабкома и передал Татьяне Романовне на подпись какой-то список. Я поинтересовался, что это такое. Оказывается, распределение мест на курорты в Цхалтубо, Ессентуки, Пятигорск, Теберду, Евпаторию, Сочи, Саки, Кисловодск, Одессу.
– Много людей отправляем на юг, – сказала Захваткина. – Кроме того, у нас есть свои санатории и дома отдыха не хуже южных: Плес на Волге, Сушнево, Оболсуново. Ездила и я в этом году с мужем в Сочи. За все годы войны отдохнула и наплясалась как следует!
Тридцать первого декабря погода резко изменилась, оттепель сменилась крепким морозцем; небо очистилось от туч, открылись звезды, выглянул молодой месяц. Лакинский поселок преобразился: дома, дороги, кирпичные строения вдоль шоссе, деревья, палисадники, сараи, фонарные столбы-все залито молочно-голубым светом. В центре этого спокойного великолепия ярко освещены фабрика и клуб. Празднично светят огни в многоэтажных корпусах и в самых маленьких, одноквартирных домиках. В большом зале клуба стоит елка. Десять комсомолок убирают ее. Заведующий клубом и художник-декоратор прохаживаются вокруг, оглядывают елку со всех сторон, наклоняя голову то вправо, то влево.
Фойе и вестибюль богато декорированы. Живописно выглядят киоски, расписанные по мотивам русских сказок.
Духовой оркестр, хоровой и драматический кружки закончили уже свои новогодние репетиции. Костюмированный бал-маскарад с премиями за лучший .костюм начнется, в одиннадцать часов.
В двенадцать часов ждут артистов из Москвы. Владимирские артисты гримируются к спектаклю.
Девять с половиной часов вечера. Залы клуба наполняются народом. Самый приятный миг-предвкушение предстоящих удовольствий. Бодро звучат голоса, сияют лица. Смех и шепот женщин. Гремит музыка. Вспыхивают огни на елке. Сколько ярких и забавных игрушек висит на ветвях! На сцене огромное красочное панно. В центре его весело ухмыляется Дед-Мороз. Участники новогоднего карнавала шумным, пестрым, нарядным хороводом пляшут вокруг елки. Рядом с традиционным медведем отплясывает русская боярышня в кокошнике из ярко-желтых колосьев. На шее у нее монисто из пшеничных бубликов. К сарафану приколоты крендели, конфеты. Ее костюм вызывает общее одобрение: ведь только что отменены продовольственные карточки. Мелькают нарядные костюмы стран народной демократии, путается в ногах какой-то шутник, напяливший на себя цилиндр заокеанского капиталиста.
Все слилось в единый пестрый поток. Всем хочется узнать, кому принадлежит тот или иной костюм. Терпение, терпение! С трудом протискиваюсь в танцевальный зал. Настя Кирова и Нина Прокофьева появляются в темных платьях с открытой шеей. Весело поблескивают ожерелья. Зоя Карамова в вечернем, малинового шелка платье. Длинные локоны ниспадают до плеч. Она окружена подружками в бархатных ярко-желтых и оранжевых платьях.
К одной из девушек стремительно подскакивает почтальон летучей почты. Записка. Она читает затаив дьисание. Члены комитета комсомола Мария Павлова и Надя Падалица появляются то тут, то там. Они чувствуют ответственность за этот вечер. Близко принимают к сердцу каждое недоразумение, каждый недосмотр. Нужно, чтобы молодежь как следует повеселилась.
Многих молодых ткачих, ленточниц и банкаброшниц нельзя узнать. Так преобразились они в своих праздничных нарядах.
В одном из залов собрались старые работницы. Они предпочитают хороводы с песнями.
Зоя Карамова подошла ко мне и пригласила танцевать. Она считала себя хозяйкой этого большого бала, а меня-гостем. Но, право же, она кое в чем ошибалась! Я чувствовал себя на этом шумном новогоднем вечере не гостем. Мне казалось, что я веселюсь у себя дома, в кругу близких и родных.
Юность, как ты изменилась за эти четверть века! Как ты окрепла, возмужала! Как я рад, что ты стала жить лучше, выглядеть наряднее, счастливее!
Село Ундол
1947-1948
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Еще десять лет спустя. – Новый ткацкий корпус. – Новое на фабрике. Материальный уровень жизни лакинцев. – Разнообразие вкусов.
Еще десятилетие прошло-и я снова на Лакинке. Из Москвы в Лакинский поселок теперь ездят не только паровым поездом, но и автобусом, и маршрутными такси, а к Седьмому ноября в Лакинку пойдут электропоезда. Новая железнодорожная платформа строится недалеко от фабрики, она так и будет называться "Лакинская", от нее в рабочий поселок прокладывают шоссе. Лакинцам уже не придется шагать от станции Ундол около трех километров.
Помнится, перед войной лакинцы собрались в поселковом Совете, чтобы помечтать вслух, как они себе представляют свою фабрику и свой рабочий поселок в конце пятилетки. Гордынский сказал: "Шоссе Москва-Горький я бы превратил в аллею, дома, которые выходят на шоссе, надо защитить от пыли... поселок соединить с Владимиром автобусным сообщением". И вот уже из Лакинского поселка автобус ходит не только в областной центр Владимир, но и в районный центр-Собинку; шоссе превращено в аллею. В мае зашумят листвой лакинские бульвары. Они не только по обеим сторонам шоссе, но и возле Дома культуры, и вдоль новцх улиц, и хотя еще только конец апреля и все голо, но уже можно себе представить, как все зазеленеет через несколько дней.
