Текст книги "Дело академика Вавилова"
Автор книги: Марк Поповский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Четвертая сессия ВАСХНИЛ (1936 год) окончательно разграничила два лагеря в биологических науках. Грубый ламаркизм, именуемый то "прогрессивной", то "мичуринской" биологией, начинает захватывать один за другим институты, лаборатории, опытные станции. Институт растениеводства в Ленинграде и Институт генетики в Москве остаются по существу последними оплотами подлинной селекционной и генетической мысли. Здесь не только говорят о несостоятельности того или иного агрономического приема, но строжайшим образом на делянках и в лабораториях проверяют все, что вызывает сомнения.
Лысенко заявил, что принудительное самоопыление, так называемый инцухт-метод, губит перекрестноопыляющиеся растения и может принести селекционерам только вред. Вся мировая научная литература иного мнения. Но Вавилов не желает доверять ни одной, ни другой стороне. В ВИРе ставят опыты с длительным самоопылением ржи, клевера, тимофеевки, винограда, кукурузы. К экспериментам привлечены десятки специалистов. Проходит год, второй, третий, и подопытные растения, несмотря на все их разнообразие, дают исследователям единый ответ: инцухт-метод не опасен для растения и благодетелен для селекционера. Только с помощью инцухта можно вывести гибридную кукурузу, дающую на треть больше зерна и зеленой массы.
Лысенко заявляет, что ему ничего не стоит превратить хлебные злаки из яровых в озимые, и наоборот; вот пример того, что человек может изменить растения в любом полезном для себя направлении. Два сотрудника Института растениеводства М. И. Хаджинов и А. И. Лутков получают задание повторить опыты Лысенко. Два ленинградских генетика вчитываются в каждую деталь отчета Одесского института. В Одессе меняют природу злаков запросто: для этого достаточно на одном из этапов развития дать растению высокие температуры. Переделка озимых в яровые и яровых в озимые считается там неопровержимым фактом. Но подлинно научным факт может быть признан лишь после строжайшего контроля. Кто поручится за то, что при самых добрых намерениях на поля при посеве вместе с яровыми не попали озимые?
Хаджинов и Лутков ищут абсолютно бесспорную методику опыта, такую, чтобы потом не осталось никаких "но". Ищут и находят. Едва озимая пшеница "кооператорка" начинает куститься, ее подвергают тонкой операции рассекают каждое растение на две половинки. Ничего страшного – обе половинки могут существовать самостоятельно. Но жить им приходится отныне в разных условиях. Одна часть служит для ученых контролем – она мирно растет в поле при обычных условиях. А вторую подвергают тепловому воздействию в точном соответствии с инструкцией директора Одесского института академика Лысенко. Работа в оранжерее позволяет ленинградцам повторить у себя на севере те же условия, что и у южных оппонентов. Десяток вариантов опыта сменяют один другой. Кроме "кооператорки" опыт поставлен на ячмене. И вот вывод: никакого перехода злаков из озимой формы в яровую и из яровой в озимую не происходит. Кипа термограмм и экспериментальных журналов подтверждает это краткое заключение, которое потребовало от каждого из двух ученых тридцати шести месяцев напряженного труда. Король снова гол [120]120
Подробности этого эксперимента лауреат Ленинской премии академик ВАСХНИЛ М.И. Хаджинов (Краснодар) и доктор наук, заведующий лабораторией полиплодии в СО АН СССР (Новосибирск) А.И. Лутков рассказали мне при личной встрече.
[Закрыть].
Фонтан лысенковских идей казался неиссякаемым. В один прекрасный день всевластный академик заявил, что новые сорта пшеницы вовсе не обязательно выводить, как это делали до сих пор годами и десятилетиями. Для этого вполне достаточно двух с половиной лет. Селекционеры приняли новое открытие с иронией. Когда же Лысенко представил два новых "сорта", выведенных скоростным путем, саратовский селекционер академик Г. К. Мейстер резонно заметил, что одно скрещивание еще не дает сорта. Варианты, способные дать на делянках хороший урожай, нередко потом превращаются в мусор. Кандидата в сорт надо долго проверять в полевых условиях. И это "долго" не должно пугать селекционера, ибо только таким образом можно убедиться, что необходимые нам хозяйственные качества действительно стали у растения константными, постоянными.
Академик Г. К. Мейстер в 1938 году был расстрелян. Идея скоростной селекции продолжала жить. Правда, жила только идея, ни одного сорта, выведенного за два года, страна не получила. Но спекуляция на проблеме сортов на этом не кончилась. Став президентом ВАСХНИЛ, Лысенко начал требовать, чтобы новые сорта выводило каждое растениеводческое научное учреждение. Внешне все выглядело как будто пристойно. Пусть ученые-растениеводы докажут верность своих теоретических воззрений, пусть создадут хорошие сорта зерновых, овощных и технических культур, пусть открытия их обогатят народ. Даешь сорта! Это требование вскоре обрушилось и на ВИР. В газетах и на научных совещаниях сотрудников академика Вавилова начали укорять за то, что они не хотят заниматься практической работой, погрязли в никому не нужных теоретических исследованиях. Кампания была явно фальшивой. Устроители ее хорошо знали, что наука о растении состоит не из одной только селекции, что селекционер может творить новое, лишь имея для скрещивания и отбора исходный материал, родительские формы. Где их взять? Ведь селекционеру для гибридизации нужны порой растения из самых дальних стран. Ему нужно также знать, каков химический состав этих родителей, каковы их физиологические свойства, терпеливы ли они к холоду, к жажде, могут ли ответить быстрым ростом и развитием, если дать им много удобрений. Заранее надо дознаться селекционеру и о генетике своих подопечных: как, в какой мере передают они потомкам наследственные черты, хозяйственно ценные и, наоборот, вредные. А иммунитет растения? Разве можно начинать селекцию, не дознавшись предварительно, каких болезней будущему сорту следует более всего опасаться и от каких его можно уберечь.
Именно этим занимался коллектив Всесоюзного института растениеводства. Вавилов вовсе не был противником селекции. Наоборот. На одном из научных советов летом 1935 года он очень точно объяснил сотрудникам свою позицию: "Мы приступаем нынче к решительной переделке растений, решительной переделке сортов, и на очереди стоят углубленные исследования по существу селекционного характера, но требующие огромной помощи биохимии, генетики, физиологии, технологии и других близких дисциплин" [121]121
ЛГАОРСС, ф. ВИРа; д. 828. Протокол заседания научного совета 29 июля 1935 г.
[Закрыть].
Это говорилось в самом начале затеянного Лысенко "сортового бума", но Николай Иванович уже тогда предвидел опасность, возникшую на горизонте науки.
"Увлечение селекцией, превращение в селекционеров большого коллектива головного научного учреждения – невозможно. Мы имеем до шестидесяти физиологов, много генетиков, биохимиков. Естественно, что нужно сомкнуться с селекционерами, помогать им, не утаивать от них физиологических характеристик. Но нельзя понимать т. Лысенко безусловно, так что один человек должен превратиться в энциклопедию, чтобы он все сделал сам. При этом не в энциклопедию справочную, но лабораторную. Это доведет до абсурда". В конце этого выступления Вавилов снова подчеркнул непреклонность своей позиции: ВИР останется центром подлинной агрономической и генетической науки.
Николай Иванович сделал это заявление не только оттого, что Лысенко поднял шумиху вокруг новых сортов. Он глядел глубже. Селекционный процесс, который от века оставался только личным искусством наиболее одаренных селекционеров, директор ВИРа хотел поднять до уровня науки. Ему не терпелось заменить случайные удачи отдельных искателей "золотого колоса" строго закономерным научным получением сортов. Чтобы научить селекционеров основам научного подхода, Вавилов еще в 1933 году начал готовить трехтомный коллективный труд "Теоретические основы селекции". Одна из статей этого классического труда так и называлась "Селекция как наука". Автор, академик Вавилов, настойчиво проводил в ней все тот же дорогой ему тезис: "Социалистический строй нашей страны с его целеустремленностью, с необъятным простором работы, с огромным коллективом исследователей как никогда нуждается в селекции как научной дисциплине".
До конца своих дней не отошел он от этого взгляда. В 1938 году в одном из писем Николая Ивановича к американскому селекционеру Сиднею Харланду мы снова читаем: "Селекционные станции, как грибы, растут в нашей стране. Вы понимаете, как необходима нам научная селекция. Между искусством селекции и генетикой – глубокая пропасть, и нужно сделать многое, чтобы перекинуть через нее мост" [122]122
Письмо Н.И. Вавилова от 13 сент. 1938 г. Копия любезно прислана проф. Харландом автору этих строк в 1966 г.
[Закрыть]. Главными строителями этого моста Вавилов хотел видеть сотрудников-вировцев.
Очевидно, Институт растениеводства в середине 30-х годов неплохо справлялся с той ролью, которую ему уготовил его директор. В 1934 году Имперское научное бюро растениеводства в Англии посвятило целую книгу достижениям советской селекции и плану исследований на вторую пятилетку, которые в основном разрабатывали сотрудники ВИРа. В том же году известный британский селекционер и генетик Биффен, давая обзор мировых достижений селекционной науки, должен был признать, что по исследовательской работе в селекции на первое место приходится поставить Советский Союз. Подобные оценки в то время были для нашей биологической науки отнюдь не редкостью. Об этом писали в газетах, и Лысенко не мог не знать, как высоко стоит отечественное растениеводство в глазах мировой научной общественности. Однако успехи школы академика Вавилова едва ли могли его радовать. В борьбе с инакомыслящими Лысенко искал иных арбитров и иных сторонников. На втором съезде колхозников-ударников, как будто не зная о действительных фактах, полностью игнорируя свидетельства крупнейших ученых мира, он заявил, что положение с селекцией в СССР катастрофично. Тут же Лысенко предложил "выручить" страну.
"Пока в дело селекции не впутаются [так! – М. П.], не возьмутся колхозники, с этим делом не будет ладно. Многие ученые говорили, что колхозники не втянуты в работу по генетике и по селекции потому, что это очень сложное дело, для этого необходимо окончить институт. Но это не так. Вопросы селекции и генетики на основании теории развития растений (теория яровизации), которая разработана советской наукой на колхозных полях, ставит теперь по-иному… Колхозная инициатива в этом деле необходима, без этого у нас будут только селекционеры-специалисты, кустари-одиночки" [123]123
Лысенко Т.Д. Речь на Втором съезде колхозников-ударников // Правда. 1935. 15 февр.
[Закрыть].
Трудно понять, чего больше в этих словах – фантастического самомнения (благодаря яровизации наука генетика стала доступной любому профану!) или откровенного издевательства над учеными. Только человек, убежденный в безнаказанности, мог позволить себе такое выступление. Впрочем, в феврале 1935 года Лысенко мог уже многое. Но как ни велико было влияние сталинского фаворита, уже тогда, в 1935 году, он понимал, что Вавилов и его лучшие сотрудники никогда не признают его претензии на научное первородство, не примирятся с его диктатом. Они и впредь будут ставить проверочные опыты, публиковать разоблачительные статьи… Надо разогнать ВИР, раздавить это гнездо оппозиции, заставить замолчать самого опасного из врагов – Вавилова.
Но раздавить Вавилова не так-то просто. Слишком велик его научный авторитет, громадно его значение как организатора науки. Надо поставить под сомнение ценность вавиловских идей, вавиловских достижений. Надо опорочить его личность. Лучшей формой для изничтожения Первого агронома его враги находят научную дискуссию по биологическим вопросам. Да, это удобная форма. Ибо, хотя спор ведется вокруг сугубо научной, казалось бы, проблемы – о путях передачи наследственных признаков, – выступления организаторов дискуссии сводятся к тому, что Вавилов – идеалист, носитель старых, отживших концепций, человек, недостойный доверия. Нет нужды приводить здесь научные доводы словесных турниров. Сегодня, сорок пять лет спустя, естественное течение науки уже вынесло приговор обеим дискутирующим сторонам. Хромосомная теория наследственности, на позициях которой стоял академик Вавилов, его подход к селекции получили неопровержимое признание. Взгляды же главных противников его – Т. Д. Лысенко и И. И. Презента испытания временем не выдержали. Нас, однако, более интересует подлинная суть дискуссии, а главное – ее стиль. И об этом стоит рассказать подробнее.
В том самом 1887 году, когда в семье московского купца Ивана Вавилова родился сын Николай, в Лондоне вышла книга "Жизнь и письма Чарлза Дарвина". Автор – сын великого естествоиспытателя Фрэнсис – искренне и безыскусно нарисовал образ своего отца, показал самые различные стороны дарвинского характера. "Достоин внимания его вежливый тон по отношению к читателю… писал, между прочим, Дарвин-младший. – Читатель чувствует себя другом, с которым говорит вежливый человек, а не учеником, которому профессор читает лекцию. Весь тон такой книги, как "Происхождение видов…", – это тон человека, убежденного в правильности своих воззрений, но едва ли ожидающего, что он убедит других. Это как раз противоположно фанатику, который хочет принудить других, чтобы ему верили".
Стиль фанатика стал неизменным в дискуссии, которую начали лысенковцы против Вавилова. С трибуны и в печати враги Николая Ивановича обращались к нему и его сторонникам не иначе как с бранными – с их точки зрения словами: "менделисты", "морганисты", "антидарвинисты", "антимичуринцы". Были в их обиходе и другие эпитеты, но эти четыре были основным, так сказать, набором и действовали не хуже дубинки.
Постойте, возразит мне читатель, который по молодости лет может подумать, что автор перебарщивает, – но почему, если назвать кого-нибудь морганистом или менделистом, значит оскорбить его? Ведь мы знаем, что известному американскому генетику Томасу Моргану за его блестящие работы в 1933 году присуждена Нобелевская премия. Что же касается Грегора Менделя, столетие опытов которого в 1965 году широко отметил весь мир, то он собственными руками ставил весьма строгие эксперименты, никому не навязывая своих взглядов на открытые им законы наследования. Очевидно, те, кто держится взглядов Менделя, – менделисты – просто повторили его опыты и убедились в правоте этого любителя цветов.
Да, так должно казаться сегодня всякому непредубежденному человеку. Но в 1937–1940 годах все выглядело по-другому. Биологические и сельскохозяйственные журналы находились в основном в руках сторонников "прогрессивной мичуринской биологии". Их издания, особенно журнал "Яровизация", где редактором был Лысенко, многократно повторили к этому времени, что никакой единой биологической науки не существует. Есть гнилая, фальшивая античеловеческая биология Запада и единственно правильная биологическая наука "мичуринская". Всякий, кто пьет из грязного источника той науки, объективно является носителем ложных истин, которые не ведут к практической цели – повышению урожаев на полях родины. Вопрос этот был столько раз обкатан на страницах печати и в устах ораторов-лысенковцев, что стоило назвать Н. И. Вавилова морганистом-менделистом или антимичуринцем, как без всяких дополнительных доказательств слушателям или читателям становилось известно, что критикуемый:
а) поборник учения монаха – деятеля культа! – Грегора Менделя, которого после его смерти поднимали на щит немецкие националисты,
б) безраздельный единомышленник американского генетика Томаса Моргана (заокеанский империализм плюс премия из личного фонда динамитного короля Нобеля). И вдобавок: противник всеми уважаемого советского биолога-плодовода Ивана Владимировича Мичурина, создавшего 350 ценных сортов.
Если же докладчик мимоходом добавлял, что Николай Иванович к тому же антидарвинист, то всем советским читателям, опять-таки без всяких околичностей, становится ясно: оный Вавилов – злейший враг взглядов всемирно признанного творца эволюционной теории Чарлза Дарвина.
Эту классическую тетраду – менделист – морганист – антимичуринец антидарвинист – академику Вавилову швыряли в лицо непрестанно. Швыряли те, кто знали, что под редакцией Вавилова и по его инициативе в нашей стране вышло несколько книг Дарвина, что Мичурин и Вавилов в науке и в жизни были большими друзьями. Но подлинные факты не имели цены на той удивительной дискуссии. Важно было, кто говорит, а не что сказано. Лысенко же объявил Всесоюзный институт растениеводства "менделистским" центром [124]124
Выступление проф. И.М. Полякова // Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 172.
[Закрыть] и добавлял: «Я не считаю формальную менделевско-моргановскую генетику наукой» [125]125
Выступление акад. Т.Д. Лысенко // Там же. С. 147.
[Закрыть]. И это было главным. Всякому, кто наблюдал дискуссию со стороны, давали понять: академик Вавилов, работники ВИРа и все их сторонники не более как проходимцы, выдающие себя за ученых, адепты несуществующей фальшивой науки. И это повторялось в газетах, журналах: на совещаниях не раз, не два, а десятки раз в течение нескольких лет.
Дискуссию упорно раздували. Она полыхала на сессиях ВАСХНИЛ, горела ярким пламенем на совещаниях в Наркомземе, чадила, отравляя творческую атмосферу, на каждом мало-мальски представительном производственном и даже профсоюзном собрании. "Выступали в основном лысенковцы. Ничего нового они не сказали, но в массе употребляли всякие и без того опротивевшие эпитеты и клички, – вспоминает одна из участниц дискуссии. – От массового повторения всей этой пошлости изо дня в день возникала какая-то физиологическая тошнота…" [126]126
Синская Е.Н. Воспоминания… Рукопись.
[Закрыть].
Лысенковский стиль дискуссии быстро начала усваивать научная молодежь. Аспиранты ВИРа, которых лысенковцы натравливали на профессуру старшего поколения, довольно рьяно, хотя опять-таки без всяких опытных данных, отрицали генетику на каждом собрании.
8 мая 1937 года. Всесоюзный институт растениеводства. Идет профсоюзное собрание. Обсуждается положение в ВИРе. О чем же говорят научные сотрудники, аспиранты, агрономы?
Агроном Куприянов:
"Вы боитесь критики, до смерти боитесь. Она по шкуре бьет. Почему Розанова и Вульф [профессора ВИРа. – М. П.] пытаются так поставить вопрос? Потому что они защищают теорию Вавилова, они ярые защитники Вавилова. Это вредная теория, которая должна быть каленым железом выжжена, ибо рабочий класс без буржуазии справился со своими задачами и сам начал править и добился определенных результатов" [127]127
ЛГАОРСС, ф. ВИРа, № 9708, ед. хр. 1377, л. 15–16.
[Закрыть].
И далее:
А вот речь аспиранта Донского:
«Лысенко прямо заявил – или я, или Вавилов, четко и определенно и очень толково. Он говорит: „Пусть я ошибаюсь, но одного из нас не должно быть“. Правда, концепции Лысенко и Вавилова соединить нельзя. Пора понять и учесть, что наступил такой период, когда необходимо достижения экспериментальной науки направлять на службу социалистическому отечеству. Отсюда (?) острая борьба и неприязненное отношение к школе Вавилова» [129]129
Там же.
[Закрыть].
Я взял эти выступления из первой подвернувшейся мне в архиве папки. Взял и не изменил в ней ни одного слова. В этом может убедиться каждый, кто поинтересуется архивом ВИРа, где хранятся стенограммы бесчисленного множества таких же чудовищно безграмотных выступлений тех лет. В 1937–1939 годах директор ВИРа был вынужден часами и днями выслушивать подобные поучения. И не только слушать, но и отвечать. Нам, потомкам, больно от мысли, что Николай Иванович «с мокрыми от пота волосами влезал на кафедру и в одно и то же время кротко и недоумевающе, возмущенным голосом начинал возражать, искренне стремясь убедить оппозиционеров, что все выказанное ими есть плод невежества, что Дарвина он знает и почитает и т. д. И уходил с кафедры под свист и улюлюканье» [130]130
Синская Е.Н. Воспоминания… Рукопись.
[Закрыть].
Но за тошнотворными повторениями одних и тех же словес организаторы дискуссий не забывали своих главных целей: доказать, во-первых, что вице-президент ВАСХНИЛ ничего не дал сельскохозяйственной практике и даже мешает ей, а во-вторых, что он политически связан с идейными врагами Советского Союза. Две эти темы, звучавшие в 1937 году довольно приглушенно, ближе к 1940 году комментируются вовсю. Вот лишь несколько цитат образца 1939 года.
«Менделевско-моргановская генетика буквально ничего не дала и не может дать для жизни, для практики… Можно указать на многочисленные случаи, когда ложное менделевско-моргановское учение мешает работе тем ученым, которые искренно хотят делать полезное дело» [131]131
Лысенко Т.Д. Творец советской агробиологии // Яровизация. 1939. № 3. С. 18–20.
[Закрыть].
А вот ложь поменьше (но не менее наглая):
"Для того чтобы собрать 300 000 номеров в свой «фонд мировых растительных ресурсов», ВИРу пришлось организовать во все части Старого и Нового Света десятки экскурсий (?) и затратить на это миллионные средства [133]133
Экспедиции ВИРа, а не экскурсии, совершались, как правило, одним-двумя научными сотрудниками и, при огромной научной эффективности, были предельно скромны. Так, экспедиция 1926–1927 гг., когда Н.И. Вавилов один объехал Средиземноморье и послал в СССР десятки посылок с ценнейшими материалами, стоила всего 36 тыс. рублей.
[Закрыть]. А что от этого ценного получила селекция? Да ровным счетом ничего… Заморозив в своих 2–3 растительных кладовых сотни тысяч подчас ценнейших для производства и селекционной работы растений, работники ВИРа ревниво охраняют этот запас, как скупые рыцари, сидящие на сундуках с золотом… Правда, иногда И. В. Мичурин получал от ВИРа несколько штук семян или косточек кое-каких растений, но они, как правило, всегда были невсхожи. Вероятно, ВИР, для того чтобы отвязаться от настойчивых требований Мичурина, посылал ему первые попавшиеся семена музейной давности с навсегда уже потерянной всхожестью" [134]134
Яковлев П. О теориях настоящих генетиков // Соц. реконструкция сельск. хоз-ва. 1936. № 12. С. 55–56.
[Закрыть].
«Политической» частью атаки на ВИР и Вавилова ведал И. И. Презент, доверенное лицо Лысенко. «Я только работаю, а философию мне Презент накручивает», – сказал Лысенко после того, как его помощник объявил на одном из совещаний, что с точки зрения философии всю генетику надо выбросить в архив заблуждений [135]135
Выступление проф. Н.П. Дубинина // Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 186.
[Закрыть]. И Презент «накручивал» сам и через своих людей. Характер его творчества явственно виден из трех кратких цитат, взятых нами из его статьи «О лженаучных теориях в генетике».
«Целиком на основах метафизики морганизма, еще более углубляя его лженаучные положения, строит свою теорию гомологических рядов и центров генофонда академик Вавилов. Академик Н. И. Вавилов по праву считает своим учителем наиболее реакционного из генетиков англичанина Бэтсона. Этот Бэтсон выступал с позорными для науки речами в 1914 году в Австралии, отстаивая антиэволюционизм, и делал открытые фашистские расовые выводы из своей антиэволюционной генетической концепции».
"Философию менделизма-морганизма можно найти не у кого другого, как у Е. Дюринга. Достаточно ознакомиться с его "Курсом философии", чтобы увидеть полное тождество идей Дюринга и морганистов в вопросах изменчивости".
"Мы видим, как нова философия современного морганизма. Эти новости науки в своей общей философской форме были высказаны еще ярым антидарвинистом расистом Дюрингом и теоретически уничтожены Энгельсом в его знаменитом "Анти-Дюринге". Не стоит ли призадуматься над этой "рядоположенностью" высказываний Дюринга и морганистов?" [136]136
Яровизация. 1939. № 2.
[Закрыть]
Итак, Николай Иванович Вавилов – ученик фашиста и расиста, пропагандирует идеи, которые находятся в полном тождестве с идеями врага марксизма Дюринга. Кажется, дальше некуда. Но подручные Презента пошли и дальше. Некто Г. Шлыков в журнале «Советские субтропики» писал: «Н. И. Вавилов пытается спрятаться за одобрение его теории мировой, то есть буржуазной, научной литературой. Кому же неизвестно, что эта литература не признает научной значимости марксизма-ленинизма, отрицает материалистическую диалектику?!» И дальше целая страница доказательств того, что вавиловский закон гомологических рядов не только порождение буржуазной науки, но и научная база фашистских расовых «драконовских законов» [137]137
В оковах лженауки // Сов. субтропики. 1939. № 6.
[Закрыть].
Все это писалось в годы, когда достаточно было куда более скромных обвинений, чтобы человек навсегда исчез в недрах бериевской машины уничтожения. Можно не сомневаться, что сочинители подобных "научных" статей отлично понимали, ради чего они работают!
В своих ответах и возражениях Вавилов и вавиловцы меньше всего были склонны к всепрощению. Но перечитав десяток статей Николая Ивановича тех лет, я в них не нашел ни одного политического вывода. Вавилов говорит о спорных вопросах науки. И только. Отравленное оружие клеветы и доноса не для него. Больше того, во всей мешанине обвинений, возводимых на него поклепов он продолжает искать какое-то разумное зерно. "Мы должны воспользоваться критикой для того, чтобы пересмотреть наш научный багаж, очистить его от ошибок…" – часто повторял он [138]138
Гурский А.В. Памяти учителя и друга // Рядом с Вавиловым: Сб. воспоминаний. М., 1963.
[Закрыть]. Наделяя даже противников огромным кредитом доверия, он остается в убеждении, что «люди, занимающиеся критиканством, в ходе работы увидят свои ошибки и станут в конце-концов на путь эксперимента и достоверных фактов» [139]139
Там же.
[Закрыть]. Поэтому даже самые дискуссионные выступления Вавилов строит как просветительные лекции, приводит множество опытных данных, своих и чужих, ссылается на авторитетное мнение крупнейших лабораторий мира. Речи Лысенко с их безапелляционными выводами, за которыми нет серьезной и честной опытной проверки, вызывают у Вавилова изумление. «Это же какая-то религия!» – восклицает он после одного особенно бездоказательного и наполненного пустыми обещаниями доклада.
Дарвинист в науке, он и в полемике держался стиля Чарлза Дарвина. Мне кажется совсем не случайным то, что в пору жестокой научной нетерпимости в предисловии к книге Томаса Моргана Вавилов вспомнил о своем первом посещении лаборатории этого американского генетика в 1921 году:
"В этой лаборатории скептики выслушивались с особым вниманием. Исходя из сложных явлений наследственности и развития, мы в то время полагали, что строгое распределение генов в хромосомах в виде бус в линейном порядке мало вероятно… Подобно другим, мы высказывали свои сомнения Моргану. Он ответил, что сам, как эмбриолог, вначале был большим скептиком, но колоссальное количество фактов наиболее просто объяснялось линейным расположением генов. Он предложил нам посвятить несколько дней просмотру опытных материалов, на которых построена линейная гипотеза, добавив, что охотно согласится с любой другой гипотезой, удовлетворительно объясняющей все наблюдаемые факты".
Таковы традиции подлинной науки: многократно сомневаться, но без амбиции принимать то, что строго доказано. Однако в той дискуссии корректность принимали за слабость, приверженность к истинной науке выдавали за страх перед практикой. Да и сама дискуссия то и дело перемежалась отнюдь не парламентскими приемами.
