Текст книги ""Волкодав". Компиляция. Книги 1-6 (СИ)"

Автор книги: Мария Семенова

Кое-кто из его людей с отчаяния попытался уйти по каменному откосу. Им дали проползти несколько саженей, после чего сняли считанными стрелами. Велиморцы не давали пощады. Шайка, пять лет грабившая на лесных дорогах, погибала под стеной Ограждающих гор. Вся целиком. Лучезаровичи тоже хотели участвовать в разгроме, но воины кунса Винитара в помощниках не нуждались.

Беглецы и проводник следили за ходом сражения, стоя на горной тропе примерно в полутора верстах от дерущихся. Когда стало ясно, чем кончится дело, Лихослав обратился к горцу. Телохранитель не знал языка и попросту указал пальцем на кнесинку, потом вниз. В ответ на его вопросительный взгляд ичендар отрицательно помотал головой и ткнул рукой вверх и вперёд. Знатная гостья и её спутники должны были сперва предстать перед вождём.

Лихослав осторожно тронул за плечо кнесинку, обессиленно привалившуюся к камню:

– Пойдём, госпожа.

Она посмотрела на него отсутствующими глазами и попыталась шагнуть, но не смогла и начала оседать наземь. Лихослав поднял её, устроил поудобнее на руках и бережно понес вверх по горной тропе.

 
Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог.
«Иди, – он сказал, – и убей Сигомала в сраженье.
Давно ожидает его мой небесный чертог!»
 
 
Свела их назавтра друг с другом судьба боевая,
И видит Комгал, что достойней соперника нет;
Людей, Сигомалу подобных, немного бывает:
В одном поколенье второй не родится на свет.
 
 
Рубились герои… Комгал, поскользнувшись, на землю
Коленом припал… Вот сейчас голова полетит!
Сказал Сигомал: «Я победы такой не приемлю!»
И подал ему, наклонившись, оброненный щит.
 
 
И надо б разить, исполняя небесную волю!..
Но в самый решительный миг задрожала рука:
Комгал поклонился герою средь бранного поля
И прочь отступил, покорён благородством врага.
 
 
Бог Воинов грозный явился ничтожному Дагу
И тоже убить Сигомала ему повелел:
«Хоть раз прояви, малодушный, мужскую отвагу!
Давно ожидает его мой надзвёздный предел!»
 
 
Не смея ослушаться, Даг устремился в дорогу
И выследил воина – тот был с любимой вдвоём.
И пал Сигомал на ступени родного порога,
Рукою трусливой сражён, вероломным копьём.
 
 
Что ж дальше? А вот что. В небесном чертоге пируют
Комгал с Сигомалом, и пенистый мёд не горчит.
А трус и предатель – досталась награда холую! —
Скорбит за оградой, в сырой и холодной ночи…
 

14. Кровный враг

Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком…

Серый Пёс висит на стене, распятый железными гвоздями, забитыми куда попало в руки и тело. Прямо перед ним, на противоположной стене, сплетается невероятным узором, пылает драгоценным огнём искрящаяся самоцветная жила. Странно. Насколько он помнит рудник, самоцветные камни, попадавшие под кирку, больше напоминали простые бурые желваки. Требовался очень опытный глаз, чтобы распознать живую радугу недр, затаившуюся внутри. Лишь изредка, может, раз в год, проходчики вламывались в этакие каменные пузыри, сплошь усеянные изнутри переливчатыми щётками гранёных кристаллов. Большинство из них безжалостно обкалывали на продажу, но некоторые всё же оставляли ради их красоты. Кое-кто к тому же считал, будто серый порошок в них действовал по-особенному. Серый Пёс мельком, издали, видел две или три такие пещеры. И однажды задумался: да как может быть, чтобы чудесные камни, улыбка и диво подземелий, мало что приносили добывавшим их людям, кроме горя и слёз?.. Но это по молодости. Очень скоро он перестал удивляться. Ибо понял: какое там камни! – слезами и кровью оборачивались даже учения вдохновенных пророков, проповедовавших Добро и Любовь. Одни люди страдали и гибли ради этих учений. Другие ради них убивали. А иногда и не другие – убивали те же самые, не понаслышке знавшие неволю и муки за веру…

Чадящее пламя вспыхивает и мерцает, мутный свет дробится на каменных гранях, разлетаясь неожиданно пронзительными, чистыми искрами. Искры впиваются в распятое тело, причиняя новую боль…

– Ме-е-еч!.. Ему обещали вернуть ме-е-еч…

Так кричат только под пыткой, когда умирают упрямство и гордость и человек говорит, говорит взахлёб, готовый выдавать и предавать без конца. Волкодав тускло подумал о том, что каторга вроде бы кончилась. И после освобождения, кажется, даже успело что-то произойти. Но тогда почему?.. И о каком мече говорят?..

Человек снова закричал, завыл уже без слов. Волкодав ощутил, что лежит на земле, и голова его покоится на тёплых женских коленях. Без сомнения, это была его мать, каким-то образом спасшаяся во время набега. Он захотел посмотреть на неё, приоткрыл глаза и увидел воительницу Эртан. Девушка держала возле его ноздрей пушистое пёрышко. Так проверяют, дышит человек или умер. Другой рукой Эртан прикрывала пёрышко от ветра. Держась коготками за пальцы Эртан, в лицо Волкодаву озабоченно заглядывал Мыш.

Венн приоткрыл глаза всего на мгновение и сразу зажмурился, потому что из-под век потекли слёзы. Дышащий морозом ледник и беспощадное солнце, грозящее выжечь глаза… Когда ему бывало по-настоящему худо, любой свет ранил, как то жестокое солнце.

Мыш заметил движение ресниц, взвился и заверещал. Воительница наклонилась, стала бережно промокать венну слезящиеся глаза.

– Держись, Волкодав, – услышал он её голос. – Держись, не умирай…

Он попробовал пошевелиться, но всё тело рванула такая боль, что едва теплившееся сознание снова погасло.

* * *

Во второй раз его привёл в себя не крик – просто возбуждённые голоса, раздававшиеся совсем близко.

– Вели заковать негодяя в цепи, благородный кунс, – убеждённо доказывал Лучезар. – Ты сам слышал, что говорят пленники. Вот этот меч, он принадлежал раньше Жадобе. Какие ещё доказательства тебе нужны? Подлый предатель сторговался с разбойником, пообещав возвратить меч!

– Этот, что ли? – спросил незнакомый голос, и Волкодав услышал сдержанный шелест клинка, извлекаемого из ножен. Потом восхищённое восклицание: – Хорош!..

– Ты вполне достоин опоясаться им, мой кунс, ибо ты покончил с Жадобой. Прими же этот меч, благородный Винитар, потому что продажный…

– Не тронь, Лучезар! – глухо и очень грозно выговорила Эртан. Её поддержал возмущённый ропот и злобная ругань мужских голосов. Уцелевшие ратники вовсе не собирались отдавать на поругание ни Волкодава, ни его меч.

Венн сделал усилие, снова приоткрыл глаза и сквозь слёзы и боль увидел молодого кунса. Он хорошо помнил, каким был почти двенадцать лет назад отец этого парня, но так и не смог решить, на кого больше походил Винитар – на Людоеда или на мать, которой Волкодав никогда не видал. Страж Северных Врат был высок и широкоплеч, с длинной гривой светлых волос, гущине и блеску которых позавидовала бы любая девушка. Больше ничего девического в облике Винитара не было. Твёрдые жилистые ладони ласкали и поворачивали клинок. Истинный воин, умевший быть стремительным и страшным. Он не носил бороды, только усы над верхней губой, но ни намёка на юношескую незрелую мягкость не было в его лице. Жёсткие скулы, суровые морщины у рта… Вождь!

Синие сапфировые глаза вдруг встретились с глазами Волкодава, задержались, и венну хватило мгновения, чтобы понять: Винитар ЗНАЛ.

– Разбойники не сказали, кто именно обещал вернуть меч, – спокойно проговорил молодой кунс.

– Скажи лучше, где ты был, Лучезар, пока нас убивали! – потребовала Эртан.

Лучезар зло огрызнулся:

– Ты-то закрой рот, дура.

Лоб красавца боярина перехватывала повязка. Время от времени он вспоминал о ней и болезненно морщился, поднося руку. Ратники снова возмущённо зашумели, а Эртан, не оставшись в долгу, раздельно ответила:

– Тебя, говнюка, твоим бы воеводским поясом удавить!

Лучезар болезненно поморщился. Рядом тотчас вырос Канаон:

– Кого, худородная, срамословишь?

Эртан бестрепетно ответила:

– Вон того крапивника, хозяина твоего.

Канаон шагнул вперёд… Волкодав увидел ноги двоих свирепых парней, вельха и сегвана, немедля заслонивших воительницу.

– Потише, ты! – мрачно сказал вельх. – Не тебе чета, люди её старшиной на щит поднимали!

Воины, только что выстоявшие в лютом сражении, не собирались уступать дорогу наёмному головорезу. Равно как и его господину. Не такое видели, не напугаешь. До сих пор Винитар слушал не вмешиваясь, но тут он поднял руку, и Канаон почтительно отступил. Поди не посчитайся с боевым кунсом, которому здесь не было равных по знатности и за спиной у которого – сотня с лишним мечей. Это не горстка ратников, сплошь покалеченных и измотанных боем.

– Предатель, – в упор глядя на Волкодава, с ненавистью выдохнул Лучезар. – Сестру мою!.. В цепи тебя…

Венн безразлично опустил веки.

– Попробуй! – сквозь зубы, с мрачным вызовом сказала Эртан. – А не сам ты Жадобе меч обещал?

Боярин побелел и схватился за ножны, но Винитар снова поднял руку.

– Мой кунс… – послышался слабый голос откуда-то сбоку.

Дунгорм!.. Волкодав ещё не знал, что разбойники, перебив велиморский отряд, самого посланника схватили живого, раздели догола, долго били и вознамерились разорвать лошадьми, но бросили, когда самим пришлось удирать. Кони только протащили нарлака по камням, тем и отделался.

Волкодаву захотелось посмотреть на Дунгорма, он решил приподняться, но сумел только повернуть голову, и этого ему хватило. Неудержимая волна дурноты вывернула желудок. В животе с утра было пусто – изо рта потекла желчь пополам с кровью. Волкодав закашлялся, ощутил, как рвётся что-то внутри, понял, что умирает, и плотная тьма вновь накрыла его.

Мама решила обновить хлебную закваску и по обыкновению послала меньшую дочку в род мужа. После летнего происшествия с чужим человеком детей перестали пускать одних в лес, но Барсуки, ближние соседи, жили всего-то за двумя лугами и кладбищем-буевищем, куда Пятнистые Олени издавна относили хоронить своих стариков. Буевище заросло нарядным высокоствольным березняком – костёр напросвет было видать. Какая беда может подстеречь здесь, под присмотром витающих праматеринских, праотеческих душ?..

Мама поставила в корзинку горшок для закваски, но негоже просить, ничем не отдаривая взамен. И горшочек наполнился левашом, малиновым да черничным. Как делается леваш? Ягоды разваривают, высушивают и получившиеся лепёшки скатывают трубкой. Чего уж проще. Однако и в самом простом деле водится своя хитрость. В соседнем роду тоже умели делать доброе лакомство, но такого вкусного, яркого и прозрачного у Барсуков почему-то не получалось.

– Смотри у меня, не съешь по дороге! – строго наказала девочке мать. – Да не рассиживай в гостях, домой поспешай!

Девочка только кивнула в ответ, хотя наставление показалось ей обидным. Как-никак двенадцатый годок покатил, не маленькая небось! Но матери не перечат. Оленюшка подхватила корзинку и отправилась со двора.

В березняке она увидела крупный след волчьей лапы и удивилась: люди не помнили, чтобы волки когда забредали на буевище. Девочка положила себе рассказать об этом дома и пошла дальше, поглядывая по сторонам.

Соседская большуха, тётка отца, ласково приняла её, обрадовалась левашу («Как раз мне, беззубой, посасывать…»), щедро отмерила закваски, угостила пирожком и отправила девочку назад.

На сей раз, спеша через одетый осенним золотом лесок, Оленюшка засмотрелась на ширококрылого беркута, вестника Бога Грозы, опустившегося отдохнуть на вершину кряжистого дерева. Девочка осторожно подошла, запрокидывая голову. Громадная бурая птица бесстрастно взирала сверху вниз, рассматривая человеческое дитя.

– Здравствуй, батюшка орёл, – сказала девочка. – Хочешь, пирожка тебе дам?

Она сунула руку в корзинку, нашаривая угощение, отвела взгляд от древесной вершины и…

Куда подевался знакомый реденький березняк? Вместо прозрачной рощи, которую она знала до последней отметинки на белых стволах, темнела кругом непролазная чащоба. Громоздились, топырили обломки корней поваленные деревья, длинными лохмами свисал седой мох… Всего несколько мгновений назад впереди уже виднелась за лугом крыша общинного дома. А этот лес выглядел так, словно на сто вёрст вокруг не было человеческого жилья! И над буевищем стоял ясный день, а здесь жутко багровел косматый закат…

Девочка закрыла глаза, потрясла головой, пытаясь разогнать наваждение. Потом посмотрела опять. Чужой лес и не подумал исчезнуть. Она нашарила оберег, приколотый на плечо… не помогло! Угрюмый лес странно молчал, словно ожидая чего-то.

– Батюшка орёл… – всхлипнула девочка.

Священный беркут снялся с вершины и, неторопливо взмахивая крыльями, поплыл над деревьями к югу.

– Батюшка орёл!..

Девочка заплакала и побежала следом за ним.

Колючие ветки хлестали её по лицу, трепали волосы, цепко хватали одежду. Орёл летел медленно, но всё-таки постепенно удалялся. Девочка то теряла его из виду за пушистыми вершинами, то вновь обретала… Наконец он скрылся совсем, и она осталась одна.

Теперь она навряд ли сумела бы разыскать даже ту берёзу, у которой всё началось.

Размазывая по лицу слёзы, она пробежала ещё несколько шагов и очутилась на длинной узкой поляне. Девочка поглядела наземь, высматривая, нет ли где тропинки. И отшатнулась, увидев на пожухлой траве кровь.

Она пугливо прислушалась, но в лесу по-прежнему царила неподвижная тишина. Девочка осторожно пошла по кровавому следу и через некоторое время наткнулась на большого мёртвого волка. Потом ещё на одного. Волков убил не человек: обоим располосовали горло чьи-то клыки. След же тянулся дальше, и неясное предчувствие велело девочке поспешать.

Она увидела его у края поляны, под склонившимися рябинами. Она сразу узнала его, хотя серого меха не видать было за спёкшейся кровью. Могучий серый пёс тихо лежал в двух саженях от ручья, к которому, верно, силился доползти, но не дополз.

Девочка живо подбежала к нему, опустилась рядом на колени. Бережно коснулась свалявшейся шерсти и ощутила под ладонью зыбкое, дотлевающее тепло. Она снова посмотрела на раны. Было удивительно, что пёс до сих пор жил.

Что она могла сделать для него, как помочь?.. Хоть всю рубашонку раздери на повязки, так ведь не хватит. Оставив корзинку, она побежала к ручью, принесла в ладонях воды, попробовала обмыть разорванную морду:

– Не умирай, славный… Не умирай…

Пёс не открыл глаз, не пошевелился, даже уши не дрогнули. Девочка принесла ещё воды, попыталась дать ему пить, но он ушёл слишком далеко и уже не мог лакать.

Тогда она осторожно, чтобы не причинить боли, обняла пса за шею и прижалась, стараясь поделиться хотя бы теплом. Приникла губами к мохнатому уху и стала шептать, что на душу приходило. Она взахлёб рассказывала Богам о том, как это невозможно, чтобы пёс умер. Она убеждала серого зверя, такого огромного и крепкого, ещё чуть поднатужиться и задержаться здесь, под этим солнцем, на зелёной земле. С ней.

Пёс никак не отвечал ей, и бусина в его ошейнике не блестела, залитая кровью. Девочка подумала о хлебной закваске, томившейся в горшочке, и о том, как, наверное, уже разволновались дома. Где её найдёшь теперь, тропинку домой? А впрочем, она бы всё равно никуда не ушла. Не смогла бы. Не бросила.

Зверей и птиц не слышно было в лесу, и девочка испуганно обернулась на шорох. Первой мыслью было: как защитить?.. Но через поляну семенил длинноухий мышастый ослик, а на нём верхом сидела смуглая седенькая старушка.

Девочка вскочила и побежала навстречу:

– Бабушка, милая, помоги!..

Старушка отозвалась по-веннски:

– Так я, деточка, затем сюда и приехала. – Потом легко соскочила наземь и наклонилась над псом: – Совсем не бережёшься, малыш… Разве ж можно с собой так, глупенький?

На крупе ослика висели пухлые перемётные сумы, и там нашлось всё, о чём только что горевала Оленюшка: снадобья в баночках и туесках, тряпицы для повязок.

– Я стану лечить, а ты держи его, – распорядилась старушка.

– Как, бабушка?.. – не поняла девочка и собралась подсунуть руки под голову пса.

Седовласая женщина зорко глянула на неё:

– Так же, как доселе держала. Зови своих Богов. Гони смерть… – И добавила нечто уже вовсе загадочное: – Если он вернётся, так только ради тебя.

Оленюшка не очень это поняла, но спрашивать не посмела. Вдвоём они возились над псом весь остаток вечера. Девочка таскала из ручья воду в ведёрке, сделанном из гладкой коры неведомого ей дерева. Обламывала сухие ветки, устраивая костёр. Толкла что-то в беленькой ступке. И всё время молилась. Великой Матери, Вечно Сущей Вовне, потом Старому Оленю, пращуру её рода, и, конечно, Богу Грозы, чей орёл завёл её в этот лес. Иногда она думала о том, какой переполох был теперь, наверное, у неё дома. Но про это думалось как-то глухо, издалека. Кончилось тем, что умаявшаяся Оленюшка так и заснула, прильнув к косматому боку зверя и слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит измученное сердце.

Она проснулась, как от толчка, посреди ночи в самый глухой час, открыла глаза и увидела, что возле костра появилась ещё одна гостья. И такова была эта гостья, что девочка плотнее обняла неподвижного пса, словно её жалкое усилие вправду могло его защитить. На границе светлого круга стояла худая рослая женщина. В длинной, до пят, белой рубахе и тёмно-красной понёве с прошвой, расшитой белым по белому. Распущенные пряди седых волос достигали колен. Лицо же… Страшная гостья не была ни старой, ни молодой. Время попросту не имело к ней отношения.

– Он допел Песнь, – сказала она, и голос шёл ниоткуда. – Он мой.

Старушка, которой девочка помогала весь вечер, подбросила в костёр хвороста и спокойно ответила:

– Не первый раз мы с тобой встречаемся, и бывало так, что я тебе уступала. Но его ты не получишь.

Огонь, ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая женщина отступила на шаг. Но и только. Она сказала:

– Он принадлежит мне. Погаснет твой костёр, жрица, и я его заберу.

Жрица ответила почти весело:

– А вот и не заберёшь!

Девочка услышала, как сердито вздохнула хлебная закваска в горшочке, и ей показалось, будто пришелица испугалась этого звука. На всякий случай Оленюшка подтянула корзинку с горшочком поближе к себе, потом села и взяла её на колени.

– Это кто ещё здесь? – словно впервые заметив её, свела брови незваная гостья.

Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за шерсть на пёсьем загривке. Зверь силился зарычать, но не мог. Жрица ответила:

– Это та, кого ты тем более не получишь.

В голосе, раздававшемся ниоткуда, прозвучала насмешка:

– Рано или поздно я получу всех.

– Есть чем гордиться! – фыркнула жрица. – Вся твоя власть – на мгновение! А потом опять Жизнь!

Пламя костра начало опадать, и она подбросила в него ещё хвороста. Девочка с ужасом увидела, что в запасе осталась всего одна ветка. Что потом?.. Хоть в лес беги, ищи впотьмах сушняка!.. Пересиливая страх, девочка готова была вскочить и бежать, когда к костру с разных сторон начали выходить люди.

Странные люди. Мужчины и женщины…

Очень разные внешне, они были похожи в одном: ночная тьма словно бы не касалась их, расступаясь перед едва уловимым сиянием, исходившим от их тел и одежды. Казалось, посреди глухой ночи их освещало незримое солнце. Люди несли с собой поленья для костра. Друг за другом подходили они к жрице и складывали принесённое у её ног. Куча хвороста принялась быстро расти.

Самыми первыми, держась за руки, появились мужчина и женщина. Красивые, совсем молодые. Они показались Оленюшке очень похожими на человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они подошли к псу и жалеючи склонились над ним, словно стараясь поделиться сиянием своего солнца. А потом оба посмотрели в глаза девочке, и ей, озябшей, стало тепло. И ушли – но не во тьму.

Оленюшка увидела хрупкого молодого арранта с весёлыми мечтательными глазами. Казалось, этот юноша в любой миг был готов воздеть к небесам руку и разразиться вдохновенной поэмой. Другие люди были суровы и бородаты, с тяжёлой походкой каторжников. Ещё девочка увидела чету вельхов: дед и бабка вдвоём тащили целое брёвнышко, и старик всё улыбался, радуясь, что вновь обрёл две руки. Прежде чем уйти, дед с бабкой присмотрелись к Оленюшке и одобрительно кивнули друг другу. Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился аромат свежих яблок.

Костёр бушевал. Жаркие языки взвивались с весёлым и яростным рёвом, раздвигая ночной мрак, вынуждая недобрую гостью отступать всё дальше прочь.

Так продолжалось до самого рассвета, и хворост у ног жрицы не оскудевал. Когда же небо на востоке уверенно зарумянилось, старушка обернулась к девочке и сказала:

– Спи, дитятко. Всё хорошо.

Почему-то Оленюшка сразу поверила ей. Она потрогала пёсий нос: тот был по-прежнему сухой и горячий, но всё же вроде не так. Девочка тихонько поцеловала пса в страшную морду, свернулась рядом и тотчас заснула.

Ей казалось, она закрыла глаза всего на мгновение. Но когда она проснулась, солнце уже поднялось над лесными вершинами. А на поляне не было видно ни души. Ни жрицы, ни пса. И никаких следов ночного костра. Только корзинка по-прежнему стояла на своём месте. Девочка села, встревоженно озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твёрдое, успевшее впечататься в руку. Она раскрыла ладонь. Это была маленькая серебряная лунница на тонком, но очень прочном волосяном шнурке.

Девочка поднялась на ноги и заметила совсем рядом с собой начало тропинки, уводившей куда-то сквозь густые кусты. На тропинке лежало бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и пошла вперёд. Она всё искала глазами следы пса и сама не заметила, как вышла к знакомой берёзе. На вершине опять сидел и невозмутимо чистил клюв большущий орёл. Она могла бы поклясться – тот самый. Завидев Оленюшку, беркут выпрямился, бесстрастно разглядывая человеческое дитя.

Девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему:

– Что ж ты, батюшка орёл…

Могучая птица промолчала. Девочка шмыгнула носом, захотела смахнуть подступившие слёзы и…

Вокруг стояли берёзы. Берёзы, родные ей до последней отметинки на белых стволах. А за ними видать было луг и за лугом – дом. И девочка со всех ног припустила в ту сторону, даже не помня о родительском гневе, что должен был неминуемо постигнуть её. Гнев родительский – правый, его ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли зелёные стебли…

К её удивлению, мать встретила дочку так, словно та вернулась точнёхонько в срок. И хлебная закваска в горшочке не засохла, была живая, дышала силой. Тогда девочка посмотрела на резную календарную доску, что висела под изваяниями в Божьем углу, и увидела, что зарубок на ней не прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила. Словно вовсе не было ночи, проведённой в чужом чёрном лесу.

Она устроила орлиное перо в божнице, за ликом Бога Грозы. А светлую лунницу вовсе никому не стала показывать. Это, конечно, было нехорошо. Её всегда учили, что подобные вещи должны принадлежать всему роду. Вернее, старшим сёстрам на выданье. Но лунница – она это чувствовала – принадлежала только ей, ей одной.

Волкодав приподнял веки и увидел над собой каменный потолок, а на его фоне – остренькую чёрную мордочку, два чутких уха и пару светящихся глаз. Мыш заглянул ему в лицо, тихо, ласково заворковал и стал тереться о шею. Венн прислушался к себе и не почувствовал боли. То есть совсем ничего, кроме потрясающей лёгкости. И приятного прикосновения меха к голому телу. Даже свет был тусклым, сумеречным и не резал глаза. Волкодав был заботливо укрыт тёплым меховым одеялом и лежал на широкой лавке в комнате большого дома. По всей видимости, здесь имелось окно, и его открыли ради свежести воздуха: он слышал, как снаружи шуршал дождь и журчала вода, стекавшая по каменным плитам.

– Ишь, ластится, – донёсся голос Аптахара. Было похоже, сегван лежал в этой же комнате, только на другой лавке. Венн понял, что Аптахар говорил о Мыше, и хотел повернуть голову, но раздумал, вовремя вспомнив, чем это кончилось для него в прошлый раз. А сегванский старшина продолжал: – Хорошо, кунс, что ты не отдал его Лучезару. Эх, видел бы ты его в деле!..

По полу неторопливо прошелестели кожаные подошвы сапог.

– Могу себе представить, – ровным голосом ответил Винитар. – Я же был у моста. Видел, что натворил твой венн.

– Мой!.. – захохотал Аптахар, но тут же болезненно охнул: знать, неловко сдвинул обрубок руки. – Да, – сказал он, отдышавшись. – Чтобы венн был моим!.. А, Винитар?

Тот усмехнулся:

– И чтобы тыходил под началом у венна, старый друг.

Старый друг, отметил про себя Волкодав. Вот как.

– Сначала он ходил у меня под началом, – сказал Аптахар. – Весной, когда Фитела нанял его в Большом Погосте. Купец сначала не хотел его брать, беспортошного. Как же он накостылял нам обоим, и мне, и Авдике…

– Надо быть очень хорошим бойцом, чтобы одолеть тебя, Аптахар, – проговорил кунс. – Надо будет поближе познакомиться с твоим венном, если он оживёт.

– Много нового узнаешь, – снова засмеялся старшина. – За тебя, кунс, не поручусь, но я бы с ним не связывался один на один!

Волкодав опять услышал шаги: Винитар прошёлся по комнате, постоял у раскрытого окна и вновь подсел к Аптахару.

– Иногда, – всё тем же ровным голосом проговорил он, – мне кажется, что мой отец был бы жив, если бы ты был по-прежнему с ним.

Потолок закружился над Волкодавом и начал медленно падать. А может, это небо падало наземь. Венн закрыл глаза.

Аптахару явно не хотелось говорить о том, что, по-видимому, стояло между ним и отцом молодого кунса.

– Я не мог остаться! – сказал он, помявшись. – Прости, Винитар, но моя честь и так пострадала. Ты не поверишь, но никто в войске не знает, что я у твоего батьки шесть лет пиво пил. Мне было стыдно рассказывать! Потому что тогда пришлось бы говорить и о том, чем всё кончилось!

Кунс снова заходил по комнате: ни дать ни взять какая-то сила гоняла его из угла в угол. Он ответил:

– Не мне осуждать тебя и тем более моего отца, но всё могло быть иначе.

– Тот сопляк убил моего брата! – запальчиво возразил Аптахар. – Я бы кишки ему выпустил!.. Что, несправедливо? Справедливо! Так нет же, твоему отцу непременно понадобилось оставить ублюдка в живых. На счастье, ха!.. Всё удачу испытывал! Собаки, видите ли, не бросались!..

Винитар задумчиво повторил:

– Всё могло быть иначе.

Аптахар наполовину устыдился собственной вспышки. Он проворчал:

– Ладно. Не сердись, кунс.

Тот невесело усмехнулся:

– Мне сердиться на тебя, дядька Аптахар! Ты же меня вырастил. Вот этой рукой, которую тебе отрубили, за ухо трепал.

Волкодав почувствовал, что Винитар остановился прямо над ним. Венн открыл глаза, кое-как разлепил губы и просипел:

– Нашли госпожу?..

Ему казалось, будто он выговорил это достаточно громко, но молодой кунс наклонился к самому его лицу, и он повторил:

– Нашли госпожу?..

На сей раз Винитар расслышал его. И ответил, покачав головой:

– Нет, пока не нашли.

Они опять посмотрели в глаза друг другу, и теперь у Волкодава не оставалось ни малейших сомнений: Винитар знал про него всё. В том числе и то, что Волкодав сразу догадался об этом его знании. Ещё Волкодав ни к селу ни к городу подумал о том, что кнесинка и Винитар, если бы поставить их рядом, вышли бы парой просто на заглядение.

– Она… жива, – кое-как выдавил венн. – Она… по мосту…

– Я знаю, – сказал Винитар.

– Во имя штанов Храмна, порвавшихся не скажу где!!.. – возликовал Аптахар, запоздало сообразивший, что венн, которому давно полагалось бы умереть, очнулся и даже заговорил. – Винитар, сынок, помоги встать!..

Винитар помог, и скоро венн увидел над собой сразу обоих. Человека, у которого были все причины убить его, Волкодава. И другого человека. Которого он сам должен был бы убить. Слишком много забот для одной души, ещё толком не водворившейся назад в тело. Волкодав закрыл глаза, и мир снова перестал существовать для него. Только теперь это было не забытьё, а обычный сон, приносящий исцеление если не духу, так плоти.

* * *

«Мама, беги! – Серый Пёс двенадцати лет от роду подхватил с земли кем-то брошенную сулицу и кинулся наперерез молодому комесу, выскочившему из-за амбара. – Мама, беги!..»

Бывалый воин не глядя, небрежно отмахнулся окровавленным мечом. Однако молокосос оказался увёртлив. Меч свистнул над русой головой, не причинив вреда, мальчишка метнулся под руку сегвана, и тонкое, острое жало сулицы воткнулось тому в лицо, как раз под бровь.

«Мама, беги…»

Когда Волкодав проснулся, за окном опять стоял вечер, а в комнате с ним была Эртан. Вельхинка держала деревянный меч и, временами кривясь от боли, вполсилы разминала правую руку. Левую она пока берегла.

– Я с Аптахаром поменялась, – сообщила она Волкодаву. – Еле уговорила. Надоело синяки ставить засранцам.

Волкодав прошептал:

– Нашли госпожу?..

Эртан охотно рассказала, как Винитар повсюду разослал своих людей и пытался говорить с горцами через Препону. Ичендары весьма сдержанно ответили ему, что правительница, приехавшая с севера, гостит у вождя, а он, жених, не сумевший как следует оборонить драгоценную гостью, недостоин даже упоминать её имя. Ни о каких сроках её возвращения они не желали и слышать.

– Сколько я?.. – спросил Волкодав.

– Сегодня девятый день, – сказала Эртан. – Я тебе уже и волосы заплела, как у вас принято… – Потом с надеждой спросила: – Ты, может, поесть хочешь, а? Молочка тёпленького с хлебцем? Мёда ложечку?..

Девятый день. Значит, если и приходил кто из убитых разбойников, то так и убрался.

– Мне кунсу… сказать надо, – выдохнул венн.

Эртан внимательно посмотрела на него, кивнула и вышла за дверь. Волкодав проводил её глазами. Воительница поправлялась отменно. Она ещё держала правое плечо выше левого, потому что рана стягивала ей бок, но это скоро пройдёт. Снова будет править боевыми конями, натягивать лук и раздавать оплеухи не в меру пылким парням, восхищённым её красотой…

Винитар пришёл в мокрых сапогах, с каплями влаги на золотых волосах, собранных в хвост на макушке, как носили островные сегваны. Видно, Эртан разыскала его во дворе. Вместе с молодым кунсом явился слуга, принёсший на деревянном подносике большую кружку, кусок белого хлеба, масло и чашечку мёда. От кружки шёл уютный домашний запах свежего молока. Слуга поставил поднос, поклонился своему господину и вышел, оставив кровных врагов наедине.

Винитар стоял посреди маленькой комнаты, заложив руки за спину, и молча смотрел на Волкодава. Лежавший перед ним мужчина выглядел так, что краше в гроб кладут. Лекарь, приставленный ходить за ранеными, только удивлялся звериной живучести венна. Одна из стрел, попавшая в грудь, прошла совсем рядом с сердцем. По счастью, стрела была бронебойная. Она проткнула венна насквозь, но узкий гранёный наконечник обширной раны не причинил. Волкодав смотрел на Винитара глубоко запавшими мутными серо-зелёными глазами в чёрных кругах синяков, какие бывают от сильного удара по голове. А на животе у него сидела летучая мышь. Человек с летучей мышью, которого видели на Светыни незадолго перед тем, как…