Текст книги "Переиграть Афродиту (СИ)"
Автор книги: Мария Самтенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава 22. Пейрифой
Пейрифой пошевелил рукой и вполголоса выругался. Все тело болело, как будто его кто-то побил, причем бил довольно долго и с большим энтузиазмом. А, впрочем, так оно и было – не в добрый час его побратим выловил из реки этого ненормального варвара.
– Мне этот варвар сразу не понравился, – простонал Пейрифой, принимая сидячее положение. Попутно обнаружилось, что они с Тесеем связаны одной веревкой, причем не сказать чтобы качественно. Распутать узлы явно не составит труда.
– Ш-ш-ш, – зашипел на него Тесей. – Это не варвар. Он бог.
– Да?! – изумился Пейрифой, разглядывая варвара, который стоял неподалеку и обсуждал что-то с давешней малявкой. Из почти закрывшейся раны у него на виске действительно струился прозрачный светящийся ихор, и малявка как раз пыталась стереть его тряпицей. – Значит, чудесная мазь Деметры не сработала?
Собственно, Пейрифой изначально не особо верил в чудодейственную силу мази, которую вручила им Богиня Плодородия. Предполагалась, что мазь защитит от нападения богов и чудовищ, сделает неуязвимым для их ударов, однако герой с трудом представлял, как она должна работать.
Очевидно, никак.
– Ну, это вряд ли, – вполголоса сказал Тесей. – Думаю, тут одно из двух. Мазь могла не сработать потому, что он не осознавал себя как бог, или она была рассчитана на божественные силы, а не на то, что нам будут вульгарно бить морды. Заметь, мы тоже его потрепали. Стоит, шатается.
– Как думаешь, если мы нападем на него вдвоем… – загорелся Пейрифой, но Тесей тут же остудил его пыл.
– Дружище, давай не будем высовываться! – горячо зашептал он. – Это Аид! С мазью, без мази, шансов у нас маловато.
Пейрифой упрямо замотал головой, настаивая на том, что Владыка Подземного Мира, Аид Хтоний, Аид Невыразимый должен выглядеть как-то более величественно и ужасно. А не как самый обыкновенный варвар, пусть даже и навалявший двум героям.
– Подумай, откуда ему тут взяться? – возмутился лапиф, хотя его собственная голова как-то не была расположена думать.
Но Тесей почему-то воспринял это предложение всерьез.
– Помнишь, что госпожа Деметра сказала, что возьмет его на себя? – вполголоса начал он. – Думаю, это она сбросила его в реку. А я выловил, на свою голову, и лишил тебя несравненного удовольствия обладать божественной Персефоной….
– А где вообще Персефона? – озадачился Пейрифой, распутывая запястья.
– Да! – неожиданно вклинилась в беседу малявка, хотя ее мнения вообще-то никто не спрашивал. – Куда вы унесли мою маму? – она схватила варвара за локоть и жалобно сказала ему, – это же я уговорила ее поменяться обличиями!
– Да? А зачем? – тот погладил ее по голове привычным, едва ли не машинальным жестом, и Пейрифой впервые озадачился вопросом, что если варвар это Аид, то кто тогда эта рыжая мелочь?
– Ну, я хотела сберечь наши нервы, – неожиданно развеселилась малявка. – Как будто ты не знаешь нашу Деметру! Маме она чуть что начинает рассказывать о «мерзком подземном пауке, который похитил нежный невинный цветок», и бедную маму уже на «невинном цветке» натурально трясет, а я, значит, якшаюсь с чудовищами и совершенно отбилась от рук. И от ног. Ну, кто ж знал, что она сходу начнет тыкать в нас своими цветами! Ты только представь! Идем мы, значит, беседуем, как вдруг бабушка достает откуда-то целый букет каких-то странных вонючих цветов, и начинает совать мне в лицо! Понюхай, мол, внучка, в смысле, дочка! И в морду! Цветами! Я смотрю, и вокруг все плывет, а бабушка меня схватила и держит! Это было ужасно! Я не могла дышать! – она сделала паузу чтобы набрать воздуха в грудь и закончила. – Потом она, наверно, к маме пошла. И тоже ее… того. Цветами. Потому, что когда я проснулась, мама была без сознания, и эти двое ее куда-то утаскивали.
– Кого? – озадачился Тесей. Пейрифой к тому времени уже потерял нить рассказа и просто недоуменно моргал.
– Персефону, – ласково сказал Владыка Аид.
Очень-очень ласково.
Пейрифою даже стало немного не по себе. Казалось бы, что могло быть такого жуткого в побитом, окровавленном, шатающемся от усталости варваре, стоящем под руку с заплаканной рыжей девчонкой, но было ведь. Что-то.
– Тогда она выглядела как я, – уточнила Макария. – И вы ее куда-то уволокли.
– Туда, – мгновенно сориентировался Тесей. – Мы вынесли ее из Подземного мира, Владыка, и положили у входа, а сами вернулись, чтобы… – он сбился и опустил глаза. Интуитивно он чувствовал, что они вляпались, причем вляпались капитально, и лучше бы ему не продолжать, и вообще желательно не смотреть Владыке Аиду в глаза. Поэтому он осторожно опустил слово «овладеть Персефоной» и принялся аккуратно формулировать общую мысль, что Подземному царю не следует их жестоко карать, ибо они уже раскаялись в своих побуждениях, и лучше всего будет отпустить их восвояси.
Только Аид явно не собирался выслушивать какие-то речи. Он свистнул, резко и совершенно по-варварски, и сказал нетерпеливо дергающей его за рукав малявке:
– Верхом быстрее.
– Верхом? – оживилась малявка. – Я согласна! Смотри, там твой конь!
Аид кивнул, потрепал подбежавшую по воздуху (!) лошадь по холке и принялся усаживать на него малявку.
Тесей, на которого совершенно не обращали внимания, пожал плечами и умолк; в душе Пейрифоя же поднялась волна ярости. Резким взмахом руки он отбросил остатки веревки и вскочил, выпрямившись во весь рост.
– Молчи, Тесей! А ты, Владыка… – лапиф хотел объяснить, что Деметра сама отдала им свою дочь, и что Аиду придется с этим смириться. Объяснить мечом и копьем, как пристало настоящему герою, а не словесными кружевами, которыми по непонятной причине изъяснялся Тесей.
Объяснить так, чтобы недобитый бог понял и уступил. А не поймет – так схватить за шкирку и выбросить в реку.
– А ты, Владыка, знай, что Персефона принадлежит нам по праву! Деметра…
Пейрифой повысил голос, и Владыка Аид, по-варварски, верхом запрыгнувший на неоседланную лошадь позади малявки, раздраженно обернулся и посмотрел вниз:
– На вашем месте я бы СИДЕЛ и НЕ СЛЕЗАЛ!
Пейрифой хотел вскинуть меч, но острый порыв взметнувшегося вдруг ветра хлестнул его по лицу, а немыслимая тяжесть отбросила назад, на камень.
– Сиди, Пейрифой, сиди, – прошипел Тесей, хватая лапифа за руку, пока тот хватал ртом воздух как рыба, выброшенная из воды. – Сейчас он уедет…
Лошадь Владыки поскакала к выходу из Подземного мира; Аид больше не оборачивался, но Тесей с Пейрифоем не рисковали открывать рот, пока они с малявкой не скрылись из виду.
– Ты, Пейрифой, не лапиф, – проникновенно начал Тесей, убедившись, что Владыка Аид их уже не услышит. – Ты – дубина…
– Мы так и будем сидеть на месте и ждать, когда он вернется, чтобы дослушать твои извинения? – оборвал его побратим.
– Ладно, пойдем-ка отсюда, – вздохнул Тесей. – Принесем богатые жертвы моему отцу Посейдону, может, он сумеет умилостивить…
Он попытался встать, но обнаружил, что нижняя часть его героического туловища намертво приросла к камню. Рядом, ругаясь, дергался Пейрифой, и герою оставалось лишь грустно констатировать, что мозги у его товарища (как, собственно, и у него), явно расположены в прилипшей к булыжнику части.
Натираясь чудесной мазью Деметры, они, кажется, забыли намазать задницу…
Глава 23. Макария
– Пап, как ты думаешь, скоро ко мне вернутся мои божественные силы? – пискнула Макария, цепляясь за лошадиную гриву. – Бабушка же не могла забрать их полностью?
После того, как дя… папа Аид спас ее от посягательств двух мерзких типов, царевна пыталась призвать свои силы и так, и этак, но они упорно не откликались. Покопавшись в памяти, Макария припомнила, что герои вроде говорили, будто силы отнимали цветы Деметры. И вроде бы со временем они должны были вернуться. Но сколько конкретно это займет? Час, день, год или целое столетие?
Царевна не могла ждать так долго. Она в принципе терпеть не могла ждать, а ждать, зная, что ее любимая мамочка лежит без сознания, без сил и вообще неизвестно где, было особенно мерзко.
– Думаю, нет, – устало улыбнулся Аид, направляя коня к выходу из Подземного мира. – Не бойся, я думаю, у ее травы такой же короткий эффект, как и у моих грибов. А что?
Улыбался он с явным трудом. Кто-кто, а Макария прекрасно видела, что он переживает за маму не меньше нее. Хотя кого другого подобная гримаса бы однозначно напугала.
– Да так, – царевна ткнулась носом в черную гладкую лошадиную шерсть. – Хочу объяснить двум подонкам, что герои не должны обижать слабых и беззащитных!..
На самом деле Макария еще не продумала план кровавой и справедливой мести – слишком сильно тревожилась за маму и слишком ясно помнила мерзкое ощущение абсолютной беспомощности в чужих лапах. Ей было так страшно! Особенно когда герои упомянули про свою мазь, дарующую неуязвимость от богов и чудовищ, и Макария поняла, что теперь ее не спасет ни Геката, ни папа Аид…
Правда, папа Аид все равно надавал этим уродам по первое число. Пусть даже тогда он еще не был ее папой. Не суть. Так или иначе, он всегда был ее отцом гораздо больше, чем то ходячее недоразумение, которое пожирало своих детей и хотело сунуть ее, Макарию, носом в лаву.
– Не беспокойся, я сам это объясню, – многообещающе сказал Аид. – У меня всегда получается очень доступно. Больше одного раза не требуется.
– Тогда сначала ты, а потом я, – кровожадно сказала царевна. – Только Геката опять будет ругаться, что я слишком мстительная. Когда мы жили в животе у Ареса…
– Геката?! – не поверил он. – Да кто бы говорил! Вообще, герои обнаглели. Тесей еще ничего, но тот, который лапиф, вообще по-хорошему не понимает!..
– А он у них зачинщик, – со знанием дела сказала Макария. – Слышал бы ты, как он перечислял, как именно он собирается мной обладать, ну, то есть мамой! У-у-у! Да у меня от одного этого списка едва не появилось желание записаться в девственные богини! – она мысленно пообещала себе обсудить список с Минтой (в смысле, с Герой). – Только они там все двинутые!
– Не надо, – серьезно сказал папа. – Олимп этого не переживет.
– Ну почему вы все так говорите, – проворчала царевна. – Ты, мама, Геката…
Отец с пониманием усмехнулся, но не успел ответить: в глаза хлынул яркий свет Верхнего мира – они очутились на поверхности. Макария еще терла глаза, а Аид уже соскочил с коня и помог ей слезть.
– Идем на звук, – шепнул он, показывая куда-то в сторону небольшой рощицы.
Оттуда доносились звуки какого-то хмельного гульбища, и, судя по звукам (в которых не слышалось ни одного членораздельного слова) гуляли довольно долго и набрались, опять же, серьезно. Макария недовольно наморщила носик – она совершенно не понимала пристрастия смертных ко всяким средствам для затуманивания рассудка. Особенно если его от природы не очень-то много.
Царевна подошла поближе и определила, что в непосредственной близости от входа в Подземный мир (к которому обычные, нормальные смертные старались не приближаться) расположились три циклопа. Они сидели у большого костра, пили что-то из ведер, горланили песни и…
И жарили на открытом огне нанизанные на копья человеческие руки, ноги и безголовые туловища.
Одно из них, крайнее, было женским.
Мамочка!..
– Мамочка, мамочка, мамочка! – завопила Макария, выскакивая из кустов. Какие там силы, она была готова порвать их на части голыми руками! Если они и правда жрут маму, если они…
– Хы, еще одна, – повернул лобастую башку циклоп.
Собственно, это было последнее, что он успел сделать – через миг ему в горло воткнулся двузубец. Оставшиеся циклопы прожили дольше секунд на десять. Они успели разглядеть папу Аида, с воплем броситься на него… и рассыпаться горстью праха.
От одного его взгляда.
Правда, потом папа Аид сел на траву, закрыл лицо руками и сказал что-то по-скифски. Кратко, но очень выразительно. И маленькая царевна не могла с ним не согласиться – скифские ругательства отражали ситуацию как нельзя лучше.
Макария хотела подойти к нему и сказать что-нибудь успокаивающее, но вместо этого, сама не зная почему, на негнущихся ногах побрела к костру, прямо к поджаривающимся безголовым телам, мужскому и женскому.
Женскому, да.
Полному, с длинными ногами и пышной грудью.
– Пап, это не мама, – констатировала Макария, сообразив, что именно смущает ее в подкопченном теле. – Мама, она должна выглядеть как я. – и, едва не рассмеявшись от облегчения, она принялась осматривать полянку.
– Он сказал «еще одна», значит, Персефона должна быть где-то тут, – сказал Аид, поднимаясь и тоже начиная шарить в траве. – Ненавижу эту дурацкую траву!..
– Если бы ее циклопы сожрали, тут бы кости валялись! – подхватила Макария (определенно, еще ни одно существо в Элладе не произносило слова «циклопы», «кости» и «сожрали» с таким оптимизмом). – Так! Представим, что я циклоп! Мясо надо держать в тенечке!
Она повертелась, воображая себя циклопом… и наткнулась на высокого воина с тяжелыми блестящими крыльями за спиной, мрачно разглядывающего горку пепла, оставшегося от второго циклопа.
– О, Танат! – обрадовалась царевна. – Отлично, ты как раз вовремя! Ты же не уносил маму?
– Нет, конечно, – отмахнулся Железнокрылый. – Невидимка! Я же просил! Убиваешь – убивай по-нормальному, не усложняй мне работу!
Аид споткнулся, устало потер глаза:
– Я… хотел, чтобы они перестали существовать, – пробормотал он.
– Прекрасно, а откуда мне пряди срезать? – Танат пошевелил мечом кучки пепла, и, явно посчитав свою миссию выполненной, направился к единственному целому циклопу. Макария пошла за ним, выговаривая, чтобы он не вздумал обижать папу, которого сегодня и без того топили в реке и били по голове. А еще мама. И кто вообще знает, что с ней.
И бабушка. Просто бабушка, как самостоятельная разновидность зла.
Где-то между «мамой» и «бабушкой» в глазах защипало, как у какой-то малявки, и Макарии пришлось замолчать, чтобы не позориться. А то хватило ей прошлого раза, когда она перенервничала и накинулась на бедного папу с какими-то идиотскими претензиями, как последняя истеричка!
Танат воспользовался паузой, чтобы срезать прядь, сложить крылья и мгновенно исчезнуть. Правда, потом он появился вновь и, бурча, что извилин у этих циклопов, глуповатых потомков тех, кого Зевс когда-то выпустил из Тартара, примерно столько же, сколько и глаз, отвел Аида в тень большого дерева.
Макарии он вообще сказал, что ей не следует на такое смотреть, чем царевна была возмущена до глубины души. Пришлось просветить Таната, что сегодня она уже и на голых мужиков посмотрела, и на жареных смертных, и на дохлых циклопов.
Тот впечатлился еще на стадии «голых мужиков».
– Тут они сложили детей. На десерт, – с отвращением сказал Танат, показывая куда-то за дерево. – Двоих. Когда я срезал пряди, они как раз спорили, как будут делить.
– Представляю, как они обрадовались, когда этот мерзкий Пейрифой вытащил мамочку из пещеры, – сказала Макария, обходя дерево.
За ним действительно обнаружились два мертвых ребенка с разбитыми головами и относительно целая мама. Она лежала неподвижно, в неудобной позе. Папа Аид осторожно прикоснулся к ней, расколдовал по методу Гекаты и поднял на руки.
Персефона тихо застонала, приподняла голову и тут же уронила ее обратно. ее полуприкрытые глаза были мутными.
– Все хорошо, – тихо сказал ей Аид. – Все в порядке.
Персефона снова приподняла голову и пробормотала пару слов из варварского репертуара папы Аида. Единственными понятными были «проклятые цветы» и «долбанутая мать».
Макария сглотнула, на мгновение закрыла глаза, в которых снова начало щипать, и предложила папе отнести маму куда-нибудь поближе к пещере и подальше от дохлятины и подождать, пока они с Танатом сходят за Гекатой. Тот заикнулся было, что может слетать и один, причем гораздо быстрее, но царевна решительно заявила, что хочет пройтись, и что маме пойдет на пользу еще немного подышать воздухом верхнего мира. Она же все-таки богиня весны.
– Ты уверена? – спросил папа Аид, внимательно глядя на царевну. – Может, тебе лучше посидеть с нами?
– Уверена, пап, – серьезно сказала царевна. – Все же в порядке.
Теперь все действительно было в порядке, и, кажется, из-за этого ее и трясло, и хотелось реветь, и вообще остаться одной. Пожалуй, творившейся сегодня фигни было многовато даже для нее, и Аид это понял.
– Хорошо, – сказал он. – Танат, пожалуйста, присмотри за этим маленьким чудовищем, – очевидно, он считал, что быть с молчаливым Убийцей это все равно, что быть одной.
Макария же так не считала; немного понаблюдав, как папа Аид устроил маму рядом с пещерой и принялся разводить огонь, она углубилась в пещеру.
Молчаливая крылатая тень скользнула за ней.
– А теперь, – сказала Макария, развернувшись лицом к недовольной тени, – ты лети за Гекатой, а я немного побуду тут и пойду вам навстречу.
– Тебе не стоит бродить одной, – отрезал Убийца, подозрительно глядя на царевну. – К тому же это ты предложила сходить за Гекатой вместе со мной.
Царевна попыталась выдержать его взгляд, но не смогла и вздохнула:
– Ладно, – примирительно сказала она. – Понимаешь, я хочу немного пореветь одной. При папе я уже сегодня ревела, потом было жутко неудобно. И потом, вторая истерика за день недостойна воина. Не хочу, чтобы меня кто-то видел.
Танат мгновение смотрел на нее, потом мученически вздохнул, подошел и обнял, накрыв железными крыльями поверх рук. Стало тепло и уютно. И совсем, совсем не страшно.
– Теперь реви, – строго сказал он.
Макария прижалась к Убийце, уткнулась носом ему в хитон и горько заплакала, ощущая, как слезы смывают страх, боль и обиду.
Танат осторожно поглаживал ее по спине и не говорил ни слова, пока царевна не выплакалась и не почувствовала облегчение. Когда она успокоилась и отстранилась, он убрал крылья и спросил:
– Царевна, я не совсем понял, что вообще происходит, и с каких это пор ты называешь Аида отцом?
Макария улыбнулась, утерла физиономию и принялась вдохновенно рассказывать, что они с мамой и папой Аидом, конечно, не ждали от визита плодородной бабушки ничего хорошего, однако нормальное существо просто не в состоянии представить себе масштаб ее козней.
К концу ее рассказа, когда они уже добрались до дворца Гекаты и ожидали куда-то запропастившуюся хозяйку, на мрачной физиономии Таната ясно читалась облегчение от того, что у него нет бабушки.
Часть 3. Глава 24. Персефона
Было холодно.
Персефона барахталась в облаке пушистой тьмы, то ненадолго выныривая, то погружаясь обратно. Сил не хватало даже на то, чтобы открыть глаза, но порой она все же могла слышать чьи-то голоса, ощущать прикосновения, чувствовать запахи. Немного – потом она снова погружалась в тяжелый, мутный сон.
Сначала пахло цветами – резко, неприятно, почти болезненно. Запах навевал ощущение бессилия, но Персефона знала, что должна бороться. Должна вырваться, превратить цветы в пыль и всем показать.
Да, всем. В том числе собственной бестолковой матери, которая вместо борьбы с реальной угрозой тратит силы на то, чтобы выращивать цветочное оружие. Объяснить ей. Ткнуть носом.
… в цветы?..
Персефона боролась, но темный цветочный дурман плотнел перед ее лицом, и она снова соскальзывала в пушистую резко пахнущую бездну.
В какой-то момент ей просто захотелось перестать дышать. Вообще. Не пустить в свои легкие ядовитый дурман – и все! Она же богиня, она должна выдержать.
Персефона задержала дыхание и начала считать. Чем меньше дурмана попадало в ее легкие, тем легче становилось контролировать свои ощущения. Досчитав до десяти, богиня смогла ощутить свое тело, понять, что лежит на острых камнях, уткнувшись носом в губительные цветы.
Двадцать – и она смогла пошевелить рукой, неловко дернуться, приподнявшись на пару секунд и снова упасть носом в букет.
На тридцатой секунде ей мучительно захотелось сделать вдох.
Персефона запретила себе дышать. Вместо этого она пыталась обрести контроль над своим телом, заставить руки отодвинуть отравленные цветы, а ноги – ползти. Конечности не слушались, легкие разрывало от боли, и в какой-то отчаянный миг перед закрытыми глазами поплыли оранжевые круги.
Не. Дышать.
Персефона неловко оттолкнула букет, приподнялась на руках, приоткрыла глаза – темно, как в могиле – и завалилась на бок. От удара о холодный камень она потеряла концентрацию, судорожно вдохнула немного воздуха – и мир снова завертелся. Вместе с холодным влажным воздухом пещеры-преддверий ее легкие снова наполнил ядовитый дурман. Но резкий удар помог ей собраться с мыслями, направить в сторону отравленного букета все свои силы и приказать душащим ее цветам увянуть.
От чудовищного напряжения Персефона снова лишилась сознания. Соскальзывая в пушистое темное облако, она мимолетно подумала, что перестаралась, и как бы ее силы не заставили увянуть все цветы во всем Подземном мире.
Если бы, если бы! Уже погружаясь во мрак, почти не чувствуя собственного тела, Персефона вдруг поняла, что ее левая рука бессильно падает на букет, который царица пыталась оттолкнуть.
И что цветы совершенно невредимы.
Очнулась Персефона от движения. ее небрежно подняли на руки и ощупали. Прикосновения были резкими, бесцеремонными, где-то даже болезненными – когда незнакомые руки сжали ее грудь, и самодовольный голос заявил, что «груди у малявки и нет».
Тогда она снова попыталась воспользоваться божественными силами, но поняла, что те куда-то исчезли. Как, собственно, и обычные. Тело не слушалось, а гнусные голоса нахально обсуждали, как же поступить с ней, «малявкой» (она же выглядела как Макария). Когда они стали вспоминать указания Деметры (напоить каким-то зельем и овладеть), стало обидно до слез. Но слез «малявки», проступавших из-под закрытых век, никто из них, естественно, не заметил.
Потом ее куда-то несли, и Персефона ощущала запах пота и благовонных масел. Тот, кто тащил ее, явно предпочитал умащивание мытью. Потом одни руки довольно небрежно положили, скорее, бросили на землю, а вторые опять подсунули под голову букет. Персефона попыталась задержать дыхание, но запах цветов – уже не такой острый, скорее душный, они уже успели подвянуть – проник в ее ноздри, и голова снова закружилась. К горлу подступила тошнота, и снова надвинулась тьма. Кажется, она никуда и не отступала, подкралась и караулила поблизости, и не было от нее спасения.
Потом был лезущий в ноздри запах овечьей шерсти, и гулкий смех, и резкая пощечина, больше похожая на удар:
– Ишь ты! Не просыпается! Может, сдохла?
Гулкий бас, заверяющий собеседника в том, что сдохла, не сдохла, какая разница.
– А если она больная?..
Рокочущий смех и заверения в том, что человеческая зараза к циклопам не пристает, и вообще, на огне все прожарится. И вот ее снова швыряют на что-то твердое, костлявое, и в лицо лезут чужие волосы, и пахнет кровью и чужим страхом. Отравленных цветов уже нет, не нужно бороться с их силой, но нет и желания что-то делать, куда-то ползти, бороться. Когда вновь накатывает пушистая тьма, Персефона погружается в нее с радостью. В ней нет циклопов, нет мерзкого смеха и грубых рук, а, главное, матери не душат детей отравленными цветами и не отдают на поругание каким-то мужикам.
***
С каждым разом Персефона погружается все глубже и глубже, а вырываться из темного плена все сложнее и сложнее. А зачем, собственно, вырываться, если, очнувшись, она обнаруживает себя уткнувшейся в чей-то труп? К тому же тьма обещает покой – нашептывает о нем тысячей голосов.
Персефона решает остаться, и темное ласковое покрывало утаскивает ее туда, где нет ни боли, ни страданий. Туда, где ей не нужна божественная сила, чтобы защититься от обидчиков.
Она погружается медленно, и временами все же всплывает – когда рядом оказывается кто-то особенно настойчивый.
Так, в какой-то момент ее, кажется, снова хватают – Персефона едва ощущает чужое прикосновение – трясут, называют мамочкой. Она знает, что нужно откликнуться. Что это важно, но почему – не понятно.
Она на мгновение выныривает из темного облака и пытается втолковать, что вовсе не собирается возвращаться в этот поганый мир, что ей больше нравится тут, в глубине, где ее ласково обнимает тень, чем там, у них, где ненормальная Деметра травит дочерей и внучек своими проклятыми цветами. Но от нее ждут другого, ее снова куда-то несут, трясут и зовут, и плачут, роняя холодные слезы ей на лицо, и заливают в рот горькое зелье, и ругают Деметру, и что-то рассказывают.
Изредка она понимает слова.
«Ее божественные силы, они…»
«Трава, это все трава».
«Слишком долго».
«Мамочка, просыпайся! Мамочка…»
«Она уходит все дальше, и дело не в траве. Просто иногда бывает уже перебор, понимаешь?..»
«Проснись, мама, проснись! Геката боится, что ты рехнулась…»
«Царица моя, пожалуйста…»
Иногда хочется отозваться, иногда – провалиться поглубже в сон, чтобы до нее никто не добрался. Особенно те, которые поят горькими зельями, плачут и зовут.
Потом ее почти перестают звать. Временами кто-то рыдает рядом, называет мамой, уговаривает вернуться, но уже реже и реже. Понимают, видимо, что лучше всего оставить в покое, отпустить. Не трогать.
Персефона почти не различает голосов. Чьи они? Кто бы знал. Один обычно зовет и плачет, и сердце сжимается болезненно, и от этой боли хочется то спрятаться, уйти глубже в тень, то, напротив, подняться и успокоить. Пообещать, что… что пообещать? Не важно. Голос исчезает раньше, чем царица успевает собраться с мыслями.
Второй голос виртуозно ругается и поит ее зельями. Зелья пытаются рассеять бархатистую тьму, стремятся вытащить ее на поверхность. И вытащили бы, пожалуй, если бы она захотела. Но ей не хочется. Правда-правда. Ну, может быть, лишь однажды, когда второй голос рассказывает о каком-то Гермесе, который пожертвовал собой, чтобы спасти… кого-то, и в голосе этом хрустят замерзшие слезы.
Третий голос иногда появляется с первым или вторым, иногда приходит один. Когда-то он тоже звал, но теперь просто рассказывает.
«Зевс прислал вестника, передавал новости о ситуации на Олимпе. Пишет, там начались какие-то шевеления. Но пока ничего серьезного».
«Все наши проблемы из-за того, что я, как идиот, поверил Деметре второй раз подряд. Хотя, казалось бы, еще после первого раза можно было понять, что ей веры нет. Но, знаешь, она была так убедительна, когда говорила, что сторонницам Концепции нужна моя кровь, что я проникся и пошел воплощать ее излюбленную мечту – топиться в Лете.»
Персефоне хочется возмутиться. Топиться в Лете?! Это еще зачем?
Но для этого нужно разогнать пушистый черный туман и заговорить.
«Зачем это, спросишь ты», – почти угадывает ее мысли третий голос. – «Затем, чтобы я не мешал ее замечательным планам подарить тебя двум героям! Причем из лучших побуждений! Правда, она не знала, что вы с Макарией поменялись телами, и отдала им Макарию. А тебя они просто вынесли из Подземного мира, мы потом нашли тебя у циклопов.»
«Ну, заставила это громко сказано. Я сам туда полез, наслушавшись ее рассказов о том, что больше всего на свете ты мечтаешь победить Афродиту! И если я не утоплюсь в Лете прямо сейчас и позволю Афродите завладеть моей кровью, значит, я тебя недостоин! Поздравляю, я идиот. Тебя достоин идиот?»
«С Макарией все в порядке. Пару часов она не могла пользоваться божественными силами, но сейчас все пришло в норму. Физически она не пострадала. Так, пара синяков. Но, знаешь, она ужасно переживает из-за тебя. Часами может реветь. Поревет-поревет, и идет с Танатом ножи метать. Представляешь, она перестала носить сандалии и попросила сапожки. С ножами, как у меня. Чтобы на всякий случай.»
Третий голос – самый опасный. Он вроде бы ничего и не просит, и говорит тихо, но иногда ей хочется улыбнуться, а иногда – встать, отогнать густой туман, положить руки ему на плечи, скользнуть ладонями по спине, обнимая, и…
Тогда – очень редко, но все же бывает – она возвращается в свое тело и ощущает мягкую лежанку под спиной и чуткие пальцы в волосах. Это прикосновение не причиняет боли, от него не хочется бежать, оно не обязывает ни к чему, но Персефона интуитивно чувствует, что это ловушка.
Третий голос тоже хочет, чтобы она вернулась.
В какой-то момент появляется четвертый голос. Он-то как раз зовет, всхлипывает, шумно рыдает и просит прощения, и от этого голоса Персефоне хочется спрятаться. Провалиться поглубже, спрятаться подальше. Каждый раз она с охотой принимает темное облако, чтобы не слушать откровений четвертого голоса о том, как голос хотел, чтобы Персефона была счастлива, и что он не знал (не знала?), что она невинна, иначе никогда не отдал (отдала?) ее Пейрифою. Тому самому, с грубыми руками, самодовольным смехом и скользким, намазанным маслом телом.
Четвертый голос редко приходит один. Обычно он появляется вместе с первым или со вторым, словно они не до конца ему доверяют. С третьим – никогда, они, кажется, избегают друг друга. Персефона понимает третий голос как никогда. От четвертого голоса ей тоже хочется держаться подальше.
Но получается только поглубже.
