Текст книги "Переиграть Афродиту (СИ)"
Автор книги: Мария Самтенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Глава 25. Персефона
– Тридцать стрел из колчанов
Извлечем и покажем.
Тридцать славилось ханов –
Об отважном расскажем… – это третий голос, иногда он тихо поет, и Персефона раздвигает руками темное марево, чтобы послушать. Песни обычно о снеге, о битвах, о возращении домой, о какой-то бестолковой нимфе, которая зачем-то таскается за третьим голосом и врет, что любит его, хотя он знает, что не любит, да он и сам ее не любит, а врет, что любит, и так они ходят вдвоем, как два идиота, тяготясь присутствием друг друга вместо того, чтобы разойтись. Потом они с этим кое-как примиряются и начинают считать друг друга друзьями. Но ничего нормального из этого не получается. Потому, что если любить прекрасных нимф еще можно, то в качестве друзей они обычно никакой критики не выдерживают.
Когда третий голос поет, он ничего не рассказывает. Не такое у него тогда настроение. Но Персефоне нравится песни, нравится их слушать. Песнь про Гэсэр-хана («тридцать славилось ханов…») он поет в три приема, и Персефона слушает. Второй голос слушает тоже, царица слышит его дыханье, и только появление четвертого голоса заставляет второй и третий исчезнуть. Тогда снова становится больно, горько и обидно, и Персефона стремится спрятаться от четвертого голоса, разговорах о материнской любви и истеричных слезах.
В какой-то момент она вдруг осознает, что стоит у черты. Стоит – и боится перешагнуть, потому что там, впереди, в бархатистой тьме зарождается жизнь, и тьма уже становится чем-то иным. Потому, что шагни – и уже не выплывешь, не вернешься. Но стоит ли возвращаться? Стоит ли? Стоит?..
Но тут снова появляется третий голос, и снова начинает петь, и Персефона невольно прислушивается.
Речь в этой песне идет о незабвенном Гэсэр-хане, герое предыдущей песни, который полюбил прекрасную воительницу Другмо. Но воительница Другмо не спешила отвечать на чувства Гэсэр-хана, она не понятно с чего влюбилась в его лучшего друга, шамана из далеких земель, который ее не любит, а любит только свободу, снег и метель. И Другмо ему ну вообще незачем, да еще и перед Гэсэром неудобно. И вот Гэсэр-хан и его друг-шаман начинают строить козни и придумывать коварные планы, чтобы Другмо разочаровалась в шамане и оценила наконец Гэсэра. Получается у них с переменным успехом – Другмо влюбляется в Гэсэра, но считает себя обязанной принадлежать шаману, который когда-то исцелил ее раненого отца. Вдобавок ее похищают дэвы, чем путают планы друзей, и Гэсэру с шаманом выступают в поход, попутно совершают кучу подвигов и наживают столько же неприятностей. Огребает в основном шаман из-за своего мерзкого характера и желания не афишировать свое участие в подвигах чтобы не впечатлить Другмо еще больше. Гэсэр-хан тоже от шамана не отстает, и желание друга «не привлекать к себе внимание» не разделяет, полагая, что тот заслуживает место в легендах.
Персефона слушает и не может оторваться. Она даже отступает от черты, потому, что там звуки смазываются, а она не хочет пропустить ни слова.
Но тут снова появляется четвертый голос. Врывается в песню, обрывает мелодию властными комментариями о том, что «чем петь, лучше бы думал, как ей помочь».
Третий голос продолжает петь так, словно не замечает четвертый. О, Персефона тоже хотела бы его не замечать. Не слышать истеричных воплей о том, что третий – чудовище, и он виноват во всем, решительно во всем. Ведь если бы не он, четвертому голосу не пришлось бы искать героя, который взял бы в свои руки ее, Персефоны, счастье. Не пришлось бы выращивать те цветы.
«Из-за тебя, подземная сволочь, я отравила свою любимую дочь…»
«Замолчи!..» – обрывает ее третий голос.
Оборвешь такое, как же. Проще бежать.
«Из-за тебя мне пришлось лишить ее божественной силы! Из-за тебя…»
«Молчи! Не при ней!..»
«Не смей затыкать…» – вопит четвертый голос, и Персефона вдруг ощущает мощный аромат трав и цветов. Не тех цветов, которые душили ее. Не тех, которых лишали сил и затягивали в облако пушистой тьмы. Других.
Но ей уже не важно, тех или не тех. Она задыхается этим ароматом, захлебывается ощущением боли и бессилия. Она пытается заслониться облаком тьмы, но запах и звук (о, эти пронзительные обвиняющие вопли, острым ножом вонзающиеся в барабанные перепонки!) гонит ее прочь. Прочь!
Отчаявшись сбежать от этого кошмара, Персефона переступает черту.
И голоса постепенно стихают.
«Ей хуже! Беги за Гекатой!»
«Сначала убери от нее свои лапы!..»
«Деметра, пожалуйста, сейчас не время, ты, что, не видишь…»
«Убери лапы, мразь…»
Персефона не совсем понимает, почему еще слышит все этим вопли, почему продолжает задыхаться тяжелым запахом гниющих цветов, почему к ней вернулось ощущение тела – пускай не всего, лишь боли от сжимающих ее руку пальцев – но тут чужая рука отпускает, и вопли вдруг глохнут, и горло перестает стискивать спазмом, и в теле появляется легкость.
Теперь Персефона летит.
Ее больше нет.
Темнота.
Забвение.
Сон.
Снег?…
Крупные хлопья снега падают во тьму, очерчивая контуры знакомой фигуры.
Кто здесь?
Голос. Тихий. Зовет. Ругается и рассказывает что-то про Ареса, Деметру и полных песцов.
Аид?
Он что, опять наелся грибов?
– Ну да, а как же. Я без грибов по чужим снам не хожу. А теперь пойдем. Тебя уже потеряли. Ты знаешь, там такое… нет, рассказывать не буду, сама все увидишь.
Взять его протянутую руку легко. И согласиться тоже.
– Пойдем.
Персефона взяла его за руку, и снег стал горящей свечой.
…единственной свечой, освещающей темный подвал.
Персефона судорожно вздохнула, ощутив и свое тело, и цепи, связывающие руки, и ноющую боль во всем теле, и в особенности неприятное ощущение внизу живота.
– Что тут происходит?! – спросила она, недовольно моргая на свечу.
Ей радостно откликнулся подозрительно знакомый голос:
– Наконец-то ты очнулась! Знаешь, мы так переживали! – завопила Гера из левого угла. В правом углу обнаружилась прикованная и обмякшая Амфитрита, а прямо по курсу приковали целых три тела Гекаты. Подвал был маленьким и тесным, цепи – длинными, поэтому Гера без особого труда подползла к Персефоне и заключила ее в объятия.
– Значит, Владыка Аид смог тебя вытащить? – мягко улыбнулась Геката, отсвечивая синяками под глазами. Тремя из шести.
– Да, а где он вообще? – подозрительно прищурилась Персефона. – А где Макария? И что мы вообще все делаем в этой тесной кладовке?
– О, это все Афродита! – махнула рукой Гера. – Они напали на нас прямо на пиру, связали и бросили в подвал, меня отдельно, а Зевса отдельно! Я вообще дольше всех тут сижу! Потом они послали сообщение в Морское царство, Посейдон с Амфитритой бросились на помощь и их сцапали! Амфитриту, бедняжку, едва оторвали от Посейдона, нектара не дают, вот она и… лежит. Но там не все так плохо, просто у Гекаты нашлось немного самогона, они побоялись обшаривать ее вещи, вот мы и дали Амфитрите для анестезии. А дальше пусть рассказывает Геката, из первых рук.
– С какого момента рассказывать? – проницательно прищурилась Трехтелая. – Может, ты что-то помнишь?
Персефона поморщилась:
– Ну, вы спасли меня от циклопов, а я никак не могла прийти в сознание. Аид, я так поняла, опять нажрался грибов и… – она принялась разматывать клубок воспоминаний.
Геката улыбнулась:
– Основное действующее вещество чудесных цветов Деметры, этого триумфа флористической мысли, оказывается, не только парализует и лишает божественных сих, но еще и влияет на психику. С Макарией обошлось, а у тебя и действие цветов было дольше, и в целом на тебя в последнее время слишком много сваливалось… в общем, ты никак не приходила в сознание, и в какой-то момент мы поняли, что ты уходишь в себя все глубже и глубже. Тогда Аид решил пойти следом за тобой, ты знаешь, у него есть опыт в таких вещах. Он поел галлюциногенных грибов, и, как результат, мы получили двух валяющихся без сознания Владык вместо одного. Мы с Деметрой пытались отбиться, мобилизовать весь Подземный мир, но из этого ничего не вышло. Нас взяли в плен и бросили в этот подвал. Аида отнесли куда-то в другое место, наверно, к Зевсу и Посейдону, Макария успела сбежать…
– А Деметру держат отдельно, потому, что тут хорошая акустика и ее вопли всех достали, – закончила Гера.
– Представляю, – криво усмехнулась Персефона.
– Не представляешь, – чуть улыбнулась богиня колдовства. – Вот, хлебни самогона.
– Даже так?! – удивилась подземная царица, но самогона послушно хлебнула. Геката тем временем принялась рассказывать, что Афродите, естественно, стало интересно, что это случилось с Персефоной и Аидом, что они лежат без сознания, и она тут же узнала про цветы. А, узнав, захотела такие себе. Но тут уж Деметра проявила удивительную твердость, заявив, что больше не собирается их растить.
– Тогда Афродита решила шантажировать ее твоей безопасностью.
– Она собиралась отрезать мне пальцы? – живо заинтересовалась Персефона.
– Нет, она все же богиня любви, а не пыток, – хихикнула Гера. – Сначала тебя просто били, Деметра держалась, а потом Афродите надоело «это вульгарное зрелище», и она заявила, что если Деметра не передумает, она приведет Ареса, и тот лишит тебя невинности. Снова, то есть опять.
– Дай угадаю, – мрачно сказала Персефона, прислушиваясь к своим ощущениям. – Мать вырастила цветы, но Афродита ее обманула.
– Представь себе, нет! – снова хихикнула Гера. – Деметра поразила нас всех своей твердостью, заявив, что она и без того делала страшные вещи, чтобы ты была счастлива, и получалось только хуже. Так что она лучше будет рыдать три дня, оплакивая тебя, чем снова вырастит эту отраву.
– Ну и?..
– Афродита позвала Ареса, он швырнул тебя на пол и изнасиловал. Прямо при нас. Вот как у него встал, я вообще не пойму. Деметру держали четверо, и двух из них она превратила в траву, а потом, когда Арес ушел, решила выполнить свое обещание. Ну, то, где про «рыдать три дня». С тех пор прошло полдня, и мы все ждем неизвестно чего. Ладно, хоть ты очнулась. Кстати, ты, давай, покричи, нас сторожит Артемида, она уже раз десять заглядывала. Беспокоится.
– Беспокоится, значит? Отлично, – злорадно потерла руки Персефона. Чего-чего, а оплакивать дважды потерянную невинность ей не хотелось совершенно. Деметре она сочувствовала совершенно мимолетно – обида на мать еще не остыла. Макария наверняка в безопасности… если, конечно, еще не успела куда-нибудь влезть. Впрочем, если бы дочь попалась, она бы уже сидела в подвале вместе со всем. Аид… Персефона заставила себя не думать о нем. О его глазах, и о привычке чуть что мухоморы глотать.
О его словах.
И о том, что он-то как раз в лапах Афродиты… а, впрочем, он, наверно, нужен ей для ритуала, и, значит, она пока не собирается отправлять его в Тартар. Главное, чтобы Арес до него не добрался, а то решит отыграться за предыдущую встречу, а заодно и за «вечную стройку».
А, впрочем, Арес же не решит его изнасиловать!..
Усилием воли Персефона заставила себя не думать об Аиде (и об Аресе), а думать конструктивно. Продумывать все дальнейшие действия. И вскоре она уже излагала подругам (исключая сопящую Амфитриту) коварный план практически в духе Макарии.
– Итак, решено, – вполголоса сказала Геката, когда они с Герой закончили с необходимыми коррективами. – Персефона?
– Эй! Кто-нибудь! – завопила царица вместо ответа. – Откройте! Откройте!
Глава 26. Артемида
Артемида стояла, прижавшись спиной к стене рядом с дверью в крошечный, тесный чулан, в котором кое-как помещались три Владычицы – олимпийская, подземная и морская – плюс Геката со своими тремя телами. Время тянулось до ужаса медленно. Мраморные стены (на Олимпе все было из мрамора, включая такие вот крошечные, буквально давящие на мозг подсобные помещения) и дубовая дверь кое-как пропускали звук, но «доблестная стражница» разбирала лишь общий фон, без голосов. Афродите следовало приставить к двери кого-то с более чутким слухом – но таковых среди сторонниц Концепции не было.
Разветвленная сеть адепток Концепции по всему миру именно на Олимпе была не так уж и обширна – Артемида, Афина, до некоторого времени Деметра, сама Афродита да с десяток пустоголовых нимфочек, которым, собственно, все равно, к кому примыкать. Морским и подземным сообщницам, нимфам и агрессивно настроенным амазонкам, которые сейчас во множестве толпились на Олимпе, богиня любви никак не могла поручить такое важное дело, как охрану Владычиц, а Афина была нужна ей для ритуала. Да и не доверяла она никому, особенно подземным, а то с них станется отказаться в последний момент, как Нюкта. Или как Деметра.
Что уж тут говорить! Артемида не была уверена, что Афродите следует доверять ей. Ей, ближайшей стороннице, можно сказать, основательнице Концепции! Потому, что сейчас она как никогда хотела бросить все и сбежать. Вернуться в свой лес, в уютную пещерку рядом с водопадом, искупаться в прохладной воде, а потом кинуть клич, собрав вокруг себя веселых амазонок и нимф, и вовлечь их в веселую охоту, да так, чтобы кипела кровь, и чтобы не думать ни о чем.
Потому, что бывают вещи, которые она, Артемида, стерпеть не в состоянии.
Да и кто в состоянии вытерпеть, вынести это жуткое зрелище, когда твою бесчувственную подругу грубо лишает невинности огромный волосатый мужик?! Нет, не так – когда ее насилует, снова насилует тот, кого она так ненавидит, кто бил ее, кто издевался над ней, кто сожрал ее дочь?! Отвратительное зрелище обнаженного Ареса, грубые движения, ихор на мраморном полу, отчаянный крик Деметры в ушах…
И смех Афродиты.
Да, звонкий, веселый смех Афродиты, от которого почему-то накатывает тошнота.
Медленно, медленно тянулось время. Час за часом проползали неторопливо, а она все не могла успокоиться. Стоило на секунду прикрыть глаза, перед глазами снова появлялось «достоинство» Ареса, его самодовольная ухмылка, бесчувственное тело Персефоны, распростертое на полу, ее бессильно раскинутые, испачканные ихором и семенем ноги.
Это было ужасно.
Периодически Артемида заглядывала в чулан, где Гера и Амфитрита увлеченно дегустировали самогон Гекаты, а Персефона все так же лежала без сознания; иногда позволяла себе короткую вылазку к другому чулану, в котором держали Деметру.
Деметра выла, и Артемиде тоже хотелось выть.
Еще сначала хотелось бросить все и сбежать, потом – снова бросить все, но уже в лицо Афродите. Но что делать с Персефоной, которая до сих пор не пришла в себя? Может, отнести ее к источнику Канаф, снова вернуть ей невинность, сказать, что ничего не было? А что тогда делать с Аресом, он непременно начнет хвастаться своим «подвигом».
Артемида пыталась заставить не думать об Аресе, но мысли сами возвращались к тому, что он сделал. Как он обошелся с ее подругой.
Как Афродита с ней обошлась.
Минуты тянулись все медленнее, ничего, решительно ничего не отрывало ее от мрачных мыслей, и когда в чулане за стеной началось подозрительное оживление, Артемида почувствовала облегчение чуть ли не на физическом уровне.
А уж когда она услышала голос Персефоны, с ее плеч свалилась гора размером с Олимп!
– Эй! Кто-нибудь! – кричала подруга. – Откройте! Откройте!
Артемида достала связку ключей, сняла и отбросила в сторону висячий замок и распахнула дверь. Персефона сидела, поджав под себя ноги, с выражением мрачного выжидания на лице; всхлипывала во сне упившаяся самогона Амфитрита; странно ласково улыбалась Геката (хотя, казалось, чему бы ей улыбаться), а Гера сидела в небрежной позе, намотав на руку цепь, и разглядывала собственные ногти.
– Артемида, – безо всякого удивления констатировала подземная царица. Видимо, остальные пленницы уже рассказали, кто ее сторожит. И сейчас подруга наверняка уже приготовила речь, призванную уговорить ее, Артемиду, бросить Концепцию и перейти на сторону сопротивления. еще и упрекать начнет за бездействие. Как Деметра.
Охотница напряглась в ожидании – мысли о побеге и об источнике испарились, сменившись мыслями о долге.
Но Персефона почему-то улыбнулась:
– Артемида, может, ты перестанешь изображать Геру, поймавшую Зевса за изменой…
– Минуточку! Я бы попросила! – возмутилась упомянутая, отрываясь от созерцания ногтей.
– … и принесешь мне ведро воды? Жутко хочу помыться.
– Помыться? – неуверенно переспросила Артемида, понимая, что Персефона вовсе собирается в чем-то ее упрекать, и да, она действительно нуждается в горячей ванне.
Охотница выдохнула, и волна облегчения смыла все мысли о долге. Да и какой тут может быть долг, она же не нанималась вечно поддерживать эту ненормальную в своей кровожадности Афродиту.
– Да, я хочу воду и голову Ареса, – усмехнулась подземная царица. – И немного нектара, если такое возможно. Самогон у Гекаты шикарный, но раны не заживляет.
– А ты случайно не хочешь сорвать Концепцию? – уточнила Артемида, решившись. Она достала ключи и протянула их подруге. – А то я бы присоединилась.
– Вот это совсем другой разговор! – завопила Гера, бросая цепь.
Персефона тонко улыбнулась, забрала ключи, после короткого подбора отомкнула оковы, передала связку Гере и потерла следы на запястьях.
– Идея Концепции, конечно, хорошая, – рассказывала тем временем Артемида, внимательно наблюдая за дверью (вдруг кому-то придет в голову проведать узниц?). – Но Афродита, она же совсем ненормальная. Как она могла так с тобой поступить? Я вовсе не хочу, чтобы эта чокнутая возглавила Олимп! Пусть лучше Зевс, он хоть и любит все, что шевелится, но, по крайней мере не заставляет Ареса кого-то насиловать на глазах у его близких.
– Да, он не очень любит больше, чем вдвоем, – со знанием дела сообщила Гера. – Мне так и не удалось уговорить его на оргию с Посейдоном и Амфитритой.
Артемида поперхнулась. После возвращения из Подземного мира царица Олимпа и так переменилась до неузнаваемости – больше всего ее новые манеры, как ни странно, походили на манеры той озабоченной нимфы, которую они с Афиной превратили в траву – но уговаривать Зевса на оргию! Это уже ни в какие рамки! Артемида могла представить в такой ситуации кого угодно, но только не Геру, о чьем ревнивом нраве на Олимпе ходили легенды.
– Мне кажется, это нормально, – неожиданно поддержала тему Геката. – Знаешь, как часто мне попадались мужчины, для которых три тела – это слишком много? На словах все герои, а как дойдет до дела, их то смущает, это смущает, а однажды вообще, оставь одно тело, а два других пусть ждут в коридоре!
– Да ладно?! – возмутилась Гера. – Это кто такой нежный?!
– Да был один смертный…
– Гера! Геката! – развеселилась Персефона. – Не забывайте, что с нами богиня с девственным обетом, и разговоры о мужиках…
– Ну, пусть, – смущенно сказала Артемида.
От этих разговоров ей действительно было немного неловко – и еще странно. Казалось, что общего могло быть у Царицы Олимпа и трехтелой подземной ведьмы, которую, по слухам, немного побаивались сами подземные? Но нет, болтали, как давние подружки. И это притом, что, по мнению Артемиды, с царственной Герой вообще невозможно было нормально общаться – и из-за ее пафосных манер, и из-за того, что все разговоры рано или поздно сводились к Зевсу с его изменами.
– А теперь поговорим о деле, – сказала Персефона, когда они освободились от оков и совместными усилиями разбудили Амфитриту.
– В первую очередь нужно найти и спасти Посейдона, Зевса и остальных, – сонным голосом предложила Морская Владычица. – А потом, объединенными силами, напасть на Концепцию.
– А это зависит от того, чем сейчас занимается Афродита, – возразила Персефона. В ее голосе чувствовалось нескрываемое раздражение. Кажется, подруге тоже хотелось броситься на спасение (кого, Зевса, что ли?), но она сдерживалась. – Пока мы их спасаем, она может претворять в жизнь Концепцию. Или, может, уже – и придется тебе, Геката, срочно дорабатывать свое зелье.
– Зелье? – переспросила охотница. Она откровенно не понимала, что это за зелье, и чем оно может помочь, если Афродита реализует свой план, доберется до свитков Судьбы и перепишет их так, как ей хочется.
– Потом объясню, – отмахнулась Персефона. – Это наш запасной план. Так что с Афродитой?..
– Если она приступила к реализации Концепции сразу после того, как мы заперли вас в чулане, – прикинула Артемида, – значит, она будет занята еще не меньше шести часов. Афина составила очень сложный ритуал на крови и ихоре Владык, там одна подготовка занимает часов двенадцать. Ну, вы знаете этот ее перфекционизм. Надо учесть то, учесть се, положения звезд, ветер, погоду, а то вызовет не все свитки и останутся еще мужики, кроме нее.
– В каком это смысле – «кроме нее»?! – вскинулась Гера.
Остальные потрясенно молчали, и Артемида решила пояснить:
– Когда Афродита перепишет все свитки скопом, она возьмет свой собственный, сделает себя Владыкой Олимпа и припишет себе фаллос. Чтобы, так сказать, быть единственным мужчиной и в качестве своей милости давать всем возможность оставить потомство. И тем самым держать в узде всех непокорных. Чтобы те, кто не хотят повиноваться, не имели возможности зачать.
– !!!!!!
Под взглядом шести пар круглых глаз (три пары из которых принадлежали Гекате) Артемиде стало не по себе. И план строительства великого женского царства, царства без мужиков, войн и насилия, вдруг начал казаться действительно… несколько странным.
– Это ж что надо принять, чтобы до такого додуматься, – выдохнула Геката. – Мне такое не сварить!
– А, может, на эту тему есть какое-нибудь пророчество? – предположила Гера. – Вроде того, из-за которого Арес сожрал Макарию?
– Ни за что не поверю, что подобный идиотизм может быть в пророчестве! – отрезала Персефона. – К тому же, как я помню, пророчество с Аресом было последним.
– Последним, – подтвердила Артемида. – Аполлон говорил, что это последнее пророчество Эллады. Но ведь не все же должно быть распланировано в пророчествах, разве нет?
Присутствующие согласились с тем, что подобное тяжело запланировать в пророчестве; Артемиде же стало не по себе. Как, впрочем, становилось каждый раз, когда она вспоминала Аполлона. Но на этот раз неприятное ощущение схлынуло в мгновение ока – что ж она, в самом деле? Если раньше ее смущало то, что ее брат должен был стать женщиной, то теперь, если все получится, он как раз женщиной и не станет.
Охотница принялась рассказывать о том, что конкретно собирается сделать Афродита, и как можно ей помешать, а остальные, исключая снова заснувшую Амфитриту, внимательно слушали и вносили в планы свои коррективы. Рассказ постепенно увлек Артемиду, и охватившее было чувство неловкости схлынуло окончательно.
– …мы месяц стригли единорогов…
– … три девственницы пожертвовали свои волосы…
– зелье должно кипеть минимум десять часов…
– … символы на мертвом языке…
– …пламя из кузницы Гефеста…
– … потом добавляем немного крови Владыки…
– Стой! – резко оборвала ее Персефона. – Ты говоришь, кровь?
– Кровь, – кивнула Артемида. Потянулась, с неудовольствием глядя на низкий потолок чуланчика, и продолжила. – Кровь и ихор Владык. Афина считает, что это важно. Зевс, Посейдон и Аид правят Небом, Морем и Подземным миром, поэтому ихор Владык даст власть переписывать судьбы богов, титанов, нимф, нереид, океанид и т. д. А чтобы переписать судьбы смертных, нужна частичка смертности, понимаете? И эту смертность нельзя добавить извне. Кровь Владыки должна нести ее в себе.
Артемида принялась рассказывать, что, по словам Афины, они с Афродитой уже пробовали варить это зелье. Причем дважды, и каждый раз проблемы начинались именно на стадии добавления крови. Ихор Владык у Афродиты был набран под конец Титаномахии – позаимствовала повязки от ран – правда, совсем немного, и на эти две попытки он ушел весь. В первый раз они взяли кровь какого-то смертного, и та не пожелала смешиваться с остальными ингредиентами. Вместо того, чтобы приобрести особые свойства, варево пошло хлопьями и расслоилось. Во второй раз они позаимствовали кровь полубога, одного из многочисленных сыновей Зевса. Варево снова оказалось нестабильным – та самая частичка смертности упрямо не хотела взаимодействовать с остальными ингредиентами. Но на этот раз сторонницы Концепции имели счастье полюбоваться на готовое зелье, которым можно было писать в свитках Судьбы, целых десять секунд. Правда, с таким трудом добытый ихор ушел весь, потому как Афина с Афродитой предприняли вторую попытку чисто наудачу, они не рассчитывали на какой-то результат и не подумали, что ихор нужно экономить. Даже мудрая Афина – та сначала и не думала о какой-то Концепции и варила зелье просто ради эксперимента.
Вдохновленная удачей, она снова принялась за расчеты и вычислила, что если не добавлять кровь смертного, а исхитриться сделать так, что та самая частичка смертности уже будет в ихоре одного из Владык, зелье будет стабильным не меньше часа. А, может, и больше. За час можно столько напереписывать! К тому же, опять-таки рассчитала Афина, если свитки богов и прочих условно-бессмертных нужно открывать по одному, то со смертными можно и пачками, чернила прожгут их насквозь все до единого, сколько ни положи. А если времени не хватит, оставшихся мужчин придется просто перебить.
То есть, по сути, главное – смешать ихор трех Владык с частичкой смертности. А все эти сложности с компонентами, с многочасовым приготовлением и длинными заговорами, нужны в основном для стабилизации зелья. По словам Афины, если все сделать правильно, у Афродиты будет от двух до четырех часов. Должно хватить на всех мужиков, сколько их ни есть, и еще немного на мелкие изменения, ну что там Афродите в голову придет.
– Поэтому вы решили поймать какого-нибудь Владыку и сделать его смертным, – ледяным голосом сказала Персефона.
– Задачка не из легких, не правда ли? – чуть виновато улыбнулась Артемида, и добавила, что если Афину больше всего волновал сам процесс, ее, Артемиду, завербовали под предлогом создания царства без мужиков, то Афродита как-то сразу нацелилась править Олимпом. Пожалуй, Артемиде уже тогда следовало понять, что это не самая лучшая идея, но думы об угнетении женщин не давали ей мыслить здраво. Это теперь, когда она наглядно увидела воплощение по воле Афродиты самого страшного кошмара любой девушки – изнасилования – у нее, наконец, открылись глаза.
– Ну, в первый раз это было в разы ужаснее, – несколько смутилась Персефона. – Сейчас, конечно, тоже приятного мало, но у меня это явно не «самый страшный кошмар».
– Ну да, ты же не в первый раз невинности лишаешься, – хихикнула Гера, и Артемида отчего-то снова вспомнила ту нимфу. Как там ее? Минфа? Минта?
Стараясь отделаться от неприятных ассоциаций (еще бы они были приятными, они с Афиной же превратили бедняжку в траву), охотница снова вернулась к рассказу.
Итак, задача стояла нетривиальная. Им следовало сделать одного из трех бессмертных Владык смертным.
Был, конечно, у них и альтернативный вариант. Нужно было найти какого-нибудь многообещающего смертного и сделать его Владыкой. Правда, тогда существовал риск, что этот смертный обретет божественность, но какая-то крошечка смертности все равно должна была остаться. Она, смертность, вещь трудноистребимая.
Дела с Владычеством обстоят с виду так же, но не совсем. Владыка – это в первую очередь признание миром. Каким конкретно, не важно. Мир, он как пес, он выбирает себе хозяина, и если тот вдруг станет смертным, миру до того дела нет…
– Беллерофонт, – неожиданно сказала Гера.
– Кто– кто? – озадачилась Персефона. – Я что-то слышала…
– Это было еще до твоего рождения, – пояснила Гера. – Беллерофонт был одним из первых героев. Ему покровительствовала Афина. Он оседлал Пегаса и совершил много подвигов, а потом…
– … решил подняться на Олимп, – подхватила Артемида.
Беллерофонт был креатурой Афины. Он должен был подняться на Олимп, свергнуть Зевса и самому стать Владыкой. Небо – это не прихотливое море, которое непременно надо любить всей душой, и не странный Подземный мир, который вообще непонятно чем руководствуется, когда выбирает себе царя (по мнению Афродиты, выбирает самого отмороженного). Небо всегда покорялось сильнейшему. Только из Беллерофонта сильнейшего не получилось – он до Олимпа даже не долетел. Зевс усмотрел в нем угрозу, и герой, с которым Афина возилась несколько лет, внушая исподволь, что тот достоин править Олимпом, позорно свалился с Пегаса (удивительно, что не насмерть) и всю оставшуюся жизнь раскаивался в своей наглости.
И тут сторонницы Концепции как-то вдруг осознали, что Небо с наскоку не захватить, папочка Зевс больно могуч, для битвы с Морским Владыкой смертный должен быть не только в Море влюблен, но еще и дышать под водой (а эта способность у смертных почти не встречается), и, желательно, обладать таким же дышащим под водой войском. Потому, как Посейдон тоже товарищ не хилый, а силами одного героя, как уже выяснилось, Кронида не победить.
Об Аиде и речи не идет, тут нужно целое войско отмороженных смертных идиотов, жаждущих воевать в Подземном мире, кишащем чудовищами самых разных мастей. К тому же смертный, которому захочется стать Владыкой Подземного мира, должен быть очень сильно сдвинутым, потому как должность эта не самая заманчивая. Смертных, спускавшихся в Подземный мир за все столетия, можно по пальцам пересчитать, и нанести сколько-нибудь серьезный урон удалось только Тесею и Пейрифою, но им, опять же, не удалось победить Аида даже с помощью Деметры. С очень значительной помощью Деметры. Впрочем, произошло это столетия спустя, а на тот момент подземное направление было признано бесперспективным. Кроме того, сторонницы Концепции как-то вдруг осознали, что Крониды, несмотря на периодически возникающие разногласия, вполне могут и объединиться при виде общего врага. Объединились же они против Крона!
Поэтому сторонницы Концепции вернулись к первоначальному плану и решили сделать из бессмертного Владыки смертного. Хотя как это «сделать»?! Владыка должен был сам захотеть стать смертным. Он должен желать этого всей душой, следовательно, причина должна быть очень и очень веской.
Пока Афина вдохновенно сочиняла многоходовки, Афродиту неожиданно осенило. Владыка должен был полюбить смертную! Полюбить искренне, всей душой, а не просто возжелать, захотеть провести с ней всю свою вечность… и, осознав, что не сможет дать ей бессмертие (с этим тоже нужно быть что-то придумать, потому, как бессмертие боги давали смертным безо всяких проблем), самому пожелать стать смертным.
Зевс для этой цели уже не подходил. Во-первых, у него была Гера, во-вторых, он постоянно в кого-то влюблялся, но не так чтобы очень сильно. Его пламенных чувств к одной женщине (или к одному мальчику, слишком требовательным он не был) хватало от силы на пару лет, а женщин одновременно могло быть несколько. Такой не полюбит так, чтобы насовсем, чтобы до боли, и отдать самого себя, и расстаться с собственной сущностью, чтобы быть вместе с любимой. Посейдон тогда уже успел обзавестись Амфитритой, бессмертной, как назло Амфитритой, и любил ее от всей широкой души. Короткие приключения в чужих постелях у него, конечно, случались, но даже и без особой любви, так, чтобы от брата не отставать. А когда Амфитрита начала сопровождать супруга в его любовных приключениях, Афродита констатировала, что дело безнадежно.
