Текст книги "Переиграть Афродиту (СИ)"
Автор книги: Мария Самтенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Оставался Аид.
Во-первых, Аид был одинок. До конца Титаномахии он даже по нимфам ходил редко, только если братья вытаскивали – старший брат был с головой погружен в войну. Когда он осел в Подземном мире, то тоже как-то не стремился искать себе возлюбленных. Он привык быть один, и любовные приключения его не особенно волновали – такой уж характер.
– Что есть, то есть, – проворчала Персефона.
– Мы с Афиной были уверены, что он вообще не способен любить, – с некоторым смущением поведала Артемида. – Такие бывают, например, ваш Танат. Но Афродита посмотрела своим профессиональным взглядом и заявила, что способен. Что это как раз наш кандидат. Потому, что если любовь Зевса – это прекрасный цветок, он сорвал его и побежал дальше, любовь Посейдона… ммм, не помню, но тоже было какое-то красивое сравнение, а любовь Аида – это бездна. И если он в нее упадет, то обратно уже не выберется. Поэтому мы решили подготовить подходящую бездну, пока он не влюбился в кого-нибудь из подземных чудовищ. Среди наших сторонниц была хорошенькая океанида с волосами цвета серебра – Афродита узнала, что ему нравится серебро – и мы подстроили их знакомство. Левка, так ее звали…
– Она никогда его не любила, – прошептала Геката, цепко хватаясь за плечо Артемиды. – Никогда. Мы с Танатом ошибались, мы думали, что она разлюбила его после того, когда увидела, на что он способен… какой он на самом… после того, как он убил мойр. А она никогда его не любила, – она отпустила Артемиду и закрыла лицо центрального тела руками. – Она постоянно говорила, что любит его, любит, какой он хороший и замечательный, а мы верили. Все время верили. Мы так хотели, чтобы он был счастлив…
– …! – мрачно сказала Персефона. – …! Левка! …! Она даже не представляет, как ей повезло, что она стала деревом!
Геката оторвала руки от лица и решительно опустила вуаль:
– В общем, вы своего добились. Он полюбил ее, захотел сделать своей Владычицей, но Подземным мир ее не принял. И начал ее медленно убивать. А мы-то гадали, думали, это ревность! Дебилы.
– Левка была одной из самых верных сторонниц Концепции, – Артемида осторожно притянула Персефону к себе и погладила по волосам, чтобы та не расстраивалась (проделать такое с Гекатой она бы не рискнула при всем желании, поэтому Трехтелую пришлось успокаивать Гере). – Она была готова не только спать с Аидом, она была готова умереть за Концепцию. А тут как раз родилась ты, и я через Аполлона распространила ложное пророчество про вас с Аидом. Дальше должна была действовать Левка, но все пошло наперекосяк, потому, что твой… кхм… не до конца адекватный царь решил убить мойр и сбежать вместе с Левкой в Верхний мир. Перестав, таким образом, быть Владыкой. Он действительно стал смертным (хотя, как потом выяснилось, не до конца), но мы были совершенно деморализованы убийством мойр. И еще, после того, как он при всех отказался от Подземного мира, отбросил титул Владыки, а потом сбежал, мы и подумать не могли, что он… остался. Левка сказала, между прочим, сославшись на тебя, Геката, что Подземный мир решил, будто его предали. И что Аид не просто стал смертным, он сгорел. И он вообще больше не бог и не Владыка, то есть абсолютно бесполезен для нас.
– Хмм, – немного смутилась Трехтелая. – Тогда я и правда так думала. Насчет мира. Это потом, когда мир отказался принимать Ареса, мы поняли, что он все еще ждет Аида.
– Левка тоже очень быстро умерла. Эти океаниды, они вообще нежные, а ей пришлось уйти в какие-то дикие края с человеком, которого она не любила, и который перестал быть богом из-за нее. Когда я видела ее последний раз, она говорила, что они собираются уходить куда-то на север, потому, что Аид непонятно с чего решил посмотреть снег. И что моря там нет, холодно и жить невозможно. И что Аид ее больше не любит, потому, что ну не может так сразу начать любить существо с душой, искалеченной кроновым серпом. Но при этом он продолжает притворяться, что любит. А она тоже притворяется, что любит его, а он это прекрасно видит. Но делает вид, что не видит. При этом он не понимает, что Левка и не любила его никогда, и считает, что она разлюбила его после того, как он убил мойр кроновым серпом. И ему от этого плохо. А она хоть и жалеет его теперь, после того, как он сгорел из-за нее, но все равно полюбить не может, потому, что она по-прежнему испытывает к нему отвращение на ложе. Из-за того, что он мужчина (Левка была убежденной лесбиянкой). А он думает, из-за того, что он убийца. Потому, что раньше он этого отвращения не замечал, потому, что любил ее, а теперь не любит и замечает. И от этого всего ей тоже плохо, и она, похоже, скоро умрет от тоски. Как это принято у них, у океанид.
Артемида сделала паузу, чтобы отдышаться, и поймала тяжелый взгляд Персефоны. Взгляд этот был устремлен вовсе не на нее – подруга была там, с Левкой, с Аидом.
Похоже, что в основном с ним, иначе она не мешала бы греческие ругательства с варварскими.
– А мне вот интересно, – оживилась вдруг Гера, – почему ты так хорошо это помнишь? Прошла по меньшей мере тысяча лет, а ты вспоминаешь едва ли не дословно.
– Да, кстати? – заинтересовалась Геката.
Артемида глубоко вздохнула. Посмотрела на Геру, посмотрела на Гекату. Потом перевела взгляд на Персефону. В очередной раз пожалела, что поддалась искушению и вытащила на свет эту давнюю историю.
И решилась.
– Потому, что до встречи с Аидом Левка была моей любовницей. И все это время она любила меня, только меня. Поэтому она и умерла от тоски, как и собиралась. И, самое грустное, никакой пользы Концепции это не принесло. Потому, что когда мы разыграли карту Ареса, обнаружили, что Подземный мир не считает его настоящим Владыкой и, видимо, до сих пор предан Аиду, Левка уже была тополем. А сам Аид исчез в неизвестном направлении, затерялся среди смертных. Мы пытались найти его, параллельно пытались придумать, из кого сделать нового Владыку, подобрать для этого дела смертного или все же продолжить с Аресом, а потом столкнуть его в смертность (не знаю, как именно, но у Афродиты были свои идеи). И провозились с этим делом тысячу лет. И я, знаете, как-то даже и увлекалась процессом, и не замечала, что Афродиту… кхм… переклинивает.
– Ужас, – вздохнула Гера. – Левку жалко. Аида тоже. Надеюсь, он не узнает, что я его жалею.
– А мне Левку не жалко, – отрезала Персефона. – Она даже не представляет, насколько ей повезло, что она умерла!..
Артемида хотела возразить, пожалеть маленькую океаниду, но посмотрела на решительное лицо подруги и поняла, что той действительно повезло.
Что Персефоне до нее не добраться.
Глава 27. Персефона
К большому сожалению Персефоны, Артемида понятия не имела, где сторонницы Концепции держат мужчин. Не до того было – запомнила только, что после успешного лишения Персефоны невинности Афродита отправила Ареса сторожить Аида в каком-то чулане. Предводительница Концепции не без оснований считала Подземного Владыку опасным. Но где находится этот самый чулан, и сидят ли там наряду с Аидом Зевс и Посейдон, как-то прошло мимо Артемиды. Как поняла Персефона, Артемида в этот момент не могла думать ни о чем, кроме ее, Персефоны, несчастной судьбы. Что, впрочем, и к лучшему – не окажись подруга такой впечатлительной, и не считай она изнасилование самым ужасным, что может произойти с женщиной, она, пожалуй, до сих пор не решилась бы перейти на их сторону.
Поэтому подземная царица даже не стала ее разубеждать, говорить, что со временем ко всему привыкаешь, и что второе лишение невинности шокировало ее вовсе не так, как первое. Благо она и сама хотела разрешить наконец парадокс «многоразовой девственной богини». Досадно только, что этим делом опять занимался Арес. Впрочем, если бы она таки реализовала свои планы по соблазнению Аида, еще неизвестно, какими проблемами с Деметрой им бы это потом обернулось.
Стоило вспомнить ненормальную мать с ее ядовитыми цветами, и у Персефоны резко испортилось настроение. Говорить что-то Артемиде расхотелось в принципе, и царица лишь буркнула что-то вроде «Просто у тебя еще детей не жрали» и сотворила себе новое одеяние, взамен порванного Аресом. Ужасно хотелось принять ванну, но царица, естественно, не стала тратить на это время. Единственное, она глотнула немного нектара, припасенного Артемидой. Остатки потом допила Геката – залечивала фингалы под глазами. Сколько-то удалось влить в Амфитриту, но толку это не принесло никакого – алкогольные пары не желали отпускать ее из своих объятий. В итоге Морскую Владычицу кое-как тащили два призрачных тела Гекаты – идею оставить ее в чулане все забраковали.
– Ничего, – сказала Артемида. – Сейчас мы освободим Деметру, может, она сможет помочь. Я уверена, она знает травы, способные побороть алкогольное опьянение.
– Моим самогоном? – приподняла бровь Геката.
– Поверь, это безнадежно, – хихикнула Гера. – Уж я-то знаю!
– К тому же, – медленно сказала Персефона, – я не имею никакого желания с ней общаться.
– С Амфитритой? – подмигнула Царица цариц.
– С Деметрой! – отрезала Персефона. – Идите, освобождайте ее без меня. Не хочу ее видеть.
Меньше всего на свете она хотела видеть сейчас собственную мать – уж точно не после ее самодеятельности с букетом. Но Артемида, полдня наблюдающая Деметру в состоянии глубокого раскаяния, настаивала на том, что Персефона должна показаться ей на глаза. Позволить ей убедиться, что с ней все в порядке, и только потом отправляться на поиски остальных.
– Не хочу ее видеть, – сухо повторила Подземная царица. – Не собираюсь. Только через мой труп.
– А… – начала Гера, и тут же замолчала, видимо, вспомнив что-то свое. – А нечего ее заставлять! – заявила она. – Не хочет видеть Деметру – не надо! Это что за насилие, Артемида?! Сначала ты травишь несчастных невинных нимф отравленным вином, потом за Персефону берешься – куда это годится? Неужели гордая богиня – охотница…
Артемида смущенно порозовела; Персефона отвернулась, скрывая усмешку, и, безошибочно (по всхлипываниям) определив, что они как раз добрались до нужного чулана, притормозила, пропуская Геру с Артемидой и Гекату с Амфитритой вперед. Чуланчик никто не охранял – Афродита не посчитала нужным, а, может, решила поберечь нервы своих сторонниц – поэтому они спокойно вошли внутрь. А Персефона пошла дальше – определенно, общение с Деметрой было выше ее сил.
Она спокойно шла по мраморным полам олимпийского дворца и поражалась его пустынности. Ни нимфы, ни амазонки вокруг – хотя, по словам Артемиды, совсем недавно здесь обреталась добрая половина сторонниц Концепции. Это могло означать лишь одно – они все снаружи, дружной толпой стерегут Афродиту. А, значит, туда не пробиться, разве что по головам. Или сверху, тогда нужно добывать колесницу или крылатые сандалии. Или дарующий невидимость хтоний Аида – а хтоний был у Макарии. Геката рассказала, что дочь ухитрилась стащить его перед носом у Ареса, благо тот по-прежнему был уверен, что невидимость (причем только в Подземном мире) дарует его идиотский шлем в перьях. Подумал бы головой – стал бы Аид такое носить?..
Хотя Аид, с его ненормальной любовью к варварской одежде, возможно, как раз бы стал. Раз уж он не испытывает никаких моральных терзаний, надевая под классический темный хламис скроенную по скифской моде рубаху и варварские штаны, то, может, не будет протестовать против шлема попугайских расцветок.
Так или иначе, пропажу Макарии, как ни странно, никто не заметил. Сторонницы Концепции явно не принимали ее всерьез. Поймали дочь Персефоны – хорошо, не поймали – тоже ничего страшного. А зря. Макарию не стоило недооценивать даже саму по себе, а уж экипированную шлемом невидимости – тем более.
Нет, Персефона, конечно, слегка волновалась. Сначала она пыталась успокоить себя мыслями о том, что дочь, наверно, не будет лезть в самую гущу событий… да как бы не так! Именно этим Макария и займется, как только поймет, что она, Персефона, свободна и рвется в бой. И ладно если не сразу – окажись она на месте дочери, то первым делом провела бы разведку в логове Афродиты, попыталась бы сорвать ее ритуал, и лишь после этого побежала бы спасать мать.
Странно, но мысли о том, что Макария наверняка уже крутится где-то поблизости, помогли Персефоне перестать беспокоиться. В конце концов, если есть вещи, которые действительно невозможно изменить, то характер Макарии – в их числе. Так что незачем и пытаться, а то не заметишь, как превратишься в Деметру.
Стоило Персефоне подумать о Деметре, и она снова расстроилась. Ну как она может быть такой… сдвинутой? Царица покачала головой и ускорила шаг, с упорством, достойным лучшего применения, осматривая каждый чуланчик, каморку, и, уж тем более, каждые пустующие покои – не важно, чьи. Вот эти явно Диониса, только хозяином там не пахнет, а эти – Гефеста, и тоже пустые, ну, а тут живет Артемида… ну, как, живет – останавливается, когда появляется на Олимпе, а там, впереди – роскошные двери, ведущие в супружескую обитель Зевса и Геры. Вот там-то, наверно, и держат…
Задумавшись, царица едва не проскочила чуланчик возле поворота. Осторожно приоткрыла дверь, как делала раз пятнадцать до этого, вгляделась в полумрак… и резко распахнула, уже не думая о конспирации.
Потому, что там, на полу, неподвижно, лицом вниз, лежало чье-то обмякшее тело.
Персефона медленно перешагнула порог, прищурилась, всматриваясь сквозь полумрак. Силуэт лежащего скрадывало длинное одеяние, оно сползло на голову и руки – по ткани там расползлось пятно ихора – но оставляло открытым босые ноги в варварских штанах.
И Персефоне вдруг стало плохо, невыносимо плохо и больно. Она медленно опустилась на колени, закрыла лицом руками, судорожно вздохнула. Слез не было, совсем – в глаза и горло словно насыпали песка.
– Как… – прошептала она даже не лежащему Аиду, а скорее себе. – Ну, как…
Она протянула руку, вцепилась в край штанов, не осмеливаясь касаться чужой кожи.
Она знала, что должна плакать, что может плакать, и тогда станет легче – но не могла. Не получалось – получилось лишь давиться почему-то обжигающим воздухом…
Шагов сзади она не слышала, лишь изумленный возглас, неловкое прикосновение чьих-то пальцев к плечу, и тихий, полный раскаяния, голос:
– Ох, прости… я не знал… не подумал, что он может быть тебе еще дорог …
Персефона вздрогнула, обернулась, не веря своим ушам. Это и был Аид – склонившийся над ней, шатающийся от усталости, в драных и испачканных ихором одеждах, со спутанными волосами и серым, осунувшимся лицом. Когда она обернулась, он отпустил ее плечо и отступил на шаг назад; в черных глазах плескалось беспокойство пополам с острым, почти болезненным сожалением.
Словно для него была невыносимой сама мысль о том, что он мог причинить ей боль.
– Так, минуточку, – ледяным голосом сказала Персефона.
Она сдернула с лежащего тела хламис и застыла – на полу вытянулся бесчувственный Арес с испачканным ихором лицом, обнаженным торсом и почему-то в штанах.
– Да что ж это такое!.. – завопила царица. – Да …! Ананке в …! …! еще этого я не оплакивала!..
Она резко развернулась, едва удерживаясь от желания пнуть лежащего сверху, но тут Аид тихо-тихо засмеялся, положил руки ей на плечи и привлек к себе, обнял, коснулся губами ее виска.
Стало спокойно. Невидимый песок перестал царапать глаза, и Персефона поняла, что теперь-то может заплакать, но не от боли – от облегчения. Но незачем, незачем совершенно, если можно обнять, положить голову на грудь и прикрыть глаза, наслаждаясь его прикосновениями.
– Ну что же ты, – сказал ее царь, ласково перебирая волосы, легко касаясь ее щеки. – Ну что же ты, моя хорошая…
На большее у него не хватило слов, и он поцеловал ее. Это было яснее всех слов и серьезней всех клятв, и Персефона ответила, целуя его так, как не целовала никого и никогда, как даже не хотела целовать, потому, что раньше все было совсем не так, как сейчас.
Потому, что она и не знала, как это – по-настоящему, и забывать обо всем, и отдавать себя…
Они с царем отстранились друг от друга, когда услышали шаги и чьи-то оживленные голоса. Персефона, в принципе, была морально готова к тому, что это либо Афродита, либо Деметра, но нет – это оказались свои. Впрочем, роль вечно недовольной матери почему-то решила взять на себя Артемида – когда Аид, уже отпуская, скользнул пальцами по ее спине, и Персефона отстранилась, лицо богини-охотницы явственно помрачнело. Видимо, у нее не укладывалось в голове, как можно добровольно целовать одного мужика спустя всего полдня после того, как тебя изнасиловал другой.
Зато у Геры все прекрасно укладывалось – она одобрительно подмигнула – и сообщила, что Амфитриту оставили на попечение Деметры.
– Ареса уже побили до нас? – осведомилась она.
– Да, кстати, а что это он в штанах? – спохватилась Персефона. – Он что, решил варваром нарядиться?
Аид неопределенно пожал плечами по поводу штанов, предположив, что Неистовому было скучно и холодно сторожить его, Аида, на голом мраморном полу, и он решил поэкспериментировать с ношением варварской одежды.
– Что самое обидное, я его почти и не бил, – посетовал он. – Хотя следовало бы, как минимум из-за тебя, – он кивнул в сторону Персефоны. – Просто когда я очнулся, он решил меня пнуть. Я схватил его за ногу, дернул, он упал и ударился головой об пол. До сих пор лежит без сознания. Наверно, сотрясение…
– Да было бы чему, – отмахнулась Геката, прощупывающая пульс Неистового. – Очнется. А вот ты, Владыка, выглядишь нездорово.
Глава 28. Аид
Да, он выглядел нездорово, а чувствовал себя так, будто неделю не спал (а, впрочем, блуждание по сознанию Персефоны и правда едва ли можно назвать сном), и еще у него явно брали кровь – запястье было надрезано. Рана закрылась, но, судя по количеству ихора на одежде, произошло это далеко не сразу.
Но это была ерунда, потому, что Персефона уже не лежала без памяти, как неделю назад, и не отмахивалась от какой-то зубастой твари, выдающей себя за ее сына (он даже запомнил имя – Загрей), как в том бредовом сне, а все остальное он мог пережить. И пусть Афродита уже набрала крови для своего ритуала, и его братьев неизвестно где держат, а еще где-то носит Макарию, все это – мелочи, вовсе не заслуживающие того, чтобы из-за них расстраиваться. И с самой Концепцией они тоже сейчас разберутся – вот, Артемида уже вводит в курс дела.
– … поэтому ты должен перестать быть Владыкой, – сообщила она, кратко пересказав суть Концепции. – Тогда зелье Афродиты потеряет свою силу.
– И как ты это себе представляешь? – уточнила Персефона, которая стояла, прислонившись спиной к дверном косяку и сложив руки на груди. – По-твоему, Аид должен бегать и орать, что ненавидит Подземный мир?
Аид фыркнул и потыкал Ареса носком сапога. Тот не шевелился. В таком беспомощном виде Неистовый совершено не вызывал желания мстить, хотя стоило бы.
Видит Ананка, стоило бы.
– Ну, или тогда ты, дядя, должен избавиться от последней частички смертности и снова стать богом, целиком и полностью, – заявила тем временем Артемида.
– А разве… – начала Геката, и тут же замолчала.
– Когда Афина брала у тебя кровь, она, конечно, ругалась, что это почти стопроцентный ихор, но все же какая-то частичка смертности у тебя остается, – произнесла Артемида. – От нее, смертности, так легко не отделаться. Так вот, Афродита считает, что бессмертный может стать смертным, если полюбит смертного больше жизни. Наоборот, думаю, тоже работает.
– Полюбит смертного больше жизни, – повторила Персефона, словно пробуя эту фразу на вкус. И вкус у фразы, если судить по выражению ее лица, был не очень.
Да, пожалуй, Аид был с ней согласен. Не с Артемидой, а с Персефоной. Идея Артемиды казалась довольно правдоподобной – могла казаться тому, кто никогда и не любил по-настоящему. Кому-то вроде вечной девственницы, встречающей каждого мужчину копьем и мечом. Но не тому, кто имел хоть какое-то представление о любви. Кто, скажем так, имел возможность на собственной шкуре прочувствовать, что это.
– Да ну, этот бред может придумать только богиня Любви, – заявила Гера. – Да будь оно так, мой дорогой Зевс метался бы из бессмертия в смертность по три раза в неделю!
– Речь идет не об обычной влюбленности, как у отца, а о…
– Возможно, вас это удивит, – прищурилась Гера, – но я знаю своего мужа много столетий, и очень хорошо представляю, как он влюбляется. Вы можете мне не верить, но у него каждый раз та самая любовь, которая больше жизни. Да стала бы я ревновать, если бы дело было в обычных интрижках!
Артемида замолчала; зато подала голос Геката:
– Думаю, ты просто должен захотеть стать смертным, – сказала Трехтелая. – Позвать к себе смертность. Сделать ее частью себя. Так ведь, Владыка?
Аид хотел кивнуть в знак согласия, но вместо этого застыл, вспоминая.
Когда-то давно, тысячу лет назад, он ухитрился стать смертным. Он полюбил смертную нимфу, он звал к себе смертность, хотел сделать ее частью себя – но вовсе не для того, чтобы быть вместе с любимой. В конце концов, другие боги умели даровать бессмертие, чем он хуже?
О нет. Все было не так. И дело было вовсе не в Левке – хотя, пожалуй, пророчество о ее гибели послужило катализатором.
Тогда он просто хотел убить мойр.
– Ананка!..
Шепот отражается от голых стен гинекея, возвращается к нему тихим эхом: Ананка, Ананка. С серпа в опущенной руке капает кровь.
Он подходит к огромному, в два человеческих роста, зеркал, вглядывается в отражение. Человек в заляпанных кровью одеждах, три разрубленных на куски тела – все не то. Ему нужна та, что стояла у него за плечом.
– Где ты, Ананка? Ты тоже должна лежать тут!
Ананки тут нет, она сбежала, спасаясь от небытия, и он понимает это – разворачивается и уходит. Потом возвращается, отрубает головы мойрам, берет их с собой – сбросить в Тартар. Отдать отцу.
Серп Крона поет в опущенной руке, он сегодня вдоволь напился… всякого.
Ихора бессмертных мойр.
Ихора бессмертного бога.
И еще – крови смертного.
Сначала Аид не смог убить мойр – их не брал серп. Пожалуй, они были не просто бессмертными, они были самой основой той реальности, и серпа для них было мало.
Тогда он пожелал стать смертным – нет, даже не так, тогда он отчаянно пожелал умереть. Тогда, думал он, пророчество, сулящее гибель Левке, потеряет свою силу, и любимая будет спасена.
Он поднял серп – он знал, что это оружие способно убить бессмертного – и перерезал себе горло, и умер, истек ихором на деревянном полу. В тот миг, когда его сердце остановилось, ихор стал кровью, и Аид превратился в смертного. В мгновение ока зажила страшная рана, и он – уже не бог, а смертный воин – снова поднял серп.
И мойры, смеявшиеся, пока он захлебывался собственным ихором, не сумели его остановить.
– Кажется, я знаю, что нужно делать, – сказал Аид. – Для этого нужно не просто желать стать бессмертным – для этого нужно умереть.
На него посмотрели, как на ненормального. Поначалу. Потом Гера с Гекатой принялись вспоминать, как боги даруют бессмертие, и вспомнили, что его даруют либо уже после смерти, оживляя тень, либо кормят «подопытного» (так выразилась Геката) нектаром и амброзией, от чего он, опять-таки, умирает, а потом оживает и становится бессмертным. И, значит, эту частичку смертности, на которую так рассчитывает Афродита, можно убить, лишь убив самого Аида. Причем, по мнению, опять же, Гекаты, ему не следует рисковать и браться за дело самостоятельно – еще не факт, поможет ли суицид избавиться от остатков смертности, или, наоборот – от всей имеющейся божественности.
– Вот именно, главное, не убить все остальное, – мрачно сказала Персефона, складывая руки на груди.
Аид вспомнил, как она стояла на коленях у тела Ареса, молча и неподвижно, и ему стало не по себе.
– Тебе незачем на это смотреть, – мягко сказал он. – Может, ты пока выйдешь?
– Я не собираюсь никуда выходить, – отрезала Персефона. – Я хочу быть с тобой на тот случай, если ты вдруг решишь умереть.
Аид глубоко вздохнул, материализовал саблю и протянул ее Гекате.
– Владыка, прости, но добровольно я за это не возьмусь, – покачала головами Трехтелая. – Я никогда себе не прощу… если вдруг. Если у нас нет других рабочих вариантов, предлагаю бросать жребий. Втроем – я, Гера, Артемида.
– А, может, попросим Ареса? – предложила Царица цариц, тоже не слишком вдохновленная открывшимися перспективами. – Его не жалко. Да и вообще, если ты вдруг умрешь насовсем, он только обрадуется. Пообещаем ему амнистию…
Аид опустил саблю и перевел взгляд на Ареса. Какая-то логика в словах Геры определенно была. Владыке совсем не хотелось обрекать на страдания кого-то из тех, кто был ему дорог, если вдруг что-то пойдет не так. Спасибо, тут нет Таната или Макарии!..
Он кивнул Гекате, и та захлопотала над бесчувственной тушкой Неистового, пытаясь привести его в сознание.
Персефона же неслышно скользнула к нему, обеими руками схватила за запястье, требовательно заглянула в глаза:
– А теперь пообещай мне…
Она не успела договорить.
Он не успел ответить. Не успел пообещать, что все будет хорошо, что теперь он точно не будет звать смерть, что он пройдет по краю, чтобы вернуться к ней, потому, что она и есть его мир, и плевать на Деметру, на Левку и на Концепцию, и…
Сильнейший удар в спину заставил его потерять равновесие, податься вперед, схватившись за Персефону; из легких вышибло воздух, и, попытавшись вдохнуть, он понял, что почему-то не может дышать полной грудью, как будто мешает что-то; опустив взгляд вниз, он увидел вышедшее из груди острие копья.
Персефона закричала, попыталась подхватить его – ноги почему-то отказывались повиноваться, и он рухнул на колени.
Боли не было.
Потом что-то уперлось ему в спину, рывок – и копье исчезло, он смог вдохнуть воздух – но вместе с ним пришла невыносимая боль. Горьковатый на вкус ихор хлынул из горла; сердце не билось, лишь слабо трепетали в груди окровавленные ошметки; тело содрогалось в агонии; вскоре захлестнула тьма, и последнее, что он почувствовал – тонкие пальцы Персефоны, до боли сжимающие его руку.
И голос.
Странный голос, высокий и нервный почти до истерики.
«Владыка! Владыка! Молю о милости!».
Аид знал, что должен откликнуться; он вынырнул из тьмы, мимолетно отметил, что боль в груди куда-то исчезла, а рана затянулась в мгновение ока; поднялся на ноги, опираясь на руку Персефоны с одной стороны и Гекаты с другой, и сделал вдох.
Первый вдох обжег горло и легкие, но мутная пелена перед глазами наконец-то исчезла. Он осмотрелся: Гера стояла с широко распахнутыми глазами и цедила ругательства, Геката отворачивалась и украдкой шмыгала носом; вцепившаяся ему в руку бледная как мел Персефона не плакала, но ее натурально трясло; бесчувственное тело Ареса все так же валялось на полу.
Артемида, бледная почти до уровня Персефоны, сжимала в руках короткое копье. С его наконечника капал прозрачный светящийся ихор.
– Молю о милости, – тихо повторила она.
Аид знал, что должен ответить. Нет, вовсе не то, что вертелось на языке у всех присутствующих. И не то, что читалось в глазах у Персефоны (ей точно незачем было на это смотреть!). Об этом он тоже скажет, но чуть попозже.
А сейчас он чуть наклонил голову и коротко приказал:
– Проси.
Артемида подняла на него глаза, но тут же снова опустила голову, будто не могла выдержать его взгляда. А, может, так оно и было – тяжело выдержать взгляд того, в кого ты только что воткнул копье. Пусть даже из благих побуждений.
– Я молю о милости, о Владыка! – она облизала пересохшие губы. – Я прошу амнистии для всех участниц Концепции.
