Текст книги "Семиклассницы"

Автор книги: Мария Прилежаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

XV

Поезд подошел к перрону московского вокзала в 9.30. Он подошел медленно, и паровоз шумно пыхтел, словно переводя дыхание после длинного и утомительного пути. Из вагонов выходили люди, таща за собой чемоданы и тюки, и кричали женщинам в белых фартуках:

– Носильщик! Носильщик!

Некоторых встречали; звонкие поцелуи и восклицания слышались здесь и там.

Девочку в белых деревенских валенках, желтой дубленой шубе и цветастом полушалке, повязанном назад, концами, никто не встречал. Девочка сошла на платформу, поправила на спине мешок и огляделась по сторонам, разыскивая дяденьку попутчика, на которого в дороге была вся надежда. Однако дяденька попутчик давно уже взвалил чемодан на плечи и смешался с толпой.

Девочка в цветастом полушалке была Феня.

Она стояла у вагона, беспомощно озираясь. Ее толкали. Она пятилась назад, ее все равно толкали. «Батюшки, – думала Феня, – народу кругом! И все чужие». Потом она заметила лужи на деревянной платформе. «Трое суток ехали, все зима была, а в Москву приехали – зима кончилась».

Феня привыкла делиться с кем-нибудь своими мыслями и впечатлениями, но никому не было до нее дела, и она почувствовала себя одинокой. Феня хорошо помнила, что нужно сразу идти в метро. Она энергично поправила мешок на спине и затопала по платформе, старательно обходя лужи. Она шла вместе с людьми и незаметно для себя тоже стала спешить, словно ей нужно было кого-то догнать или перегнать. Она увидела над дверьми надпись «Метро», и ожидание небывалых чудес прибавило ей бодрости. «Сейчас поедет», подумала она, став на ступеньку лестницы, но лестница не ехала, хотя Феня постояла немного, ожидая – а вдруг поедет.

«Вот и наврали интернатские! – с досадой и разочарованием подумала Феня. – С ними по-хорошему, а им бы только озоровать да пересмеивать. Увижусь – скажу».

В метро люди, бежали еще шибче. Все обгоняли Феню и не обращали на нее никакого внимания. Только некоторые барышни оглядывались на нее. На барышнях надеты были шапочки, такие маленькие, что едва закрывали половину головы. Феня знала, почему барышни оглядываются. Собирая ее в Москву, мамка открыла сундук. Сундук был старинный, дедовский, и отпирался со звоном. В нем хранилась мамкина девичья сряда, полотенца, расшитые петухами, и кружева своей вязки. Мамка достала со дна самый красивый полушалок бордового цвета, с разводами и золотыми цветами. Феня повязала полушалок и не могла оторваться от зеркала, любуясь собой.

– Не осрамись там перед людьми, – сказала мамка.

Но Феня и не собиралась срамиться. Уж если приехала в Москву, как-никак, а доберется до Леньки.

Проверяя билеты, контролёрша в форменной тужурке с блестящими пуговицами тронула Фенин мешок и закричала:

– Картошка? Нельзя! Обратно!

– Какая картошка? – закричала Феня в ответ. – Да нешто я повезу из Нечаевки картошку!

– Нельзя! Нельзя! – повторила контролерша. – Здесь тебе не трамвай.

Феня вцепилась в рукав контролерши и принялась умолять, стараясь подбирать вежливые выражения:

– Барышня, миленькая! Пощупай – нет там никакой картошки, там лепешки одни, мамка для Леньки напекла. Я и дорогу-то одну только через метро знаю. Что же мне пропадать теперь? Ах ты, беда какая!

Контролерша сжалилась, и Феня пустилась бежать что есть духу, чтоб не повернули обратно. Она испугалась, что вот с ней чуть было не случилась беда какая, и не могла успокоиться. К платформе сразу подлетели два поезда, с той и другой стороны, оба блестящие, без паровозов, с яркими фонарями. Феня кинулась к одному, но поезд тронулся и умчался; Феня подбежала к другому, но перед самым носом у нее дверцы вдруг сами захлопнулись, и этот поезд тоже умчался.

Феня, тяжело дыша, прислонилась к каменной колонне. Беспокойство овладело ею. «Ну, как полдня теперь прождешь поезда, а то и до ночи? Да и сходить где, не знаю. Батюшки, а ехать-то в какую сторону, тоже не знаю». Феня подумала, что чуть было не уехала неизвестно куда, и снова у нее заныло сердце. Рядом остановился военный в очках и развернул газету. Фене показалось чудно: чего это он на народе читать принялся, словно дома не начитается! Но все же она осмелилась обратиться с вопросом:

– Дяденька, мне к Кропоткинским воротам где садиться?

Военный промычал что-то, не поднимая от газеты глаз, и кивнул головой:

– Здесь!

– Дяденька, – снова спросила Феня, – а вам куда ехать?

Военный оторвался от газеты и молча через очки посмотрел на Феню.

– Может, нам по дороге, – объяснила Феня.

В это время подлетел поезд.

– Пойдем, – сказал военный и легонько подтолкнул Феню в вагон.

Едва он сам вошел, а дверцы – дж-жик! – закрылись. Теперь это очень понравилось Фене. К ней снова вернулось хорошее расположение духа и захотелось поделиться мыслями с этим военным, который хоть и молчит, а видно, что добрый.

– Дяденька, – спросила она, – вы на фронте бывали?

Некоторые в вагоне с любопытством оглянулись на Феню. Военный посмотрел на нее сначала молча, потом ответил:

– Бывал.

– И наш Ленька тоже на фронте был! – оживленно сказала Феня. – Михеев Ленька, братишка мой. Два года воевал. Не знаю уж, дали ему награду какую или не заслужил. Теперь без ноги. А мамка говорит – голова на плечах и хорошо. Он, говорит, и в конторе работу найдет со своей головой. Мамка сразу оживела, как от Леньки вести пришли. А нашли его, Леньку-то нашего, девчата интернатские. Он в госпитале был и переживал, и от переживаний ничего не писал нам.

Военный молча слушал и строго смотрел на Феню, а по том вдруг спохватился и отдал Фене честь.

– Мне сходить, – сказал он, – вам на следующей. Досадно…

Что досадно, он не успел договорить, потому что дверь за ним захлопнулась и поезд полетел дальше.

«Сейчас увидимся», подумала Феня, внутри у нее запело от счастья.

«Как он мне честь-то отдал, – вспомнила она про военного. – Задумчивый, а вежливый».

Поезд остановился, и Феня скорее выскочила.

Она оглянулась по сторонам – широко, просторно, везде торит свет, все белое, на стене надпись «Дворец Советов».

«Батюшки! Заехала-то куда! – изумилась Феня. – В самый дворец. Краса какая! Цветов бы еще насадить. Ну, Москва!»

Но ей было некогда разглядывать красоту дворца, и она поспешила за людьми и спрашивала всех:

– Как мне к Кропоткинским воротам выйти?

И все отвечали:

– Сюда, сюда!

Она вышла на улицу, и сразу ее смелость пропала: на улице звякали трамваи, гудели автомобили, передвигались какие-то диковинные машины, а люди бежали с разных сторон – все куда-то неслось, мчалось и кружилось перед Фениными глазами.

Феня разжала кулак и прочитала на бумажке адрес: «Кропоткинские ворота, Левшинский переулок».

– Дяденька, где здесь Кропоткинские ворота? – спросила она проходившего мимо военного, потому что уважала военных. Он не остановился, и она побежала за ним.

– Это и есть Кропоткинские ворота, – на ходу ответил военный и скрылся в толпе.

Феня огляделась. Была большая площадь, сзади росли в два ряда деревья, с другой стороны площади тянулся дощатый забор и всюду стояли каменные дома, но ворот не было.

Прямо на Феню шла девочка лет тринадцати, в синей шапочке. Девочка подпрыгивала, разбивала каблуком ледяную корку на лужах и размахивала сумкой с книгами.

– Девочка, где тут Кропоткинские ворота? – спросила Феня.

– Вот они, – ответила девочка. – Ты на самодеятельность приехала? А она давно уже кончилась.

Феня остановилась ошеломленная. «Сговорились они смеяться надо мной? – с гневом подумала она. – Что это она болтала? Батюшки, да может, и нет нигде Кропоткинских ворот, вот они все и смеются? А может были, да бомбой сшибло? И спросить некого, боязно, как в чужом лесу».

Мамка, провожая Феню в дорогу, причитала: «Страсти какие! Сроду нигде не бывала, и на тебе – сразу в Москву. В Москве-то долго ли заблудиться!» И девчата говорили: «Не найти тебе Леньку! Москвы за день не обойдешь, а как стемнеет, никто переночевать не пустит».

Феня ничего не боялась. Но сейчас ее охватил такой непреодолимый страх и так стало жалко себя и так обидно, что вот до Москвы доехала, а в Москве заблудилась, и Леньку не найдет, и домой дороги не знает.

Губы задрожали у Фени, она вытирала варежкой глаза, комкая в кулаке бумажку с адресом, которому теперь уже не верила. Пожилая женщина с книгами подмышкой оглянулась и пошла своей дорогой, потом оглянулась снова и остановилась. Девочка в желтом полушубке и красном цветастом платке плакала, вытирая варежкой глаза и круглый веснушчатый нос. Женщина подошла к девочке.

– О чем? – спросила она.

Феня заплакала сильнее.

– Ну, говори, о чем, а то уйду, – нетерпеливо повторила женщина.

Феня подавила рыдание и ответила дрожащим от обиды и отчаяния голосом:

– Заблудилась.

– Куда тебе надо? – спросила участливо женщина.

– Кропоткинские ворота надо, – всхлипывая, объяснила Феня.

– Да вот же они и есть! – с удивлением воскликнули женщина, а Феня опять зарыдала: если такая приличная и пожилая женщина с книгами и та подшучивает над ней, значит пропала последняя надежда.

– Постой, постой, – проговорила женщина и вдруг вся засияла смехом. – О, какая прелесть! Она и в самом деле ворота ищет! – Женщина хохотала, держа Феню за руку и приговаривала: – Подумайте только, какая прелесть. Стоит и плачет.

У Фени от оскорбления высохли слезы.

Дома, в Нечаевке, пожилые женщины ведут себя степенно, учат молодых и никогда уж не захохочут на всю улицу. А эта, волосы из-под шапки седые и книги подмышкой, я сама заливается, словно в театре. Феня сердито выдернула руку. Женщина наконец перестала смеяться.

– Ну, чудак! – сказала она. – Ворот нет. Понятно? Только название. Говори, куда тебе дальше. Улица, переулок, дом.

– Вот, – протянула Феня скомканную бумажку и с трепетом посмотрела на странную незнакомку.

– Я в этом доме живу, – сказала веселая женщина. – Идем. Доведу.

Она быстро зашагала вперед. У Фени словно выросли крылья. Она подтянула мешок и вприпрыжку пустилась за своей новой попутчицей, не разбирая луж под ногами и не задирая голову кверху, чтобы подсчитать, верно ли дома по восьми этажей, или опять интернатские ребята наврали.

К ней вернулась привычная словоохотливость и захотелось все узнать про женщину и про себя рассказать.

– Учительница? – спросила она.

– Нет, – весело отозвалась женщина. – А что?

– Ничего. Я по книгам смотрю. У нас в Нечаевке учительницы так с книгами ходят. А что, Наташа, небось, в школе сейчас?

– Какая Наташа?

– Какая! Подруга моя. Да что вы, разве Наташу Тихонову не знаете?

– Не знаю. Откуда мне ее знать?

– В одном доме живете и не знаете? – недоверчиво покосилась Феня.

– Мало ли у нас в доме народу!

Феня подумала, что в Москве все непохоже на Нечаевку и все чудно и очень трудно. Вдруг Феня почувствовала, впервые за всю дорогу, что устала безмерно и еле волочатся ноги и даже языком не хочется шевелить. Но все же из благодарности к этой доброй и странной москвичке она рассказала и про деревню, и про отца, убитого на фронте, и про мамку, которая все болела, болела, а как вести о Леньке пришли, так сразу и выздоровела, и начала было рассказывать про Леньку, но седая женщина сказала:

– Пришли.

Они поднялись на второй этаж, и женщина указала на дверь.

– Вот. Здесь твоя Наташа живет. – Потом она сказала миролюбивым тоном: – А ты не сердись на меня. Я ведь смеялась, потому что уж очень смешно.

– Я не сержусь, – поспешила успокоить ее Феня.

– Ну, до свиданья! – сказала женщина и ушла.

Феня постучалась в дверь.

Прошли две или три томительно длинные минуты. Дверь отворилась, и Феня повисла на шее у Леньки. Она обнимала его обеими руками, словно не веря, что это он – живой, настоящий, и больше не надо его искать.

– Пусти, – сказал Ленька. – Не видишь, я какой. – Он стукнул костылем.

– Вижу, – возразила Феня. – Вижу, что дурной. Исхудал весь, Ленечка, милок, поешь лепешек! Мамка прислала. Сдобные.

Она развязала мешок и захлопотала, требуя, чтоб брат ел сейчас же, а сама села рядом, подперев ладонью щеку, и смотрела на него с тем выражением радостной готовности угадывать все его желания, которое делало очаровательным ее веснушчатое, широкоскулое лицо. Ленька видел, словно впервые, ее голубые, как нечаевское бледное небо, глаза, деревенские красные щеки, красный платок на голове, прядку желтоватых волос на лбу, и на него пахнуло детством, привольем и счастьем.

– Феня, – сказал он, – домой-то как хочется…

И она ответила:

– Вот и повезу тебя домой. За тем и приехала.

В дороге уж сколько она передумала, а сейчас и рассказать нечего. Смотрит и молчит, словно онемела. А он все глаза вниз опускает. Трудно ему. Видно, не привыкнет никак к костылю. А может, спросить хочет что, да не смеет.

– Ты, Ленечка, спрашивай, – робко предложила она.

– Что спрашивать? – ответил он. – Увижу сам.

Он хотел тут же сообщить, что едет домой побывать да повидаться, а потом снова вернетесь в Москву, учиться будет, но промолчал и машинально жевал лепешку, не ощущая вкуса.

Что-то звякнуло.

– Сейчас, – сказал Ленька. – Хозяева пришли. – И пошел отпирать.

Только теперь огляделась Феня и заметила разные непонятные предметы, каких не видывала никогда в жизни, но не успела удивиться, потому что в комнату, как весенняя буря, ворвалась Наташа, завизжала, подбросила шапку, к потолку, кинула портфель на диван и закружила Феню по комнате. Феня только повертывалась и охала. С ней и не бывало никогда такого, чтобы вдруг все слова из головы вылетели.

– Рассмотрела уже? – спросила Наташа, показывая на Леньку.

Феня кивнула головой.

Вдруг Наташа притихла, подобрала шапку и портфель и положила на место.

– Ты что вспомнила? – спросила Феня.

– У нас горе, – сказала Наташа. – У нас Жениного отца убили.

К Жене пошли вечером. Темнело. Лужи затянуло тоненькими корочками, зеленые сосульки свисали с дождевых труб. Осевший от мартовских оттепелей снег лежал по краям тротуара несвежими рыжими кучами, и на мостовой под колесами машин жирно чавкала черная грязь.

– Приедем с Ленькой домой, – говорила Феня, – а там уж грачи, небось, прилетели. У нас на задворках, в старых березах, сколько они гнезд наворотили! Грач в гнездо прилетел – жди, река тронется. А вот у вас в Москве весна невидная.

Наташа отвернулась и не ответила. Наташа рассердилась на Феню за то, что у нее счастливое краснощекое лицо и такой веселый необычный наряд, что все на нее оглядываются, и она радуется всему и обсуждает каждый пустяк, а идут они к Жене.

Всякий раз, собираясь к Жене, Наташа чувствовала на сердце гнет. Женя болела. Она лежала на диване, перебирая тоненькими пальцами страницы книги. У нее были равнодушные и усталые глаза. Наташа разучилась говорить с Женей и не смела ее утешать. Она знала, как тяжело Женя больна.

Бабушка посмотрела на девочек через цепочку и открыла дверь.

– Спасибо, девочки, – сказала она, не удивившись тому, что с Наташей пришла новая подруга в желтой шубе и красном платке с золотыми цветами.

– На дворе весна? – спросила бабушка, глядя на Феню и тряся головой. – Я думала, не доживу до этой весны. Но старые люди живучи.

– Что Женя? – спросила Наташа.

– Что? – повторила бабушка и пожевала губами. – Женя читала книжки и ходила каждый день в школу, а теперь Женя тает, как льдинка. Разве удержишь лед, чтобы он не уплыл?

Бабушка побрела в комнату стариковскими шаркающими шажками. Феня тихо охнула и пошла за ней. Она вошла в первую комнату с высокими книжными полками, на корешках книг лежала пыль. Бабушка ничего не говорила Фене. Феня открыла дверь во вторую комнату. Там тоже были книги. На диване сидела девочка с черными глазами. Девочка смотрела на Феню безучастно и строго.

Феня остановилась на пороге и вдруг с такой страшной ясностью, что замерло сердце, вспомнила весну, которая когда-то была, а может, и не была, может быть, все это только привиделось Фене.

Река отшумела половодьем. Схлынули буйные воды, и сразу зеленые, острые, жадные травки рванулись из земли, и открылись желтые чашечки первых цветов. Берег заиграл над рекой, на берегу лежала забытая льдинка. На старых березах грачи шумно устраивали жизнь. Струйки бежали в реке и звенели день и ночь. А льдинка все голубела и таяла, и с краев ее падали, как дождь, прозрачные крупные капли в землю. Все тоньше делалась льдинка, все голубее. А потом Феня пришла на берег, и льдинки не было.

– Ой! – еще раз шепнула Феня, сбросила желтую шубу и села на Женин диван. – У меня мамка так же молчала, – сказала она, не сводя с Жени глаз. – Каково мне с ней было целую зиму! Она молчит. А мне каково?

«Что это она? – со страхом подумала Наташа. – Зачем?»

Наташа и все ее подруги, приходя к Жене, рассказывали о школе и разных посторонних делах, всячески избегая говорить с ней о том, что сейчас составляло единственное и страшное содержание Жениной жизни, – о гибели ее отца, – а Женя молчала и устало отводила глаза.

– У меня тоже тятю убили, – сказала Феня. – Ты думаешь, я забыла? Нет. Я вот что помню – совсем еще маленькая была, а он сядет на завалинке, на колени меня возьмет, а рядом подсолнух, большой, тятя про подсолнух говорит, что это к нам солнце в гости пришло, а мне смешно. Мне ни с кем не было так смешно. Я прошлым летом на этом месте подсолнух посадила. И нынче опять посажу.

Женя задышала прерывисто и часто и смотрела на девочку в красном платке.

– А ты помнишь отца, когда сама была маленькая? – спросила Феня. – Я знаю, у тебя отец ученый был. А ты плачь об отце. Ты зачем о нем не плачешь? Ты плачь.

У Жени дрогнул большой грустный рот, она потянулась к Фене и спрятала лицо на ее плече.

Феня, перебирая рукой растрепанные Женины косички, печально говорила:

– Я не поеду в Нечаевку, пока ты не поправишься. Я знаю, у меня мамка такая была. Нельзя молчать… Говорить надо, рассказывать. Разве мы не люди? Мы понимаем.

Наташа вышла из комнаты.

Бабушка качала старой седой головой и шевелила губами, что-то шепча про себя.

– Бабушка! – позвала Наташа. – Бабушка, Женя опять пойдет в школу. Теперь уж я знаю, что пойдет.

Бабушка кивала головой, шепча о чем-то своем.

XVI

Тетя Маня сидела на скамье против часов и терпеливо наблюдала циферблат. В тот самый момент, когда стрелки приняли нужное вложение, тетя Маня, не медля ни секунды, пошла звонить, возвещая конец перемены. Звонок залился на все четыре этажа. Коридоры постепенно опустели. Преподаватели расходились по классам.

Опираясь на палку, прохромал Захар Петрович, откашлялся перед дверью, одернул гимнастерку и вошел, и строгая тишина мгновенно водворилась в классе. Пробежала, обеими руками прижимая к груди охапку книг, светлоглазая Дашенька. Торжественно проследовала Анна Юльевна, скрывая под пестрой шалью острые плечи, классный журнал и учебник французского языка.

Классы приступили к занятиям. Но в седьмом «А» еще не начинался урок. Девочки сидели за партами и повторяли географию, то и дело беспокойно озираясь на дверь. Вчера всем классом провожали Феню и лейтенанта Михеева. Феня уехала в Нечаевку. Мелькнул в окне вагона красный платок с золотыми цветами.

– Девчата! – прозвенел в последний раз Фенин голос. – Не забывайте! Женя-а, приезжа-а-ай!

А потом колеса – таки-так, таки-так – и больше не слышно Фени…

Девочки едва успели приготовить математику к сегодняшнему дню, остальные уроки подучивали наспех в перемены.

– Не бойся, Женя, – крикнула Наташа. – Ты первый раз пришла, тебя не спросят.

Тася учила вслух, закатив глаза и покачиваясь взад и вперед в такт словам.

– Хоть бы опоздала Зинаида Рафаиловна! – мечтательно повторяла Тася. – Если бы опоздала, я выучила бы все.

А Зинаида Рафаиловна действительно опаздывала. Люда Григорьева дежурила у двери и докладывала классу о событиях, происходящих в коридоре.

– Девочки! Захар Петрович прошел. Невеселый – должно быть, нога болит. Французский идет, – сообщала она дальше. – С тетрадками. Наверно, двоек наставила.

Потом Люда спряталась за дверь, пока мимо проходила Дарья Леонидовна, а когда выглянула снова, коридор был пуст и классы закрыты.

– Девчата, – крикнула Люда, – учите, учите – успеете! На горизонте спокойно.

Прошло еще несколько минут.

– Можете убирать учебники, – заявила Люда Григорьева. – Пустой урок, ура!

А Зинаида Рафаиловна стояла в это время в учительской и смотрела в окно, хотя на улице ничего особенного не происходило.

Зинаида Рафаиловна держала в руке портфель и журнал, но в класс не шла и стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Из кабинета вышла завуч, седая молчаливая женщина.

– Вы здесь? – спросила она. – Милая Зинаида Рафаиловна, уходите домой.

Зинаида Рафаиловна оглянулась. У нее были красные глаза и плотно сжатые губы… Она качнула головой.

– Я немного опаздываю, но я пойду в класс. Вот только возьму себя в руки.

– Как вы такая пойдете? – опять спросила завуч.

– Именно сегодня мне нужно увидеть девочек, – ответила Зинаида Рафаиловна. – Именно сегодня.

Девочки встретили учительницу разочарованными взглядами. Они настроились развлекаться во время пустого урока. Зинаида Рафаиловна усталыми шагами прошла к столу, девочки увидели ее похудевшее за одну ночь лицо и запавшие глаза.

– В классе присутствуют все, – отрапортовала дежурная. – К уроку готовы, – добавила она менее уверенным тоном.

– Кто докладывает? – спросила Зинаида Рафаиловна.

Маня взяла указку и вышла к карте.

У Зинаиды Рафаиловны заведен был порядок: очередная докладчица перед началом урока находила на карте большие и малые пункты, освобожденные накануне Красной Армией.

– Вчера, – сообщила Маня, – был приказ маршалу Жукову. Освободили Винницу. Вот она здесь в верхнем течении реки… Как ее? Где же она? Вот…

Маня скользнула указкой по карте, попала в Киев и окончательно запуталась, потеряв след Винницы.

– Ищи реку Южный Буг, – подсказала Валя Кесарева.

– Не туда поехала, – заволновалась Наташа, – ниже, левее!

Зинаида Рафаиловна взяла у Мани указку.

– А я, – сказала она, и девочки стихли, – нашла бы Винницу с закрытыми глазами. Вот она. Веселый зеленый город, залитый солнцем. Посередине река. Винница. Два с половиной года город томился в неволе.

Зинаида Рафаиловна положила указку, села, облокотилась на стол, подперла подбородок ладонями и сказала:

– Моя дочь училась бы сейчас, как вы, в седьмом классе. Но она уехала к бабушке в Винницу, и там ее застала война. Вчера моей девочке вернули свободу и родину. Если только… – Зинаида Рафаиловна запнулась. – Если только девочка жива.

Зинаида Рафаиловна помолчала, все молча смотрели на нее.

– А говорю я об этом, – тихо произнесла учительница, – затем, чтобы вы знали, какое у нас есть высокое счастье – родина. Знаете ли вы об этом? Думаете ли?

Зинаида Рафаиловна сидела за учительским столом, опершись подбородком на ладони и смотрела на своих учениц пытливыми, умными глазами.

– Думаете вы об этом?

Наташа вспомнила Феню. Поезд мчится через поля, мелькают соломенные крыши деревень, леса, и снопа снежные просторы. И завтра поезд будет мчаться и послезавтра. Потом Феня приедет в Нечаевку. Там, в Нечаевке, и Наташина родина. И в Виннице, где дочка Зинаиды Рафаиловны.

– Если человек идет один по земле, – говорила учительница, – он безмерно несчастен, потому что у него родины нет. Родина – люди. – Зинаида Рафаиловна взяла в руки указку. – Вот! – взмахнула она деревянной палочкой. – Чукотка, снежные тундры, бурный Байкал, а вот украинские степи. И везде – люди, и мысли у них одни. Это и есть родина.

Учительница внимательно посмотрела на девочек.

– Начало же здесь, – проговорила она и указала на класс.

У стены стоял старый шкаф, в нем тетради с пропущенными запятыми и пометками на полях, висела на гвоздике географическая карта, кусочки мела лежали у доски, белая пыль на полу, на стене портрет Зои, и смущенные, милые лица над партами.

Девочки учились.