Текст книги "Семиклассницы"

Автор книги: Мария Прилежаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Поменьше воды. Математика требует точности, – продолжал он ворчливо и вдруг засмеялся. – Поняли? Попробуйте-ка у меня пошуметь. А? Страшновато?

Даша тоже рассмеялась, а Захар Петрович сказал:

– Я научу их математику. Наверняка. Но другому, самому важному, научите их вы, хотя они и шумят иногда у вас на уроке. Это так же верно, как то, что из одной точки на прямую можно опустить только один перпендикуляр.

VIII

На следующее утро Тася явилась в класс задолго до звонка. Свой школьный день она начала, по обыкновению, с того, что разложила на парте учебники, полюбовалась чистенькими обложками тетрадей, проверила, на месте ли промокашки, потом живо убрала все свои вещи и оставила на парте только бумажку, сложенную треугольником. Тася целиком была поглощена рассматриванием этой таинственной бумажки. В поведении Таси не видно было и тени раскаяния за вчерашнюю ссору с классом.

Девочки наблюдали за ней.

Люда не вытерпела. Она неслышно подошла и выхватила у Таси из-под рук ее загадочную бумажку. Но Тася не пошевелилась. Казалось, она только и ждала, чтобы кто-нибудь схватил у нее записку. Она отвернулась к окну и равнодушно запела: «тра-ля-ля». Люда отскочила на всякий случай на середину класса и прочитала:

Вам бы языком болтать,

Да салфетки вышивать,

Да танцульки танцевать,

Где уж вам нас перегнать.

Теорему доказать

И уравнения решать.

Курице за танком не угнаться,

А девчонкам с нами не сравняться.

Люда сразу утратила дар слова. Тася смотрела в окно и беспечно напевала.

– Слушай, ты, – сказала наконец Люда, – птичка-певичка…

– А ты сова. Тра-ля-ля!..

– Я тебя дело спрашиваю. Признайся, кто написал?

– Федька Русанов написал, Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

– Откуда Федька узнал? Как он посмел?

– Так и посмел. Тра-ля-ля. Я рассказала, а он написал. Он теперь будет поэтом. Тра-ля-ля. Он еще и не такое сочинит.

Чудовищная дерзость новоявленного поэта привела девочек в такое негодование, что Анна Юльевна, которая пришла на урок с непоколебимым решением на всю жизнь втолковать своим ученицам особенности спряжения неправильных глаголов, сразу поняла рискованность своего замысла. Из глубины класса к учительскому столу неслись шорохи, сдержанный шепот, подозрительные скрипы парт, и главное – Анна Юльевна видела рассеянные и отсутствующие глаза. Тем не менее Анна Юльевна решила не отступать от намеченного плана и, поправив шаль на зябких плечах, приступила к объяснениям.

– Тихо! То, что вы узнаете сейчас, чрезвычайно важно, – сказала она.

Вступление не произвело впечатления.

Шорох непонятного волнения не стихал в классе.

Уже подойдя к доске, Анна Юльевна увидела безмятежные ясные глаза, устремленные на нее со спокойным вниманием. Тася не изменила своему обыкновению и на этот раз. «Какая приятная девочка», подумала Анна Юльевна и за все время своего объяснения обращалась мысленно к «приятной» девочке, пренебрегая неспокойностью класса. Но когда, закончив объяснение, Анна Юльевна решила проверить, усвоено ли оно, «приятная» девочка проворно опустила глаза вниз. Подозрение шевельнулось в сердце разочарованной учительницы.

– Кесарева! – неожиданно для самой себя назвала она ученицу, в которой никто из учителей никогда не ошибался.

И тут произошел беспримерный в истории класса скандал. Староста и украшение седьмого класса «А», вместо того чтобы без запинки повторить все рассказанное учительницей, молчала.

– Ну, ну, – ласково ободряла Анна Юльевна первую ученицу.

– Я ничего не поняла, – ответила первая ученица.

– Как вы могли не понять? – в недоумении воскликнула Анна Юльевна.

– Я ничего не слышала. У нас случилась неприятность в классе, и я все время думала о ней.

Раздался гул одобрения. Никто не злорадствовал по поводу провала отличницы, все явно её поддерживали. Ни один самый блестящий ответ первой ученицы не вызывал такого живого сочувствия, какое заслужила она своей единственной двойкой.

Анна Юльевна была озадачена. Ученики существовали для нее постольку, поскольку она преподавала им французский язык. Ничто постороннее не должно было нарушать стройное течение урока. Сегодня это постороннее ворвалось и смяло строгий и безупречно построенный план.

Класс жил своей, непонятной и взволнованной жизнью.

«Если я буду вмешиваться во все, что их занимает, – холодно подумала француженка, – у меня не останется времени на то, чтобы пройти программу».

Кесарева сидела на парте, окруженная подругами. Бледное лицо её покрылось красными пятнами. Кесарева не вполне еще поняла, что с ней произошло. В течение всех школьных лет она привыкла оберегать своё первое место. Она получала за ответы только пятерки не потому, что ей давалось это легко. И Наташа Тихонова, и Женя Спивак, и даже Тася могли получить пятерку. Женя Спивак могла знать что-нибудь очень хорошо, если ей было это интересно, и совсем не знать то, что неинтересно. Для Кесаревой не важно было, интересно или неинтересно то, что проходится в классе, и то, что она должна знать. Ей важно было только одно: она хотела быть первой. Она не раздумывала над тем, любят ли ее одноклассницы. Одноклассницы должны были признавать особенность Кесаревой. Существовали все, а отдельно от всех она, Кесарева.

И вдруг случилось невероятное: Кесарева перестала быть особенной. Она стала, как все.

Валя сидела на парте, сбитая с толку, и молчала, потому что не знала, как держаться. Девочки тараторили наперебой: они не придавали никакого значения провалу Кесаревой.

Всем было ясно, что Кесарева забыла о роли отличницы, потому что оскорбилась за класс. И все считали, что так должно быть.

Что-то новое, не совсем еще ясное, но счастливое взволновало Кесареву.

– Вот что, – сказала она и стукнула для убедительности по парте кулаком, – пусть они пишут стихи, а мы им докажем, девочки. Теперь все двоешники – дезертиры. Посмотрим кто будет дезертиром.

Сама Кесарева только что получила плохую отметку, но сейчас это ничего не значило. Кесарева повторила:

– Мы докажем.

Она говорила «мы» вместо «я» и испытывала безотчетную радость.

Дарья Леонидовна заметила, как неохотно при ее появлении девочки разошлись по местам. Кажется, она прервала их совещание на самом интересном месте.

«Хорошо все-таки, что они беспокойно устроены», подумала Дарья Леонидовна.

– Нам нужно заниматься синтаксисом, – сказала она, – но, кажется, у вас что-то произошло?

– Да, – ответила Люда Григорьева и прочитала записку.

Дарья Леонидовна принимала участие в обсуждении школьных происшествий без той взрослой снисходительности, с какой часто старшие судят о ребячьих делах. Многое еще оставалось неизвестным и нерешенным для Даши, но ей никогда не хотелось отделываться безразличными словами, если даже трудно было что-нибудь решить.

– Захар Петрович шутит с вами, – сказала Даша. – Он строгий, но шутит, чтобы вас раззадорить. Он хочет, чтобы вы знали математику, поэтому и поддразнивает вас. Однако не то странно, что кто-то глупый написал эти стишки, а странно, кто передал их классу и зачем. Впрочем я не хочу знать об этой девочке. Женя Спивак! – вызвала Дарья Леонидовна. – Если бы вам поручили передать такое письмо, что бы вы сделали?

Женя смутилась.

– Я, я… – сказала она заикаясь, – я взя-ала бы и выбросила?

– Почему?

Женя пожала плечами.

– С-а-ама не знаю, почему.

– А я бы Федьке Русанову так надавала, – не вытерпела Наташа, – он сразу бы разучился писать стихи.

– Федька тебя одним пальцем сшибет, – пробормотала Тася, чувствуя, что на нее надвигается опасность.

– Пусть сшибет, все равно бы надавала.

– Я тоже выбросила бы эту записку, – сказала Дарья Леонидовна. – Нужно уметь обидеться. Очень плохо, когда человек не умеет обидеться и не хочет заступиться за класс. Разве вы не понимаете, что такое честь класса?

– Да, – поторопилась ответить раньше всех Валя Кесарева. – Понимаем.

Дарья Леонидовна довольно кивнула головой:

– Вот и хорошо. Я рада. Люда Григорьева, разорвите записку, как будто ее не было.

Все смотрели, как Люда разрывает на мелкие кусочки записку, а Дарья Леонидовна сказала:

– Конечно, всем хочется быть героями. Но если не можешь по-настоящему дружить и не можешь хорошо учиться, что же тогда можешь?

Женя Спивак кивнула головой.

– Вот и мне то же папа писал. Дарья Леонидовна, Вам от папы привет.

Дарья Леонидовна покраснела, смущенная неожиданным сообщением.

– Спасибо. Теперь займемся синтаксисом. Придумайте фразу с придаточным предложением.

Женя записала в тетрадке: «Я стала любить школу, потому что раньше интересное было только в книгах, а теперь и в классе тоже стало интересно». Но все же, придумав фразу с придаточным предложением, Женя вытащила из парты «Крошку Доррит» и, прикрывая книгу локтем, украдкой прочитала несколько страниц, пока подошла очередь проверить её пример.

Кроме того, она успела послать Наташе записку: «Я ходила с бабушкой в военкомат и узнавала про Фениного брата. Но сегодня мы ничего не узнали».

«Ну вот! – с грустью подумала Наташа. – Я написала про Феню сочинение, а письмо ей забыла послать».

И она решила сегодня же написать Фене письмо и кстати рассказать всё о школе и о том, что у нее есть новая подруга, но совсем не «важная», и о том, что можно дружить втроем и даже целым классом.

IX

Тася попала в затруднительное положение. Напрасно она раскладывала на парте свои хорошенькие тетрадки, никого это не занимало. В школе стало неуютно. Тася вспоминала время, когда все удивлялись ее уменью не мигать. Ей хотелось и теперь чем-нибудь удивить девочек, чтобы все сразу заинтересовались, но она не знала, как это сделать. Тася считала себя невинно пострадавшей, и так как пострадала она из-за Федьки Русанова, то решила, что он обязан проявить к ней участие. Она нарочно шла медленно из школы, чтобы мальчишки успели догнать ее, но этого ни разу не случилось. Тася приходила домой и смотрелась в зеркало. «У меня симпатичные глаза, – думала Тася, – если глаза красивые, значит и сама я красивая». Она начинала мечтать. Может быть, Федька и про нее сочинит стихи, если он стал поэтом. Только чтоб стихи были хорошие. Тогда ей будет безразлично, разговаривают с ней девочки или нет… Она привыкла постоянно смотреть в зеркало, и наконец мама, Надежда Федоровна, заметила эту пагубную страсть и сказала:

– Удивительно, ты, Тася, растешь, растешь, и все не умнеешь. Чем у тебя голова занята?

Тася обиделась: все к ней несправедливы, даже родная мать.

– Я знаю, что Димка очень умный, – коротко ответила она. – А когда нужно идти в очередь, всегда иду я.

– Очередь – другое дело, – возразила Надежда Федоровна, – но если ты будешь перед зеркалом строить гримасы, а в результате принесешь в четверти двойку, тогда увидишь, что из этого получится.

Тася не отважилась спросить, что же из этого получится. Она по опыту знала: если Надежда Федоровна в сердитом расположении духа, надо терпеливо переждать.

– От отца нет писем, – продолжала Надежда Федоровна, – Дима на полметра вырос из пальто, и неизвестно, откуда взять ему новое, а эта пятнадцатилетняя ленивица, как ни в чем не бывало, любуется своей красотой. Покажи тетрадки.

Неожиданность требований матери всегда заставала ее врасплох.

– Во-первых, не пятнадцать, а четырнадцать с половиной, – меланхолично возразила Тася.

Она надеялась, что сверкающая чистота ее тетрадок смягчит гнев матери. Но Надежда Федоровна недаром любила пословицу о старом воробье, которого на мякине не проведешь. Она выбрала в тетрадке теорему покрасивее и велела доказать. Тогда Тася начала рыдать, потому что эту самую теорему она целиком переписала у Димки. Тут как раз и пришел Дима со своим другом Федей Русановым.

Встреча, к которой Тася так тщательно готовилась, была испорчена. Но она сразу перестала рыдать и пригладила волосы.

– На таких плакс противно смотреть, – сказал Дима. – Не знаю, как мы с ними вместе учились.

Надежда Федоровна не заступилась за Тасю.

– Я думаю, – заявила она, – у них в седьмом «А» есть и неглупые девочки.

Тут Федя Русанов, который совсем недавно высмеял седьмой «А» и даже сделался для этого случая стихотворцем, неожиданно заявил:

– Например, Женя Спивак. Я с ней живу через площадку. За ней и не угонишься, сколько она книг прочитала, Популярную астрономию, занимательную физику, о путешествиях… Все не перечислишь.

Тася обомлела. Федя Русанов, сочинитель, из-за которого она так тяжело потерпела и пожертвовала классом, с постыдным бездушием отвернулся от нее. Недоставало только, чтобы ему понравилась большеротая Женька Спивак!

– Одно ясно, – заявила Надежда Федоровна: – тот, кто с утра до вечера смотрится в зеркало, остается в конце концов с переэкзаменовкой.

– Точно, – с невозмутимым спокойствием подтвердил Федя. Тася почувствовала укол в сердце. Федино вероломство сразило ее.

Не было смысла выяснять отношения. Тася решила забыть свою неудачную любовь, хотя Федя в лыжном свитере был поразительно похож на чемпиона спорта.

Тася взялась за дело и учила теперь уроки до самого сна, но все равно не успевала выучить. Ей было нестерпимо скучно. Она с тоской ожидала, когда, наконец, подругам надоест ее презирать за то, что она им изменила, когда, наконец, кто-нибудь скажет: давай, дружить и вместе заниматься.

Но никто этого не предлагал. Все, кажется, привыкли обходиться без неё.

Оставалось одно: пропадать в одиночестве, но тут произошло событие, которое переменило Тасину жизнь.

Вечером все сидели вокруг стола. Дима читал, Надежда Фёдоровна вязала кофточку, Тася учила историю и по пятнадцати раз повторяла каждую дату, зевая и думая о постороннем.

Из черного круга репродуктора раздался знакомый густой бас: «Слушайте важное сообщение…»

Тася обрадовалась законному поводу устроить передышку и немедленно отодвинула учебник.

«Приказ Верховного Главнокомандующего… – торжественно возвестило радио. – В боях за овладение городом отличились войска подполковника Добросклонова…»

Дима вскочил, опрокинул стул и закричал:

– Мама!

Надежда Федоровна поднялась с места. Она побледнела, потом покраснела, потом, в волнении, снова опустилась на стул.

Тася не сразу поняла:

– Что такое? Это папа?

Дима прыгнул на диван и сделал стойку вниз головой.

– Папе салют! Ура, папа! Трум-ту-тум!

В семье Добросклоновых ликование не смолкало до поздней ночи. Без перерыва трещал телефон, и Надежда Федоровна повторяла в трубку одно и то же:

– Ах, спасибо! Конечно, не ожидала. Ах!

Дима, блаженно смеясь, передразнивал Надежду Федоровну:

– «Ах, ах, ах!» Вот тебе и «ах!» Ура! Папе!

Надежда Федоровна покрыла стол новой желтой скатертью, хотя было поздно и никто не мог придти. Скатерть топорщилась на углах, и в комнате сразу стало необыкновенно красиво.

– Будем праздновать, – сказала Надежда Федоровна и поставила на стол бутылку портвейна.

– И мы тоже? – спросила Тася, указывая глазами на портвейн.

– Конечно, конечно, – ответила Надежда Фёдоровна, волнуясь. – Ах, дети! А мы-то вчера обыкновенно жили, как всегда, и легли спать обыкновенно. А они… Дима, ведь ночью, взяли город? Ночью?

– Мама! – в восхищении закричал Дима. – Ты как маленькая! Ты даже смешная.

Надежда Федоровна налила всем понемногу портвейна, раскраснелась и сказала торжественно, как будто произносила речь на важном собрании:

– Дима и Тася! Я буду счастлива, если вы будете похожи на отца и все мы будем достойны вашего отца.

Она несколько раз повторила «буду» и «будем», и у нее получилась не очень складная речь. Но произнеся ее, она крепко расцеловала Тасю и Диму.

Тася в эту ночь долго не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок в жестокой и счастливой бессоннице. Мысли непривычно обрушились на нее, и Тася никак не могла в них разобраться. «Буду по порядку думать, – решила Тася. – Сначала об этом». И сначала она начала думать об отце. Она привыкла слушать по радио, что наши войска берут города, но никаких ясных представлений не связывалось у Таси с сообщениями об умелых обходах, решительных штурмах и жестоких сражениях. Тася даже не задумывалась о том, что это такое.

Теперь, всматриваясь в темноту, она пыталась представить вчерашнюю ночь. Был снег. Может быть, ветер свистел над полем и городом, которого она никогда не видела. Женщины и дети спрятались в подвалах, а в это время войска ее отца в результате умелого обхода… Как же они? Значит, незаметно обошли город ночью. И решительный штурм. Ее отец вел войска.

Самым странным было то, что отец всегда представлялся Тасе до чрезвычайности обыкновенным. И вот этот обыкновенный, неразговорчивый, немного суровый отец сделал опасное и важное дело, и о нем узнали все, даже Сталин. Тася шумно перевернулась под одеялом. Она услышала, что мама и Дима тоже не спят, и притихла.

Все-таки у нее замечательный отец!

Тася представила, как завтра в классе все будут на нее смотреть. То-то удивятся! Наверное, все сразу захотят с ней дружить. Вот уж, наверное, никто не ожидал. Но почему не ожидал?

Тася покраснела, ей стало жарко. Если папа приедет и встретится с кем-нибудь из девочек, например, с Наташей, Наташа скажет: «Вы такой прославленный, вам был салют, а Тася посмеялась над своим собственным классом, как самая несознательная, хуже всех в классе». Папа, наверное, рассердится и ответит: «Не может быть, чтобы дочь подполковника Добросклонова посмеялась над своим собственным классом и была хуже всех». А Наташа скажет: «Спросите ее, пусть признается».

– Ох, что мне делать? – шепотом простонала Тася. – Папа узнает и будет меня презирать. Ладно, – решила тогда Тася, – завтра приду в школу и сяду за парту, как ни в чем не бывало, чтобы все видели, что не хвастаю. А если будут спрашивать, скажу: «То отец, а то я». Но как нехорошо, нехорошо! Что бы мне сделать, чтобы примириться с ними и сразу получать пятерки и чтоб Дарья Леонидовна не говорила: «Стыдно, когда человек не умеет обидеться за класс!» Стыдно! Не нужны мне теперь Федькины стихи, я и читать их никогда не буду. А завтра напишу папе. Лучше сама признаюсь во всем. И дам честное слово, что буду хорошо учиться.

Надежда Федоровна и Дима давно уже спали, а Тася, которая обычно начинала зевать едва открывала учебник, если даже это было в восемь часов вечера, все ещё вздыхала и охала.

Наконец ею овладело такое беспокойство, что она осторожно опустила ноги с кровати, попала сразу в туфли, закуталась в одеяло, нащупала в потемках портфель и на цыпочках вышла из комнаты. Она села в коридоре на табурете, под самой лампочкой, подоткнула со всех сторон одеяло и открыла историю. Она выучила урок и три раза повторила про себя, чтобы проверить, запомнила или нет. Получалось складно, почти ни одного «значит» и «ну», а урок оказался даже интересным.

Она закрыла книжку с чувством выполненного долга.

Утром Надежда Федоровна разбудила Тасю и сказала:

– Удивительно! После вчерашнего вечера она спит, как будто все по-старому. Смотри, Тася, не получи нынче двойки.

Тася ответила кротким, задумчивым взглядом, а Надежда Федоровна смутилась и подумала: «Не знаю, что делать со своими нервами. Все время хочется кого-нибудь бранить, особенно эту ленивицу».

Вдруг Надежде Федоровне стало жаль «ленивицу». Она поправила на Тасе воротничок, удивляясь тому, какая большая у нее выросла дочка. И поговорить с ней по-хорошему некогда, все завтра да завтра, а жизнь идет.

– Тася, – сказала Надежда Фёдоровна дружелюбным тоном, – я напишу папе, что ты мне очень помогаешь, про школу подождем писать, пока у тебя наладятся дела.

Тасе захотелось рассказать о своих ночных переживаниях, но что-то встало у нее в горле, и она только ответила послушным голосом: «Хорошо, мама», но про себя подумала: «Увидите сегодня, как у меня дела наладятся».

На улицах в витринах висели газеты, и на первой странице огромными буквами был напечатан необыкновенный, изумительный приказ. Тася прочитала приказ и по дороге все время повторяла даты из урока истории: «Генрих II умер в 1189 году, после него царствовал Ричард I Львиное Сердце». Она ясно видела цифры и даже страницы и строчки со всеми абзацами. Тася и не подозревала, до чего приятно так великолепно выучить урок. Она шла и улыбалась от удовольствия. Никто не догадывался, что по улице идет дочь подполковника Добросклонова.

Но едва она вошла в класс, на нее посыпались вопросы. Девочки не утерпели, чтобы не спросить Тасю, ее ли отец подполковник Добросклонов, под командованием которого войска взяли штурмом город. Тася невольно покраснела от гордости. Все замолчали, стало тише, чем на уроках Захара Петровича. Все ждали, что она скажет.

– Конечно мой отец. А вы как думали? Теперь мы будем орденоносцы.

– А ты-то тут при чем? – возразила Наташа.

– Вот и при чем.

Тася вдруг обиделась на одноклассниц: у нее прославленный отец, сражается за родину, а они поссорились с ней и им все равно, если из-за этого она целые ночи не спит. Пусть теперь они уговаривают ее, чтобы не сердилась. А она будет каждый день как ни в чем не бывало учить уроки. Ни разу и не хвастнет.

Но она тут же хвастнула:

– По истории сегодня задали легкий урок. Раз прочитала, сразу все запомнила.

Валя Кесарева недоверчиво прищурилась.

– А ну отвечай.

– Пожалуйста.

– Выходи к доске.

– Уж и к доске! Можно с места.

– Нельзя с места. Учителя вызывают к доске. Выходи.

– Пожалуйста.

Тася вышла к доске, скромно потупив глаза.

Когда ответ был прослушан, Кесарева удивленно сказала:

– Верно, выучила.

И тут же добавила:

– На четверку.

– Почему на четверку? Нигде не сбилась, и вдруг на четверку!

Кесарева объяснила:

– Нельзя сразу пять. Мы в тебе еще не уверены. Ясно? Садись.

– Девочки, – говорила Кесарева, – теперь всякий спросит, как у нас учится Добросклонова. Надо каждый день ее проверять.

Они говорили о ней, как о табуретке, которую можно передвинуть туда или сюда.

– Пожалуйста, проверяйте, – обиделась Тася.

Она была разочарована. Ее ответ не произвел того впечатления, какого она ожидала и про отца поспрашивали и перестали, а она снова была обыкновенной, как прежде. Только Женя Спивак сказала заикаясь:

– А во-от ты взяла бы да ста-ала лучше всех. Не для себя, а чтоб отцу бы-ы-ло приятно. Думаешь, ему не бу-у-дет приятно?

Внезапно Тасе очень понравилась Женя. «Буду с ней обо всем говорить, – решила Тася, – она справедливая и никому не завидует. А если ею Федя Русанов интересуется – пусть. Теперь мне все равно».

Но самым важным было то, что ссора с классом кончилась без всяких обсуждений.

На первом же уроке Тася со спокойной совестью устремила на учителя неподвижный взгляд, и вокруг зашептались:

– Глядите, Таська не мигает!

Кесарева обернулась и посмотрела на нее зелеными строгими глазами. Тася поежилась, вздохнула и принялась изо всех сил слушать: «Пожалуйста, не беспокойтесь, – подумала она. – Не уверены! Пересяду-ка я на первую парту, чтоб лучше понимать».

И она еще раз вздохнула.