Текст книги "Семиклассницы"

Автор книги: Мария Прилежаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

V

На следующее утро Наташа проснулась без четверти девять. Она убедилась в том, что ей не везет. Надо же было проспать именно в тот день, с которого должна начаться ее новая жизнь! Наташа знала, что вчерашний вечер, возбуждение, которое она пережила, одолевая с Димой геометрию, необычные мысли о маме и Кате и тревога за неизвестного ей лейтенанта – все это было началом новой жизни, неясной пока, но совсем не похожей на прежнюю.

И вот она опоздает на урок. Обидно. Наташа наспех смочила волосы, чтобы не торчали в разные стороны, и кинулась к двери. В почтовом ящике лежало письмо. Наташа бежала в школу и читала письмо. Перед уроком она перечитала его ещё раз.

«Здравствуй, дорогая подруга Наташа! Все наши девчата велят тебе передавать поклон; а бабы, которые узнали, что я письмо шлю в Москву, тоже велели кланяться. Как интернатские уехали, все их стали жалеть. Говорят, беспорядку с ними было много, да зато веселее. С вами постановки в школе разные делали и выступления, а теперь ничего еще не сделали, никак пьесы подходящей не подберём. Только наши учителя о вас не скучают. Говорят – интернатские в классе шумели и любили задавать посторонние вопросы.

Наташа, почему ты меня скоро забыла? Дорогая моя подруга Наташа! Ещё я о чем тебя прошу. Узнай в Москве про моего брата Лёньку. Нам от него нет никаких вестей. Дорогая подруга Наташа, я теперь очень часто плачу. Как приду из школы домой, все вспоминаю, как мы до войны жили. Лампа до ночи горела, а тятя любил вечером газету читать или крутит самокрутку и что-нибудь рассказывает. Лёнька мало сидел дома, всё больше в клубе или сельсовете. А мамка весёлая была и обходительная. Я и не думала, что мамка у меня старая, все думала – молодая. А теперь гляжу, она совсем старая. Ляжет на печку с сумерек и молчит. На корову и то не выйдет посмотреть. Словно ей ничего уж и не надо. Бабы ее ругают, говорят, у тебя дочка растет, или ты ее хочешь в сиротах оставить? А ей словно дочку-то и не надо, а надо одного только Леньку, а от Леньки вести нет. Узнай в Москве, жив ли он, а если нет его давно в живых, тогда простись навек со своей подругой Феней, потому что нам тогда с мамкой будет не жизнь, а одна только могила.

Пришли мне книжку про партизанку и по истории. Пиши ответ, как живешь.

Твоя подруга Феня».

Наташа не видела, что Тася вытягивает шею, стараясь прочесть, кто пишет такое длинное письмо. Наташе стало так грустно, что она ничего не замечала. Она вспомнила, как прощалась с Феней у старого плетня. Через плетень свисали красные гроздья рябины; над соломенными крышами тянулись сизые дымки и таяли в осеннем небе, шумной стаей кружили вороны над сжатым полем, где-то жалобно блеял заблудившийся ягнёнок.

Наташа уехала в Москву и забыла о Фене. Сейчас ей стало очень горько и стыдно оттого, что так получилось.

Начался урок, и Наташа убрала в портфель Фенино письмо.

Дарья Леонидовна, учительница русского языка, принесла тетради. Девочки недовольно переглянулись – письменная.

– Почему без предупреждения? Мы не умеем без предупреждения! – заявила Люда Григорьева.

Она любила спорить с учителями и особенно часто спорила с Дарьей Леонидовной, потому что все знали, что Дарье Леонидовне едва исполнился двадцать один год. Она только кончила вуз и впервые с осени пришла в школу.

Валя Кесарева рассуждала снисходительным тоном: если у человека нет опыта, он обязательно должен делать в работе ошибки. Она отвечала Дарье Леонидовне так же хорошо, как другим учителям, но чуть-чуть небрежно.

– Вы будете писать сочинение, – сказала Дарья Леонидовна.

Люда Григорьева, открыв парту и придерживая рукой очки, чтобы не разбить, принялась что-то в ней разбирать. Кесарева обернулась и прикрикнула: «Тихо!», делая вид, что помогает учительнице водворять в классе порядок. Кто-то отозвался: «Не твое дело!», несколько учениц поспешили заявить, что забыли ручки.

Тридцать девочек, безмолвных и внимательных на уроках Захара Петровича, с непостижимой быстротой превратились в беспечных бездельниц. Дарья Леонидовна молчала. Ею овладело то чувство связанности и неуверенности, которое мешало ей свободно и естественно держаться в классе.

– О чем будем писать? – спросила Женя Спивак.

И Дарья Леонидовна, увидев улыбающуюся большеротую девочку с большими черными любопытными глазами, вдруг почувствовала себя свободней и сказала спокойным и уверенным тоном:

– Писать будем о дружбе.

– Разрешите тетрадь, – попросила Женя.

Валя Кесарева испугалась, что писать все равно придется и Женя напишет скорее, а она не успеет, поэтому тоже взяла тетрадь. За ней потянулась Маня-усердница, привыкшая поступать всегда так же, как Кесарева. Девочки разобрали тетрадки. Заскрипели перья.

Наташа не знала, как писать о дружбе. В портфеле лежало Фенино письмо. Наташа думала о своей подруге Фене. Она представила ее сейчас такой, как видела в последний раз: курносую, с выгоревшими бровями, повязанную полушалком, в отцовских буцах на босу ногу. Феня вытирала озябший нос кулаком и рассказывала Наташе о своей тяжелой жизни. Феня не умела молчать о горестях, которых было у нее так много. Но она пошла по отцу, в михеевскую родню, ловкую на работу. Ей четырнадцать лет, и она осталась старшей в доме. Вернется с фронта Ленька, увидит – есть дом, есть Нечаевка и есть сестренка, быстрая на язык и спорая на работу.

Наташа решительным жестом обмакнула в чернильницу перо и начала писать. Наташа писала первый и второй час, не выходя в перемену из класса. Она забыла, что пишет сочинение. Ей хотелось рассказать о Фене и о Нечаевке. Она видела осеннее сжатое поле, низкое небо опустилось над полем и Нечаевкой, ветер качает тонкую голую рябину, а Феня в полушалке, засунув за пазуху красные озябшие руки, идет из школы домой и думает о том, как плохо дома. Лечь бы на печку, как мамка, и плакать! Всю ночь воет ветер в трубе. Так бы и не вставать. Но Фене нельзя лечь и не вставать.

«Когда кончится война, – писала Наташа, – пройдет много лет, я буду взрослая и мне будет прекрасно и весело жить, все равно больше всех буду любить Феню, потому что, по-моему, верность самое главное в жизни…»

Раздался звонок. Наташа испугалась, что сочинение написано не на тему. Велели о дружбе, а она написала о Фене и даже слово «Дружба» нигде не вставила. Но было уже поздно. Наташа переправила заглавие – «Моя подруга Феня» – и сдала тетрадь.

Дарья Леонидовна вышла из класса. Она переставала быть Дарьей Леонидовной, как только выводила из класса и становилась попросту Дашенькой. Так ее звали в учительской и дома.

Когда Дашенька, стесняясь и боясь учителей, вошла в первый раз в учительскую, Захар Петрович, увидев её свежие щёки, юный лоб, русые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и светлые глаза, воскликнул с изумлением:

– Какая вы удивительно русская девушка!

Дашенька смущенно промолчала, но учителям понравилось, и все стали ее называть «русская девушка Дашенька».

Над столом Даши висела фотография Зои. Запрокинутая голова и вдохновенное девичье лицо. Строгая Зоина юность была тем маяком, на огни которого хотела Дашенька вести свой корабль.

«Если бы их надо было только учить читать и писать, – думала Даша, – я терялась бы из-за любой неудачи. Но я их буду учить не только писать. Я научу их захотеть быть такими, как Зоя. Я знаю, как это трудно, поэтому не падаю духом из-за любой неудачи».

Дашенька обманывала себя. Она слишком часто падала духом. Тогда она начинала говорить деревянным, приказывающим тоном, а иногда ей просто хотелось убежать из класса и потихоньку поплакать.

Девочки седьмого класса «А», где Дашенька была руководительницей, казались ей похожими на сорок. Они охотно болтали, им нравилось секретничать и смеяться. Они ссорились из-за пустяков и мирились и снова ссорились. Они стихали от окриков и боялись плохих отметок.

Прошло много времени, Дашенька не решалась им рассказать о своём маяке.

VI

Люда Григорьева влетела в класс и остановилась у порога, вращая по-совиному глазами из-под очков. Она действительно была похожа на сову. Круглые очки в роговой оправе закрывали наполовину лицо, остренький нос торчал, как клюв.

– Несет! – крикнула Люда. Девочки кинулись по местам.

Дарья Леонидовна положила сочинения на стол, прикрыв их сверху ладонью. Она улыбалась и молчала, а девочки вдруг заволновались, и чем дольше молчала Дашенька, тем сильнее хотелось девочкам узнать, что она скажет. Девочки по улыбке догадались, что Дарья Леонидовна будет говорить о чем-то хорошем и важном.

Они припоминали о чём написали в своих сочинениях. Дарья Леонидовна выбрала одну тетрадь. Классные тетради были одинаковые. Кесарева выпрямилась и облизнула пересохшие губы.

– Работа Тихоновой Наташи, – сказала Дарья Леонидовна.

Наташа ахнула про себя и заинтересовалась чернильницей. Она пристально изучала чернильницу всё время, пока Дарья Леонидовна читала. Слушая со стороны свой рассказ, Наташа снова удивилась не тому, что написала хорошее сочинение, – она не знала, хорошо написано сочинение или плохо, – Наташа удивилась тому, какой взрослой и трудной жизнью живет в деревне Нечаевке Феня Михеева.

– Это называется мужеством, – сказала Дарья Леонидовна, кончив читать. – Наверное, Феня не догадывается о своём мужестве. Наверное, она не думает, может ли стать героиней. Так вот Зоя…

Дашенька впервые произнесла это имя в классе. Она увидела посерьезневшие глаза и вспомнила то, что было два года тому назад. Была студеная зима сорок первого года. Московский институт эвакуировался в уральский город. Снежные бураны обрушивались на город, открытый ветрам, вьюги за ночь до крыш наметали сугробы, мглистое небо падало на землю сразу за домами. В холодную вьюжную ночь Дашенька прочитала о Зое. Она не заплакала и не перечитала второй раз газету. Она просидела всю ночь на табуретке у окна общежития. Вьюга бросалась снегом в окно, под утро мороз вывел узоры на стекле. Диковинные цветы раскрыли лепестки. Солнце взошло, и цветы загорелись. Даша всю ночь думала о Зое.

И сейчас, стоя перед классом, она услышала, как тревожно бьется ее сердце.

– Зоя была школьница, как вы, – сказала Даша. – Она каждый день приходила в класс, ее вызывали к доске. Все было так обыкновенно, но в школе она научилась любить жизнь и родину.

Даша рассказывала о Зое простыми словами, она волновалась и страдала, как тогда, в зимнюю ночь, и видела, что ее ученицы тоже волнуются. Даша чувствовала благодарность к своим ученицам.

Окончив урок, она поспешила уйти из класса. Её смущала тишина. Она быстро шла в учительскую, вспоминая тишину своего класса и прижимая ладони к горячим щекам.

– Дарья Леонидовна! – окликнули её.

Она обернулась и увидела Валю Кесареву.

– Что? – спросила Дарья Леонидовна, улыбаясь и радуясь близости, которую она открыла сегодня между собой и своими ученицами.

– Вы ничего не сказали про мое сочинение, – сказала Валя Кесарева, не поняв, почему улыбка исчезла с лица учительницы.

– Я вам поставила пятерку, – сухо ответила учительница.

Она отвернулась, не входя в объяснения.

«Да, – подумала она, чувствуя вдруг усталость, – я решила, что с Кесаревой произойдет что-то особенное. Но с Кесаревой ничего не произошло. Ну что ж! Нельзя падать духом из-за каждой неудачи».

Даша не знала, что сегодня же её поджидает еще одна неудача.

Едва закрылась за учительницей дверь, Женя Спивак позвала Наташу в коридор. Они стали у батареи в темном углу коридора. Перемена длилась всего пять минут, они торопились.

– Феня есть на самом деле или ты придумала? – спрашивала Женя.

– Есть. Разве про жизнь придумаешь, чтобы было похоже?

– Какой сегодня удивительный день! Кажется, что-то случилось.

– И мне кажется, что-то случилось.

– Мне и учителя сегодня кажутся особенными. Например, Зинаида Рафаиловна. По-твоему, какая она?

– Какая? – переспросила Наташа. – Знаешь, какая? – сказала она, подумав. – Будто читаешь книжку. Ты радуешься, если интересная книжка?

– Еще бы! – ответила Женя. – И Дарья Леонидовна необыкновенная!

Они хотели говорить еще о чем-то важном, но перемена кончилась. За уроком Наташа получила записку: «Давай дружить втроем». Наташа обернулась и кивнула Жене. То особенное и непонятное, что началось на уроке Дарьи Леонидовны, продолжалось. Наташе было тревожно и радостно.

В следующую перемену они снова стояли у батареи в коридоре.

– Напиши про меня Фене, – сказала Женя Спивак.

– Ладно, про все напишу. Про нашу дружбу. Про Зою.

– Ты знала раньше про Зою? – спросила Женя.

– Знала. Но кажется, что только сегодня узнала по-настоящему.

– Вот и я тоже, будто только сегодня узнала. Мне хочется умереть, как Зоя.

– А мне не хочется умирать, – призналась Наташа. – Я никогда не умираю, если воображаю себя героиней.

– А я хотела бы умереть, как Зоя, только мне жалко папу.

Мимо, придерживая рукой очки, промчалась Люда Григорьева.

– Французский идет! – крикнула она.

Женя покачала косичками. Не хочется сидеть на французском!

Люда Григорьева забралась на подоконник. Она изобразила сову, округлив под очками глаза, всем стало весело.

– Девчата! – крикнула Люда, охваченная озорным задором, во власти которого всегда теряла представление о том что можно делать и что нельзя. – Девочки! Устроим затемнение. На последнем уроке одна только Анна Юльевна дает письменную. Затемнимся. Вот и не будет никакой письменной.

Люде такой забавной показалась собственная выдумка, что она, не ожидая одобрения класса, потянула за шнур и спустила штору.

Маня-усердница, ахнула и молча следила за Людой, не зная, смеяться или протестовать.

Тася с послушным недумающим лицом полезла на парту, а Люда уже перебегала к третьему окну. Девочки с интересом наблюдали за Людой.

В одно мгновение класс был затемнен.

– Что вы наделали? Вот бессовестные! – укоризненно проговорила Лена Родионова. – Что вы наделали? – ещё раз испуганно шепнула она, потому что в дверях уже появилась Анна Юльевна, учительница французского языка.

Следом за ней Валя Кесарева тащила кипу тетрадей.

– Что такое? – спросила Анна Юльевна, остановившись посредине класса.

Валя Кесарева захлопнула за собой дверь.

– Что это значит? – недоумевала учительница.

Девочки молчали. Анна Юльевна вообразила, что девочки потихоньку хихикают в темноте и забавляются над её растерянностью.

– Зажгите свет! – крикнула она гневно, не догадываясь, что проще открыть дверь.

Валя Кесарева, ощупью искавшая выключатель, споткнулась о парту и уронила на пол тетради.

Анне Юльевне показалось, что все делается нарочно. Негодование ее росло.

Наконец, Валя нащупала выключатель.

– Кто это сделал? – спросила учительница. Она была оскорблена и нервно перебирала концы шали, которая, как на вешалке, висела на ее острых плечах. – Староста! – вызвала она.

– Я была с вами, – невинно отозвалась Валя Кесарева, на коленях подбирая тетради.

– Вы будете наказаны, – указала Анна Юльевна и постучала согнутым пальцем по столу. – Вы не знаете меры, – она снова постучала. – Вы несерьезны! Легкомысленны! Семиклассницы! Позор!

Анна Юльевна дернула шаль на плечах и вышла.

Некоторое время после ее ухода девочки молча переглядывались, Валя положила тетради на стол.

– Вечно вы что-нибудь натворите! Разделывайтесь теперь.

– Уж очень она рассердилась! – сказала Лена Родионова.

И тут же, точно по сигналу, в классе поднялся шум. Негодование Анны Юльевны вызвало совершенно неожиданное последствие. Девочки, которые сначала перепугались своей проделки, теперь не испытывали никакого раскаяния.

Люда Григорьева принялась поднимать штору.

– Позор еще какой-то выдумала, – удивленно говорила она. – Взяли просто и затемнились, и никакого позора нет.

– Она нас всегда обвиняет, – обиженно заявила Маня, – Тихо сидишь, как на математике, а ей все плохо кажется. Не буду больше повторять. – И она закрыла учебник французского языка.

– Директора приведет, – вздохнула Тася Добросклонова, – за поведение сбавят.

Француженка привела не директора, а Дарью Леонидовну. Дарья Леонидовна вошла в класс привычной стремительной походкой, и девочки увидели в ее глазах тревогу.

– Ваши воспитанницы! – презрительно сказала француженка. – Хорошенький у вас класс! Они сорвали мне письменную. Я требую, чтобы вы их наказали.

– Анна Юльевна, – ответила Дашенька, – я обещаю, больше этого никогда не повторится.

– Как? – изумилась француженка. – Вы берете их под защиту?

– Нет, нет! – заторопилась Даша. – Вы меня не поняли. Не я. Весь класс обещает. – Она смешалась и, чтобы успокоить Анну Юльевну, пояснила: – Уверяю вас, у них и в мыслях не было вас обидеть.

Француженка подозрительно взглянула на Дашу и сухо ответила:

– Боюсь, что вы ошибаетесь.

Раздался звонок. Анна Юльевна вышла.

– Вы обидели Анну Юльевну. Она шла в класс работать. Когда человек работает, его надо беречь, – сказала Дашенька.

– Дарья Леонидовна, – призналась Люда Григорьева, – честное слово, я нечаянно! Мы пошутили.

– Мы не думали, что это обидно, – смутилась Наташа.

– А как вы нас накажете? – с беспокойством спросила Тася, которая все время гадала – классом придется отвечать или вдвоем с Людой.

«В самом деле, как же мне их наказать?» – подумала Даша.

– Дарья Леонидовна, – заявила Люда Григорьева, – мы сделаем вместо одного два перевода. Вы уходите. Никто не будет списывать. Я отвечаю.

В другое время все удивились бы, что Люда Григорьева берётся отвечать за класс, но сейчас никто не удивился.

Валя Кесарева складывала книги, собираясь идти домой. Неожиданно она спрятала книги в парту.

– Я староста, – заявила она. – Отвечать буду я.

– Хорошо, – согласилась Дарья Леонидовна.

Девочки были довольны: Дарья Леонидовна им сразу поверила.

Захар Петрович ходил из угла в угол в пустой учительской. Увидев Дарью Леонидовну, он снял с вешалки шинель…

– У вас заметно бледнеют щеки, – сказал он ворчливо. – Идемте в столовую.

Он ежедневно напоминал ей об обеде.

– Сегодня утром, – рассказывала Даша, застегивая пуговицы пальто, – мне показалось, что я одержала полную победу. Если бы вы их видели утром! Я подумала: теперь всё изменится и будет по-другому, но сегодня же они устроили затемнение. Я не знаю, что они выкинут завтра.

Захар Петрович ждал у порога.

– На дворе холодно, – ответил он. – Неужели у вас нет теплого шарфа?

Даша, не слушая его, повторила:

– Я думала, что одержала победу и всё сразу изменится.

Захар Петрович рассердился.

– На фронте месяцами подготавливают победу. Вы захотели за один час. Не слишком ли быстро?

Они вышли из школы. Мелкий злой дождь сыпался с неба. На тротуаре ветер рябил в лужах воду.

– Осторожно, – сказал Захар Петрович. – Вы опять без калош!

Они молча шли под дождем.

– Вы правы, – сказала Даша, когда они подошли к столовой. – За один час – это… невозможно.

VII

Наташа никому, даже Жене, не говорила о задуманном. Возвращаясь из школы, она делала наспех домашние дела и садилась за математику. Решив несколько уравнений и геометрических задач, она открывала наудачу страницу и испытывала себя – получится или нет. За последнее время стало получаться на любой странице из пройденного. Но Наташа все еще не верила и каждый день упрямо повторяла. Иногда Наташа час или два грызла карандаш и размышляла над задачкой, но ни за что не хотела идти к Добросклоновым. Она хотела добиться сама.

Когда в передней раздавался звонок, Наташа со всех ног бросалась встречать маму. Она снимала с мамы шляпу, довоенную, с помятым бантиком, и стряхивала с полей капельки растаявшего снега. А мама некоторое время еще сидела на табурете и ладонями приглаживала волосы, которые завивались в мелкие колечки от мокрого снега.

– Сегодня все печи на полной нагрузке? – интересовалась Наташа. – А на тельфере кто работает? Сегодня мины или снаряды?

Иногда мама отвечала:

– Этого сказать нельзя.

– Военная тайна? – понимающе кивала Наташа, чувствуя уважение к маме и гордость за нее.

– Теперь ты рассказывай, – говорила мама. – Только все – и хорошее и плохое.

– Плохого давно уж нет, Дарья Леонидовна опять похвалила за сочинение.

Наташа любила сидеть на коврике около кресла и опираться подбородком о мамины колени.

– Мамочка, ты думаешь, Дарья Леонидовна не строгая? Она строгая, она обязательно снизит балл, если не ответишь. Только мы на неё не сердимся. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что она справедливая и нам доверяет. Она в нас уверена. Вот мы и стараемся.

– Это хорошо, что она в вас уверена, – согласилась мама. – А еще?

– А еще, мама, она не притворяется, будто всё знает.

– Как же так? – удивилась мама. – Что же она не знает?

– Нет, ты не думай, я не про литературу. – Наташа испугалась, что мама неправильно её поймет. – Когда Дарья Леонидовна по литературе рассказывает, я даже стараюсь не дышать. Она не притворяется, что сразу про жизнь объяснить может.

Мама все-таки не понимала и с интересом смотрела на Наташу.

– Ну, например?

– Например, мы любим с ней о постороннем разговаривать. Женя Спивак спросила, какая у человека цель в жизни. Дарья Леонидовна задумалась. А потом сказала: «Одним словом не определишь».

Мама облокотилась на ручку кресла и внимательно смотрела на Наташу.

– Тогда мы много говорили, и все согласились обязательно приносить пользу. Дарья Леонидовна сказала – каждый по-своему приносит пользу, а еще, что нужно свое место в жизни найти и это тоже цель. Только она не так сказала, складнее.

– Дарья Леонидовна пожилая? – спросила мама.

Наташа всплеснула руками и расхохоталась.

– Пожилая?! – воскликнула она. – Да ты бы посмотрела на нее! Она почти такая же, как Катя. Только Катя обыкновенная, а Дарья Леонидовна особенная.

– Ты счастливая, – сказала мама, – что у тебя такая учительница.

– А Захар Петрович, мама… – в приливе откровенности продолжала рассказывать Наташа – и замолчала. На столе лежал раскрытый задачник. – Мамочка, давай порешаем задачки, – заторопилась Наташа, боясь выболтать секрет. – Вот смотри: «Если нам известны все стороны четырехугольника и отрезок ED…»

В комнату влетела Катя, в распахнутом пальто, с красными щеками, часто дыша от быстрого бега по лестнице. У Кати блестели тёмные глаза. Она бросила пальто на стул, берет и портфель на диван и залпом сообщила:

– Умираю от голода. Умираю, хочу спать. По общей медицине сдала зачет. Ничего. Так себе. Профессор похвалил. Наталка, хватит мучить маму! Смотри, у нее глаза закрываются.

Мама потянулась в кресле, закинув под голову руки.

– Почему, в самом деле, такая страсть к математике? – спросила она шутливым голосом.

Наташа загадочно молчала.

Захар Петрович, войдя в класс, прислонял к стене суковатую с набалдашником палку и пристально озирал учениц. Тася не сводила безмятежного взгляда с учителя. Уловка иногда удавалась, и Тасю не беспокоили.

– Математика не терпит приблизительности, – рассуждал Захар Петрович, пока вызванная к доске ученица, кроша мел, старательно записывала условие задачи и на всякий случай держала в руке тряпку. – Положите тряпку на место. Постараемся обойтись без нее. Итак, математика требует точности. Многие из моих учеников это усвоили.

И вот однажды, выслушав такое рассуждение, Наташа встала. Ее что-то подняло помимо воли, и она стояла и испуганно смотрела на учителя.

– Я хочу, – сказала она наконец неестественным голосом, – я хочу, чтобы вы меня спросили и увидели, что я знаю все не хуже ваших мальчишек, которых вы всегда нарочно хвалите.

– Батюшки! – охнула Тася, искренне пожалев Наташу за ее безумный поступок.

Валя Кесарева оцепенела. Наташа ждала, неподвижная, как столб, но чувствовала облегчение, потому что самое трудное было сказать эту фразу, придуманную заранее, а дальше всё должно идти само собой.

Захар Петрович побарабанил пальцами по столу.

– Вот как! – сказал он и посмотрел в журнал. – У вас двойки и тройки. Впрочем, пожалуйста.

«А вдруг нарочно провалит?» – подумала Наташа.

Она искоса посмотрела на учителя. «Нет, – успокоилась она, – он не такой, чтоб нарочно проваливать».

С первым вопросом повезло – решение могло быть только одно, и оно было ясно Наташе. Наташа торопливо стучала мелом. Белая пыль сыпалась на пол. Со вторым вопросом тоже повезло. И, когда повезло и в третий раз, Наташа развеселилась. Мел не дрожал больше в руке. Захар Петрович стал вдруг очень симпатичен. Хотелось, чтобы он давал задачи труднее и спрашивал весь час. Наташа была недовольна, когда ее отправили на место.

Захар Петрович сидел за столом, подперев подбородок рукой. Другой рукой он выстукивал дробь на обложке журнала.

– Так, так, так! – повторял он задумчиво. – Как же это вы меня провели? Я думаю, сидит у меня Тихонова и ничего не понимает. А она взяла вдруг да всё поняла. Рады небось, что сконфузили учителя?

Наташе все больше нравился Захар Петрович, и жаль было, что он волочит правую ногу и, может быть, действительно оконфужен перед всем классом и теперь уж перестанет хвалить других учеников, хотя ему очень нравится их хвалить.

– Досадно, досадно, – сказал Захар Петрович.

– Что досадно? – удивилась Наташа.

– Досадно, что никто, кроме вас, не рассердился. Однако мои мальчишки заявляют, что в математике они сильней.

Вывод был неожидан, и Наташа возмутилась.

– Что же, вы считаете, что мы не перегоним, если захотим?

– Да ведь не захотите, – развел руками Захар Петрович. – Захотеть-то уж очень трудно. Не на один ведь день.

– А вот и захотим! – воскликнула Наташа, приходя в задор и сердясь и желая во что бы то ни стало доказать учителю, как он неправ. – Мы еще получше ваших мальчишек будем учиться!

– Кто это «мы»?

– Мы. Весь класс.

– Да ну? – Захар Петрович даже встал от изумления. – Вот уж это хватили через край. Признайтесь, что хватили!

– Ничего не хватили, – наперебой закричали девочки. – Увидите, докажем!

Захар Петрович меланхолично махнул рукой.

– Нет, уж лучше не беритесь. Не осилите. Нет! – Потом он передумал: – А впрочем, попробуйте. В самом деле, вдруг перегоните? Но я не вмешиваюсь. Ваше дело.

Наташа все ещё тёрла руки платком, хотя давно уже смахнула весь мел на платье. Валя Кесарева вытянулась в струнку, ошеломленная Наташиным успехом, а Люда Григорьева открывала и закрывала парту, изнемогая от желания вступить в спор, но она удерживалась от искушения, не доверяя веселому настроению Захара Петровича.

После звонка Тася напустилась на Наташу.

– Теперь он расскажет мальчишкам. Они нам проходу из-за тебя не дадут. Скажут: «Вот воображалы, вздумали тягаться!» Получила пятерку и сидела бы тихо. Обязательно расхвастаться нужно!

Валя Кесарева живо представила картину: она идет домой, беспечно размахивая портфелем, а в переулке поджидает толпа семиклассников из мужской школы. Семиклассники кричат на весь переулок:

«Вон староста из седьмого «А»! Все равно вам по математике нас не перегнать!»

И сколько бы Валя ни отличалась, все равно ее теперь будут дразнить, потому что она староста седьмого «А». Валя нахмурила брови.

– Даже обидно, – сказала она: – Учишься, учишься, а из-за какой-нибудь лентяйки приходится страдать.

– Чем же ты из-за меня пострадала? – удивилась Тася.

Люда Григорьева от удовольствия захлопала в ладоши.

– Ага! Призналась, сама призналась, что лентяйка. Поймали на слове!

Тася спохватилась, но поздно.

– Ничего и не признавалась. Просто у меня к математике никаких способностей нет. У меня к французскому способности.

– В окно смотреть у тебя способности, – ворчливым взрослым тоном заявила Лена.

– Ну и ладно. А вам какое дело?

– Такое и дело, – строго вмешалась Валя. – Ты должна слушаться.

– Кого?

– Меня, потому что я староста.

– Всех слушаться – слишком умная будешь!

Тася явно дразнила одноклассниц. Она щёлкнула замком портфеля и, приплясывая, пошла мимо парт. В дверях она весело крикнула:

– Математики, физики, химики! Все равно, Менделеевыми не будете! – и захлопнула за собой дверь.

Наташа собралась было догнать Тасю и расправиться с ней, но махнула рукой.

Наташа была возбуждена. Ей нравились подруги, хотелось самой всем нравиться, хотелось, чтобы все вместе с ней радовались.

– Ушла – и хорошо, – сказала она. – Девочки, давайте разговаривать.

В интернате разговаривали часто. Забирались куда-нибудь в тихий уголок, чтобы не попадаться взрослым на глаза. Было уютно. Говорили о доме, о войне, о родных, и все начинали чувствовать себя хорошими, и хотелось друг другу помогать. Здесь, в школе, еще ни разу не разговаривали.

– О чем? – спросила Люда?

– Ну, вот о том, как мы теперь будем, – объяснила Наташа.

И всем было понятно, что быть, как раньше, больше нельзя. Девочки уселись на парты, поджав под себя ноги. Маня-усердница подперла кулаком подбородок и сказала мечтательно:

– Стал бы у нас самый замечательный класс! Все бы дружили! Вот бы хорошо!

– Конечно! – поддакнула рассудительная Лена. – А то как-то стыдно, если кто-нибудь двойки получает. Борька и то удивляется. Он нас сознательными считает.

Но Вале Кесаревой не давала покоя математика.

– Девочки, если обещали Захару Петровичу, как же теперь быть? Ведь он каждый день вспоминать будет.

Наташу все еще не оставляло возбуждение, и она заговорила быстро и весело:

– Я смогла? Смогла. Значит, все могут. А если кому трудно, помочь, думаете, нельзя? Верно, Женя?

– Ве-ерно, – кивнула Женя.

– Главное, мальчишкам нос натянуть бы, – прервала Люда.

Люде больше всего хотелось удивить мальчишек.

– Только давайте, – предложила Кесарева, – предупредим Захара Петровича, чтобы держать план в секрете.

Перед уходом домой Люда с Валей пошли в учительскую предупредить Захара Петровича. Дверь в учительскую была полуоткрыта, Люда осторожно заглянула в щелку.

Захар Петрович стоял в шинели посреди комнаты и, постукивая палкой об пол, говорил Дарье Леонидовне:

– У нас такое дело, что начинать надо с маленького. А иной раз и с шутки. Да. Вам это ясно?

«Батюшки! – испугалась Люда. – Он, кажется, и здесь всех отчитывает. Ой, страшно! Ничего не скажу. Ни за что не скажу!» Она осторожно, чтобы не скрипнуть, прикрыла дверь, и со всех ног пустилась догонять подруг.

Даша сидела, опустив голову, и задумчиво водила пальцем по обложке журнала. Захар Петрович видел ее русые гладкие волосы, разделенные на прямой пробор, родинку на кончике уха и тонкую, почти детскую шею.

– Дашенька, вас любят ученицы? – спросил он.

Даша подняла голову.

– Захар Петрович, – сказала она, не отвечая на вопрос, – у меня на уроке никогда не бывает так тихо, как у вас. Объясните, почему на ваших уроках тишина?

– Ох, Дашенька, – возразил Захар Петрович, – доживите до моих лет, превратитесь в такого старого крокодила, как я…

Он сдвинул над переносицей брови, и лицо его приняло привычное суровое выражение.

– Если вы не умеете математически мыслить, вы ничего не умеете, – произнес он строгим тоном, опустив нижнюю губу, и Даша представила себе Захара Петровича перед безмолвным классом.