Текст книги "Навязанная семья. Наследник (СИ)"
Автор книги: Мария Высоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
20
Карина
Убираю умывалку для лица в шкафчик и, коснувшись губ пальцами, рассматриваю в зеркале свой, всё ещё, ошалевший от воспоминаний вид.
С нашего с Димой поцелуя прошло три дня, а у меня до сих пор щёки горят и губы покалывает. Качаю головой, а отражение медленно растворяется под гнётом моего воображения. Теперь я вижу там Диму. Его глаза за секунду до того, как всё случилось. Они излучали что-то, похожее на любовь. По крайней мере, мне хотелось и хочется думать именно так.
Я до сих пор чувствую его руки на моей талии… они так крепко меня сжимали…
В тот момент я чувствовала себя такой защищённой. Было не страшно. Совсем.
Но эта эйфория растворяется, стоит мне только взглянуть на своё запястье. Синяки на нём уже начали желтеть, но на душе по-прежнему гадко.
Я закрываю глаза, слышу ненавязчивую музыку, которая играла в зале, толкаю дверь в туалет и чувствую его за своей спиной.
Это не Дима.
Дверь захлопывается.
Я вижу его отражение в зеркале и покрываюсь инеем просто потому, что его взгляд не обещает ничего хорошего. Журавлев стоит за моей спиной, а его тяжёлая рука ложится на моё плечо.
Запах резкого, удушливого парфюма проникает в нос и горло, вызывая тошноту.
– Расслабься, – шепчет он, практически касаясь моей щеки губами. – Ты сегодня очень красивая игрушка.
Уголки его губ заостряются, а пальцы впиваются мне в кожу выше локтя.
– Пусти, – шиплю, чувствуя подступающую к горлу панику.
– Конечно, отпущу. Астахов скоро улетает в Казань, и я очень хочу с тобой увидеться, Карина. Уверен, нам будет хорошо…
У него низкий, полный грязных намёков голос, от которого меня не просто потряхивает, меня так сильно колотит, что даже зубы стучат.
– Испугалась, маленькая? – неискренне удивляется Журавлев. – Прости, что напугал. Просто ты должна понять, что очень зря выбрала его, – обжигает моё ухо горячим дыханием, – когда есть я.
– Чего ты от меня хочешь?
– Я уже сказал.
– Я не буду. Я всё расскажу Диме и…
– И кому же он поверит? Своему лучшему другу или какой-то девке? А может, это мне всё рассказать Дима, а? В подробностях. Как ты сейчас на меня вешалась, как умоляла быть твоим любовником, м? Ты же понимаешь, что он заберёт у тебя ребёнка и вышвырнет тебя пинком под зад?
Журавлев чуть прищуривается и, скользнув ладонями по моим плечам, выходит из туалета.
Я же тогда осталась стоять на месте, будто приросла к полу. Стояла, смотрела на своё отражение и мелко дрожала. А потом меня вырвало. Буквально. От страха, от унижения, от беспомощности.
Я вышла в зал, еле сдерживая рыдания. Я видела, что Журавлев смотрит. Видела и боялась. До ужаса боялась лишиться сына.
Виктор был прав… Дима бы мне не поверил…
Меня тогда трясло, и сейчас трясёт. Спустя четыре дня, стоит только всё это вспомнить.
Прошло четыре дня, а я всё ещё чувствую его прикосновения, и они сродни ожогам!
Глаза наполняются слезами, но я не позволяю себе плакать. Делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, и слышу Димин голос. Он внизу.
Сердце ёкает. Он здесь.
Промокаю лицо полотенцем и торопливо собираю волосы в хвост на макушке. Глаза, конечно, ещё красные, поэтому решаю не спешить. Вниз спускаюсь минут через десять.
Дима стоит в гостиной на коленях, усадив Илью в большую машину на управлении. Сын со счастливой улыбкой крутит руль, пока его отец, нахмурившись, рассматривает пульт.
От этой картинки у меня перехватывает дыхание. Я замираю на последней ступеньке и тихо говорю:
– Привет.
Дима тут же поднимает голову и оборачивается. Сынишка тоже не отстаёт.
Астахов кивает, а я неловко поправляю на себе свитер.
– Что делаете? – спрашиваю, всё же найдя в себе силы подойти ближе.
– Батареек в комплекте не было, – поясняет Дима, тряся в руке пульт от машинки.
– Ему и так нравится, – киваю на сына. – Батарейки потом купим, – сажусь на краешек дивана.
Дима скользит по моему лицу внимательным взглядом и, отложив пульт, будто невзначай задевает мою коленку.
– У меня будет к тебе предложение на этот вечер.
– Какое?
– Узнаешь. Няню я уже позвал.
– Ладно, – медленно киваю. – Это же… что-то… хорошее? – шепчу.
Дима приподнимает бровь и, ухмыльнувшись, кивает.
Три дня назад он поцеловал меня, и с тех пор мой мир до сих пор шатается.
– Хорошее. На самом деле… просто ужин, – чуть понижает голос, глядя на мои губы.
Уверена, что в этот момент мы думаем об одном и том же. Думаем, но до сих пор так ничего и не обсудили.
Мне, наверное, вообще стоило бы держаться от Астахова подальше, но я… я хоть и злилась на него все эти годы, любить не перестала. Это глупо, да?
– Ладно, только нужно Илью уложить. Не хочу, чтобы это делала няня.
– Конечно, – Дима кивает. – Не против, если я помогу?
– Нет.
Мы снова переглядываемся и одновременно улыбаемся. Робко так. Как подростки.
Дима отмирает первым. Он поднимается, берёт на руки Илью и несёт в ванну. Пока Астахов купает сына, я подготавливаю пижаму и полотенце, несколько раз ловя себя на мысли, что действуем мы как самая настоящая семья, слаженно и оперативно.
Как только Илья оказывается в кровати, я достаю книжку со сказками, а Дима приглушает свет.
Илья засыпает не сразу, но то, как сладко он прижимается щёчкой к отцу, заставляет меня расчувствоваться. Всё это могло бы быть нашей настоящей жизнью. Нашей обыденностью, если бы Дима меня тогда выслушал… если бы…
Отвожу взгляд, чувствуя беспомощность, и, как мышка, вышмыгиваю из спальни, чтобы собраться. Пока привожу себя в порядок, приезжает няня. Поэтому, спустившись вниз в сером брючном костюме и всё с тем же затянутым на макушке хвостом, я прошу её звонить мне по любому поводу.
– Не беспокойся, – успокаивает Дима уже в машине.
– Уже не получается, – улыбаюсь. – Как только Илья родился, я, можно сказать, забыла о спокойствии.
Дима едва заметно кивает, а потом… потом сжимает мои пальцы в своей ладони. Так крепко, что я вся, с ног до головы, покрываюсь мурашками.
– Теперь ты не одна, – шепчет, а у меня в горле тут же встаёт ком из слёз.
Теперь киваю уже я.
Остаток пути мы молчим и просто держимся за руки, просто потому что в этом жесте куда больше чувств, чем в словах.
Когда водитель припарковывает машину у ресторана, я понимаю, что абсолютно не хочу сидеть среди людей. Поэтому, как только оказываюсь на улице, чуть тяну Диму за руку и предлагаю:
– Давай лучше прогуляемся…
Астахов бросает взгляд на двери ресторана и, перехватив мою руку, чтобы сжать её чуть крепче, делает шаг в сторону тротуара.
Первые минут десять мы идём молча. Потом пытаемся говорить на какие-то нейтральные темы, но в конце концов сводим наш разговор к Илье, потому что он – самый интересный и безопасный.
Только вот пересилить себя и умолчать о том, что на душе, у меня не получается. Я понятия не имею, куда мы с Димой двигаемся в плане отношений, но я хочу, чтобы он понял: я его не предавала. И да, мне важно услышать от него банальное «прости», когда он поймёт масштаб нашей с ним трагедии. Потому что, судя по всему, он оказался такой же пешкой в игре Журавлёва, как и я сама.
– Знаешь, – говорю, глядя на огни ночной подсветки, – я тогда… я не приезжала к Журавлёву. Ни тогда, ни когда-либо ещё. Понимаешь?
Дима на мои слова ничего не отвечает. Он идёт рядом, убрав одну руку в карман пальто, а второй всё ещё продолжает сжимать мою ладонь.
– Он всегда был мне неприятен. Если честно, я его всегда боялась, – продолжаю, хоть и получается с трудом. – Я тогда приехала к тебе, чтобы рассказать о беременности, а он просто меня выгнал. Слышишь? И всё, что он тебе наговорил обо мне, – это неправда, – шепчу. – Это никогда не было и не могло быть правдой, потому что я любила тебя. Только тебя. И мне не нужны были твои деньги, я просто… просто, – качаю головой, – я просто была молодой влюблённой девочкой, которая даже представить себе не могла, как могут быть жестоки люди.
Дима слушает меня, глядя перед собой, и молчит. Даже когда я заканчиваю свой монолог, он не произносит ни слова.
Меня, конечно, начинает потряхивать. Я душу обнажила, а он…
Внутри становится так холодно. Он мне не верит?
– Завтра я улечу в Казань, давай мы обсудим всё это после, когда я вернусь.
– В Казань? – вздрагиваю. – Надолго?
– На три дня.
Я киваю, а у самой в голове – голос Журавлёва. Он же останется здесь. Он же…
Сглатываю и замираю. Дима продолжает шагать, но, почувствовав, что я тяну его назад, тоже останавливается.
– Не уезжай, – хриплю не своим голосом. – Пожалуйста, не уезжай. Или возьми нас с Ильёй с собой, – шепчу, вцепляясь в рукав его пальто, чувствуя при этом животный ужас.
– Ты чего?
Дима хмурится, и я слышу в его голосе настороженность. Но точно ли её хватит, расскажи я ему сейчас о том, что произошло на благотворительном вечере? Точно ли он поверит, что Журавлёв ко мне приставал?
А если нет?
Выкручиваться приходится на месте, и я не нахожу ничего лучше, чем сказать:
– Я не знаю… У меня плохое предчувствие. Очень-очень плохое. Просто… не уезжай.
Дима растерянно смотрит на слёзы, скатывающиеся по моим щекам, на подрагивающие плечи и крепко, почти до боли, прижимает меня к себе.
21
Карина
Илюша, наконец, погружается в послеобеденный сон, а я просто лежу с ним рядом, и не могу надышаться, медленно поглаживая его по спинке через тонкую хлопковую пижамку.
В доме пусто. Домработница отпросилась на весь день ещё вчера вечером, как раз перед отъездом Димы. Он заезжал к нам на пару часов увидеть сына, со мной почти не разговаривал. Мы только переглядывались и молчали.
Я не лезла больше со своими страхами, осознав, что Астахову на них просто плевать. Он улетел сегодня утром и, конечно, не позвонил. Хотя, а разве должен был? То, что мы нашли точки соприкосновения и решили мирно существовать, ничего не значит. Мы чужие люди, которых связывает ребёнок и договор. Наш липовый брак, пока Астахов не выиграет выборы, по завершении которого снова придётся принимать какое-то решение. Решение, как нам жить дальше…
Тишину нарушает низкий рокот двигателя. Внутри всё тут же замирает. Я аккуратно, чтобы не потревожить сына, поднимаюсь с кровати, подхожу к окну и вижу машину Журавлёва.
Тело покрывается ледяной дрожью.
Я перестаю дышать, пока Журавлев вылезает из своего огромного чёрного внедорожника и широким шагом идёт к дому. Перед ступенями он будто чувствует мой взгляд и, запрокинув голову, смотрит на окна второго этажа. Я тут же задёргиваю штору и отскакиваю на несколько шагов.
Что ему здесь нужно?
Я одна в этом доме. Совсем одна. Нервно перевожу взгляд на сынишку и понимаю, что мы с ним в западне.
Стиснув пальцы в кулаки, стою посреди комнаты долгих десять секунд и хватаю с кровати телефон, чтобы позвонить охране. Они хоть и подчиняются Диме, но Журавлёва выгонят. Выгонят же?
Сглатываю и тыкаю пальцем в контакт начальника охраны дома. Он не отвечает. Я перезваниваю ему раз пять, но каждый раз слышу только гудки…
Покрывшись с головы до ног мурашками, бросаюсь к двери и закрываюсь изнутри. Журавлёв не станет ломать дверь, поймёт, что я не выйду, и уедет. Уедет же?
Сглатываю, пытаясь успокоиться, и слышу шаги. Он на лестнице.
Считаю про себя до десяти, а мой телефон, крепко сжатый в ладони, начинает вибрировать.
Номер мне не знаком, но я уверена, что это Виктор.
Плевать. Сбрасываю звонок и, крепко зажмурившись, оседаю по стенке на пол, подтягивая колени к груди.
Доведённая до состояния полнейшей паники, дрожащими пальцами набираю Диму, но он тоже не отвечает. Слёзы наворачиваются на глаза от беспомощности. Что же мне делать?
На телефон в этот момент падает сообщение.
«Выйди. Тебе же будет лучше».
– Я позову охрану, – негромко произношу вслух.
– Ты, наверное, не в курсе, кто занимался подбором персонала в этот дом?
Я слышу его шёпот из-за двери и покрываюсь холодным потом.
– Выходи, Карина. Просто поговорим.
Воздух обжигает лёгкие. Я поднимаюсь на ноги и растерянно смотрю на сына.
– Ты же хочешь остаться с сыном, правда? Я ведь могу многое рассказать Астахову. Вряд ли он захочет, чтобы рядом с его сыном была такая мать...
Эти слова из-за двери звучат так убедительно, что я касаюсь пальцами щеколды и медленно, словно в тумане, переступаю порог.
Журавлёв стоит у лестницы, заложив руки в карманы, и смотрит на меня сверху вниз. У него такой гадкий, оценивающий взгляд. А ещё улыбка. Мерзкая, не предвещающая ничего хорошего.
– Ну вот, – его низкий, бархатный голос заполняет пространство, как ядовитый газ. – А я начал думать, что ты у нас не гостеприимная хозяйка.
Он отталкивается от балясины и делает шаг в мою сторону. Прежде чем я успеваю среагировать, он выхватывает телефон из моих рук и убирает себе в карман.
– Нужно будет удалить сообщения, но этим мы займёмся позже.
– Тут… – мой голос звучит хрипло. – Тут везде камеры.
– Карина, – Виктор с насмешкой качает головой. – Ты до сих пор не поняла, кто отвечает за безопасность в этом доме?
Он делает ещё один шаг, сокращая дистанцию между нами до нуля. Его тело излучает опасное тепло. Пальцы касаются моего запястья, скользят вверх по руке, к локтю. Прикосновение обжигает.
Он загоняет меня в угол, и я, не находя ничего лучше, отвешиваю ему пощёчину. Ее звук раздаётся оглушительно громко. Я вздрагиваю и вижу его глаза, налитые яростью.
Журавлёв касается своей щеки ладонью, а на его скуле проступает красное пятно.
Он раздувает ноздри, хватает меня за плечи, толкает в сторону, и в этот самый миг внизу становится шумно. Я слышу мужские голоса и быстрые шаги.
Журавлёв резко оборачивается, ослабляя хватку, и я вижу, как в его глазах мелькает настороженность. Он явно не ожидал, что здесь может кто-то появиться.
Я вжимаюсь в стену и, вытянув шею, смотрю поверх его плеча. Воздух застревает в горле, а сердце начинает биться чаще.
На лестнице, в двух шагах от нас, стоит Астахов и ещё двое мужчин.
Дима? Он не в Казани? Он здесь!
– Ты в порядке? – спрашивает Астахов, обращаясь ко мне.
Я киваю, но Дима больше на меня не смотрит.
Его глаза, тёмные и абсолютно пустые, не отрываются от Журавлёва.
– От тебя я этого не ожидал, – негромко, но чётко произносит Дима. – Выведите его отсюда.
Журавлёва тут же скручивают, несмотря на всё его сопротивление, и выводят из дома.
Я же остаюсь стоять, прилипнув к стене, в страхе пошевелиться.
– Прости, – шепчет Дима, подходя ко мне ближе. – За то что не поверил. За то что сомневался. Я… прости
Он крепко прижимает меня к себе, качает головой, а его руки скользят по моей талии к бедрам. Все происходит так быстро, что я даже не сразу понимаю, что он встает передо мной на колени.
Шок парализует тело, и я не могу пошевелиться даже тогда, когда за дверью начинает плакать Илья.
22
Дима
За несколько дней до случившегося…
Тишина в кабинете давит на барабанные перепонки.
Сжимаю пальцами переносицу, и мой взгляд снова падает на лежащие передо мной бумаги. Цифры, схемы, маршруты переводов, сканы с камер видеонаблюдения.
То, что меня сливают, стало понятно давно. Кто-то очень точно бьет по самым уязвимым точкам, помогая мне проиграть выборы. Верить, что крыса среди своих, не хотелось. Да и сейчас не хочется. Но всё говорит именно об этом.
– Это месть, – констатирует Альберт. Я начал сотрудничать с ним неделю назад, когда у меня появились первые подозрения насчёт того, кто всё это мог делать.
Киваю, снова впиваясь взглядом в картинки. На них – Журавлев, выходящий из женского туалета на благотворительном вечере. На каждом кадре стоит время вплоть до секунд. Карина тогда вышла за ним следом, минуты через две, бледная, с затравленным взглядом.
На вечере я, конечно, не придал этому значения. Но почему-то решил, что это из-за меня…
Будет ложью, если я скажу, что никогда и ни в чём не подозревал Витю. Мы вместе выросли. Познакомились в детдоме, и дальше шли как-то вместе. Первый стартап, первый заработанный миллион…
Не то чтобы я не видел его природную жадность или злобу. Видел. Но в принципе мог его понять. Когда ты растешь без родителей, а, выпустившись на вольные хлеба, понимаешь, что ты нищий и никому не нужный пацан, – кукушка у любого может поехать.
Одного я не учёл… Не было у меня никогда друга. Был человек, который богател с моей помощью и поддерживал, лишь когда ему это было выгодно.
– На него вышли почти сразу, как ты решил идти в политику. Предложили много. Его это подкупило…
– Да, понял уже, – снова киваю и поднимаюсь с кресла. – Тогда будем придерживаться нашего плана. Завтра же скажу ему, что лечу в Казань, – иду к двери. – И ещё: нужно обезопасить Карину.
– Сделаем.
План созрел мгновенно. В Казань я, конечно, лететь не собирался. Но знать об этом никто не должен. То, что мою охрану нанимал Журавлев, ставило меня не в самую выигрышную позицию, поэтому мне и пришлось нанять Альберта.
Настоящее
В день моего «отъезда» в Казань мы следим за Журавлевым с самого утра, и я до последнего не хочу верить, что он едет в мой дом, когда меня там нет. До последнего.
– Он на территории, – сообщает Альберт.
Киваю, глядя в мониторы в машине. А там – нерадужная картинка того, как Карина звонит охране, а ей никто намеренно не отвечает. Эти люди должны были охранять мою семью, а на деле оказались журавлевскими марионетками.
– Пора, – Альберт касается моего плеча, и мы с его помощником вылезаем из машины.
Мы заходим в дом, не стараясь быть тихими. Этого и не нужно.
Я широким шагом двигаюсь вперёд и слышу, как бьётся моё сердце. Пульс зашкаливает. И чем меньше ступеней остаётся до цели, тем сильнее усугубляется моё состояние. Я готов ему зубами глотку перегрызть.
Журавлев стоит к нам спиной. Но его силуэт расплывается в моих глазах, потому что первая, на кого я смотрю, – это Карина. Маленькая, уязвимая, испуганная до чертиков. У неё такое неестественно белое лицо. И глаза. Глаза, полные страха и отчаяния.
Сглатываю, чувствуя прилив ярости.
Мы были готовы по всем фронтам. Мне так казалось. А теперь я понимаю, что Карина не просто так говорила мне о том, что у неё плохое предчувствие.
То, что Журавлев её запугивал, угрожал и шантажировал, теперь выползло на поверхность, и от этого стало вдвойне мерзко.
Сразу вспомнилось, как два года назад Журавлев позвонил мне и сказал, что она сама к нему пришла. Что вешалась на него, пока меня не было в стране. Тогда я вычеркнул её из своей жизни, не желая ни в чём разбираться. Просто потому, что верил Виктору. А как мне было ему не верить, если мы друг друга из такого дерьма вытаскивали?
Тогда он врал, глядя мне в глаза. У него уже был к ней интерес. А теперь всё повторяется.
Она не сказала мне прямо, но пыталась предупредить...
– Ты в порядке? – спрашиваю у Карины, чувствуя себя последним дерьмом.
Она кивает, и мой взгляд тут же смещается на Журавлева. Он стоит с ехидной улыбкой, но я чую его страх. И это даже успокаивает. Чуть-чуть.
– От тебя я этого не ожидал, – произношу сквозь зубы. – Выведите его отсюда, – прошу Альберта.
Они быстро и жёстко заламывают Журавлева, вообще не реагируя на его сопротивление, а потом так же быстро выводят из дома.
Я же остаюсь внутри. Остаюсь стоять от Карины на расстоянии пары метров и не могу пошевелиться. Меня накрывает стыд. Плотная, удушающая волна. Она тяжелее свинца и давит на плечи с такой силой, что вот-вот подкосятся ноги.
«Прости», сорвавшееся с моих губ, кажется таким жалким.
Тошнит от себя. Но других слов у меня нет. Только извинения.
Карина моргает, а я делаю ровно три шага и прижимаю её к себе. Крепко. Так крепко, что у самого душа переворачивается. Внутри всё ходуном ходит, но это ничто по сравнению с тем, как её хрупкое тело бьётся в моих руках дрожью.
Сглатываю, ощупывая её ладонями, пытаясь понять, не причинил ли он ей вред. Мои руки касаются её хаотично. Талия. Бедра. Колени в этот момент сами подкашиваются, потому что меня захлестывает лавиной стыда.
Я встаю перед ней на колени, вжимаясь лицом в её живот и часто дышу, опаляя её кожу под кофтой своим горячим дыханием.
Это не слабость. Это раскаяние. Раскаяние человека, который был уверен, что всё лучше всех знает и всё контролирует. Раскаяние того, кто так слепо и непростительно ошибался.
Это признание своей вины. Вины, которая теперь с двойным усилием грызёт меня изнутри за каждый потерянный день рядом с любимой женщиной и сыном.
– Прости, – произношу одними губами и слышу хныканье сына.
Карина не отмирает даже в этот момент. Она застыла и не шевелится.
– Я посмотрю, – произношу хрипло и, поднявшись на ноги, захожу в комнату.
Илья сидит у подушек и рыдает, потирая глаза.
– И чего мы тут сырость развели? – спрашиваю всё тем же хриплым голосом.
– Он, видимо, меня потерял, – шепчет Карина.
Я киваю, и она тут же бросается к сыну, крепко его обнимая. Илюха ещё пару раз шмыгает носом, но почти сразу успокаивается.
– Я приеду вечером, – говорю и сам себя едва слышу. – Если ты не против…
Карина поднимает взгляд, чтобы посмотреть мне в глаза, и, пустив по щеке слезу, выносит свой вердикт:
– Не против.
– Спасибо…
***
– Зачем? – спрашиваю, сидя напротив Вити. – У тебя же было всё. Деньги. Влияние. Уважение.
– Уважение? – он хрипло хохочет. – Прислуживать тебе – это уважение? – его глаза сужаются, и в них вспыхивает ярость. – Всё это, – Виктор оглядывает кабинет, – должно было быть моим. Я сделал для этого бизнеса гораздо больше. Это я устранял конкурентов, пока ты строил свои белые схемы. Я делал всю грязную работу! И она! Она тоже должна была быть моей! Я бы никогда не втоптал её в грязь, как это сделал ты! Не поверил бы никому, когда на мою женщину гонят! Ты её сам унизил. Сам!
Журавлев закатывается истеричным смехом, но меня это не трогает.
Мы всегда были на равных. Просто ему всегда приносило какое-то изощрённое удовольствие строить из себя жертву.
– Ты же у нас честный, справедливый, а бабу свою кинул и сына кинул.
Витю несёт, а слова о сыне становятся для меня красной тряпкой.
Удар приходится ему в челюсть. Я бью, слыша глухой костный хруст, и понимаю, что слишком долго закрывал глаза на все его пороки.
– У тебя есть сутки, чтобы убраться, – произношу сухо и направляюсь к двери. – Денег на моей предвыборной гонке ты уже заработал. Но если я тебя хоть когда-нибудь увижу рядом с моей семьёй, поверь, я поступлю всем своим принципам и сам тебя пристрелю.
Выпустив из лёгких воздух, ещё пару секунд смотрю на бывшего друга и еду домой.
На часах уже половина первого ночи. Карина, наверное, уже давно видит десятый сон. Но мне важно просто быть с ней в одном пространстве. Понимать, что она рядом. За стенкой.
Правда, оказавшись во дворе, я вижу горящий на кухне свет и сразу же иду туда.
Карина сидит за столом в том же сером помятом костюме и пьёт чай. Точнее, просто сжимает кружку в ладонях.
– Почему не спишь? – спрашиваю и сажусь напротив.
– Не могу уснуть.
Она пожимает плечами, а потом смотрит мне в глаза.
– Значит, ты всё знал и решил меня использовать?
– Что? Нет! – качаю головой. – Я до последнего не верил, что он сюда приедет. Я хотел поймать его с поличным на встрече с людьми моего прямого конкурента. Не здесь…
– Что с ним будет?
– Свалит из города. Далеко и надолго.
Карина шумно выдыхает и, отодвинув от себя кружку, поднимается на ноги.
Во мне в этот момент всё рушится окончательно.
Стены, броня – всё крошится в пыль.
Я чувствую только страх. Страх, что снова её потеряю. Что снова предам своего сына.
– Прости меня за то, что не поверил тебе. За то, что поступил с вами так…
Карина замирает. Мы смотрим друг другу в глаза, и я вижу, как по её щеке катится слеза.
– Я полюбил тебя с первого взгляда тогда. А потом два года ненавидел. Дурак. Идиот, который поверил в то, чего просто не могло быть. Прости…
Карина всхлипывает. Её губы начинают подрагивать, и она делает шаг. Шаг ко мне.
– Я сделаю для вас всё. Абсолютно всё, – шепчу, зарываясь пальцами в её волосы, а потом целую. Целую, будто делаю это впервые.
Карина отвечает. Её руки нерешительно обвивают мою шею, щёки предательски краснеют, и у меня окончательно сносит крышу. Я подхватываю её на руки и несу в свою спальню, целуя на ходу. Целую и шепчу ей о своей любви. О вине и о том, как сильно боюсь её потерять. Целую, общая сделать ее самой счастливой.
