Текст книги "Наследники Альберты"

Автор книги: Мария Ланг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

13. ИТАК, НАСЛЕДНИК ИЗВЕСТЕН

– Скорпион! – содрогнулась Лиселотт.

– Золотой скорпион! – Мирьям была скорей восхищена, чем испугана.

Даже Еспер Экерюд заинтересовался амулетом. Пообещав соблюдать осторожность, он взял в руки открытый медальон и стал внимательно изучать золотого скорпиона. Изнутри медальон был выложен бархатом цвета морской волны. Казалось, насекомое, словно живое, крепко вцепилось в бархат своими острыми клешнями. Жало на конце изогнутого хвоста было защищено специальным золотым колпачком.

– Тонкая работа,– сказал Еспер.– Кто его сделал?

– Один ювелир, эмигрант, сделал эту штуку в Каракасе во время второй мировой войны.

– А как же яд? Значит, яд в нем тридцатилетней давности?

Эдуард сверкнул белозубой улыбкой.

– Нет, яд нужно обновлять каждый год, иначе амулет потеряет свою силу. Не беспокойтесь, яд здесь относительно свежий.

– Какой яд – скорпиона?

– Разумеется. Его сгущают путем выпаривания и заполняют им бороздки на игле, которая скрыта под колпачком. Достаточно вонзить эту иглу в вену, чтобы убить человека.

– Ты слишком легкомысленно хвастаешься такой опасной вещью,– упрекнул его пастор.

Взяв медальон у Еспера, он с отвращением рассматривал смертоносное насекомое.

– Талисман должен приносить счастье, а не страдание и горе,– сказал он.– Я не понимаю, зачем ты повсюду таскаешь с собой это омерзительное орудие смерти.

– Я родился под знаком Скорпиона,– серьезно начал, объяснять молодой латиноамериканец.– И мой отец тоже родился под этим знаком. Раньше амулет принадлежал ему, и, если его судьба была хотя бы вполовину такой яркой и драматической, как рассказывают, он наверняка нуждался в амулете. Скорей всего, яд предназначался не для врагов, а для него самого, на крайний случай.

– И он воспользовался этим ядом? – сурово спросил пастор.

– Нет. Его застрелили из пистолета. Пуля попала прямо в сердце. Через год ему исполнилось бы тридцать. Я тогда еще не родился.

– Значит, амулет ему не помог?

С легким презрением Рудольф Люнден защелкнул медальон и протянул его Полли, которая покинула свое место у рояля, чтобы еще раз взглянуть на удивительного золотого паука.

– Неважно, обладает он магическими свойствами или не обладает,– сказал Эдуард Амбрас,– но этот скорпион– память об отце, и я дорожу им, даже если со

стороны это кажется нелепым.

– А где вы так хорошо научились говорить пошведски?– полюбопытствовал пастор Люнден, решив, что тема о скорпионе уже исчерпана.

Но тут Полли Томссон обратила внимание на более интересное обстоятельство.

Она стояла напротив Эдуарда, сидевшего на мягком диване. Сперва она подумала, что его выцветшие джинсы и голубая рубашка хорошо гармонируют с темно-синими обоями, но зато составляют резкий контраст со старинным портретом в резной раме над его головой.

И вдруг она сделала поразительное открытие,

– Как к тебе попал медальон Франциски Фабиан? – спросила она подозрительно и неожиданно для себя.

В наступившей тишине адвокат Странд посмотрел сначала на медальон, который Полли держала в руках, затем на портрет.

– – Ну конечно, эти женское украшение. Я же говорил, что; оно сделано в Европе, может быть даже в Швеции. Правда, о Франциске Фабиан я слышу впервые. Кто она? Родственница управляющего Фабиана?

Пастор Люнден отвернулся от портрета и постарался припомнить все, что ему было известно о семействе Фабиан.

– Полли права,– подтвердил он.– Это портрет двадцатилетней Франциски Фабиан. Написан он в шестидесятых годах прошлого века. Со временем эта молодая девица стала бабушкой Франса Эрика Фабиана со стороны отца.

– Моему отцу она тоже приходилась бабушкой,– тихо сказал Эдуард.

Мирьям Экерюд резко повернулась на диване, чтобы получше разглядеть его.

– Ты хочешь сказать, что она была… что она приходится тебе…

– Прабабушкой. Совершенно верно.

– И ты надеешься, что мы тебе поверим? – возмутилась Лиселотт Люнден.– Да ты просто спятил: приехать сюда и заявлять такую чушь. Какие у тебя доказательства? Если они вообще существуют.

– У него медальон Франциски,– довольно кисло напомнил Еспер.– И он похож на нее как две капли воды.

Полли была того же мнения, и это открытие ее потрясло. Как же они сразу не заметили сходства?

Медальон вернулся к Эдуарду, он снова надел его, в вырезе рубашки по-прежнему виднелась лишь золотая цепь. А у дамы на портрете медальон был виден целиком, он висел на бархотке и приходился как раз в ямочку на шее. Эдуард носил короткую стрижку, у Франциски волосы были завиты в длинные локоны, но цвет волос у обоих был черный как смоль, довершали сходство одинаковые миндалевидные жгучие глаза.

Эдуард по привычке закурил, и они с Рудольфом Люнденом принялись выяснять запутанные родственные связи.

– У прекрасной Франциски был один сын. Он был дважды женат и имел по сыну от каждого брака. Франс Эрик был старший.

– Верно,– подтвердил пастор Люнден, церковную метрическую книгу он знал наизусть. – Франс Эрик родился в тысяча восемьсот девяностом году. Его мать умерла, он вырос, получил образование и принял на себя управление заводом. Спустя тридцать лет после его рождения отец Франса Эрика женился во второй раз…

– На девушке из Гётеборга,– подхватил Эдуард.– Ее ласково называли Пепита, и она постоянно, к месту и не к месту, цитировала Хейденстама

[3]

[Закрыть]: «Счастье женщин украшает, но мужчинам не к лицу», и тому подобное.

– Стало быть, ты ее внук?

– Да, я ее внук.

– Как звали твоего отца? Этого ты еще не сказал.

– Карл Фабиан. Его крестили поздней осенью тысяча девятьсот двадцатого года в церкви святого Улофа в Лубергсхюттане.

– В Лубергсхюттане? – недоверчиво спросила Лиселотт.– В нашей церкви?

– Да.– Эдуард нетерпеливо махнул сигаретой.– Он был младший единокровный брат Франса Эрика и родился в господской усадьбе в Лубергсхюттане.

– Это произошло задолго до того, как я получил приход,– сказал пастор Люнден.– Насколько я понимаю, мать с ребенком прожили там совсем немного.

– Да. Пепита овдовела и вернулась домой, в Гётеборг. Там она вышла замуж за инженера из Прибалтики, и они уехали в Америку. Сына Пепита взяла с собой. Хотя зять и отчим прекрасно говорили по-шведски, Карлбиан из Лубергсхюттана вскоре превратился в Карлоса Амбраса из Картахены, Рио или Каракаса. Очевидно, всем так было удобнее.

– Выдумки! – упрямилась Лиселотт.– Сказка для детей!

– Замолчи! – цыкнула на нее Мирьям.– На этот раз Эдуардо не врет, хотя и бывает излишне скрытен.

Еспер Экерюд пил уже не кофе, а виски.

– Лучше всех Франса Эрика Фабиана знал дядя Рудольф,– сказал он.– Фабиан говорил, что у него был единокровный брат?

– Да, он несколько раз упоминал об этом. Но по его словам, этот брат умер в конце сороковых годов.

– Он умер весной сорок девятого года,– уточнил Эдуард Амбрас.

– Правда, гораздо чаще Франс Эрик говорит, что благодаря женитьбе на Альберте обзавелся новой родней и очень рад этому, поскольку своих родственников у него не осталось,– задумчиво продолжал пастор.– То есть о существовании Эдуарда он понятия не имел.

– Вот-вот, а я что говорю…– начала было Лиселотт.

– Подожди, не мешай мне. Я хочу как следует разузнать все у нашего друга, который владеет амулетом Карла Фабиана и медальоном Франциски. Ты уверен, что твои родители состояли в законном браке?

Эдуард так захохотал, что поперхнулся табачным дымом.

– Еще бы. Могу подтвердить документами. Но разве это имеет значение?

– Да. Право наследования для внебрачных детей, по новым законам, не всегда имеет обратную силу,– спокойно объяснил Рудольф Люнден.– Но если твои документы в порядке, тем лучше. Адвокату Странду остается только растолковать нам, как твое появление отразится на истории с наследством Альберты.

Сванте Странд с самого начала разговора обливался холодным потом. Ему было мучительно жаль Полли, которая прошептала:

– Тем лучше.

Жалел он и старого добряка пастора, и тощего безработного журналиста, который пытался залить разочарование самым дорогим виски, какое нашлось в этом доме.

Но больше всего Сванте Странд жалел самого себя.

Он и раньше предчувствовал, что при разделе наследства возникнут такие сложные проблемы, разрешить которые его опыта не хватит, но даже в самом страшном сне ему не снилось, что его ждет на самом деле.

Конечно, катастрофа разразилась не по его вине, но это было слабое утешение.

Новое завещание Альберты спутало все его расчеты и планы. Вдобавок оно нанесло ущерб самоуверенности Сванте и репутации фирмы. Неужели фру Фабиан им не доверяла? Чем же еще объяснить тот факт, что она утаила от них документ, содержавший ее последнюю волю?

А теперь и вовсе возникли неразрешимые трудности в связи с появлением неизвестного до сих пор наследника богатого управляющего. Фирма «Странд, Странд и Странд» была отчасти виновата в случившемся. После смерти управляющего Фабиана дело о наследстве вел Сванте Странд Старший, он-то и признал Альберту Фабиан единственной наследницей покойного.

Сванте Странд Младший вытер со лба капельки пота и честно признался:

– Я просто в отчаянии. Мой двоюродный дед еще в шестьдесят пятом году, сразу после смерти Франса Эрика Фабиана, должен был выяснить все обстоятельства, касающиеся наследства и наследников. Но он, видно, принял на веру, что со стороны -Фабиана не осталось никаких родственников.

– А какая разница? – удивилась Мирьям Экерюд.– Ведь Франс Эрик так или иначе оставил все Альберте.

– Да, она получила право распоряжаться имуществом покойного в течение своей жизни. Но после ее смерти вступает в силу право на наследство для родственников ее мужа.

– Другими словами, это значит, что Эдуард…

– Если Эдуард Амбрас докажет, что приходится управляющему Фабиану племянником, он имеет право на половину всего наследства Альберты.

– На половину? – простонала Лиселотт.– А как же завещание Альберты? Даже два завещания, неужели они ничего не значат?

– Составляя их, она думала, что имеет право распоряжаться всем имуществом. Но фру Фабиан заблуждалась, она была не вправе отказать в наследстве родственникам своего мужа. Поэтому оба завещания не имеют силы. Эдуард должен получить половину наследства, а это означает, что виллу придется продать. Как будет происходить дальнейший раздел, судить не берусь. Это дело должны вести более опытные юристы, чем я.

– Боже мой, какая путаница! – воскликнула Лиселотт.

– Да,– грустно сказал пастор.– Вряд ли она понравилась бы Альберте или Франсу Эрику.

Полли тихонько плакала, спрятавшись за «бехштейн». Еспер поднял стакан с виски и горько произнес:

– Прощайте, сладкие мечты об акциях, персидских коврах и звонкой монете. Я был счастлив, пока вы были со мной.

За стенами веранды весенний ветер набирал силу. Холодные голубые глаза Мирьям впились в безмятежное облако табачного дыма, клубившееся под фамильным портретом.

– Все-таки странно, что я впервые увидела этот медальон только сегодня,– сказала она.

– Ничего странного,– деловито отозвался Эдуард.– Ведь на ночь я его снимаю.

Мирьям растерянно замигала, но тон ее стал резче:

– И все-таки странно, что до сегодняшнего дня ты молчал.

– Вовсе нет. Люди, живущие у экватора, спешить не любят. Да и почта там тоже не торопится. Одним словом, только вчера я получил все необходимые документы, которые доказывают наше с отцом шведское происхождение, а также удостоверяют мою личность.– Эдуард бросил на блюдце недокуренную сигарету и спросил: – Что тебя еще интересует?

– Осенью,– помедлив, сказала Мирьям,– когда мы познакомились в больнице в Копенгагене…

– Ну и что?

– Ты уже знал?..

– Что именно?

– Что я имею отношение к Лубергсхюттану, к Скуге, к Альберте Фабиан? Неужели ты с самого начала просто-напросто использовал меня?

Вместо ответа Эдуард Амбрас встал и вышел из комнаты.

14. А ЕСЛИ ТЕБЯ УБИТЬ?

Прощание Мирьям было кратким, но вполне учтивым:

– Покойной ночи.

Не утратив самообладания, с гордо поднятой головой, она вышла из комнаты.

– Боже мой! – еще выразительнее, чем раньше, вздохнула Лиселотт. Она составила на поднос кофейную посуду и прошипела: – Помогите мне!

Повиновался один только пастор.

Еспер Экерюд успел изрядно захмелеть; лежа на диване, он поставил стакан с виски на низкий столик.

– Черт, ну и ветрило, – пробормотал он.– Надо бы здесь кому-нибудь дежурить всю ночь.

Сванте Странд довольно бесцеремонно увел Полли в пустую столовую, эта угловая комната находилась между верандой и кухней.

– Я должен поговорить с тобой перед отъездом. У меня сердце разрывается, глядя на тебя. Не надо так отчаиваться.

Полли послушно села на один из белых стульев, стоявших вокруг обеденного стола. Благодаря белой мебели и гардинам, голубому ковру, голубым полоскам на обивке стульев да бело-голубому датскому сервизу, который красовался за стеклами буфета комната казалась прохладной и дышала покоем.

На кухне Лиселотт небрежно звенела другим, более дешевым сервизом. Сванте закрыл двери столовой, и тотчас стал слышен другой, внушающий тревогу звук – это волны бились о стену дома.

– Пусть тебя не беспокоит финансовая сторона дела,– пытался он утешить девушку.– Если страховой полис оформлен на определенное лицо, то эта сумма не

подлежит разделу между наследниками.

Серые глаза Полли помутнели от слез.

– Ну и что? – безучастно спросила она.

– Альберта застраховала свою жизнь,– упрямо повторил Сванте,– и эти деньги не имеют отношения ни к завещаниям, ни к наследникам. Они твои, страховой полис завещан тебе. Твое имя значится на нем с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, когда этот полис был выписан.

– Мне тогда не было и трех лет,– в недоумении сказала Полли.

– Зато Альберте было пятьдесят два,– объяснил адвокат.– На страховую сумму в сто двадцать тысяч крон приходятся большие проценты. Свыше четырех тысяч в год.

Глаза Полли из серых сделались синими и широко раскрылись.

– Четыре тысячи? Но зачем?..

– Как я понимаю, управляющий Фабиан решил таким образом обеспечить твое будущее. И, на мой взгляд, мысль была вполне здравая. Нынче эта сумма составит уже сто пятьдесят тысяч крон. Из них тридцать тысяч всегда свободны от налога. С остальной суммы тебе, как приемному ребенку, придется уплатить всего двадцать тысяч налога. Итого, останется сто тридцать тысяч. По-моему, неплохо!

Он старался хоть чем-нибудь порадовать девушку. Но Полли была скорее сбита с толку и огорошена.

– Я обещала Альберте не бросать пение,– горько сказала она.– Но жить в Стокгольме вместе с Мирьям и Эдуардом я уже не смогу. Впрочем, в этом, наверно, нет необходимости. Ведь я смогу переехать?

– Конечно, сможешь,– поспешил успокоить ее Сванте.– Между Эребру и Стокгольмом поезда ходят каждый час.

Даже через закрытую дверь из кухни доносился сердитый голос Лиселотт.

– Какой ты добрый, Сванте. Ты придешь к нам завтра утром? – почти шепотом, преодолевая застенчивость, спросила Полли.

– Непременно, если ты этого хочешь,– твердо пообещал Сванте Странд.

После его ухода нижний этаж опустел. Свет на кухне был погашен: Лиселотт уже перемыла посуду, а заодно и чужие кости. На веранде при полном освещении дремал Еспер.

Полли погасила часть лампочек, стараясь не прислушиваться к тому, как бушующее озеро плещется у самого порога веранды.

Была полночь, девушка продрогла в своем шелковом свитерке. В холле второго этажа тускло светил ночник.

Где-то скрипнула дверь, заурчала водопроводная труба. Полли юркнула в свою комнату и впервые пожалела, что в доме Альберты на дверях нет надежных замков, ей ужасно хотелось запереть свою дверь.

В это же время в спальне Альберты Эдуард Амбрас думал примерно о том же.

Он был уверен, что сегодня к нему пожалуют гости, и потому даже не стал раздеваться, только скинул ботинки и положил медальон на ночной столик.

И хотя Эдуард ждал совсем другого посетителя, он ничем не выдал своего удивления.

– Прости, что я врываюсь так поздно,– сказал Рудольф Люнден,– но мне хочется сегодня же уладить возникшие между нами недоразумения. Я пришел извиниться перед тобой.

Вместо пасторского сюртука на нем был халат из шотландки. Красная клетка подчеркивала его широкие плечи и высокий рост. Может, она подчеркивала и цвет его лица, но в полумраке этого не было видно.

Мужчины уселись за маленький столик возле балконной двери.

– Можешь не извиняться. Ты ни в чем не виноват,– сказал Эдуард, закуривая сигарету.

– Виноват. С самых похорон Альберты я относился к тебе враждебно, с предубеждением и уверял всех, что тебе не место в нашем узком семейном кругу. Признаюсь, я посрамлен. Больше чем кто-либо из нас, ты в этом доме на месте. Ты единственный представитель семьи Фабиан, и не надо забывать, что твой отец раньше нас всех имел отношение к приходу святого Улофа. Он вспоминал когда-нибудь Швецию, свое детство?

– Сомневаюсь. Зато моя бабушка Пепита всю жизнь помнила разные истории и постоянно их рассказывала. Одна из них про вашу церковь.

– Не может быть! А что именно?

– Она рассказывала, что в церкви хранится средневековая скульптура святого Улофа.

Пастор удовлетворенно кивнул.

– Да, это бесценная, удивительная скульптура,– начал он,– примечательна она тем…

– Я знаю,– перебил его Эдуард, словно нетерпеливый школьник.– Она примечательна тем, что изображает не шведского святого, а норвежского. Раньше его почитали только в Нидаросе, в Тронхейме. Но голпы монахов и других странников конными или пешими тянулись туда из более южных мест. Скульптура в вашей церкви доказывает, что путь их лежал через пустоши вокруг Лубергсхют-тана. Пепита весьма проникновенно живописала, какие муки им приходилось терпеть в ваших лесах.

– Подумать только! – воскликнул пастор.– И это в Латинской Америке! А что она еще вспоминала?

– Она рассказывала о господской усадьбе в Лубергсхюттане. О книгах и картинах, о том, что она уехала оттуда, не претендуя на это богатство. Но думаю, Франс

Эрик выплатил своей мачехе и ее сыну их долю. Именно эти деньги и помогли ей с инженером Хамбрасом уехать в Венесуэлу и там обосноваться.

– Похоже на правду,– согласился пастор.– Как раз тогда Франс Эрик получил миллионное наследство от своей почти столетней бабушки и, по его словам, все до

последнего эре вложил в производство, результат не замедлил сказаться.

– Однако кое-какие драгоценности Пепита все-таки увезла,– продолжал Эдуард.– Например, этот медальон. Она его обожала, называла Францискиным и считала, что он приносит удачу. Поэтому, когда у отца появился золотой скорпион, она подарила ему медальон в качестве футляра для амулета.

– Я вижу, она не забыла Луберг.схюттан. А какие-нибудь связи с родиной у нее сохранялись?

– Ей было не до того. Они постоянно переезжали с места на место. При этом она всегда жила в тревоге за отца. Перед смертью она мне сказала: «Береги медальон. Отвези его на родину, к Франциске и святому Улофу. Мне не следовало забирать его из Швеции».

– Сделанного не воротишь,– проговорил пастор.– Благодарю за беседу. Ну, пойду, иначе я тут задохнусь от твоего дыма.

– Разве здесь накурено?

– Тебе тоже ничего не стоит отравиться угарным газом,– предупредил пастор.– У тебя нарушено обоняние. Как ты обходишься без сигарет во время дежурства в больнице?

– В помещении для медицинского персонала курить не запрещают. И в Дании тоже…

– Да, кстати. Зря ты сегодня так обидел Мирьям.

– Это она меня обидела.

– А вчера? Когда ты на кухне разглагольствовал о своей нищете и богатой наследнице. Разве это было необходимо?

– Но это правда. Вчера это была еще правда.

– Такой уж ты правдолюбец? Знаешь, как говорят у нас в Смоланде? – Взявшись за ручку двери, пастор Люнден медленно и отчетливо произнес: – С чертом дело имеют дважды-когда выбирают пастора и когда делят наследство.

Эдуард разделся, натянул черную пижаму и отправился в ванную. Проглотив две таблетки снотворного, он вернулся в уютную, но прокуренную комнату.

– Один гость ушел, другой пришел. Что тебе нужно?

– А как ты думаешь?

– Никаких ссор,– отрезал он.– На сегодня хватит. Мирьям поднялась с кровати и подошла к нему так близко, что ее белокурые волосы защекотали ему лоб, а шелковая сорочка коснулась его тела.

– Я хочу знать,– прошептала Мирьям, губы ее приходились на несколько сантиметров выше его уха.– Я хочу знать все о медальоне, об амулете…

– Только не сегодня!

Резким движением Эдуард оттолкнул ее, и она отлетела к кафельной печи.

– Для меня это важно, слышишь? Для нас обоих важно,– процедила Мирьям сквозь зубы.– Так или иначе, ты все время обманывал меня, скрывая свои истинные

намерения. А я не люблю, когда меня обманывают и используют для своих целей.

– Господи, Мирьям, давай выясним отношения в другой раз, а то я уже принял две таблетки снотворного. Чего я не люблю, так это когда в час ночи меня допрашивают о моих истинных намерениях.

– Ну, нет, так легко ты от меня не отделаешься! Какого черта ты до сих пор прятал свой медальон? Боялся обнаружить, что мы с тобой фактически родственники?

Молчание Эдуарда вдохновило Мирьям на новую тираду:

– А Альберта! Бедная старуха думала-гадала, написала в феврале новое завещание. Зря беспокоилась. Если б ты на крещенье, когда был здесь впервые, назвал свое истинное имя. Или…– Пальцы Мирьям скользнули по шнурку вьюшки.– Или ты все-таки открылся ей, только в другой раз?

– В другой раз я ее не видел,– сухо ответил Эдуард.

– А на пасху? – намекнула Мирьям.– Вечером в понедельник? Когда я ждала тебя у «Трех старушек»? Молчишь? Как прикажешь понимать, что…

Эдуард Амбрас распахнул дверь спальни.

– Я принципиально не отвечаю на оскорбительные намеки. Сделай милость, иди отсюда, пока я тебе не врезал.

Выкурив последнюю сигарету, он растянулся на постели Альберты, погасил лампу и мгновенно уснул.

На рассвете он спал беспробудным сном. И не слышал, как щелкнула дверь, не слышал шагов, приглушенных мягким ковром.

Не видел руку, схватившую медальон, оставленный на ночном столике.

Блеснул золотой скорпион.

Он крепко спал и не почувствовал боли от укола, когда ему в шейную вену вонзилась смертоносная игла.

Амулет, которому он доверил свою жизнь, погубил его.