Текст книги "Наследники Альберты"

Автор книги: Мария Ланг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

7. СКОЛЬКО ПАМЯТЬ ХРАНИТ ПУСТЯКОВ

Следующие дни Полли жила будто во сне или в тумане.

Часть времени она находилась в Стокгольме, но мысленно всегда была в Скуге. В редакции от нее не было никакого толку.

Она без конца ездила в Скугу. Началось это с самой пасхи. Поезд. Автобус. Автомобиль.

Автомобили случались разные, как и обстоятельства, которые призывали ее в Скугу.

Дребезжащий «вольво» Еспера – на другой день после известия о смерти Альберты. Серое утро, серый автомобиль.

Новенький «пассат» Мпрьям – кремация Альберты. Красный автомобиль, набитый людьми в трауре.

– В таком автомобиле к церкви подъезжать неудобно,– сказал Рудольф Люнден.– Из пасторской усадьбы мы пойдем в церковь пешком.

Мирьям фыркнула, но покорилась. К счастью, погода в Лубергсхюттане была сносной, правда, в лесу еще лежал глубокий снег.

Во всем Бергслагене не помнили такой снежной зимы. Не помнили здесь и паводка, который принес бы столько разрушений.

В субботу, седьмого мая, Полли Томссон вновь ехала в Скугу. Неожиданно место в машине ей предложил комиссар Вийк, муж Камиллы, который, как и она, был обеспокоен весенним разливом озера в Скуге, а главное, опасностью, грозившей прибрежным домам.

Полли с благодарностью, но не без страха приняла его предложение. Она едва знала комиссара и боялась, что, как собеседница разочарует его гораздо раньше, чем они доберутся до Скуги. Однако весьма скоро обнаружила, что с ним одинаково легко и разговаривать, и молчать.

– Вот это машина! – восхитилась Полли, когда огромный черный лимузин, вырвавшись из сутолоки большого города на шоссе Е-18, наконец пустил в ход все свои лошадиные силы.

– Это что, двести пятидесятый?

– Да,– отозвался он.– Двести пятидесятый. Чуть ли не каждый год я меняю машины, а на этой вот решил остановиться. «Мерседес-двести пятьдесят» как раз то, что надо при моей работе. Надежный, быстрый и в глаза не бросается. В нем просторно даже высокому человеку с длинными ногами.

Полли украдкой изучала его строгий профиль, гладкие черные волосы, руки, лежащие на руле.

– А какой у тебя рост?– робко спросила она.

– Метр девяносто девять.

Полли ахнула, но казалось, что думает она о другом.

До самого моста Стекет они не разговаривали. Даже при виде озера Меларен Полли не выразила восторга, только спросила, указав на трубку, лежавшую на приборной доске:

– Твоя? Кури, если хочешь. Мне это не помешает.

– Трубке надо отдаваться целиком,– объяснил он.– Я не умею сочетать курение с вождением машины. Вот если за рулем сидит другой, тогда я охотно курю, это успокаивает нервы. Я, видишь ли, не доверяю другим водителям.

– В таком случае признаюсь, что солгала. На самом деле я не выношу табачного дыма. У меня от него першит в горле.

– Понимаю. У Камиллы то же самое. Ради нее я почти совсем бросил курить, но это стоило мне нечеловеческих усилий.

– Камилла отказалась выступать в «Метрополитен», Большом и «Ковент-Гардене», – сказала Полли, – а ты – от своей трубки. Как это чудесно!

– Ты хочешь сказать, жертва за жертву? Наверно, это необходимо, чтобы брак не распался. Хотя аплодисменты в «Метрополитен» весят неизмеримо больше, чем удовольствие от нескольких затяжек. Такие вещи нельзя даже сравнивать.

Перед Энчёпингом дорога постепенно сузилась и стала неудобной. Комиссар сбавил скорость и открыл боковое окно, чтобы впустить в машину немного майского солнца и тепла. Полли была одета по погоде – брюки и белая вязаная кофта это он сразу отметил.

– Ты был вчера на премьере? – спросила она, снова вступая в разговор.

– Когда поет не Камилла, меня на «Летучего голландца» арканом не затащишь,– ответил комиссар Вийк, который не переносил Вагнера, хотя женился на одной из лучших его исполнительниц.– По-моему, все это какой-то романтический бред. Призрачный корабль, самоубийство, в оркестре бушует настоящий ураган. К тому же слов не разобрать, и большую часть времени на сцене царит кромешная тьма.

– Ты несправедлив! – горячо возразила будущая певица.– Ты никогда даже не пытался понять эту оперу. Вспомни дивный монолог Голландца или божественную балладу Сенты. Я однажды пробовала спеть ее на уроке у Камиллы. А потом она спела сама. Если б ты слышал, как поет Камилла, ты бы так не говорил.

– А я слышал,– невозмутимо отозвался комиссар.– Камилла не первый раз поет в «Летучем голландце».

– Как жаль, что на этой премьере пела не она. Хотя Маргарету Халлин я тоже люблю. Наверняка она была изумительной Сентой.

– Значит, и ты не была на премьере? Почему?

Он искоса глянул на бледное узкое лицо Полли. Интересно, всегда ли она такая грустная и неестественно бледная?

– Я уступила свой билет Есперу. Это он написал статью о Камилле. Да мне и не хотелось в театр, мне теперь все безразлично.

– Этак ты пропустишь и майские спектакли Камиллы,– сказал муж певицы.– Возвращайся в Стокгольм к понедельнику, не то…

Она отрицательно мотнула русой головой.

– У нас будет опись имущества, а во вторник – захоронение урны.

Машина медленно ползла на север, пока за Вестеросом дорога опять не стала шире. Комиссар осторожно, но настойчиво начал расспрашивать Полли о последних событиях; им руководило не столько профессиональное любопытство, сколько стремление дать девушке выговориться, облегчить душу. Нервы у нее были явно напряжены до предела, ее равнодушие к окружающему и подавленность внушали тревогу. Она оживилась только раз, защищая оперу раннего Рихарда Вагнера.

Комиссар Вийк ухватился за эту тему.

– Пренебрегать Вагнером нынче немодно, – сказал он,– и прямо-таки опасно. В вашем с Камиллой кругу я прослыл музыкальным невеждой. А ведь в свое время я ходил в любимцах у Альберты Люнден. Пускай я был самым невежественным, зато подавал большие надежды. Комиссара одарили широкой и открытой улыбкой. Эта улыбка вмиг сделала Полли Томссон очень хорошенькой.

– Правда? Ты учился у Альберты?

– Истинная правда. Она обычно замещала отсутствующих учителей. У таких заместителей мы, как правило, на головах ходили, но музыкальные уроки фрекен Люнден

были для нас праздником, никто и не думал безобразничать. Она устраивала викторины, уроки по нашей собственной программе, мы выступали, пели песенки. Бывало, взбредет кому-нибудь в голову поиграть на барабане – пожалуйста, барабань на здоровье. Ее методика учить игре на фортепьяно была удивительно современной. Меня, например, Альберта никогда не заставляла играть гаммы или разучивать этюды Шопена, она позволяла мне импровизировать. Так, играючи, и добивалась нужного результата. Но главным образом я учился, слушая, как играет она сама, она была изумительная пианистка. Бывало, после такого урока мчишься домой и упражняешься, упражняешься, чтобы играть так же. Но ты знаешь все это лучше меня, твои воспоминания свежее.

– Пожалуй,– согласилась Полли,– но весь ужас в том, что скоро я уже не смогу вспомнить, как она играла и как выглядела. У меня в голове вертятся только случайные обрывки ее рассказов.

– Какие, например?

– Боюсь, высокие материи мне недоступны,– удрученно призналась Полли.– Потому что все мои воспоминания связаны с деньгами и житейской прозой. Она рассказывала, что семья ее жила очень бедно, отец был торговцем, из тех, кого вечно преследуют неудачи. Он постоянно разорялся, они то и дело продавали или

закладывали мебель. Неприкосновенными оставались только пианино Альберты и книжный шкаф Рудольфа. Они недоедали, сидели в долгах, зато откладывали по грошу, лишь бы дать Альберте музыкальное, а Рудольфу– духовное образование. Рудольф стал пастором, получил приход в Лубергсхюттане и подружился с управляющим завода Фабианом, про которого все знали, что у него денег куры не клюют. Ему так и не удалось расплатиться с долгами за учение, Рудольфу Люндену, разумеется, не Фабиану. У Альберты в Скуге была славная квартирка, но годы шли, учеников становилось все меньше и меньше, с деньгами – туже, ей опять пришлось продавать мебель. Под конец у нее оставались только кровать, стул да пианино. В это время к ней и посватался Фабиан. Вот когда она зажила: у нее появилась розовая вилла на берегу озера, «бехштейн», картины, серебро, персидские ковры, дорогие сервизы и шторы. Внезапно Полли насторожилась:

– Тебе смешно? Я ведь предупредила, что помню одну чепуху. Не думай, Альберта была не такая глупая, какой выглядит в моем рассказе. На самом деле деньги

для нее ничего не значили, она любила дядю Франса Эрика. И меня тоже,

– То, что ты рассказываешь, вовсе не глупо,– успокоил ее комиссар Вийк.– Даже твой беглый рассказ о ее жизни звучит как увлекательная история Яльмара

Бергмана

[1]

[Закрыть] или Диккенса. Только почему ты зовешь свою приемную мать просто Альбертой, а приемного отца – дядей Франсом Эриком?

– Потому что он был намного старше ее. Ему было шестьдесят восемь, когда они поженились и подобрали меня в Лубергсхюттане. А ей только что исполнился пятьдесят один год, и по сравнению с ним она была молодая, энергичная и красивая.

– Ну, красивой я бы ее не назвал,– заметил комиссар.– Хотя сразу было видно, что личность незаурядная.

– То же самое сказал и Эдуард, когда впервые увидел ее в крещенский сочельник,– сухо заметила Полли.

– Ну вот и последний съезд перед Кульбеком, теперь скоро и Чёпинг. А что это за Эдуард?

– Один противный парень, перед которым стелется Мирьям. Ради него она на все готова. По-моему, он тянет из нее деньги. Мирьям нашла его в какой-то датской больнице, приехал он то ли из Бразилии, то ли из Венесуэлы, но хорошо говорит по-шведски.

– Красивый малый?

– Ни капли,– решительно ответила Полли.– Только Мирьям и считает его красивым. Она повсюду таскает его за собой. Недавно вырядила его в черный костюм и привезла на кремацию. Дядя Рудольф прямо из себя вышел от такой бестактности.

– Потому что они с Мирьям не женаты?

– Да, и еще потому, что в церкви она усадила его среди нас, на скамье для родных. Но Мирьям и дядя вечно на ножах. У них разные взгляды буквально на все. На еженедельник, на женщин-пасторов, на цвет автомобиля, в котором едут на похороны, на таяние снега в Лубергсхюттане – на все.

Они миновали длинный виадук у въезда в Чёпинг.

– Словом,– подытожил Кристер Вийк,– опись имущества обещает быть весьма драматическим событием.

– Боюсь, что да. Ужасно хочется удрать подальше и выждать, пока улягутся страсти.

– Но ведь ты, как я слыхал, тоже наследница? Почему ты говорила Камилле, что не рассчитываешь ни на какое наследство?

– Это мне внушили еще в раннем детстве,– горько призналась Полли.

– Кто же внушил? Альберта или управляющий Фабиан?

Полли сдвинула темные брови, она была смущена.

– Главным образом он. Помню, как-то вечером, незадолго до смерти, он отвел меня в свой кабинет и там с глазу на глаз попытался объяснить мне, что со временем я останусь одна и мне придется жить самостоятельно,– мне было тогда лет восемь, не больше. Я не поняла и половины из его слов, но он все время, как припев, повторял одну и ту же фразу: «Все Альберте, все Альберте».

– Как ты к нему относилась? Так же, как к Альберте?

– О нет. Он был такой старый и важный, я его боялась. Конечно, я уважала его, восхищалась им, но любила я только Альберту.

Перед Арбугой, на прямом и безопасном отрезке пути, Кристер Вийк внезапно повернулся к Полли, и, застигнутая врасплох, она несколько секунд была вынуждена смотреть ему прямо в глаза.

– Я понимаю, смерть Альберты – тяжкий удар для тебя,– сказал он.– Но ты чего-то не договариваешь. Ты боишься, Полли. Чего ты боишься?

8. СИДИМ РЯДКОМ – ГОВОРИМ ЛАДКОМ

Может, в другое время Полли нашла бы в себе силы ответить.

Но в Арбуге их встретила вода. Случай был упущен. – Кристер, смотри, полиция перекрыла дорогу.

– Да, какое-то шоссе закрыто, возможно, наше. Молодой полицейский подтвердил его догадку.

– Шоссе Двести сорок девять между Феллингсбру и Фрёви наглухо перекрыто. Внизу, в долине, положение продолжает осложняться. В четверг отменили один поезд

через Эрваллу, а вчера и все остальные. Вода поднялась над рельсами на тридцать сантиметров. А теперь одно за другим выходят из строя шоссе. В Эребру вам лучше всего ехать по Е-восемнадцать.

Возле переправы через реку Полли попросила:

– Остановись на минутку, если можно. Мне хочется посмотреть.

На мосту, несмотря на солнце, было зябко. Мирная река превратилась в широкий бурлящий поток, который в любую минуту грозил смыть с берега все красные коттеджи.

С комиссаром Вийком поздоровался какой-то фоторепортер. Кивнув на воду, он сказал:

– Видали, как разлилась? Почище Рейна или Дуная. Красивое зрелище, если бы не опасность.

– Да,– задумчиво отозвался Кристер.– Вода идет с гор, из Лённстада и Скуги. Тебе что-нибудь известно про те места?

– Грандиозное бедствие,– ответил репортер.– Но мне удалось сделать потрясающие снимки, особенно в Скуге. Там над самой высокой плотиной уровень воды

поднялся до ста семидесяти сантиметров. Я только что оттуда…

Но его уже никто не слушал. Кристер Вийк быстро усадил свою спутницу в машину, и они помчались в затопленную Скугу.

Они почти не разговаривали, пока равнина не осталась позади и дорога не пошла круто вверх, на север, по лесистым горам.

Но и тогда их краткие замечания вертелись вокруг одного и того же.

– Снег,– сокрушалась Полли.– В лесу под елями еще лежат большие сугробы. Значит, вода будет прибывать.

– Да, – согласился комиссар Вийк,– нечего и надеяться, что все уже стаяло.

– Хотя теплая погода установилась уже давно,– сказала Полли.– Просто небывалая теплынь. Того и гляди растаешь на солнце.

– Но и снег в этом году тоже небывалый. Метеорологи говорят, что в Бергслагене никогда не было такой снежной зимы.

Нетерпение Полли росло, и, когда черный «мерседес», вынырнув из лесов, устремился вниз, в котловину, где лежали город, озеро и церковь, она взмолилась:

– Скорей! Неужели ты не можешь прибавить скорость?

– Могу, только не стану,– отвечал он с возмутительным хладнокровием.– Если уж мне суждено быть задержанным за превышение скорости, то отнюдь не там, где я играл в детстве. Видала нашу скромную речушку? Вон как вздулась – всю ложбину залила вместе с заводом.

Но Полли сидела, закрыв глаза и сцепив руки. И потому не видела непривычного зрелища, открывшегося с верхней точки Блекслагаребаккен. Нижняя часть этой улицы «впадала» в покрытую гравием набережную озера, по которой любили прогуливаться горожане. Вернее, так было раньше.

В эту субботу набережной для прогулок не существовало. Все было затоплено. Темно-серая, с ржавыми разводами вода подбиралась к городу, к виллам на Хюттгатан.

– Скверно, гораздо хуже, чем я ожидал,– пробормотал ошеломленный комиссар.

Его волнение было понятно. На Хюттгатан стояла красивая коричневая вилла его матери, а рядом с ней забавный розовый дом, который теперь должен был достаться наследникам Альберты Фабиан.

Комиссар резко затормозил в нескольких метрах от новой, грозно надвинувшейся линии берега. Полли испуганно открыла глаза и тотчас распахнула дверцу машины. Схватив с заднего сиденья пальто и дорожную сумку, она помчалась к розовой вилле, даже не простившись и не поблагодарив комиссара.

Он только потом сообразил, что не спросил у нее, живет ли кто-нибудь в доме, кто ее встретит и позаботится о ней. Дав задний ход, он снова остановил машину и прислушался.

В предвечерней тишине прозвучал резкий и нетерпеливый женский голос:

– Как хорошо, что ты приехала! Если плотина в Нурете не выдержит напора воды, придется с веранды все уносить. Я просто ума не приложу, что делать с роялем.

Елена Вийк приветствовала сына гораздо сердечнее, но смысл ее приветствия был примерно тот же.

– Слава богу, ты здесь! Я взяла напрокат насос для подвала, но понятия не имею, как им пользуются. Все, кто хоть что-то смыслит в этом деле, строят заградительные насыпи или работают на плотине в Хаммарбю.

– А я думал, что самое критическое положение на плотине в Нурете,– сказал комиссар, целуя мать.

– Всюду плохо,– вздохнула она.– Надень резиновые сапоги, я тебе покажу, что у нас творится.

Вскоре он с изумлением обнаружил, что весь берег возле их дома залит водой. Волны через забор захлестыва-

ли в сад, лизали корни яблонь и слив. Газоны, клумбы с тюльпанами, купы розовых кустов – все было затоплено водой.

– Бедная мама,– огорчился комиссар.– Твои любимые розы! Но ты не отчаивайся. Все-таки наклон у нашего сада довольно крутой, дом прочный, и фундамент

пока что над водой. Иди отдохни, а я займусь насосом.

Едва он успел разобраться с насосом, который должен был откачивать воду из подвала, как прибежал запыхавшийся Берггрен.

– Наконец-то ты здесь. А я хотел проверить, помогает ли кто-нибудь фру Вийк. Слава богу, у вас все в порядке.

– Тяжко? – спросил комиссар.– Редкий случай: ты еле дышишь и даже не скрываешь этого.

Эрк Берггрен вытер лоб под светлыми вьющимися волосами.

– Со стихией мне еще не приходилось воевать. Четверо суток не ложился. Пожарная охрана, муниципалитет, электростанция, полиция – все на ногах. Теперь главное – выдержат ли плотины.

– В Нурете?

– Прежде всего там. Эта плотина регулирует приток воды из Растэльвы и северной части округа.

– Кому она принадлежит?

– Государству. Но винить там особенно некого. Поток хлынул с такой силой, что просто не успели вовремя открыть затворы, и вода проложила себе другие пути. Теперь под угрозой й сама плотина. Если она не выдержит…

– Вода в озере поднимется, это ясно. Насколько она может еще подняться?

– Приблизительно на метр,– уныло ответил Эрк Берггрен.

Оба посмотрели на узкую полоску фундамента, выступавшую над водой.

– Пошли в дом, выпьем кофе,– предложил комиссар Вийк.– Я хотел расспросить тебя про Альберту Фабиан.

– Про Альберту? Боюсь, мне не успеть…

– Ничего, успеешь, тебе даже полезно ненадолго забыть о наводнении.

На кухне у Елены Вийк Эрк Берггрен жадно глотал горячий кофе со свежими французскими булочками.

– Говоришь, забыть о наводнении? – вдруг сказал он.– Пожалуйста. Могу переключиться на печи, березовые дрова и угарный газ. Это тебя устраивает?

– Что ты имеешь в виду? – удивилась фру Вийк.– Кристер, о чем он говорит?

– Он нам сейчас расскажет подробности следствия, на котором ты, мамочка, выступала свидетелем. Меня интересуют результаты опроса свидетелей и заключение

судебно-медицинской экспертизы.

– Ясно,– сказал Эрк Берггрен.– Но смерть Альберты не вызывает у нас никаких подозрений. Правда, точное время смерти установить трудно. Мы считаем, что она

затопила печку в спальне после девяти вечера, поговорив по телефону с твоей матерью. И легла читать воспоминания Лив Ульман. В полночь, согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, она отложила книгу, закрыла вьюшку, погасила свет и уснула.

– Со снотворным? – спросил Кристер.

– Ничего подобного. Но труба была закрыта слишком рано, комната маленькая, да и окна заклеены. Окись углерода смешалась с воздухом, и Альберта отравилась. Смерть наступила приблизительно в шесть утра. В результате отравления угарным газом. Анализ крови показал характерные изменения в красных кровяных шариках.

– Окись углерода соединилась с гемоглобином,– уточнил комиссар Вийк.– Это неоспоримый симптом.

– А разве его нужно оспаривать? – тихо спросила фру Вийк.

– Да так, нелепая мысль. Если б Альберту усыпили, если б в ее организме нашли какой-нибудь другой яд, кроме окиси углерода…

– Тогда это было бы убийство,– перебила фру Вийк.– Профессиональная привычка – ты уже не допускаешь, что смерть может быть ненасильственной.

– Ты права,– согласился шеф государственной комиссии по уголовным делам.– А почему тогда Поли Томссон чего-то боится? Убийство могло быть совершено, но лишь при одном условии: кто-то незаметно пробрался ночью к Альберте и закрыл трубу.

– Отпечатков пальцев не нашли,– сказал Эрк Берггрен, вставая.– У нас нет никаких оснований для такой гипотезы.

Он откланялся, и фру Вийк решительно прекратила этот разговор:

– Полли можно только пожалеть. Страх, о котором ты говорил, у нее врожденный.

Однако, когда ближе к вечеру комиссар Вийк зашел на виллу Альберты, Полли не выглядела ни испуганной, ни робкой.

– Ну, как у вас дела? Все в порядке?

В розовых джинсах и шелковом свитерке Полли

казалась совсем девочкой.

– Все в порядке, сидим рядком – говорим ладком,– ответила она даже весело.

Кристер вопросительно поднял брови, и она поспешила объяснить:

– Простите, это домашняя поговорка. Еспер любит повторять ее, когда среди нас царит мир и согласие.

В эту самую минуту раздался пронзительный женский голос, уже знакомый комиссару Вийку. В холле, где стояли Полли и Кристер Вийк, было слышно каждое слово.

– Не дури, Рудольф, как можно допустить, чтобы дорогой восточный ковер остался здесь, когда сюда того и гляди хлынет грязная вода.

– Лиселотт, милая,– возразил мягкий голос пастора,– ни тебе, ни мне, ни Полли вытащить его не под силу. И я больше чем уверен, что это лишняя предосторожность. В сегодняшней газете написано, что паводок достиг высшей точки и уровень в Растэльве стабилизовался.

– В газете! Да ты ее и в руки не берешь! – ядовито сказала пасторша.– В наших местах самое страшное еще впереди. И мне очень хочется, чтобы этот ковер достался нам.

– Завещание пока не вступило в силу,– продолжал сопротивляться пастор.

В прихожей комиссар Вийк шепнул на ухо Полли:

– По-твоему, это мир и согласие?

Девушка молча поманила его за собой на просторную веранду, откуда было видно озеро.

– Лиселотт в своей стихии. Она обожает распоряжаться и командовать. А пастор предпочитает покорно терпеть. Видно, уповает на то, что вмешается господь бог и все закончится наилучшим образом. По крайней мере, богу дядя Рудольф доверяет больше, чем жене.

Комиссар Вийк обвел взглядом комнату, тонувшую в мягких майских сумерках. От его внимания не ускользнуло ни множество окон, ни обилие зелени, ни рояль, ни картины, ни ковер.

Этот ковер был настоящим произведением искусства. По краям шел темно-синий бордюр с затейливым орнаментом, а в середине по кирпично-красному полю были разбросаны стилизованные птицы и лошади.

Изучая ковер, комиссар не сразу заметил, что Полли открыла дверь в сад. Только почувствовав сырой запах озера, он поднял глаза и едва не вскрикнул.

Грязная бурая вода подошла прямо к порогу веранды и плескалась почти у самых его ног. Вода размыла крыльцо, кажется, еще немного-и она хлынет в дом. Полли привалилась к дверному косяку.

– Гляди,– шепнула она.– Там, под водой, цветы. Кристер увидел их. В траве, под толщей воды, возле изуродованного крыльца стояли стройные ряды гиацинтов. Распустившиеся, прямые как свечки, и розовые, как дом Альберты, а над ними колыхалась вода.

– Это призраки,– с отвращением сказала Полли.– Обыкновенные цветы давно бы уже задохнулись и погибли. А эти живут и дышат как ни в чем не бывало. Я их вырву… я…

На всякий случай Кристер загородил рукой зловещий дверной проем. Но девушка не обратила на это внимания.

– Во вторник я все равно их вырву,– запальчиво твердила она.– И принесу этот букет на погребение урны. Пусть у Альберты будет букет из призраков. Все равно она умерла! Все равно!