Текст книги "Ночная Мышь, или Первый полет"

Автор книги: Мария Кондратова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 15,
в которой Ночная Мышь узнаёт будущее и горько об этом жалеет

Когда Мышь и Птах добрались до дерева, откуда после обеда собиралась вещать Людмила, под ним толпилось уже немало зверей и птиц. Тут и жёлудю негде было упасть. Не говоря уж о яблоке.

Но что за интерес видеть перед собою множество разноцветных, поросших шерстью и перьями спин – разумеется, наши приятели тут же пробрались в самые первые ряды.

Птах попросту перелетел над головами зрителей и как ни в чём не бывало приземлился на ограду, окружавшую теперь весь пригорок. Мышь быстренько пробралась к своему дружку. Она так мило размахивала своей жёлтой шляпой и лепетала «ой, простите, ой, извините», что даже самые хмурые звери улыбались, пропуская вперёд потешную малышку.

– Однако здесь сыровато, – пожаловалась Ночная Мышь, усаживаясь рядом с Птахом на торчащий из земли корень, похожий на огромную мозолистую лапу. – Я себе все пятки замочила, смотри, – и Мышь с удовольствием продемонстрировала окружающим мокрую розовую пятку. Пятки были главной гордостью маленькой непоседы (разумеется, не считая шляпы). Грязь к ним не липла, и в какие бы передряги ни попадала приёмная дочка Верёвочного Зайца, пяточки у неё всегда были на загляденье – розовые и блестящие, даже если вся она была перемазана с головы до лап.

Но Птах не стал смотреть на предъявленную пятку и грозно зацыкал на свою подружку:

– Тсс… Там… – и махнул крылом в сторону дупла, откуда уже вещала Птица Людмила.

– Ну что, граждане, – зевнула пророчица, убедившись, что никаких важных особ на поляне сегодня нет, – объявляю сеанс открытым… Кто первый?..

– Я! – удивляясь собственной смелости, выпалил Птах.

– Мы, – подтвердила Мышь.

Сзади недовольно зашумели те, кто пришёл на поляну раньше них, Мышь опасливо оглянулась и шепнула им, извиняясь:

– Мы маленькие, мы быстренько…

И действительно, оказалось быстренько. Даже слишком.

– А, это ты… – зевнула ещё раз Вещая Птица, безо всякого интереса разглядывая кроху в огромной шляпе. – Никчёмное маленькое существо, не имеющее никакого представления о частной собственности… Не надо быть магистром предсказаний, чтобы убедиться, что ничего путного из тебя не выйдет… Не стоит зр-ря и кар-рты трепать…

Людмила возвысила голос:

– Что хорошего, скажите, можно ожидать от этого существа? – спросила она слушателей.

(Такие вопросы, когда ответ известен заранее, называются ещё «риторическими»).

Слушатели вопроса не поняли, но на всякий случай отодвинулись от Ночной Мыши подальше и согласно закивали.

– Вот видишь, – развела крыльями Людмила.

– Но скажите хотя бы, когда я смогу взлететь?! – с отчаяньем спросила Мышь, чувствуя, что вот-вот разревётся от обиды не хуже Печальной Икки.

– Когда рак свистнет. Нищим летать ни к чему, – сухо ответила Людмила и повернулась к обомлевшему Птаху, взиравшему на неё со страхом и обожанием. Ловким движением она выхватила у него из клюва маленькую золотую монетку.

– Ну-с… А теперь посмотрим на вас, юноша… Посмотрим… посмотрим… – приговаривала она, заглядывая в глаза сникшему птенцу, который уже и не рад был, что затеял этот поход.

Выдержав паузу, Людмила небрежно уронила:

– Что ж, вы мне нравитесь… – Птах воспрянул.

А Людмила уже вовсю вещала слушателям:

– Линия клюва несомненно указывает на твёрдый и решительный характер, – птенец приосанился, – цвет глаз в сочетании с формой крыльев говорит о недюжинном таланте, – маленький сладкоежка старательно взъерошил перья и вытянул шею, чтобы казаться выше.

– Вас ждут великие дела, молодой человек, – торжественно закончила Людмила, – прилетайте ко мне как-нибудь вечерком, я составлю ваш персональный гор-роскоп, – тут Вещая Птица сделала эффектную паузу, – бесплатно!

Зрители зашумели.

А Птах, забывший от восторга о строжайшем родительском запрете покидать гнездо без присмотра старших, обещал, что обязательно прилетит, непременно прилетит, вот прямо завтра и прилетит к уважаемой госпоже пророчице. Он так энергично кивал в подтверждение своих слов, что чуть было не свалился с ограды.

Только двое слушателей не разделяли всеобщего восторга – мрачная Ночная Мышь и рассеянный Барсук, потому что его на солнышке совсем разморило. Он долго переминался с лапы на лапу, не решаясь присесть (все остальные, не считая птиц, уже рассевшихся по веткам, слушали пророчицу стоя), но, в конце концов, решил – в ногах правды нет, пусть молодые стоят – и с облегчением опустился на траву. Устроился поудобнее, но лишь для того, чтобы тут же подскочить с криком:

– Послушайте, да ведь мы в луже сидим!

И впрямь, заслушавшись речей пророчицы, звери не обратили внимания на то, что воды на поляне заметно прибыло. У многих основательно подмокла оставленная в траве поклажа, не говоря уже о лапах и хвостах.

– Спасайся, кто может! – воззвал польщённый всеобщим вниманием Барсук, вскарабкался на ближайшую кочку и устроился на ней, поджав лапы.

Эти слова послужили сигналом к началу паники. Поляна тут же запищала, зарычала, завопила на десятки голосов – громче всех надрывались как обычно те, кого это меньше всего касалось – птицы. Они тут же устроили в ветвях маленький птичий базар, повторяя на десятки голосов:

– Потоп, погром, тарарам…:

– Ничего не понимаю, – заметил обстоятельный Бобр, глядя на безмятежное синее небо, – дождя не было с прошлого четверга, откуда же взяться лужам?..

– Да ещё и солёным, – удивилась белочка, попробовав влагу на вкус и аккуратно подбирая свой рыжий пушистый хвост.

– Солёные… – задумчиво протянул кто-то из стоявших у самого дерева, и все, кто был на поляне, не сговариваясь, выдохнули:

– Икка, это ты?!

Из-за кустарника на ближайшем пригорке поднялась величественная серая тень.

– Да, это я, – кротко, но с достоинством произнесла Икка, обводя окружающих добрым близоруким взглядом. – А в чём, собственно говоря, дело?

– Да вот, притопила ты нас немного, – миролюбиво ответил Бобр, он как все старожилы Нечаянного Леса с большим уважением относился к странностям романтической коровы.

– Простите, дорогой друг, – послушно склонила голову Икка и глубоко вздохнула, готовясь принести длинные прочувствованные извинения всем присутствующим.

Но договорить ей не дали.

– Безобр-разие! – завопила Людмила, – снова ты! Р-разбойница… Ты кого топишь?! Ты меня утопить вздумала! Вр-редительница… Подр-рывной элемент! Гнать – гнать таких надо из всякого пор-рядочного Леса!

Романтичная плакальщица задрала голову и угрожающе замычала. Впервые жители Нечаянного Леса видели робкую Икку в таком гневе.

– Где хочу, там и мычу, – заявила она, – захочу, буду здесь каждый день плакать, му-му-мучительница! – обернулась она в сторону остолбеневшей Людмилы, и водопад солёных слез обрушился на поляну.

Звери спасались бегством. Птицы резво сновали у них над головами, восклицая:

– Вы видели?! Нет, вы видели когда-нибудь подобное?

Только Бобр – в Лесу его звали просто Боб, блаженствовал:

– Вот это да, вот это по-нашему, – бормотал он, шлёпая по лужам. Воды на поляне всё прибывало и прибывало… – помирились бы вы с ней, голубушка, – бросил он на прощанье Людмиле, у которой от злости все разноцветные перья стали дыбом, – ведь не ровён час и впрямь затопит, – и добавил мечтательно:

– Вот раздолье-то будет…

– Мир-риться? – встрепенулась Людмила. – Ни за что! Я ей устрою! Я ей покажу! – скрежетала она, глядя, как разбегаются зрители. – Ты у меня об этом ещё пожалеешь! – грозила она Икке.

– Мучительница! – однообразно, но твёрдо отвечала ей Икка, ни на миг не прекращая лить слёзы, – ты мм-му-му-му-чительница, а я – му-му-ченица…

Бабах! Неожиданно прогремело где-то справа. Ну конечно же, Мелкое-Вредоносное-Создание не могло остаться в стороне от такого веселья.

Бабах! Пушечка прицельно била по самым глубоким лужам, и фонтаны брызг окатывали убегающих зверей с головы до пят.

Буме! Задремавшего Барсука смыло с кочки, и он шлёпнулся прямо в грязь.

Тарарах! Близорукий лось в очках, залепленных брызгами и грязью, врезался в дерево.

Бабах! Бабах! Бабах! Фонтаны брызг взлетали, казалось, до самого неба, заслоняя собою верхушки деревьев.

В другое время Мышь непременно осталась бы посмотреть, чем окончится эта увлекательная баталия. Но сейчас ей всё было не в радость. Мокрая и озябшая, она уныло брела по Дальней Поляне. А над её головой, оживлённо щебеча, кружил Птах:

– Ты слышала, нет, ты слышала?! Меня ждут великие дела, – и он задирал клюв.

Глава 16,
в которой разъясняется значение слова «хандра»

После визита к Вещей Людмиле приёмная дочка Верёвочного Зайца совершенно упала духом и опустила крылья. Она пропустила несколько занятий у Птаха (тот даже не заметил!). А когда Мышь всё-таки выбралась к нему в гости, птенец был настолько рассеян и невнимателен и так торопился поскорее закончить урок, что маленькая неудачница совсем захандрила.

А что такое хандра? Хандра – это когда хочется бросить всё, залезть под стол, накрыться с головой одеялом и долго, проникновенно плакать обо всём сразу. Например, о том, что скоро осень. Даже если на дворе самый разгар лета.

«Никто не верит в то, что я когда-нибудь сумею взлететь… – думала Мышь, выбираясь из овражка, – вот и Птах тоже… Наверное он прав. Никчёмное я существо! Бесполезное, никому не нужное создание!»

Несколько дней опечаленная кроха вообще не выходила из дома, но делать зарядку для крыльев по-прежнему продолжала. Не столько потому, что верила в то, что это поможет – она вообще ни во что хорошее уже не верила, сколько просто по привычке. Упражнения Мышь выполняла по утрам, а после целый день сидела в уголке за печкой и бормотала себе под нос жалостную песенку, которую сочинила, удирая от потока Иккиных слёз.

 
Бедная мышь совершенно одна.
Бедная мышь никому не нужна,
Друзья и подруги сказали ей: кыш!
О, бедная, бедная мокрая мышь…
 
 
Никто, никогда и никак не поймёт,
Что мышь одиноко на свете живёт.
 

Во всей песенке не было ни единой строки правды. Но такая уж штука хандра… На последних словах этой безрадостной придумки голосок Ночной непоседы начинал дрожать, и заканчивалась песенка громким душераздирающим всхлипом, достойным самой Печальной Икки. Мышь даже забыла вовремя натереть песком свой любимый Ночной Горшок, вот как глубоко было её горе! Она перестала петь, смеяться, проказничать…

Верёвочный Заяц перепугался не на шутку. Он решил, что малютка заболела, и немедленно призвал соседку-норушку как главного и общепризнанного знатока всех детских хворей. Мышка-ещё-не-старушка вылечила на своём веку столько разных болячек, что разбиралась в них не хуже дипломированного врача. Уж она-то знала, когда следует приложить к груди горячий капустный лист, смазанный мёдом, а когда выпить ложку ревенёвого сока или крапивного чая. А ещё, что гораздо важнее, добросердечная хлопотушка верно угадывала, когда не нужны никакие чудодейственные средства, кроме одного – приласкать плачущего малыша и нежно шепнуть в розовое ушко: «Ляг – поспи, и всё пройдёт»…

Когда Заяц постучался к ней в окошко, госпожа Мауз задала ему несколько коротких точных вопросов и засобиралась в домик с круглыми окнами.

– Я думаю, это глисты, – уверенно заявила она соседу, появляясь на пороге, – когда у семёрочки были глисты, она вела себя точно так же, бедняжка. – Правда, троечка вела себя так, когда у неё приключилась несчастная любовь… – продолжала рассуждать Мышка, деловито семеня за соседом, – но для несчастной любви определённо ещё не время… – значит глисты, несомненно, это они…

Прежде всего заботливая хлопотушка попросила больную показать язык. Мышь зевнула. Язык показался. Он был розовый, длинный и как нельзя лучше подходил для того, чтобы дразниться и слизывать пенки с только что сваренного варенья. Затем соседка поинтересовалась, не болит ли у малышки живот. Малышка грозно нахмурилась и сказала, что она уже большая и ничего у неё не болит. После этого под крыло мнимой больной сунули большой холодный градусник, а мышка-вовсе-не-хохотушка увела Зайца-мечтателя в уголок – посоветоваться. Заяц переволновался и первый раз в жизни неправильно завязал прямой узел.

– Ну, – беспокойно шевеля ушами, спросил он, – она поправится?

– Поправится… выправится… Ох не знаю! – заворчала соседка-норушка, поправляя на голове хорошенький вязаный платочек. – Чесноком я бы её все-таки накормила… Да только не в этом дело. Заморочил ты девчонке голову со своими полётами. Вот теперь и расхлёбывай. Здоровая она, а чахнет с горя. Чем тут помочь, ума не приложу… – добрая мышка беспокоилась не на шутку, – и хулиганить, говоришь, перестала?..

– Совершенно, – подтвердил её худшие опасения Заяц, – спать укладывается без пререканий. Такая послушная стала…

– Ай-яй-яй… – закручинилась соседка, – совсем плохо… Что же делать, что же делать?..

– Да, так я и думала, – безо всякой радости подтвердила мышка-норушка мгновенье спустя, – температуры тоже нет. Что ж, ешьте чеснок. Хуже от него, во всяком случае, ещё никому не было, – и расписываясь в своём лекарском бессилии, соседка щедро высыпала на стол дюжину крепких перламутровых головок.

Когда она ушла, Заяц присел на скамеечку рядом со своей питомицей, потрепал её нежные, поникшие крылья и горько вздохнул:

– Ох, Мышь, лучше бы у тебя была температура…

Глава 17,
в которой Верёвочный Заяц берётся развлекать Мышь

Если ребёнок тоскует, ребёнка надо развлекать, решил Заяц и старательно принялся за новое и непривычное занятие. Для начала он предложил своей приёмной дочке наведаться в гости к соседке-норушке. Но Мышь так грустно промолвила:

– Мне что-то не хочется, сходи сам, – что Заяц не нашёл в себе сил ей возразить.

Бедный длинноухий мечтатель не умел быть ни занимательным, ни забавным. Сперва, чтобы развлечь Мышь, он попробовал сочинить длинную и весёлую историю о пиратах (Мышь обожала истории). Сначала всё шло как по маслу. Маленькая непоседа слушала его, тихонько попискивая от удовольствия. А Заяц, гордо топорща усы, как настоящий моряк, придумывал для своих героев новые, раз от раза всё более головокружительные, приключения.

Но уже через полчаса и рассказчик, и его прилежная слушательница сидели обнявшись и в два голоса оплакивали участь последнего оставшегося в живых капитана Дивного Дика по прозвищу Бычий Пёс. Дик и его корабль мёрзли у берегов Гренландии, и шансов на спасение у бедняги не было никаких. Длинноухий мечтатель в тельняшке слишком ответственно подошёл к делу: за три четверти часа он успел утопить шестерых героев, ещё двое пиратов сгорело вместе со своими кораблями, а один подорвался на пороховой бочке. Дик был десятым и последним. Но слезами горю не поможешь, и в конце концов его всё-таки пришлось заморозить, превратив корабль в сверкающий айсберг. Это, наверное, было чудо как красиво, но нисколько не утешительно.

– Так завершилось последнее путешествие Дивного Дика… – закончил Заяц дрожащим голосом, и Мышь разревелась в три ручья. Весь день она ходила с красными глазами, всхлипывая и сморкаясь в огромный клетчатый платок, а за ужином наотрез отказалась от сладкого.

На другой день Верёвочный мечтатель попытался занять безрадостную кроху рисованием. Для начала он сам взялся за карандаши, чтобы нарисовать лошадку. (Ему, как и многим взрослым, казалось, что нарисованная лошадка – это именно то, что нужно несчастной детской душе). Но существо, которое он, в конце концов, изобразил на листке бумаги, оказалось таким страшилищем, что горе-художник сам испугался и быстренько разорвал рисунок. Мышь задумчиво смотрела на то, как он рвёт несчастную бумажку в мелкие клочки, но ничего не сказала.

Тогда Заяц решил нарисовать что-нибудь совсем простое и безобидное – например, букетик полевых цветов. Но цветочки у него вышли все как один увядшие и поникшие, а букет выглядел так, словно его долго и безуспешно жевала Печальная Икка. Кроха с вялым интересом наблюдала за его художествами, прихлёбывая чай и гоняя мух. Было совершенно ясно – радоваться она не собирается. Ни за что и никогда.

Лишь поздним вечером выбившийся из сил Заяц нашёл в себе решимость признаться: от его усилий нет никакого проку. А значит, остаётся лишь одно, Последнее Средство. Только оно может воскресить захандрившую кроху. При одной мысли об этом Зайцу становилось не по себе, а по спине ползли противные холодные мурашки. Но что не сделаешь для любимой Мыши?.. Надо – стало быть, надо.

– По-моему, кому-то пора отправляться спать, – заявил он самым бодрым голосом, чтобы скрыть своё нешуточное беспокойство, – а ну, марш в постель.

Мышь безропотно отправилась к себе в комнату. Ни словечка не возразила, бедняжка, ни разу не топнула лапой. У Зайца дрогнуло сердце, когда он увидел её поникшую фигурку в огромной, как парус, ночной рубашке на пороге детской.

– Спокойной ночи, Заяц, – уныло и послушно сказала она.

– Спокойной ночи, – ответил длинноухий мечтатель, стараясь, чтобы голос его звучал «как всегда».

Глава 18,
в которой вознаграждается храбрость и наказывается гордыня

Самая тяжёлая и мучительная битва на свете – это борьба с собственными сомнениями и страхами.

Прошло полтора часа, как Заяц принял решение идти, но он всё ещё не мог заставить себя тронуться в путь. Только когда настенные часы приготовились отбивать полночь, Верёвочный мечтатель наконец решился.

Убедившись, что кроха сладко посапывает в своей кроватке, Заяц стал тщательно и неторопливо собираться в долгий ночной поход через лес. Лапы у него при этом слегка дрожали. Он достал из кладовки старенький фонарь и вставил в него новую свечу, сунул в карман моток крепкой верёвки, повесил на шею компас и, оглядев себя в зеркальном стекле серванта, решил, что совершенно готов к предстоящему переходу. Вот только идти ему не хотелось…

Отступившие было страхи набросились на длинноухого с новой силой. Заяц не боялся ни шторма, ни урагана, но (и у старых моряков бывают свои слабости) он до смерти страшился ночного леса. На один миг Верёвочный Заяц даже задумался малодушно, а не отложить ли поход… Ну хотя бы до завтра – авось ночь выдастся не такая тёмная… Но тут же застыдился подобных мыслей.

«Стареешь, длинноухий, сам знаешь, ни одна ночь не бывает достаточно хороша для похода через Нечаянный Лес… – укорил себя бравый моряк, застёгивая оранжевую жилетку и подальше убирая любимую трубочку. – Если со мной что-то случится, норушка присмотрит за девочкой», – подбодрил он себя, и шагнул за порог в самую темень – точно в чернильницу нырнул.

Тут же скрипнула дверь, ведущая в комнату Ночной Мыши, и малютка выглянула в столовую. Никого. Негодованию её не было границ.

– Ну вот, я так и знала… – гневно шептала Мышь, стаскивая с себя ночную рубашку и ища верёвочку, чтобы подпоясать спадающие штанишки. – Я так и знала, что этим всё кончится! Его нельзя оставлять без присмотра! Стоило мне только на минуточку прилечь, стоило мне только на секундочку задремать… И вот результат! Куда, ну куда его понесло на ночь глядя?! – поинтересовалась она у своего отражения в круглом окне, натягивая жёлтую шляпу как можно глубже на уши. – Разве в его возрасте можно ночью гулять по Лесу одному?! – возмущалась кроха.

Она засунула за пояс тяжеленный пестик для растирания пряностей и теперь чувствовала себя гораздо уверенней. Оконное отражение молчало. Ему, отражению, было все равно.

Мышь приоткрыла дверь и, зажмурившись (чтобы было не так страшно), выскочила на крыльцо, а там, открыв глаза, с удивлением обнаружила, что прекрасно ориентируется во мраке. Видела она всего ничего – не дальше кончика собственного носа, но при этом отчётливо представляла, где впереди начинается кустарник и в какую сторону нужно идти, чтобы уткнуться, в конце концов, прямо в бизань-мачту. На миг рукокрылая непоседа замерла, наслаждаясь новым и непривычным «ночным чувством», но тут где-то вдалеке мелькнул огонёк фонаря, который нёс Верёвочный Заяц, и Мышь, ни о чём больше не думая, устремилась за ним.

Ох, и натерпелись же оба наших путешественника страху в эту ненастную ночь! Ветер шумел в кустах, словно неосторожный хищник. Гнилушки светились из темноты жадными зелёными глазами неведомых тварей. И даже старые, хорошо знакомые пни, точно сговорившись, напоминали о всяких кошмарах – мыслимых и немыслимых. Но вздыхая, а временами и замирая от ужаса, Заяц всё-таки пробирался вперёд и только вперёд, а Мышь следовала за ним. Ей было легче, чем Зайцу, кроха так боялась потерять из виду фонарик, что просто не успевала испугаться чего-то ещё.

Короткими перебежками Заяц и его подопечная миновали край молодого березняка и вышли к Бобровому ручью. Отсюда было рукой подать до дерева, где поселилась птица с голубым хохолком. Сегодня ночью в дупле «мистера Смита» было весело и шумно. Там играла громкая музыка, и раздавался оживлённый птичий щебет. Вещая Птица Людмила устроила вечеринку. Поэтому все деревья на её пригорке были иллюминированы маленькими электрическими лампочками-свечками, похожими на те, что бывают в новогодних гирляндах.

«Смеются…» – с тоской подумала Мышь, замирая на брёвнышке посреди ручья. Ей же было совсем не до смеха, прямо за бобровой плотинкой начиналась «самая чаща», куда приёмная дочка Верёвочного Зайца и днём-то никогда не наведывалась, не то что ночью. Но отступать было уже поздно. Да кроха и не умела отступать. Она вздохнула ещё раз, спрыгнула на берег и нырнула в чащу, вслед за бегущим впереди огоньком.

Здесь, в сердцевине Нечаянного Леса на каждом шагу попадались поваленные стволы деревьев. Перебираясь через них, Мышь совсем выбилась из сил, да и Зайцу приходилось несладко. Иногда ему начинало казаться, что он заблудился, но компас утверждал, что это не так, а Верёвочный романтик, как всякий моряк, доверял компасу.

В конце концов, каким-то чудом они всё-таки вышли к укромной поляне, притаившейся глубоко в чаще. Посередине поляны росло Дерево. Именно так, Дерево – с большой буквы. На него, право слово, стоило посмотреть. Это было, пожалуй, самое огромное и самое древнее дерево в Нечаянном Лесу. Его толстые корни уходили, вероятно, к центру земли, а ветви вздымались, словно тысяча рук, одновременно протянутых к небу. В середине дерева чернело Дупло, ещё более тёмное и зловещее, чем ночной мрак.

Дерево с Дуплом было главной целью путешествия, предпринятого Зайцем, и он направился прямо к нему. Мышь предпочла затаиться поодаль и посмотреть, что будет дальше.

Поправляя на ходу оранжевую жилетку, которая за время пути растеряла содержимое доброй половины карманчиков, Верёвочный мечтатель шёл на Дерево, словно сказочный рыцарь на дракона. Он размахивал фонариком и кричал что есть мочи:

– Эй вы там! Выходите-вылетайте! – ему было очень страшно, как это обычно и бывает с героями…

(Многие считают, что настоящие герои никого и ничего не боятся. Но быть бесстрашным – ещё не подвиг. Кошки не боятся мышей, а многие девочки наоборот. Однако никто не скажет из-за этого, что кошка – настоящий герой. Подвиг на пинается с победы над собственным страхом. Для африканского охотника подвиг – не испугаться льва, для маленькой девочки подвиг – не испугаться мышки. Потому я и говорю, что Заяц поступил, как настоящий герой. Он был до смерти перепуган, но несмотря на это продолжал идти вперёд).

Лес откликнулся на его зов шелестом мягких кожистых крыльев. Ночная Мышь задохнулась от удивления, она первый раз видела столько своих сородичей вблизи. Серые, чёрные, тёмно-коричневые летучие мыши кружили над поляной, словно охапка подброшенных в воздух замшевых перчаток. Их перемещения на первый взгляд казались резкими и беспорядочными, но на самом деле они двигались слаженно и по-своему красиво. Время от времени, то одна, то другая летучая мышь описывала низкий круг над поляной и, пролетая над головой Верёвочного Зайца, осторожно касалась своими крыльями кончиков его ушей. Заяц вздрагивал и смущённо хихикал – он боялся щекотки. А летуньи вовсе не имели в виду ничего плохого, им просто было любопытно посмотреть вблизи на чужака-чудака, который в кои-то веки наведался к ним в гости. Над поляной плотной осязаемой пеленой повис звук мягко хлопающих крыльев, еле слышное попискивание и свист.

Перекрикивая его, Верёвочный мечтатель потребовал:

– Я хочу говорить с главным! – и выжидающе уставился в шелестящий мрак.

В этот миг шум и шорох неожиданно смолкли, из-за облака выглянула луна, а мыши чинно, словно по команде, повисли на ветвях Дерева вниз головой, и одна из них – самая большая и важная, ответила чуть шепелявя:

– Шамый главный здесь я, путник. Меня жовут Ажажель.

– Очень приятно, – ответил храбрый путешественник, нервно теребя бесполезный в ту минуту компас, – а я Заяц, Верёвочный Заяц! – голос его чуть заметно дрожал.

– Што привело тебя к нам? – поинтересовался Ажажель. – У нас нет никаких дел с дневным народом. Ты знаешь это?

– Никаких – каких – аких… – эхом подтвердили остальные мыши.

– Я знаю, ваша тёмность, – вежливо поклонился Заяц, – но речь не обо мне, а о моей приёмной дочурке…

Сбиваясь и путаясь в словах, Верёвочный мечтатель рассказал, что подобрал прошлой осенью в Лесу маленькую Мышь (вероятно, ваша тёмность, она выпала из Дупла). Поведал о том, как выходил и вырастил кроху, и о том, как болеет она теперь от огорчений и разочарования.

– Вероятно, малышке пора вернуться к своему народу, – закончил он, тяжело вздыхая при мысли о предстоящей разлуке. – Вы сможете выучить её летать скорее, чем я.

Летучие мыши зашумели, но Ажажель повелительно взмахнул крылом, и вновь воцарилась тишина.

– А с чего ты взял, что мы станем её учить? – процедил предводитель ночного народа.

– Но разве… – растерялся Заяц, ему даже в голову не мог прийти такой поворот разговора, – я думал… Она же ваша…

– Мы выслушали тебя, – оборвал его Ажажель, – и отвечаем «нет».

– Что, «нет»? – не понял Заяц-моряк, – почему «нет»?

– Ты зря подобрал девчонку, – снизошёл до объяснения Ажажель, – раз уж её бросили, стало быть, она ещё тогда была никудышной. И то, что ты рассказал, лишь подтверждает правильность такого… э… диагноза.

Мыши согласно зашумели.

– Великому ночному народу она не нужна, – завершил свою мысль вожак, – слабые должны погибать вовремя. Если она не погибла, тем хуже для неё. Нас это больше не касается.

– Но, может быть… – взмолился Заяц.

– Никаких «может быть» не может быть, когда речь идёт о благе народа, – туманно, но категорически отрезал Ажажель. – Отбросы нам не нужны.

Этой обиды Ночная Мышь снести уже не смогла. Она не слишком ясно понимала, что такое «отбросы», но представляла (и была недалека от истины) что-то вроде очень грязных носков, которые, снимая, отбрасывают как можно дальше. А кому, скажите на милость, приятно почувствовать себя старым грязным носком?

– Сам ты отброс! – заверещала она, кубарем выкатываясь на поляну, и тут же, не переводя дыхания, набросилась на остолбеневшего от неожиданности Зайца:

– А ты?! Перестань, перестань немедленно унижаться перед этим летающим зонтиком!

– Мышь, что ты здесь делаешь?.. – только и мог вымолвить ошеломлённый приёмный отец.

– Грибы собираю! – крикнула Ночная Мышь в бессильной ярости маленького слабого существа и, обернувшись к презрительно хмурящемуся Ажажелю, выпалила на одном дыхании:

– И не нужен мне ваш народ, ни вот столечко не нужен, да подавитесь вы своим величием, задаваки! Заяц всё равно в тысячу раз лучше! – и, вспомнив «нехорошие слова», хулигански добавила уже непосредственно вожаку:

– А тебе, лупоглазый, я вообще уши оборву!

– Не слушайте её, – попытался перебить свою разбушевавшуюся воспитанницу кроткий и деликатный Заяц, – она сама не понимает, что говорит. – Но его тихий голос утонул в поднявшемся шуме и гаме.

– Тебе, приземлённая немочь, только и остаётся кричать да верещать, – надменно осклабился вожак. – Но, кричи не кричи, а дотянуться до моих ушей с земли тебе будет затруднительно.

Он сорвался с ветки и полетел над поляной.

– Ну, и как же ты думаешь меня достать? – издевательски прозвучало из темноты.

Кое-кто из висящих по веткам мышей угодливо засмеялся. А кроха из домика с круглыми окнами, не раздумывая, выхватила из-за пояса тяжёлый медный пестик и что есть силы метнула его туда, откуда слышался голос.

Надо вам сказать, что кидаться тяжёлыми предметами Мышь не только любила, но и умела. Пестик просвистел в воздухе не хуже пушечного ядра. Раздался глухой удар, хриплый короткий крик и полёт заносчивого Ажажеля стал походить на неловкое и мучительное падение.

– Дотянулась! – крикнула Мышь, ликуя, – да здравствует зарядка! А теперь побежали… – тихонько шепнула она вконец растерявшемуся Зайцу, и они бросились назад в чащу.

Их никто не преследовал. Летучим мышам было не до того. Они кружили над поверженным и стонущим вожаком, обсуждая, кто же теперь возглавит великий ночной народ. Ажажель жалобно попискивал с земли, умоляя о помощи и сочувствии, но никому не было дела до его причитаний. Упавший предводитель стал отбросом. А отбросы великому ночному народу были не нужны.

Всего этого Мышь и Заяц предвидеть, разумеется, не могли, и потому они бежали по ночному Лесу так быстро, как только позволяли их усталые натруженные лапы, и остановились только у Бобрового ручья. Музыка в доме Вещей Людмилы продолжала играть как ни в чём не бывало.

– Всё равно я тебя люблю… – сказала Ночная Мышь, прижимая к груди свою драгоценную шляпу, и добавила, подумав, – а пестика жалко…

– Угу… – только и смог вымолвить старый моряк, переводя дыхание, и они отправились на поиски переправы.