Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Мария Киселёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Полчаса без мамы

– Витя, я скоро вернусь. Лешенька спит, не шуми. Если проснется, сразу покачай тихонько, а из коляски не вынимай.

Витя закивал головой, ладно, мол, понятно. Чего ему шуметь, когда он уроки делает?

Минут через десять тюлевая накидка на коляске зашевелилась. Витя подошел и стал качать. Тихонько, как мама велела. Лешка открыл глаза, глянул на Витю и заревел. Ну вот, и что за человек, только и знает реветь! При маме еще ничего, а как ее нет – беда. Витя стал трясти сильнее. Голова у Лешки качалась на подушке из стороны в сторону, но он не засыпал, а кричал все громче.

– Рева ты корова! Больше ты никто! А-а-а, ы-ы-ы, му-у! – передразнил Витя братца и приставил ко лбу из пальцев рога. Лешка на секунду перестал, послушал, а потом опять: «А-а-а!» Ух ты, жарко стало. И у Лешки волосы к вискам прилипли.

– Вылезай, рева несчастная, уроки делать не даешь!

Витя вынул брата из коляски, поставил на пол.

– Эх, подожди, босиком нельзя, – и посадил обратно. Лешка снова заревел.

– Да замолчи ты, кому говорят. Выну сейчас. Я же обуть тебя хочу. Где твои эти… как их… гусарики? – Витя ворошил подушки на диване, разбрасывал игрушки. – Да перестань! Для тебя же стараюсь, – и сам чуть не плакал. – Где гусарики!! – крикнул он наконец что есть мочи.

Раздался звонок. Может, мама? Нет, это Юрка.

– Что это у вас? Я со второго этажа шум услышал. Это ботинки – гусарики? Так они на кухне висят, сохнут. Я проходил, видел.

– Ну вот, сохнут! Все сохнут и сохнут. Сидел бы в коляске, раз сохнут.

Лешка протягивал руки, просился на пол и даже сам попытался вылезти.

Юрка предложил обуть его в Витины сандалии.

– Что ты, они сразу свалятся. Ой! – вдруг обрадовался Витя. – Валенки мои! Они хоть и велики, но не свалятся! Ура!

Лешка стоял среди комнаты и удивленно смотрел себе на ноги.

– Кот в сапогах! Кот Котофеич! – кричали Витя с Юркой. – Шагай, шагай. Вот, во-от.

– Фу, наконец рев прекратился, а то хоть беги! Ой, я с этим Алехой и пистолет забыл показать. Подожди.

Витя сунул что-то в карман и побежал на кухню. Он скоро вернулся.

– Во! – и стрельнул в Юру водяной струей. – Во! – и пустил вверх фонтанчик.

Лешка неуклюже подошел к ним.

– У-у! – и показал пальцем на пистолет.

– Вот смотри, – Витя брызнул братцу в лицо.

Тот сразу заплакал.

– Ну, опять! Никаких шуток не понимает.

– А ты не дразни, – серьезно заметил Юра. – Его надо заинтересовать. Какое у него любимое занятие?

– Да никакого занятия.

– Ну что он любит делать?

– Реветь. Да в ванну что-нибудь кидать. Когда я глиссер пускаю, он всегда лезет, мешает. Вот и все занятие.

– Ну и хорошее занятие! Отведем его в ванную. Пусть один забавляется.

Налили половину ванны. Лешка ухватился за край и заглянул. Потом взял погремушку и кинул в воду.

– Вот-вот. Сейчас начнет все туда бросать. Он всегда так: бросит и показывает: у-у!

– Вот и пусть. Пойдем теперь стрелять.

Одного пистолета на двоих мало. Отстреливаться нечем. Юрка сбегал домой и принес велосипедный насос. Вот когда пошла война! Лешка несколько раз приходил в комнату, брал свои игрушки и, конечно, бросал их в воду. А ведь он ничего, этот Алеха. С ним жить можно!

– Огонь! – кричал Юрка, выпуская из насоса мощную струю. Витька не дурак, сразу закрылся вышитой подушечкой. Дзынь! – звонок. Мама. Ой, оказывается, в комнате все перевернуто, залито. На полу целые лужи.

– Лешку веди. Закрой дверь в ванной, – быстро сказал Витя Юрке и побежал открывать.

– Спит еще? – спросила мама вполголоса.

– Да, спит! Проснулся сразу, и начался страшный рев! Мы еле уняли.

– Молодцы.

Мама вошла в комнату и сразу тихонько охнула. Она хотела присесть на стул, но не села, потому что в середине его было круглое озерцо.

– Это вот… Лешку забавляли… – пробормотал Витя.

Лешка уже ковылял к маме. Он стал дергать ее за платье и тянуть к двери: у-уу! Мама глянула на валенки, на большие мокрые следы и решительно направилась в ванную. На пороге она повернулась:

– Что это?

Действительно, что это? В мутно-белой воде плавало белье, два мяча, погремушка, ботик. Вот дурной Алешка, чего только не набросал. Но вода-то почему белая? И мама спрашивала об этом, а Витя сам удивляется.

Когда спустили воду, все объяснилось. На дне лежала открытая банка с мыльной стружкой и размокшая коробка зубного порошка. Еще достали оттуда совок для мусора, сапожную щетку, мамину лакированную туфлю и Витин дневник.

День рождения

– Мам, я придумал хорошую вещь.

– Неужели?

– Давай праздновать мое рождение во дворе.

– Ну что ты, Вадик, мы же не на даче.

– Пускай не на даче. Дава-ай.

– И я на работу ухожу.

– Пускай уходишь. Дава-ай. Ну, ма-ам! Поставим стол под деревом. Вовка сказал: «Хорошая вещь!»

Вадик стал ходить за мамой и все тянул: «Ну, ма-ам, а, ма-ам» – до тех пор, пока мама махнула рукой. Согласна.

Столик поставили под деревом. Расселись на маленьких стульчиках и на скамейках. Вадик держал пакеты, а мама быстро брала из них сладости и раскладывала на пластмассовые тарелки. Потом она увела Вадика домой и надела на него чистый костюмчик.

– Вот сын уже и без мамы обходится. – Ну, беги, празднуй. Ключ не потеряй. – И ушла на работу.

Все ждали Вадика.

– Садись скорее!

А садиться и не на что. Вадик подумал и придумал:

– Сейчас принесу санки.

А ведь неплохо. Посидеть летом на санках на своем празднике. Вадик с санками на голове вышел из кладовой и – толк! – в дверь. Закрыто. Еще – опять закрыто. И ключа не видно. Тогда он крикнул в окно:

– Вовка! Открой меня! Я закрылся, понимаешь?

Вовка стал стучать в дверь квартиры:

– Давай ключ. Чем я открою?

– Да он же снаружи. Как нету? Ты куда смотришь? Смотри в замочную дырочку. Вот куда я смотрю и увидишь.

– Да ну тебя. Какой тут ключ? Тут что-то шевелится в замочной дырочке. Твой глаз, наверно.

– Да зачем тебе глаз? Ты ищи ключ!

– Ну хватит! – Вовка дернул за ручку. – Выходи, а то ребята ждут!

Легко сказать – выходи. Гости уже толпились у дверей, царапали чем-то замок.

– Ну откройте, – ныл Вадик. – Я к вам хочу.

– Сейчас.

Опять что-то поскребло в замке.

– Никак, – наконец сказал Вовка. – Ну ладно, ты уж сиди, а мы пойдем день рождения справлять.

Вадик, конечно, заплакал. А потом стал смотреть из окна. С третьего этажа. Зачем-то двигают столик? А-а, к окну поближе. Уселись. Вовка помахал руками и показал наверх.

– Вы чего? – крикнул Вадик.

– Поздравляем тебя! Слышишь? Поздравляем! Вот. И руки жмем!

– Жмете! – крикнул Вадик. – Лучше бы ключ нашли!

– Ключ нашел? Ура-а! – вскочили ребята.

– Да ну вас! Только злите! Поздравляйте уж дальше.

Все уселись и стали о чем-то разговаривать. Про Вадика как будто забыли.

– Ну, что у вас? – крикнул он опять.

– Все поздравляем! Ты сиди!

Потом Вовка стукнул по рукам маленького Юрика, и тот, кажется, заплакал.

– Чего он? – спросил Вадик.

– Пусть не ест раньше всех. Все терпят!

Потом Оля встала на стульчик, подняла лицо к Вадику и стала открывать и закрывать рот.

– Вовка, чего она?

– Стихотворение говорила!

– А-а. Больно надо!

Ребята о чем-то посовещались, и Вовка крикнул:

– Вручаем подарки! Слышишь? Приготовься!

Вадик заерзал на подоконнике. Вот так день рождения. Хорошая вещь! А Вовка уже кричал внизу:

– Подарок номер один! От меня! Автоматический пистолет!

С целой лентой пистонов! – и выстрелил вверх раз пять подряд.

– Хорошо, – сказал Вадик неспокойно. – А как же я? Кидай в окно!

– Стекло разобью! Потерпи! – он выстрелил еще. Потом пистолет взял Юрик, потом Юриков брат.

– Ну как же я? – крикнул Вадик.

Никто не обращал на него внимания. Все стреляли из пистолета. Наконец Вовка прокричал:

– Подарок номер два! От Оли! Слоник из губки! Или губка из слоника?

– Больно надо, – сказал Вадик, но никто не услышал. Все мяли поролонового слоника.

– Ну, что еще? – крикнул Вадик.

– Все! – ответил Вовка. – Начинается пир!

Все уселись за столик и стали есть сладости. «Ну и пусть, – подумал Вадик. – А мне и лучше. Сейчас достану из буфета что-нибудь и тоже съем». Но в буфете ничего не оказалось. Мама все положила в пакеты. Все им. Вадик снова влез на подоконник.

– Вы чего там едите?

– А-а?!

– Едите чего?

– Все едим, чего дали-и!

– Я зефир люблю! – не выдержал Вадик.

– Мы тоже любим! – неслось со двора.

Вот так день рождения! Под деревом. Хорошая вещь!

Двоюродная сестра

Люська – это моя двоюродная сестра. Вот другим так попадают хорошие сестры, и родные и двоюродные. Я знаю. Но только не мне.

Она как придет к нам, так начинает говорить, говорить, я даже слова сказать не успею. И всегда ей надо перерыть все игрушки и переставить по-своему.

Один раз она повесила мой автомат вверх ногами на шею и ходила весь вечер. Говорила, что так он лучше стреляет. Или вот: почему она всегда доктор, когда мы играем, а я больной? Даже на 8-е Марта я был больным. А я хотел поздравить женщин, стихотворение выучил. Пришли к нам гости, все хорошо так было, весело. Двух тетенек я поздравил. Потом вдруг пришла она. Опять говорила, говорила со всеми гостями и стихи, и не стихи им рассказывала. Наконец моя мама сказала:

– Спасибо, Люсенька. Иди теперь с Мишей играй, – и проводила нас в другую комнату.

Тут Люська сразу ко мне:

– Ну ложись, ты больной.

– Почему же, – спрашиваю, – я опять больной? Теперь я доктор.

– Ну что ты – доктор! Ты же командир раненый. Ты кровью затекаешь…

– Да не затекаю, а истекаю.

– Ну истекаешь. Сам же говоришь – истекаешь. Ложись!

– Нет уж. Я в прошлый раз истекал. Теперь – ты.

– Как я? В мой праздник?

Фу ты, тоже женщина! Пришлось лечь на диван. Люська завязала мне голову полотенцем, сунула карандаш под мышку. Потом накрыла байковым одеялом и ушла к гостям. Я полежал, полежал – скучно.

– Люська! – кричу. – Иди, я поправляюсь! Я уже сел.

– Да что ты! – закричала она на всю комнату. – Лежи, лежи!

Потом вынула карандаш у меня из-под мышки, посмотрела и говорит испуганно:

– Лежи, у тебя температура красная.

Я прямо фыркнул:

– Это карандаш красный, какая тебе температура. Температура не бывает красной.

– Бывает. Что ты споришь? Ты же не доктор.

– Сними, – говорю, – одеяло! Я уж вспотел.

Тут Люська как захохочет:

– Это ты-то вспотел? Тебе хорошо тут лежать. Это я вот вспотела, меня твой папа кувыркал на тахте.

И начала обмахивать лицо своим прозрачным фартуком. Тут я совсем разозлился и сбросил одеяло. Люська ахнула, как будто я разбил чашку.

– А воспаление легких?

– Хватит!

До того уж докувыркалась, даже забыла, что я командир раненый.

– Ну ладно. До половины укройся. Будет воспаление живота. – И завернула меня, как младенца.

Я опять лежал. А за дверью гости смеялись, наверно, это дядя Петя фокусы показывал. Потом раздался звонок – и пришла тетя Шура. Самая родная тетя. Я слышал, что Люська стала ее поздравлять и говорить мое стихотворение, которое я приготовил сам ей сказать. Тут я не вытерпел и вскочил. В это время папа показался в дверях. Я только хотел с ним выйти в столовую, а Люська как закричит:

– Дядя Толя, посмотрите, он встает, а у него температура красная!

– Какая? – сказал папа. – Красная? Ну раз красная, надо лежать. Долго, брат, лежать.

Он поднял Люську на руки и понес. Потом она прибегала с куском вафельного торта и сказала, что мне его нельзя есть из-за воспаления живота.

Всем было весело, а я лежал один с этой дурацкой красной температурой. Лежал, лежал, а потом подумал: «Раз так, раз и папа такой, то пусть я лежу. И даже вовсе умру. Не трудно». Я начал стараться умереть, стал потихоньку дышать и ни о чем не думать.

Сначала гости разговаривали, смеялись, а потом стало тихо. Я подумал: «Что это? Правда тихо или я уже умер?» Но тут как раз хорошо услышал, как мама сказала:

– Никто из ребят не умеет с ним так играть, как Люся. Всегда только шум и драка. А с ней его и не слышно было. Недаром он ее любит, свою сестру.

Оказалось, что уже поздно и гости давно ушли. И даже она, эта моя двоюродная сестра.

Витина победа

Витя – мальчик застенчивый. Надо ему попросить что-нибудь или просто спросить, а он стесняется. Долго, долго собирается и не может решиться. А если человек незнакомый, то и совсем не спросит.

– Ну что ты такой? – говорит Вите бабушка. – Кого боишься-то? Люди все хорошие, зря никто не обидит.

Витя знает, что его не обидят, а все равно стесняется.

– Нехорошо это, – опять говорит бабушка. – Как же ты жить будешь. Всегда позади всех. Сам себя наказываешь. Плохо это.

А Витя уже убедился, что плохо. Вот, например, в тачке покататься кому не хочется? Ребята просили, просили у рабочих, которые сарай ремонтировали, и выпросили. А Витя просить стеснялся, и в тачку потом ему сесть уже было неловко. Так и не прокатился. Действительно, сам себя наказал.

А вот собачья медаль. На ошейнике висит. Интересно ведь – собака и получает медаль. За что? Может, она спасла кого-нибудь, или вора поймала, или даже диверсанта? Вот ведь какая собака. А то ребята говорили, что собакам медаль и ни за что давать могут. Совсем крошечным собачкам, которые на ладони умещаются, медали дают. За красоту. Это уж совсем другое дело. Хорошо бы спросить у хозяина или у хозяйки. А Витя не может. Хотя знает, что это было бы совсем просто. Старушка такая маленькая выводит собачку гулять, и не сердитая совсем старушка. Сразу видно, что она хорошо бы поговорила с Витей и про медаль рассказала бы с удовольствием. Витя несколько раз хотел к ней подойти и все выбирал подходящий момент, а момент был все неподходящий. То старушка стояла к Вите спиной и лучше было подождать, когда она повернется, а когда поворачивалась, то глядела на Витю как-то внимательно, и подойти поэтому оказывалось трудно. Лучше было, если бы не глядела. А потом и не глядела и не стояла спиной, а все равно никак нельзя было к ней обратиться, потому что теперь было ясно, что гораздо удобнее подойти, когда на тебя глядят или стоят к тебе спиной. «Вот если еще раз посмотрит или отвернется, – думал Витя, – тогда сразу и подойду».

Но старушка в это время уже уходила и уносила с собой тайну собачьей медали.

Вите становилось грустно, просто тоскливо. «Ну и пусть мне плохо, – думал Витя. – Раз я такой». Такой – значит, робкий, застенчивый, мямля. Который ничего не может сделать. А иногда Витя бодрился и говорил сам себе: «Ничего мне и не плохо. А мне собаки и вовсе не нужны».

Порою, правда, получалось так, что и стеснительному человеку жить можно не хуже других. А, бывало, даже и наоборот. Вот однажды пришла во двор женщина с какой-то коробкой, вроде из-под торта, только очень большого. Поставила эту коробку на скамейку и стала себе лицо вытирать и платочек поправлять. А из коробки у нее писк послышался. Ребята подбежали к скамейке и стали слушать и спрашивать у женщины:

– Ой, что это там? Цыплята? Инкубаторные?

– Цыплята, цыплята.

– Покажите, тетенька! Ну хоть немножечко.

– Да ну вас, погодите. Видите, устала, очередь отстояла.

А ребята все толпились возле коробки, трогали ее, стучали по ней пальцами, звали: цып-цып-цып! Вите тоже очень хотелось потрогать коробку и сказать цып-цып-цып! Но он стеснялся. Стоял дальше всех. Вот женщина сказала:

– Нате уж, глядите, – и открыла крышку.

Ребята тут же стали толкаться, лезть поближе и кричать:

– Ух ты! Ой какие! А вот, а вот!

Витю как будто тоже что-то подтолкнуло, он подался вперед, но кто-то его отодвинул, потом опять кто-то пролез раньше его, тут Витя опомнился, застеснялся и отступил назад. А цыплята так пищали! Очень хорошо стало слышно, когда открыли коробку.

– Ну, все посмотрели? – спросила женщина.

Витя сказал: «Не все, не все», но про себя, конечно, и никто этого услышать не мог.

– А то закрываю, – сказала женщина, и у Вити в груди что-то стукнуло, и не стало уже слышно ни цыплячьего писка, ни смеха ребят. Он опустил голову.

– Ну а ты что стоишь сзади всех? Не хочешь глядеть, что ли?

– Хочу, – сказал Витя, и сразу ему стало жарко щекам и радостно, и страшно, но не очень страшно, потому что теперь ему уже ничего не надо было делать самому, а только то, что скажет тетенька.

– Ну иди сюда, – сказала она и открыла опять крышку. Пушистые шарики копошились, лезли друг на друга и пищали, пищали. А Витя стоял самый первый, он даже прижался животом к коробке, вот он как стоял.

– Ну на, подержи одного, – сказала женщина и положила цыпленка Вите на ладонь. Вите совсем стало жарко и радостно, и у него сразу устала рука, потому что он растопырил пальцы и боялся шевельнуться, чтобы цыпленок не упал. И после этого ему целый день было хорошо, и он все вспоминал, как он стоял самый первый возле коробки и держал цыпленка. «Вот и ничего, что я такой, – думал Витя. – Вот и даже лучше».

Но, конечно, Витя знал, что это совсем не лучше. А вот действительно было бы хорошо, если бы он подошел сам одним из первых. Или даже потом, когда женщина спросила, все ли видели цыплят, он громко бы ответил:

– Да нет же, тетенька! Как так все? А я совсем не видал.

– Ну а чего же ты дожидаешься? – спросила бы тетенька сердито.

– Да просто даю другим посмотреть, – ответил бы Витя спокойно и подошел бы к коробке.

– Ну тогда на, подержи одного, – сказала бы тетенька, – раз ты такой сознательный.

И вот так бы получилось, что Витя стоял самый первый и один из всех заслужил такую честь подержать цыпленка в руках. Вот тогда было бы здорово!

На месяц Витя с бабушкой поехали в деревню. Ух, в деревне так много места, много неба и земли, что Вите не хотелось сидеть дома, а хотелось побегать по большому лугу, по длинной дороге. Плохо только, что его сразу замечали: ведь он был новенький. На него глядели, его спрашивали. Тогда Витя останавливался, опускал голову и тихо отвечал, кто он, чей сын и на сколько времени приехал. Потом Витя привыкнет, и будет лучше, а пока еще не привык.

– Беги, беги к ребятишкам, – подталкивала Витю бабушка. – Чего боишься?

А ребята сами окружили Витю, и тогда, уж конечно, он побежал с ними и в огород, и в овраг, где был пруд. Витя обрадовался, когда увидал пруд, потому что он очень любил плескаться в воде. Все ребята быстро поснимали трусы и майки и полезли в воду. Витя тоже. Сначала по спине у него побежали мурашки, потом кто-то на него брызнул, и мурашек стало еще больше, и Витя задохнулся, но потом он присел и окунулся по горло, и сразу стало тепло.

Кругом был такой визг, хохот и плеск, пруд прямо кипел. На Витю нашла какая-то радость, такая радость, что он кричал громче всех, и плескался, и вертелся, и совсем забыл, что он новенький. Потом у него снова появились мурашки, но не такие колючие, как сначала, и стали стучать зубы, значит, пора вылезать на берег, но вылезать все равно не хотелось, и он нарочно шагнул дальше от берега. Вдруг под ногами не оказалось дна, Витя на минутку поднялся вверх, но тут же опустился вниз и хлебнул воды. «Тону!» – понял Витя и хотел крикнуть, но вдруг сразу вспомнил, что он никого не знает. Он новенький. «Пропал», – мелькнуло в голове, тут Витя еще раз хлебнул воды и что-то все-таки крикнул, но только это ни к кому не относилось.

В это время он почувствовал, что его крепко берут под мышки и поднимают вверх.

– Ты что же, немой? – спросил мужчина на берегу. – Кто же так тонет? Кричать надо.

Мужчина снял с себя брюки и стал их отжимать. Бабушка, когда узнала, запричитала, заголосила:

– Ба-атюшки, беда-то какая? Ах ты, господи! – и все гладила Витю по головке и целовала в макушечку. – Да что же ты не кричал-то, Витенька? Испугался?

Витя молчал. Он тогда, конечно, испугался, но крикнуть мог. Да постеснялся. Вот в чем беда.

Нет уж, – решил в этот день Витя, – я теперь больше не буду такой. Хватит. Я теперь все буду делать сам: и в тачке кататься, и про собак спрашивать, и цыплят глядеть. А уж кричать буду громче всех. Вот я буду какой. А то и правда пропадешь».

Ребята в деревне оказались хорошие, бойкие. Витя с ними сдружился и забыл про свою застенчивость. А может быть, она пропала? После того случая на пруду? Очень может быть.

Осенью Витя вернулся домой и вышел в садик погулять. Он сел на дальнюю скамейку и увидел, как идет слепой человек. Идет, чуть приподняв подбородок, и постукивает палочкой по земле. Вот он подошел к краю канавы, которую сегодня вырыли. Витя испугался, потому что этот человек, наверное, не знал, что вырыли канаву. Надо крикнуть ему и подбежать. Но Витя не крикнул, только крепче схватился за край скамейки. Человек ощупал палочкой доску, положенную через канаву, и пошел. И опять Витя хотел крикнуть: «Дяденька, стойте!» – и помочь. И опять не крикнул. «Ничего, – думал Витя, хотя ему было страшно, – ничего. Он и сам перейдет». А человек покачнулся и упал.

Витя зажмурился. Когда он открыл глаза, слепой уже стоял на другой стороне канавы и какая-то женщина отряхивала ему пальто. А потом подала палку.

Витя тихонько слез со скамейки и пошел домой.

– Ах ты, батюшки, – сказала бабушка, как только открыла дверь. – Сейчас, Витенька, мужчина слепой шел, да и упал в канаву. Я только подошла к окну, а он…

– Там мелко, – сказал Витя. – Он не ушибся.

– Пусть не ушибся, а человеку горько. Обидно ему. И никого, как на грех, не было, и рабочие обедать ушли. А ведь он может поду мать, что люди видели, да не хотели помочь. Горько ему, обидно. – Бабушка вздохнула.

– Ну ладно. Ешь-ка пирожки горяченькие. А пирожков не хотелось.

После этого случая Витя приуныл. Значит, такой же он и остался. Робкий, несмелый, застенчивый. Значит, так и будет он позади всех. Сам себе помочь не может, другим помочь не может. А ведь все очень просто: надо было только крикнуть: «Дяденька, стойте!» Это когда он подошел к канаве. Он бы остановился, а Витя в это время успел бы спрыгнуть со скамейки и подбежать к нему.

– Вы не знаете, что тут канава вырыта? – спросил бы Витя.

– Канава? – удивился бы гражданин. – Нет, не знаю. Когда же ее вырыли, я утром шел из дома, ее не было?

– Ну да, – сказал бы Витя. – Ее потом вырыли, очень быстро. Теперь тут доску положили.

– Ай-ай-ай, – сказал бы гражданин. – Мне это не очень удобно – доска.

– Что вы! – успокоил бы Витя. – Доска широкая. Мы вместе перейдем.

И Витя взял бы гражданина за палочку, а может быть, и за руку и повел бы. Доска бы, наверно, немного качалась, но Витя держал бы гражданина крепко, и они благополучно бы перешли.

– Ну спасибо тебе, – сказал бы гражданин. – Хороший ты человек. Как тебя звать-то?

Вот что могло бы выйти, стоило только Вите крикнуть: «Дяденька, подождите!» А вышло вон что.

– А ты, Витенька, этой робости не поддавайся, – говорила бабушка. – Пересиль ее, и все. Один раз пересиль, другой, а дальше так и пойдет.

Витя об этом давно знает. А как ее победить, эту робость? Она вон какая сильная… Чуть что – сразу связывает Вите руки и ноги, так что он двинуться не может. А язык как будто приклеивает к нёбу. Ни единого слова сказать нельзя. Вот она какая, робость. Хорошо бы набраться силы да ее побороть. Совсем побороть, вот связать ей самой руки и ноги, приклеить язык к нёбу, да и выбросить далеко-далеко. Вот что надо с ней сделать.

Витя не будет больше вытаскивать на край тарелки капусту и морковку из супа, будет съедать все второе, не будет цедить компот сквозь зубы, вырастет большой и здоровый, вот тогда посмотрим, что станется с этой робостью. Тогда посмотрим. А пока… у Вити заболела бабушка. Утром не могла встать. В груди у нее хрипело, бил кашель. Доктор выписал ей рецепт и велел принести лекарство.

– Я вот тут написал «быстро». – Он показал на верхний уголок рецепта. – Так что приготовят срочно.

Доктор ушел. А рецепт остался на столе. Витя со страхом на него поглядывал. Как же быстро, когда мама с папой придут с работы вечером? А сейчас только утро. Кто же теперь сходит в аптеку?

– Вот ведь ты какой у нас мальчик, – сказала бабушка несердито. – Другой бы живенько сбегал. Аптека рядом, подать в первое окошечко у двери, и все.

Витя ничего не сказал. Язык у него прилил к нёбу, руки и ноги… Куда там! Одному в аптеку. И бабушка больше ничего не сказала. Отвернулась к стенке и тяжело дышала. Витя постоял, постоял, потом взял тихонько рецепт и свой двугривенный, который папа ему дал в воскресенье, и вышел.

У первого окошечка в аптеке была очередь.

– Дяденька, вы последний? – спросил Витя.

Может, он тихо спросил, а может быть, дяденька такой неразговорчивый попался, только он не ответил. Витя растерялся и не знал, что делать. Наверно, надо было бы еще раз погромче спросить, но Витя уж не спросил, а так и остался возле этого дяди. А сзади уже подошла какая-то женщина и сказала:

– Отойди, мальчик, в сторонку, не мешайся.

– Я в очереди стою, – надо было бы ответить Вите, но он еще больше оробел и не ответил. А женщина легонько его оттеснила и встала на его место. За ней уже еще стояли люди, и впереди было много, а Витя оказался просто так, совсем не в очереди, с зажатым в кулаке рецептом. Что же это такое? Так он и знал, что это очень, очень трудно и ничего он не сможет сделать.

– Я же в очереди стою! – совсем было собрался крикнуть Витя, но опять не крикнул, а только заплакал.

– Ты что, потерялся? – спросила Витю та самая женщина, которая его оттеснила. – Ты с кем пришел?

– Я ни с кем не пришел! Я вот тут стою, – сказал наконец Витя громко и сердито. Сказал и сам удивился. Это очень легко получилось, хотя на него смотрела теперь вся очередь. – У меня бабушка болеет!

– Ну так становись, – сразу сказала та женщина, которая раньше его оттеснила. – Я думала, ты просто так, балуешься.

– Я бы лучше где-нибудь еще баловался, во дворе, – сказал Витя, хотя, конечно, мог бы этого уже и не говорить. Но он сказал, потому что это очень просто – стоять и разговаривать в очереди с совершенно незнакомыми людьми. А где же еще разговаривать с незнакомыми людьми, как не в очереди? Рассказал и про бабушку, и про доктора, и про свой двугривенный. Незаметно подошел его черед, он поднялся на цыпочки и подал в окошечко рецепт.

– Будет готово завтра, – сказали ему. – Давайте следующий.

– Как завтра? – возразил громко Витя. – Бабушке сегодня надо!

В очереди кто-то засмеялся. А Витя совсем не обратил на это внимания, потому что это сейчас неважно, и вцепился в край окошечка, а то его уже отодвигали.

– Бабушке надо сейчас! Там написано «быстро».

– Где написано «быстро»?

– В верхнем углу, вон там. Только другими буквами.

И опять кто-то засмеялся, а кто-то сказал:

– Молодец! Бойкий парень.

– Настойчивый.

И снова очередь глядела на Витю, а ему было и ничуть не страшно и не стеснительно. Только в груди что-то стучало, но совсем не плохо стучало, а даже как-то хорошо, от волнения, наверно, просто. Из окошечка протянулась рука и взяла обратно обклеенный бумажками рецепт.

– Раз уж ты такой настойчивый и так заботишься о своей бабушке, сделаем быстро. Подожди двадцать минут.

Витя сел на скамейку возле кассы и стал рассматривать плакат с огромными мухами. Он не очень внимательно рассматривал, потому что все думал, каким он стал смелым и это… настойчивым. Просто все удивились. Вите было очень хорошо так сидеть и никого не бояться, никого не стесняться и быть смелым, настойчивым, молодцом. Но вдруг знакомый-знакомый страх снова сковал Витю, сдавил его и уже сжимал ему губы, потому что Витя вдруг подумал, что двадцать минут давно прошли, все про него забыли и ему надо самому об этом напомнить. Подойти и спросить. А как? Теперь стоят уже другие люди, чужие, и из окошечка, может быть, скажут: «Какая бабушка, что ты путаешь? Не мешай». Вите стало совсем-совсем страшно, но он спрыгнул со скамейки и крикнул:

– Дайте мое лекарство!

– Рано еще, не кричи, – ответили из окошечка. И хотя ответили сердито, у Вити опять радостно застучало в груди, потому что все в порядке, он со своей смелостью и настойчивостью добился, что нужно, а сейчас просто рано.

– Вон гляди на часы, – наклонился к нему старичок в очках. – Когда большая стрелка встанет поперек, – он показал пальцем, как поперек, – тогда твое время вышло, можешь требовать. А раньше не шуми.

Витя снова сел на скамейку. И в очереди, оказывается, стояли еще те же хорошие люди. А может быть, уже другие. Но это все равно. Обратиться можно к любому человеку. Вот в чем дело. Когда стрелка встала поперек часов, Витя подошел к окошечку и получил лекарство. Он крепко держал бутылку с плиссированным голубым колпачком, а мимо него по улице шли прохожие. И каждому было понятно, что идет человек из аптеки и несет лекарство. Сам получил. Значит, не мямля какая-нибудь, не трусишка, не плакса, а парень что надо: смелый, настойчивый, молодец.

Вот и бабушка, как глянула, сразу сказала:

– Принес? И так скоро? Вот молодец.