Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Мария Киселёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Вигоша

Боря второй день болеет. Бабушка сидит возле его постели и вяжет теплые носки, чтобы Боря больше не простуживался. Клубок у бабушки на коленях вертится и становится все меньше и меньше. Вот нитка кончилась, а от клубка остался только маленький комочек бурой шерсти, на которую он был намотан.

Боря взял этот комочек и подержал в ладонях.

– Бабушка! Я сейчас сделаю баранчика. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула бабушка.

– Помнишь, я на елку какого кота сделал?

– Помню.

Боря попросил проволоку и стал из нее гнуть ножки, голову, шею. Конечно, баранчик получился не сразу. Сначала это была просто какая-то лягушка. Но Боря все подправлял и подправлял ножки и шею, и наконец получился баранчик. Шерсть намотать на проволоку было тоже не просто, но если очень захотеть, а потом очень постараться, то в конце концов получится то, что нужно.

– Ну вот, бабушка, посмотри, какой барашек.

– О-ой! – протянула бабушка и засмеялась. Больно шея длинная. И сутулый какой-то.

– Ну и что ж, – сказал Боря.

И действительно, не у всех же короткие шеи? Бывают ведь и длинные. Боря долго мастерил голову, вертел, потягивал, вот шея и вытянулась. А сутулый, потому что проволока лишняя оставалась, пришлось ее на спине закрутить.

– Ну ничего, – сказала бабушка. – Только он больше на этого… похож…

– На верблюда?

– Ну да. А ведь это, Боренька, пожалуй, неспроста. Шерсть-то у нас вигоневая, вроде верблюжья. Вот дела-то какие. Значит, так ему и надо быть верблюжонком.

– Правда? – обрадовался Боря. – Что же ты сразу не сказала? Ну тогда понятно, почему он таким получился.

Тут как раз подошло время принимать лекарство и обедать. Боря ел и смотрел на своего верблюжонка. Потом окунул его мордочку в клюквенный морс и отрезал ему половинку яблока.

– А теперь спи, – сказала бабушка. – Постарайся уснуть.

– Не хочу. Расскажи про верблюжонка.

– Вот уж, Боренька, не сумею. Про баранчика рассказала бы. А верблюды живут далеко, где-то в пустыне. Не знаю, как и живут. Песок да колючки, – бабушка махнула рукой. – Съешь-ка такую колючку, небось все горло расцарапает. Спи.

Боря закрыл глаза, но не совсем. Он лежит и смотрит на своего верблюжонка. Буренького, шерстяного, вигоневого… Вигоневый, вигонь… вигоша.

– Ну как же ты в пустыне, Вигоша? – спрашивает Боря. – Как?

А Вигоша стоит на своих высоких ножках и смотрит вдаль.

Вдруг… он вытянул шею, потянул ноздрями воздух и… пошел. Пошел и пошел, покачивая вверх-вниз головой. А кругом песок желтый-желтый, горячий-горячий. Хорошо, что у Вигоши копытца на толстых подушечках. Они оставляют в песке круглые следы… еще и еще, целую цепочку. А небо в пустыне тоже горячее и желтое и очень высокое. Вигоша поднимает голову и хочет посмотреть на небо, но солнце здесь сердитое, злое, оно закрывает Вигоше глаза и не дает поглядеть на небо. Тогда верблюжонок поворачивается направо и налево – и везде только песок, песок близко и далеко. Вот она какая, пустыня.

Вдруг Вигоша увидел какое-то пятнышко и пошел к нему, побежал. Он долго-долго бежал и пристал наконец к каравану верблюдов.

– Где ты был? – спросил его огромный дедушка верблюд. – Разве можно отставать от каравана? Ты знаешь, что такое пустыня?

– Да, – ответил Вигоша. – Это когда везде желтое, и внизу и вверху, везде горячее, и внизу и вверху, везде песок, и внизу и…

– Ты не знаешь, что такое пустыня, – прервал старый верблюд. – Ты еще не видел песок внизу и вверху. Это будет скоро. – Он повернул голову в сторону. – Это будет сейчас.

Вигоша услышал какой-то шум, а оттуда, куда посмотрел дедушка верблюд, надвигалось что-то большое и темное. Оно подходило все ближе и ближе, шум становился сильнее, а небо опустилось низко и стало грязным. Верблюды забеспокоились и сбились в кучу.

– Ложитесь! – крикнул дедушка. – Плотнее друг к другу! Головы ниже, головы ниже!

Вигоша испугался, а старый верблюд подмял его под себя.

– Не смотри! Береги глаза, – глухо говорил дедушка над самым ухом. – Сейчас начнется.

И тут что-то обрушилось на Вигошу, на старого верблюда, на весь караван. Что-то горячее, злое, острое. Оно хлестало, вертело, сыпало. Оно крутило над маленькой кучкой верблюдов. Было жарко, как в печке, и становилось все жарче и жарче. Вигоша совсем испугался и хотел вскочить на ноги, но верблюд придавил его своим боком:

– Тихо, тихо! Это – самум. Песчаная буря.

– Мне горячо! – крикнул Вигоша. – Я хочу пить!

– Т-ш-ш! Не разговаривай. Прикрой ноздри. Вот так.

Вигоша прикрыл ноздри так, что остались совсем маленькие щелочки, и дышал медленно. Стало немного легче. Раскаленный воздух не так сильно теперь обжигал ему нос и грудь.

А самум все плясал и плясал, швырял и швырял горячий песок на маленький караван, пока не превратил его в песчаный холм…

– Ураган кончился! – услышал Вигоша дедушкин голос. – Вставайте, буря прошла!

Песчаный холм зашевелился, из-под него стали подниматься верблюды. Все были слабые, измученные. Они тяжело вздыхали и отряхивали с себя песок, который набился им в уши, ноздри и в шерсть.

– Я хочу пить! – сказал верблюжонок.

– О-о, вода! – прошептал старый верблюд.

– Вода-а, вода-а, – простонали все остальные. – Вода далеко-о.

– Я не хочу воды, – сказал Вигоша.

И тут случилось необычное. Как только он это сказал, верблюды вздрогнули, повернулись к нему и глядели на него так, что у них уши встали на макушке от удивления.

– Он не хочет воды! Ха-ха! Вы слышали: он не хочет воды!

И все стали смеяться каким-то усталым, хриплым смехом.

– Ты сказал страшные слова, – произнес дедушка медленно, и все замолкли. – По закону пустыни надо убить того, кто не зовет сюда воду. Но ты еще очень мал, и к тому же песчаный вихрь помутил твой разум. Я прощаю тебя.

– Не помутил, – мотнул головой верблюжонок. – Я правда хочу клюквенного морса.

И снова верблюды стали смотреть на него с удивлением, и кто-то из них засмеялся. Но тут дедушка всем приказал отправляться в путь. Сам он шел, тяжело дыша, опустив усталые веки. Он долго молчал, наконец сказал:

– Я не знаю, что такое клюквенный морс. Но это – не вода. А вода – это жизнь. Нет ничего дороже воды, запомни это.

– Хорошо, – обещал Вигоша. – А куда мы идем?

– К воде.

Караван шел к воде, к людям, которые ведут воду. Они выроют длинный канал, по нему потечет свежая, холодная, прозрачная вода и напоит пустыню. Тогда на песках зацветут деревья.

Так говорил старый верблюд. Он вел свой караван к людям, чтобы помочь им строить канал. А солнце все жгло и жгло…

– Я устал, – сказал Вигоша и остановился.

– Ты голоден. Подкрепись. Вот колючки.

– Не хочу колючек. Они расцарапают горло.

– Но это не простые колючки. Это верблюжьи.

– Все равно. Хочу яблоко.

Опять верблюды подняли ушки на макушки и окружили Вигошу. Но он вдруг крикнул:

– Люди! Вон люди, которые ведут воду!

И верблюды побежали к людям. А от людей вышел вперед мальчик Боря и протянул Вигоше яблоко. Красную половинку. Верблюжонок вытянул шею и вдруг… все пропало.

Боря открыл глаза и увидел свое клетчатое одеяло. Как? А Вигоша? Такой буренький, шерстяной, вигоневый?

Неужели ничего этого не было? Боря совсем уже собрался заплакать, но глянул на столик. О-о! Вот он, Вигоша. Конечно, он есть. Буренький. Шерстяной. Вигоневый. И красная половинка яблока.

Приходи

Не успел Володя приехать в деревню, как с ним случилась беда: упал с рябины и сломал ногу. Теперь сиди вот с такой гипсовой болванкой или прыгай на костыле. Костыль белый, не очень гладко обструганный – дедушка сам делал. Тоска сплошная с этим костылем и с этой болванкой.

Сосед Мишка, с которым Володя играл два первые дня, когда еще не падал с рябины, обещал приходить каждый день и сидеть вместе. А сам забежит на минутку, поглядит на гипсовую ногу и спросит одно и то же:

– Тяжелая? Ну-ка подними.

А потом убежит купаться или в овраг ящериц ловить. Не приходил бы лучше.

Вот Мишкина сестра Нюрка, та долго сидит, никуда не торопится. Перелезет через прясло в Володин огород и сядет в сторонке. Сначала Володя не обращал на нее внимания, а потом она надоела, и он прогнал ее. А когда Нюрка опять появилась, он догадался, что она, как и Мишка, удивляется его гипсовой ноге.

– Ну иди, посмотри. Подходи, подходи. Вот, видала? А теперь уходи. Слышишь? Можешь сломать себе – и у тебя такая будет.

Нюрка молча глядела сквозь белые косицы, которые всегда нависали ей на глаза. Она отступила подальше, но не ушла. Вот ведь какая, маленькая, а упрямая.

Володя взял камешек и от нечего делать запустил его в пугало, в самый горшок, который вместо головы был! Метко! Получилась дыра. Нюрка всхлипнула и захлопала глазами.

– Чего это? – сказал Володя и опять прицелился.

Нюрка заревела.

– Да чего ты? Не ваше ведь пугало.

Просто зло берет. Но камень пришлось опустить. Нюрка вытирала глаза кулаками, отворачивалась, старалась умолкнуть. Стеснялась. Но все равно у нее получалось тоненькое, прерывистое: «ы-ы… ы-ы…» Володя махнул рукой и отвернулся. Потом не выдержал:

– Он все равно дырявый был. Чего «ы-ы»?

– Это у него там было… сзади, – Нюрка потрогала свой затылок. – А теперь тут… на лице.

Ну чего с ней разговаривать? Живое от неживого отличить не может. Володя лег на спину и стал рассматривать ветки яблони над головой.

На другой день, когда он посмотрел на пугало, ему и самому показалось, что это лицо. И дыра. Нехорошо. И все пугало как-то поникло, стало печальным. Конечно, это оттого, что нету ветра, и вообще это ерунда. А все-таки…

Нюрка пришла и села, как всегда, на траву, на свое место. Володя старался на нее не смотреть, но вдруг она прокукарекала молодым петушком.

– Как это ты?

Она показала тонкую травинку, натянутую между большими пальцами:

– Дуй, и все.

Володя попробовал, и у него получился хрипловатый свист. Потом они кукарекали с Нюркой наперегонки.

На следующее утро Володя слушал петуха. Петух кричал зычно, раскатисто. Так из травинки не выдуешь. А молодые петушки – другое дело. Володя лег в траву и наблюдал. Петушок сначала удивленно поворачивал голову, как будто прислушивался, потом, дернув шеей, хрипло выкрикивал: «ы-ку-ку-у!» Володя стал выдувать так же. Из тонкой и туго натянутой травы получался высокий и резкий звук, из травы потолще – низкий. Если натянуть слабее, голос дрожал, был хриплым. Скоро Володя так приладился, что петушки ему стали откликаться.

Потом Володя лежал и слушал чириканье какой-то птички. Пела она так себе, ничего особенного, и всего-то знала три коленца, но как старательно их повторяла, как ласково. Она давно, наверно, жила в том конце сада и пела все время, только Володя раньше не замечал.

Пришла Нюрка с большим – целое решето – подсолнухом, но семечки в нем были мягкие, молочные.

– Принеси лучше грушовки.

Она нашла под яблоней два розовых паданца.

– Да не эти, вон те.

– Это не грушовка. Анисовка.

Володя усмехнулся: еще разбирается.

– А вот это? – показал на зеленые, большие яблоки над головой.

– Апорт. Ки-ислые. – Нюрка сморщила нос.

– А это?

– Медовка.

– Откуда ты знаешь?

Она застенчиво пожала худыми плечами и отвернулась.

– А про Гадкого утенка ты знаешь? Нет. Ну садись.

Володя начал рассказывать негромко и неторопливо. Так для Нюрки будет лучше. То он шипел гусаком или сердито булькал индюшкой, то пищал слабым голосом утенка. Говорил, говорил, потом остановился и глянул на Нюрку. Она чуть подалась к нему, приоткрыла губы и была неподвижной.

– Ты чего? – удивился Володя. – Да ты не расстраивайся.

И он опять зашипел, загоготал и, вытянув руку, как длинную птичью шею, стал сердито и сильно долбать пальцами, сжатыми щепотью. Бедный Гадкий утенок метался туда и сюда, но жесткий клюв настигал его в траве, возле дерева и у самой Нюркиной коленки. Володя шипел, гоготал и, подняв еще выше свою руку, хотел щипнуть край линялого Нюркиного платья, но Нюрка вдруг оттолкнула его и, втянув голову в плечи, пригнулась к траве и прикрыла то самое место, куда направлялся железный клюв.

– Не дам, не дам, ы-ы-ы! – выкрикнула она, не поднимая головы с земли и защищая собой одинокого Гадкого утенка.

Володя остановился:

– Ну вот. Здравствуйте!

Нюрка затихла и, уже стесняясь, поднялась.

– Чудачка ты, – сказал Володя и снял соломинку с ее мокрой щеки. Потом он накрыл голову подсолнухом, как шляпой, и поклонился Нюрке. Она не засмеялась.

– Да ну тебя. Слушай дальше.

– О-ой! – радостно протянула Нюрка, когда появился прекрасный лебедь. И вздохнула. Потом сидела и улыбалась. Ничего не спрашивала, только теребила в руках траву-метелочку.

Иногда Володя читал про себя или насвистывал, или думал о чем-нибудь. Нюрка ему не мешала. Дни летом долгие-долгие, особенно, если нельзя бегать и приходится сидеть возле дома в этом саду-огороде. Нюрка научила Володю различать всю ботву на грядках, даже петрушку от сельдерюшки.

Володя каждое лето приезжал в деревню и сад свой знал хорошо. Но только всегда это были просто ряды яблонь. А теперь: вот старая, как бабушка, медовка с желтыми, душистыми яблочками, вот стройная грушовка, яблоки нежные, продолговатые, как сережки у молодой хозяйки. А рядом апорт, статный молодец, ствол высокий, ветви сильные, с тяжелыми плодами. Все они стали, как добрые знакомые, с которыми можно поздороваться.

Нюрка сегодня что-то не приходила, и стало тоскливо. Вот тебе раз! Немудреная такая девчонка, семи годов ей нету, и молчит все больше, стесняется. А без нее скучно. Она умеет слушать тихо-тихо, даже то, что уже знает, она умеет удивляться тому, чему никто не удивляется. Она умеет и смотреть. Долго, внимательно, и как Володя плетет плетку-семихвостку, и как ползет по сучку зеленая гусеница. Ей все интересно. И с ней интересно.

Нюрка, приходи!

Николка в затруднении

Сначала Николка совсем приуныл. Неужели сюда никто не приедет? Из ребят, конечно. Так и пробудешь с этой бестолкухой. Все она путает или забывает. И белобрысая тоже. Вчера прибежала, хлоп-хлоп глазами:

– Наша Топка ощенилась!

У Николки что-то прыгнуло в груди. На всякий случай он сказал:

– Врешь. Он и не думал. Он – пес.

– Ощенилась. Я сама видела. Я подошла…

– Видела?

– Видела. Я же подошла…

Николка слетел с крыльца и понесся через двор.

– Топка, Топка! – почему-то не своим голосом позвал он у будки.

Толка не спеша вылез, глянул на пустые Николкины руки и лениво свернулся.

В груди опять что-то прыгнуло, только вниз, но Николка все же заглянул в будку.

– Где же ощенилась? – спросил он уже своим голосом. Опять сначала хлоп-хлоп, потом сказала:

– Вот тут, на спине. Я подошла, а она ощенилась… дубом.

– Фу, бестолкуха! О-ще-ти-ни-лась. Дыбом. Тьфу! Ну как с ней водиться?

А ведь мама говорила: «Скучать на даче не будешь, Николка. Хорошая девочка есть». А звать ее Ия. Прямо смех. Сроду не слыхал. Когда она подошла потом, уже после Топки, Николка нарочно спросил:

– Как тебя звать?

– Иечка.

– Что за яичко? – искренне удивился Николка.

– Не яичко. Иечка. И-и-я.

– И я? – Николка ткнул себя в грудь.

– Да не ты. И-и-я.

– И ты? – громче закричал Николка. Он решил, не жалея горла, громче вопрошать дальше: – И мы? И вы? – Но вдруг услышал:

– Бестолкуха.

Нет, она, кажется, ничего. Разговаривать можно. И даже, пожалуй, водиться.

Что это не выходит никто? Не видят разве, что утро? Даже куры встали давно. Вон ходят со своими младенцами, грудными цыплятами.

– Да куры-то всегда раньше всех встают, – сказала Нина бабушка, – а уж особо, если с цыплятами. Ну и мы тоже все поднялись, скоро выйдем.

Действительно, Ия тут же появилась… Облизала сметанные губы и доложила:

– Меня бабушка блинами почтовала.

Николка усмехнулся. Опять такая же.

– Раз почтовала, то конвертами, открытками… – со зла придумал он. – Ты сколько съела?

– Три… конверта.

Николка дернул плечом. Ладно, будет водиться.

Надо накопать червей для цыплят. Николка видел, как два цыпленка тянули каждый к себе одного червяка. Он решил накопать им целую кучу. Пусть наедятся, если их родители, куры-петухи, об этом не заботятся.

Ямок было уже четыре, червя ни одного, когда подошла Ия. Что это с ней? Лицо не то испуганное, не то еще какое…

– У меня секрет, – сказала она и сжала губы.

– Какой?

– Не скажу, – и опять сжала губы, чтобы этот секрет, наверно, не вылез у нее изо рта.

– Да не надо. Ерунда небось. Опять чего-нибудь напутала.

– И нет. Не ерунда. И мама знает, – проговорила Ия, прикрыв рот ладонью. Видно, секрет в самом деле так и рвался у нее наружу. Николка забыл про червей.

– А я сегодня буду в бинокль смотреть…

– Дашь мне?

– Не дам. Ты мне не говоришь…

– Я скажу, – живо сдалась Ия, но губ еще не разжимала.

– А мне и не надо. Буду смотреть…

– Дай мне. Скажу секрет. Интересный, – странным шепотом пообещала Ия.

У Николки маленькие мурашечки заерзали по спине.

– Ладно, дам, – сказал он быстро. – Говори.

Ия с трудом проглотила слюну, отняла руку ото рта и тем же шепотом сообщила:

– У меня… зуб выпал!

– Фу, бестолкуха! Да я же это сразу увидел. Только ты рот открыла.

Ия растерянно моргала белыми ресницами и опять придерживала губы рукой.

– Шекрет, – передразнил Николка. – Шепелявая стала. Кому нужен такой шекрет. Да не держи ты свою дырку от зуба. Не денется никуда.

Бестолкуха и есть бестолкуха. Больше ничего и не скажешь. Нечего с ней и водиться.

Иина бабушка уселась на низкой скамеечке:

– Цып-цып-цып! А у Иечки зубок выпал. Ма-ахонький. Цып-цып! Ты не видел? Покажи, Иечка.

Да что они все с этим зубом? Ну и семья! Событие какое! Да у Николки уж сколько выпадало, он их бросал, и все. Ия держала на ладони свой зуб. Курам на смех, как говорят, цыплятам даже. С гречневое зернышко, не больше.

– Да это что, – сказал Николка. – Ты видала настоящий зуб? Вот такой. – Он прочертил на вытянутой руке дальше ладони.

– Батюшки! У кого же такой зуб? – спросила бабушка.

– У меня. Да нет, у кашалота. Что вы так смотрите? Есть такие киты.

– На что же нам такой зуб. Цып-цып-цып! Нам махонький надо. Кши, не лезь. Мы не киты.

– Думаешь, вру, да? Думаешь, вру? – допрашивал Николка ни в чем не повинную Ию. – Идем покажу.

Из ящика под кроватью Николка достал еще ящик, а из него коробку. А уж из нее…

– На, гляди. Вру, да?

– Какой ро-ог! – сказала Ия и приставила его ко лбу.

– Да не рог! Тьфу ты! Говорю же, зуб кашалота. Это вот настоящий, не стыдно показать.

Зуб, правда, был пустой внутри и больше походил на рог.

– А что ты с ним делаешь? – спросила Ия.

– Да ничего. Это тебе не игрушка. Редкая вещь. Поняла? Храню с другими ценностями.

Ия посмотрела на ящик, в котором лежали другие ценности. Затем подумала и очень просто сказала:

– Из него можно газированную воду пить.

Николка хотел закричать: «Ты что? Соображаешь?..» – но вдруг представил, что, если сказать знакомой газировщице не как всегда: «Тетя, еще стаканчик», а «Еще зубочек, с сиропом» – будет неплохо. Это Ийка хорошо придумала. Стоит с ней водиться.

Николка облазил все кусты за сараем. Ничего, кроме ржавого крючка и зеленого совочка, не попалось. Совочек Ийкин, надо отдать. Крючок будет Николкин, пойдет в ящик с ценностями. А вот еще и колесико. Николка дернул и вытащил залепленную глиной лошадку. Тоже Ийкина.

«Эх, чудачка, – подумал Николка про Ию. – От дождя бежала, все растеряла».

Он постучал совком по лошадиной спине, по выгнутой шее… Сухая глина посыпалась в дырочки Николкиных сандалий. Вот сандалии полны, лошадка очищена и поставлена на крыльцо хозяйки. Николка скромно сидит на своем порожке.

– Я знаю, – сказала Ия, как только подошла, – это ты Борьку оскорбил.

– Чего-о? – закричал Николка. – Чего-чего?

– Оскорбил. Борьку.

– Я-а? – Николка закричал бы сильнее, но что-то булькнуло у него в горле. Наверно, опять это… как оно? Возмущение.

Н-ну уж! Мало того, что бестолковая, еще врет! Никого Николка не оскорблял! Не будет он с ней водиться! Не будет! Не будет! Надо было выпалить все это ей в лицо, но возмущение сжало Николке рот. Но у Ии рот был свободен, она сказала:

– Оскорбил. Спасибо тебе. Я видела – совком.

Что такое? Оскорбил – спасибо? Как это она сказала? «Ошкор-бил. Шпашибо. Шавком».

«Лошадка! – догадался Николка. – Оскоблил совком». Фу-у ты! Ну кто же так говорит? И кто коня называет Борькой? Что теперь делать? Раз «шпашибо» – придется водиться.

Николка в затруднении. Непонятная она все-таки какая-то. Совсем даже непонятная. Просто не знаешь: хорошая или нехорошая? И еще не знаешь: водиться или не водиться?

Мишка счастливый

Это хорошо, что дождь. Это здорово. Вот когда пригодится старый зонт, который чуть было не выбросили.

Мишка вышел с этим зонтом во двор и стал открывать его. Зонт вздрагивал, хлопал, как крылья большой испуганной птицы, а Мишка стоял под дождем и думал, что это здорово – такой дождь. Наконец зонт дернулся, скрипнул спицами и раскрылся. Ну, чего еще надо? В ботинках хлюпает вода, а сверху… а уж сверху-то это всякому понятно: косые струи бьют глухой дробью в этот самый зонт, который чуть было не выбросили. Теперь он тугим парусом бьется над головой. Жалко только, что никто не видит: все разбежались. Мишка постучал в окно Толику:

– Выходи!

– Меня бабушка не пустит.

– Так она же ушла, твоя бабушка. Стоит теперь где-нибудь в чужом парадном.

– Ну тогда я галоши не найду. Куда-то бабушка убрала…

– Зачем галоши? У меня их сроду не было.

Хорошо Мишке: бабушки у него нет, галош нет, не то, что Толику.

– Ну выходи, а то дождь перестанет.

С Мишкиного зонта льется вода за воротник, на коленки, а Мишка стоит и улыбается. Опять же ему хорошо. А Толик не любит, когда на него льет, а уж за шиворот… брр… не переносит.

– Ну выходи. Боишься?

Да почему боится? Просто человек не хочет, не может, не переносит. И ботинки будут мокрые, дома все догадаются, что он по лужам ходил. Мишке-то хорошо, у него никого нет, одна тетка, и та целый день на работе.

Когда дождь стал тише, Толик взял мамин зонт и все-таки вышел.

– Не вытерпел! – закричал Мишка. – Теперь плохо льет. Давай под трубу встанем.

– Да ну… Зря только вышел. Лучше домой пойду… рисовать.

– А чего ты рисуешь?

– Да то же опять. Учитель перерисовать велел, – вздохнул Толик.

– А ты брось.

– Нельзя. Я способный.

– А гоголь-моголь ты еще ешь?

– …Не всегда.

– А ты не ешь, раз противно. Я чего не хочу, того не делаю.

– А уроки ты всегда хочешь?

– Ну, уроки надо.

– А в магазин тебя каждый день посылают, ты хочешь?

– И это надо. Сказал тоже. Не купишь – не поешь. И не каждый день. День – я, день – тетя Маня.

Мишка нагнулся и поднял кривую железку:

– Пригодится для моторки. Тот болт ты не потерял? Потерял, да? Чего молчишь?

– Его… мама выбросила.

– Ка-ак? – закричал Мишка и схватил товарища за свитер. Его зонт стукнулся о Толиков и закрылся. Мишка стоял под дождем и орал: – Такой болт выбросили! Обалдели! Где теперь найдешь такой болт?

Толик моргал и пятился к стене. Мишка отпустил его и сказал уже тише:

– Эх, ты-ы! Знал ведь, что он нужен. Как теперь делать будем?

– Я не буду… Мне глиссер купили.

– А-а, – протянул Мишка недобрым голосом, – купи-или. – И плюнул. Нет, не на Толиковы ботинки, конечно, а рядом. – Готовые – барахло. Ломаются быстро. Я свой сделаю.

– Зачем свой? Вместе будем пускать. А у нас он все равно бы не вышел, как тот, помнишь?

– Чего тот? После того я еще делал, он знаешь, как ходил? Вот попрошу резину от шин у дяди Сергея и сделаю мотор на тыщу оборотов. Обгонит твой восьмирублевый глиссер. Тебе за восемь купили?

– Не знаю.

– За восемь двадцать. Я знаю.

А вот и дядя Сергей приехал. Он привез на грузовой машине клубнику в маленьких корзиночках. Мишка подбежал к нему и стал разговаривать. Рабочие уже открыли кузов и передавали корзиночки из рук в руки, как ведра на пожаре.

– Помогай, друзья! Получите по горсти.

Мишка бросил свой зонт в кабину и побежал помогать. Толик стоял в стороне.

– Чего же ты? – крикнул ему рабочий. – Здоровый какой…

Толик отошел от этих людей, которых он стеснялся и которые ему как-то не нравились. А Мишке было хорошо. А когда выгрузили машину и ему насыпали в газетный кулек клубники – было здорово.

– Ну садись, – сказал дядя Сергей, – до бензоколонки довезу. Садись и ты, – махнул он Толику.

– Я не хочу.

Мишка сел в кабину и высунулся в окно. Рот у него был измазан клубничным соком:

– Не бойся, обратно вместе добежим!

– Да ну…

– Что за товарищ у тебя странный! – удивился дядя Сергей. – На машине кататься не хочет, клубники не хочет…

Грузовик развернулся и поехал к воротам.

«А чего тут особенного? – обиделся Толик. – Странный…» Он остался один под раскрытым зонтом, хотя дождь давно уже кончился. И ничего он не странный… На машине он ездит часто, а от колонки идти далеко. А клубнику он просто не любит, она надоела.

Хорошо Мишке: он много чего хочет, много чего любит. Мишка счастливый.