Текст книги "Обручев"

Автор книги: Мария Поступальская

Соавторы: Сарра Ардашникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Не успели отъехать от Тахта-Базара, как старший казак спросил Владимира, понравился ли ему подполковник. Обручев и прежде замечал, что его казаки на любой населенной остановке мгновенно разузнавали все местные дела и новости. И на сей раз они рассказали, что подполковник здесь «вроде как в ссылке, потому, значит, неблагонадежный... А хорунжий должен за ними надзирать, хотя и младше годами и чином. Но только стрелки говорят, что он подполковника очень уважает и в обиду не дает».

Так разрешились недоумения Владимира насчет скромного положения бывалого офицера. Он всего этого еще не знал, прощаясь со стариком, и теперь понял, почему так хотел сказать что-то значительное, когда пожимал крепкую руку подполковника, почему пытался неясными словами выразить ему свое сочувствие и уважение. Трагическая судьба этого человека наложила на него отпечаток, и это понял даже случайный приезжий...

Путь лежал по берегу полноводного мутно-желтого Мургаба. К воде близко подходили пески. Ближайшей ночевкой оказался пост Сары-Язы. Здесь Обручева тоже приютил офицер. Из разговора с ним Владимир узнал, что буквально все военные на этом посту болеют пендинской язвой. Этот небольшой прыщик не болит, но мокнет, долго не заживает и оставляет после себя безобразные рубцы. Страдал от пендинки и сам хозяин и его денщик, приготовлявший гостю постель. Решив, что он тесно не соприкасался с больными людьми, Обручев надеялся, что не заболеет, но уже через несколько дней, в Мерве, обнаружил на ноге язву. По счастью, он захватил болезнь вовремя, и сулемовые примочки довольно скоро вылечили ее.

Из Мерва путешественники двинулись на восток вдоль полотна железной дороги. Тут было более оживленно, попадались поля, бахчи, поселки... Возле станции Байрам-Али только начало вырастать крохотное селенье. Обручеву сказали, что Байрам-Али – первое в России место по годовому количеству солнечных дней. У него мелькнула смутная мысль, что это свойство городка медицина должна как-то использовать. Много лет спустя, когда в Байрам-Али открылся превосходный санаторий для почечных больных, Владимир Афанасьевич вспомнил об этом.

Песчаные бугры, которые долго сопровождали экспедицию, здесь буквально обступали линию железной дороги. Постепенно они становились все более высокими и оголенными, а за строящейся станцией Репетек превратились снова в барханы. Но песок здесь был такой сыпучий, что барханы, даже довольно высокие, не имели правильной формы, как на окраине Каракумов. Вершины их без острых рогов или гребней полого переходили в седловины.

Как-то вечером Владимир поднялся на высокую вершину бархана и подивился тому, насколько несхожи пески с разных сторон. С северо-востока их подветренные склоны были похожи на огромную лежачую лестницу, а на юго-западе застыло желтое море с недвижными волнами.

Несколько дней путешественники шли вдоль линии железной дороги. Лошади по колено увязали в песке.

Однажды подул сильный встречный ветер и по наветренным склонам барханов побежали песчаные змейки. Воздух очень скоро стал мутным от крутящейся пыли, и в нем висело красное, точно налитое кровью, солнце. Песок больно царапал лицо.

– Очки! Надевайте очки, ваше благородие! – закричали казаки.

Они закрыли лица платками, а Владимир быстро разыскал и надел специальные очки с боковыми сетками, предохраняющие глаза. Песчаная буря длилась долго. Только к вечеру стало тише, и отряд смог ехать дальше. Обручеву этот день показался тяжелым испытанием.

– Что вы, ваше благородие! Это пустяки! Не такие ветры здесь бывают, – уверял старший казак.

Поздно вечером измученные путники въехали в селенье Чарджуй и, едва добравшись до скверного постоялого двора, уснули мертвым сном.

Чарджуй был последней станцией, до которой в этом году должна была дойти дорога. Возле этого селения собирались построить большой мост через Аму-Дарью. Городок вырастал на глазах, в нем было уже много глинобитных домов, духанов и постоялых дворов.

После однодневного отдыха в Чарджуе Владимир и его спутники повернули обратно, торопясь на укладку дороги, которую миновали на своем пути. Истекал третий месяц путешествия, материала было собрано много, и Обручев хотел как можно скорее поделиться своими соображениями с генералом Анненковым.

На обратном пути он наблюдал, что сделал за один день ветер. Песчаные косы, пересекавшие полотно, порою поднимались в высоту на аршин и больше, всюду виднелись глубокие желоба. Ветер дул не вдоль полотна, а наискось, потому и разрушения были так серьезны.

Снова переночевав у колодца близ Репетека, маленький отряд, наконец, прибыл на укладку. Здесь стоял поезд, в котором размещались солдаты-строители. В отдельных вагонах жили офицеры, каждый, не исключая самого Анненкова, занимал одно купе. Были здесь вагон-баня, вагон-столовая, вагон-канцелярия. Жизнь на этом биваке кипела, всюду движение, у всех озабоченный, деловой вид. Владимир знал, что строители торопятся к началу морозов дойти до Чарджуя.

Соскочив с лошади, Обручев немедленно отправился к генералу.

– Позвольте доложить об окончании полевых работ в пределах Закаспийской области, – отрапортовал он.

Анненков, хмурый и озабоченный, при виде молодого геолога расплылся в улыбке.

– Прекрасно, мой юный друг! Отдохните, стряхните с себя дорожную пыль, и милости прошу к ужину в офицерское собрание. Там вы расскажете нашим инженерам и офицерскому составу о результатах своих изысканий.

Яркий свет, белизна скатерти, шум и смех собравшихся ошеломили Обручева, когда он вошел в столовую. Правда, это был всего-навсего товарный вагон, со щелями в стенах и плохо пригнанными досками пола, но по сравнению с костром в песках и вечерней трапезой из кашицы и солдатских сухарей все здесь казалось ему роскошным.

Офицеры встретили его дружественно, генерал был благодушен. И, видя их внимание и гостеприимство, Владимир думал, что эти веселые, приветливые люди ведут здесь очень нелегкую, лишенную удобств жизнь, работают не за страх, а за совесть. Он должен предостеречь их. Должен убедительно доказать, что едва ли имеет смысл вести дорогу через каракумские пески. Все труды могут пропасть даром.

Когда ужин подошел к концу, Анненков постучал ножом о край стакана.

– Прошу, внимания, господа!

Владимир поднялся, оглядел загорелые лица офицеров и начал, немного волнуясь, но скоро справился с собою. Рассказал о степной окраине песков, с ее пролювием и такырами, о лёссе и его образовании, о том, как он делает почву степи плодородной... Потом заговорил о песках грядовых, барханных и бугристых.

– Наступление песков на степь приходилось наблюдать во многих местах, – говорил он. – Даже там, где барханы покрыты растительностью, пески движутся, и на гребнях барханов создаются ложбины, корни кустов обнажаются и при постоянных ветрах легко могут погибнуть. А в тех местах, где пески вовсе не закреплены растительностью, движение их более энергично, они представляют собою серьезнейшую угрозу всякому строительству, а строительству железной дороги подавно.

Он заметил, что Анненков поднял голову при этих словах, а некоторые офицеры молча переглянулись.

– Сам по себе ветер – очень опасный враг строительства, – продолжал Обручев. – Но ветру еще как-то можно противостоять. Хуже то, что у ветра есть очень усердные помощники. Это люди и животные. Там, где живут кочевники, как правило, имеется колодец. Казалось бы, присутствие воды должно способствовать развитию растительности. На самом деле совсем не так. Кусты в таких местах вырублены на топливо, трава начисто съедена и вытоптана скотом, местность оголяется и становится доступной нашествию песков. Кочевники же, опустошив один участок степи, переходят на другой, и через некоторое время он тоже становится добычей песков. Новая молодая растительность слишком слаба, чтобы оказывать сопротивление пескам. Вот мои зарисовки, я прошу рассмотреть их. Тут ясно видно, как под защитой небольшого кустика происходит накопление песка, как песчаная коса растет и, наконец, погребает под собой куст и превращается в типичный бархан.

Он переждал, пока слушатели рассматривали рисунки.

– Грядовые пески Каракумов в основном закреплены растительностью и неподвижны, но скотоводы– кочевники со своими стадами и там* уничтожают траву и кусты. Взрытый, истоптанный песок, как более рыхлый, подхватывается ветром и отлагается степными барханами. Отдельные барханы в степи —• авангард наступления песков.

Огромный вред приносят и колонии грызунов, сусликов, или евражек, а также песчаных крыс. Их поселения очень обширны. Эти зверьки не дают песку закрепиться, роют норы с бесчисленными ходами, объедают корни кустов и трав, выбрасывают много песка из нор на поверхность, а его подхватывает ветер.

Владимир рассказал о пустынных ветрах, упомянул о песчаной буре, с которой встретился близ станции Репетек, и описал все разрушения железнодорожного полотна, которые ему пришлось видеть.

– Все это вызывает у меня серьезнейшие опасения за будущее железной дороги. Сделана уже очень большая часть работы, но, если не принять экстренных мер,' она может оказаться выполненной впустую. На многих участках, особенно на таких, как участок между Мервом и Аму-Дарьей, песок будет всегда мешать дороге и, наконец, остановит движение, если немедленно не начать посадку кустов и деревьев.

Генерал слушал вначале с большим интересом, благожелательно улыбаясь, а под конец начал хмуриться, и лицо его стало суровым. Однако Обручев не смягчил своих выводов. Он коротко рассказал еще о состоянии обследованных колодцев и признал водные резервы края тоже не слишком обнадеживающими. Когда он сел на свое место, то почувствовал усталость не меньшую, чем после трудного дневного перехода по пескам.

Некоторое время все молчали. Очевидно, и офицеров сообщение Обручева огорчило.

– Ну-с... – заговорил, наконец, Анненков. – Поблагодарим господина геолога за его рассказ. Поработал он изрядно... Но что касается безнадежного утверждения, что пески погубят нашу дорогу, я думаю, здесь явное увлечение теориями. Это свойственно молодежи. Опасность заносов сильно преувеличена. С песками мы справимся!

Все в облегчением заговорили, зашумели, вставая из-за стола.

«Они уже столько сделали!.. Верят в эту дорогу, любят ее, – думал Владимир, одиноко стоя в стороне, – а я их так разочаровал. Но все равно я должен был честно сказать о своих сомнениях».

Он стал пробираться к выходу, но кто-то мягко дотронулся до его плеча. Владимир обернулся, на него сочувственно смотрел Хилков.

– Вы не смущайтесь, юноша, – улыбаясь, сказал он. – Старика, – он показал глазами на Анненкова, – тоже нужно понять... Ведь при дворе невероятные споры были из-за этой дороги. Сумасшедшим проектом ее называли. Заносы, воды нет, – перечислял он, загибая по одному тонкие длинные пальцы, – возить ее далеко, с Мургаба да Аму-Дарьи... Думали, что туркмены начнут таскать шпалы на топливо... Но как быть? Ташкент – столица Туркестана должна быть связана с Петербургом! Военные части размещать в крае надо? Застраивать эти места надо? Нельзя без дороги! И через Каракумы самый короткий путь. Анненков в Государственном совете слово дал справиться. Конечно, ваши выводы его не устраивают. И помяните мое слово – он прав. Дорога будет!

Впоследствии Обручев вынужден был признать, что действительно Анненков и Хилков были правы. Песчаная буря близ станции Репетек и разрушения, которые она причинила, сильно повлияли на его выводы. На самом деле пески наступали гораздо медленнее, чем думал молодой геолог. Случалось, что полотно железной дороги оказывалось занесенным, но это бывало не чаще, чем снежные заносы где-нибудь на севере. Кстати, и ни одно из опасений правительства не оправдалось. Воду частью подвозили, частью добывали из новых колодцев, выкопанных на станциях. И ни одному местному жителю не пришло в голову портить и разрушать дорогу. Наоборот, к ней относились с большим интересом и были благодарны строителям, облегчившим передвижение по краю.

Но в тот вечер, уходя из офицерского собрания, Владимир был уверен в своей правоте и чувствовал себя несколько обиженным.

Обида улеглась только в Мерве, где он дружески распрощался со своими спутниками-казаками.

Обручев двинулся домой, в Петербург, мечтая о скорой встрече с Лизой. Как он мог так мало вспоминать о ней во время путешествия! Странное свойство человеческой души – забывать о самом дорогом в увлечении работой...

Теперь они не скоро расстанутся. Сколько будет разговоров, восклицаний, смеха! Он расскажет ей подробно обо всем, что видел и испытал...

Но разве все расскажешь? Разве передашь, например, очарование того вечера на Теджене, когда казаки ждали тигра? Или волнение, с которым он проезжал персидский городок Лютфабад? А ужин в посту Тахта-Базар? Этот седой подполковник... И больная девушка в туркменской кибитке... А главное – спокойное и древнее величие пустыни, та музыка, что и сейчас звучит в нем. Из чего она слагалась? Из сухого шелеста песков, посвистывания евражек, звона нагретого воздуха?.. Все равно! Она была прекрасна, и он не успокоится до тех пор, пока снова не услышит ее!

«Я сюда вернусь! – говорил себе Владимир, стоя у раскрытого окна вагона и подставляя лицо ветру, улетавшему в пустыню, – Вернусь непременно. Непременно!»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Только версты полосаты Попадаются одне.

Пушкин

И вернулся! Правда, только через год, но вернулся...

Обручеву показалось, что эти слова он произнес вслух. Открыв глаза, он сел и, совсем очнувшись от своей полудремы, оглянулся кругом.

Серая, унылая равнина расстилалась перед ним. Вдали темнели горы, заросшие сине-зеленым, как издали казалось, лесом, а за ними на горизонте высились покрытые снегом пики.

На горах уже снег, а его с семьей всю долгую дорогу преследовали дожди, невероятная грязь и холода сибирской осени...

Владимир Афанасьевич взглянул на жену. Елизавета Исаакиевна, тепло закутанная, мирно спала. Как она, бедная, устала за сорокадневное путешествие! Но сегодня они должны быть в Иркутске.

Маленький Волик тоже спит. Из пушистого заячьего меха выглядывает круглое розовое личико. Как хорошо Лиза придумала сшить мешок из меха, в него вложить второй мешок, клеенчатый, и класть туда ребенка! Семимесячному путешественнику и тепло и просторно, он может двигать руками и ногами. Заячий мешок завязан у шеи малыша, на голове теплый капор. За весь путь он ни разу не чихнул. Не простудить бы после приезда... Удастся ли сразу найти. теплую удобную квартиру?.. Впрочем, об этом нужно заботиться на месте. Доехать бы скорей!

– Ямщик, приедем сегодня?

– Дак как же! Приедем! Часа через два переправимся через Ангару, а там и Иркутск.

Обручев снова откинулся на подушки. Ехать в тарантасе приходилось почти лежа. Если бы не бесконечная тряска, пожалуй, даже удобно. Но последние дни дорога стала ровней, и погода исправилась. Это не то что перед Красноярском, где то подъем, то спуск и грязь непролазная...

Кажется, никогда в жизни до сих пор не было у него столько дней вынужденного безделья, как в этой нескончаемой дороге. Можно и пофантазировать о будущем и оглянуться на пройденный путь...

Мысли его снова вернулись к той поре, когда он закончил свое первое путешествие по Закаспийскому краю.

В Петербурге, куда он вернулся после доклада генералу Анненкову, его ждал призыв на военную службу. Смертельно не хотелось прерывать работу и тратить драгоценное время на казарменную муштру, но делать нечего. Он надел военный мундир.

Спасибо доктору Штольцу, у которого в клинике работала Ида. Он с кем-то поговорил, где-то похлопотал и устроил так, что Владимир смог отбывать воинскую повинность в Петербурге. В свободное время он мог жить дома. Этого свободного времени было немного, но все же ему удавалось работать над отчетом о своей экспедиции.

Ему тогда казалось, что он живет одновременно тремя различными жизнями. Один Владимир Обручев вовремя заступал в караул, следил за тем, чтобы пряжки и пуговицы были начищены до блеска, старался не попадаться на глаза придирчивому фельдфебелю. Второй – раскрывая свои полевые записки, мгновенно забывал и казарму и фельдфебеля, видел перед собой волнистые гряды песков и дрожание знойного воздуха над ними. А третий был молодо и бездумно счастлив с Лизой.

Смирились с выбором дочери старики Лурье, Лиза приняла лютеранство... Только Полина Карловна продолжала уговаривать сына не делать безрассудного шага. А он... он избрал благую часть: с матерью не спорил, писал ей неизменно ласково и почтительно, но своих позиций не сдавал. Он был искренне уверен, что придет время, и Полина Карловна одарит Лизу своим материнским попечением, только не нужно торопить ее, требовать того, чего она сейчас дать не может.

Женатым человеком он стал в феврале тысяча восемьсот восемьдесят седьмого... Каких трудов стоило венчание!.. Во время отбывания военной службы вольноопределяющийся мог вступить в брак только с разрешения начальства, а для этого нужны были длительные хлопоты. Владимир решил обойти ненужные формальности. Пришлось искать священника, который согласился бы обвенчать без разрешения. Насилу нашли такого где-то на Черной речке.

А мать и на свадьбу не приехала и сейчас в Сибирь его не проводила... Но она смягчится, иначе быть не может...

Но как мила Лиза в новой для нее роли жены и хозяйки! Как оживленно щебетала она в кухне, надев нарядный передник, как торжественно вносила в столовую какое-нибудь замысловатое блюдо, чтобы угостить своего «солдатика». А когда брат непочтительно называл ее Лизкой, окидывала его строгим взглядом и горделиво выпрямлялась: Елизавета Иса– акиевна Обручева, к вашему сведению!

И что удивительно – угощение всегда оказывалось вкусным и недорогим, она сразу показала себя умелой и экономной хозяйкой. Нравоучение брату было, конечно, шуткой, но держаться при посторонних она стала строже, сдержанней, девическая шаловливость сменялась скромным достоинством молодой счастливой женщины.

Но никакое счастье не могло помешать .ему снова уехать в Закаспийскую область!

Осенью он сдал экзамен на чин прапорщика, уволился в запас и отправился в новую экспедицию. О, на этот раз он чувствовал себя уже бывалым путешественником!

И на первых же порах попал впросак. Выехав из Чарджуя, уснул в арбе, а проснувшись ночью и увидев сверкавшую в лучах луны совершенно белую степь, спросил:

– Когда же это выпал снег?

Возница расхохотался.

– Соль это! Соль, а не снег. Большой солончак проезжаем.

До Чарджуя он добирался по железной дороге, ее уже довели до Аму-Дарьи... Интересно было следить за тем, как стальной путь, проложенный в пустыне, изменяет лицо края. Кызыл-Арват, раньше оживленный, стал тихим и безлюдным: управление дороги ушло оттуда дальше на восток. Станция Уч– Аджи, наоборот, отстроилась, прежде там стояло несколько кибиток, а теперь он увидел очень опрятное здание станции и другие постройки. Телеграфная линия уходила от станции в пески, и ему объяснили, что в пяти верстах от Уч-Аджи оказались хорошие колодцы. Какой-то старый туркмен вспомнил о них и привел туда людей. Вода была несоленой, и возле колодцев построили водокачку, поселили там машиниста с двумя рабочими и к железнодорожной водоразборной колонке провели оттуда трубу. Он тогда записал эту историю с колодцами и подумал, что нужно выяснить, каким образом в песках вдруг оказался такой полноценный водоносный слой...

Из окна вагона он видел уже знакомую картину песчаной бури. Снова пылало в мглистом воздухе багровое солнце, струйки песка вздымались с барханов. Скоро пыль заскрипела на зубах, она находила любые щели, чтобы проникнуть в вагон. Поезд пошел медленней, и ему сказали, что песок засыпает рельсы, но вместе с поездом следуют рабочие бригады, они, когда нужно, расчищают путь. А чтобы ветер не выдувал песок из-под шпал, в насыпь втыкают пучки хвороста почти горизонтально. Такой ощетинившийся прутьями пучок лучше предохраняет путь от песка, чем воткнутый вертикально.

Он мысленно похвалил Анненкова, Хилкова и всех строителей. Молодцы! Разумно распоряжаются.

Вот только мост через Аму-Дарью еще не готов. Река эта постоянно меняет русло. Нынче весною тоже свернула с главного пути, пошла по мелкому участку. А там сваи были забиты не очень прочно, вот большая часть уже готового моста и обрушилась...

В Чарджуе он купил арбу для поклажи и верховых лошадей для себя и конюха, который был и поваром. Через Аму-Дарью переправлялись на больших лодках – каюках. От охраны он отказался.

Путь был безопасен, места от Чарджуя до Самарканда достаточно населены.

И началось путешествие. Снова солончаки, такыры, бугристые пески... Они перемежались почти голой степью. Опять привычная работа целиком захватила его.

С приближением к Бухаре дорога становилась все оживленней. Возделанные поля чередовались с кишлаками. В город и из города шли надменные верблюды с поклажей, бежали серые ишаки, до того нагруженные сеном или хворостом, что казалось, будто вороха сухой травы и прутьев сами бегут вперед на четырех тонких ножках. Порой на прекрасном коне скакал знатный человек в белой чалме. Все они или побывали в Бухаре, или спешили туда.

И вот, наконец, перед ним возник этот легендарный город – «Бухара-эль-шериф», как называли его в древности, – «благородная Бухара».

На фоне ярко-синего, не потревоженного ни единым облачком неба вырисовывались желтые глиняные стены, зубчатые ворота, а за ними минареты, башни, купола мечетей...

Караульные солдаты в красных мундирах пропустили его со спутниками через ворота. Они ехали по улицам, таким узким, что арба занимала все свободное пространство, а пешеходы жались к стенам. Вокруг шумел, торговался, работал старый восточный город. Скрипели домашние мельницы, слышался стук маслобойки, красильщик выплескивал из чана оранжевую воду, хлебопек выпекал на открытом очаге лепешки, уличный цирюльник брил желающих, медник стучал молотком в своей крохотной темной мастерской.

Обручев кое-как устроился в караван-сарае, где размещалось управление дороги, и ушел бродить по улицам. Весь следующий день он тоже бродил и чувствовал, что этого мало, мало...

Над четырехугольными, выложенными камнем прудами – хаузами склонялись необыкновенно изящные деревья, как ему показалось. Присмотревшись, он с удивлением узнал в них простые ивы.

У хаузов стояли чайхане [8]8
  Чайхане – чайная.


[Закрыть],где на помостах, покрытых пыльными коврами, сидели, поджав ноги, люди в пестрых халатах и не спеша, пиалу за пиалой пили зеленый чай. В съестных лавках жарили пирожки, варили в красном нестерпимо жгучем соусе большие пухлые пельмени. Кучка нищих – дервишей с Длинными посохами двигалась среди толпы, громко выкрикивая слова молитв, приплясывая в религиозном экстазе и выклянчивая милостыню. Сводчатые торговые ряды выставляли напоказ ковры, шелка, халаты, вышитые тюбетейки, великолепные покрывала – сюзане. Закон Магомета запрещает изображения людей и животных. Восточным художникам и вышивальщицам остается один растительный орнамент, и какой же роскошной вязью рассыпается он по коврам, покрывалам и тюбетейкам!

А старинные мечети и медресе тоже, словно вышивкой, покрыты удивительной мозаикой из пестрых изразцов... Эти алебастровые сталактиты ржавых и зеленоватых тонов на куполе мечети Магоги-Курпа!.. Многие минареты увенчаны большими растрепанными гнездами; иногда в гнезде задумчиво стоит на одной ноге его хозяин – аист, и тонкий силуэт птицы отчетливо рисуется в небе.

Он долго смотрел на внушительные стены «арка» – цитадели резиденции эмира. Эмир бухарский, как говорят, живет среди пышной и безвкусной роскоши... А путь от ворот арка ко дворцу – это длинный крытый коридор, и по бокам его стоят клетки, где заперты узники – враги эмира. Люди, идущие во дворец, швыряют в них грязью и камнями. Над воротами цитадели висит символ эмирской власти – плеть, или «камчин Рустама» – легендарного богатыря.

Странное и грустное впечатление оставлял этот город, желтый под синим небом. Осыпающаяся глина, дряхлость и пестрота, великолепие ярких изразцов и большие кучи мусора на улицах, горы роскошных фруктов и цветов на базарах и множество нищих, чудесные ковры и стаи голодных собак, нарядные всадники на горячих конях со сбруей, украшенной бирюзой, и голые дети...

После Бухары началась степь Карнак-Чуль, каменистая равнина с белой .дорогой и тучами белой пыли над ней. Оказалось, в почве много гипса. А дальше пошли отложения лёсса. У города Катта-Курган лёссовая толща была уже пробита для будущего полотна железной дороги.

Он впервые увидел такие мощные отложения лёсса и с увлечением начал изучать эту породу. Она легко поддавалась растиранию, превращаясь в мельчайшую пыль. Брошенный в воду кусок такого суглинка долго выделял пузырьки воздуха, так как весь был пронизан порами, в которых держится воздух. В толще лёсса он нашел тогда много костей животных и раковин сухопутных моллюсков. Снова пришлось задуматься над тем, прав ли Рихтгофен. В его книге говорится, что лёсс образовался в результате разрушения горных пород, превращенных в мелкую пыль и принесенных в долины с гор водою и ветром. Но эти увалы лёсса были очень мощными и находились далеко от гор... Может быть, они возникли каким-то иным путем? Но каким именно? Ему и сейчас это неясно, но он не перестанет искать ответа на вопрос, заданный самому себе. Кто знает, может быть, придется еще поспорить с кумиром юности Рихтгофеном? Пришлось ведь спорить с горным инженером Коншиным, исследователем Средней Азии, человеком, сильно превосходившим его по опыту... Коншин считал, что такыры образованы древним морем, что они были когда-то лиманами или озерами морского происхождения. Но, кажется, мнение Обручева, что такыры – новые образования и создаются горными потоками, приносящими в степь ил и глину, его ученые коллеги признали более убедительным.

А тогда он с этими размышлениями о лёссе въехал в Самарканд. Город показался ему чище и нарядней Бухары. Блистали красотой мечети и минареты: сильно пострадавшая от времени мечеть Биби-Ханым, любимой жены Тимура; усыпальница самого «железного хромца» – Гур-эмир с великолепным куполом; место упокоения многих тимуридов – Шах-и-Зинда – величественный портал входа и за ним длинный коридор смерти с усыпальницами по сторонам... Горят на солнце изразцы древних мозаик, на базарах все великолепие плодов земных...

Жилистые кулаки гранатов, пылающие светильники красных перцев, восковые конусы груш, прозрачные пальчики винограда... Все это кажется не грубой снедью, а произведением искусства.

Но долго любоваться этой роскошью было нельзя. Он выехал на осмотр месторождений бирюзы, графита и нефти, обследовал их и пришел к выводу, что они бедны и не стоят серьезных разработок. А потом... потом надо было возвращаться.

Больше всего он доволен своей третьей экспедицией. Для окончания работы в Закаспийской области ему надо было изучить Келифский и Балханский Узбои – предполагаемые старые русла Аму-Дарьи.

Результаты первой экспедиции изложены в статье «Пески и степи Закаспийской области». Статья напечатана в «Известиях Русского географического общества» и замечена специалистами. По ее поводу он слышал не мало лестных слов. Хвалили обстоятельность наблюдений молодого ученого, оригинальные выводы, говорили, что классификация типов песков и теория происхождения такыров очень убедительны. И этого мало – благодаря статье он избран действительным членом Русского географического общества и получил за нее Малую серебряную медаль. Это радует, но и несколько смущает. Ведь статья – его первая печатная работа, плод первой научной поездки... Но тем более тянет продолжать начатое дело.

В третью экспедицию он отправился, не успев приобщиться к радостям отцовства. Волик родился в конце февраля, когда отец его уже выехал в Чарджуй. Но Ида заверила его, что не оставит сестру, и в полученных в Чарджуе телеграммах говорилось, что Лиза и мальчик здоровы. Нет, 1888 год складывался удачно. Он получил славного малыша и совершил очень содержательное путешествие.

На этот раз в Чарджуе пришлось купить трех верблюдов и двух лошадей, был нанят конюх, он же кашевар, и туркмен-проводник. Не забыты бочонки для воды и палатка – впереди лежал путь по безлюдной и безводной местности.

Начался трудный поход по левому берегу Аму– Дарьи. Он изучал пески и глины этого левого берега, а сам с тоской поглядывал на правый. Там тянулись увалы из третичных пород, в них интересно было бы покопаться. Но... переправ через реку не было, вброд ее не перейти – глубоко, переплыть трудно – течение быстрое. Но и здесь, на левом берегу, удалось разрешить интересный вопрос. Густые сады, бахчи, дома и огороды крестьян, что тянутся вдоль по реке за Чарджуем, часто оказываются занесенными песком. Он решил, что виноваты в этом отмели и острова. Когда Аму-Дарья мелеет, они обнажаются, а так как песок на них не закреплен растительностью, то, высыхая, он уносится ветром.

От города Керки, наняв там нового проводника, пошли по барханным пескам к Келифскому Узбою. В этой древней пустынной долине он долго работал, совершая далекие походы. Нужно было составить себе ясное представление об особенностях Узбоя.

Старое мертвое русло... Оно состоит из шоров. Слово «шор» – значит «соль» на иранских языках. Цепочкой друг за другом располагаются впадины, то обширные, до десяти верст в длину, то более короткие, две-три версты. Дно у шоров солончаковое – или белое от соли, или покрытое мутной соленой водой. Перемычки между впадинами песчаные. Вот что такое Узбой.

Он пришел к выводу, что по этому руслу несомненно текла когда-то Аму-Дарья, а может быть – часть ее, отделившаяся от основного русла, и, постепенно отклоняясь в сторону, ушедшая в пески. Само расположение шоров говорит о том, что Узбой прежде был рекой. Состав дна и берегов тот же, что у Аму-Дарьи, – слоистый глинистый песок, плотные и пористые глины. И туркменские пастухи уверяют, что слышали от дедов и прадедов предание о реке, протекавшей некогда в этих песках... А развалины башни Зеид на берегу Узбоя? Конечно, здесь прежде жили люди. В голой пустыне не станут строить башен. Может быть, даже река отклонялась на запад сильнее, чем он предполагал. Этим можно объяснить существование колодцев с прекрасной водой, найденных в песках за станцией Уч-Аджи.

От Келифского Узбоя пошли к юго-западу через бугристые пески. Тут уже появились трава, саксаул, сами бугры стали плоскими, и, наконец, отряд оказался на равнине. Сколько там было черепах! И как раз все припасы, взятые из Керки, подошли к концу. Эти черепахи очень вкусны.