Текст книги "Помпеи"

Автор книги: Мария Сергеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Название продовольственного рынка «macellum» заимствовано с греческого. С эллинистического Востока пришел и его план: такие торговые ряды встречаем мы в греческих малоазийских городах. Позже они распространяются по всему римскому миру; в самом Риме первый такой рынок был выстроен в 179 г. На одной монете Нерона[55]55
  55 Нерон – римский император (54–58 гг. н. э.).


[Закрыть] имеется изображение выстроенного им рынка: многоэтажные лавки, в середине – павильон под куполом, в глубине – часовенка со статуей божества. Такое же сходство с помпейским рынком имеется и в плане большого macellum в Путеолах, а также у рынка в Тимгаде (Африка).

Раскопки последнего времени обнаружили, что на месте этого рынка в Помпеях существовал другой, расположенный по такому же плану. Он представлял собой также открытый двор, замощенный битой черепицей и окруженный портиком с колоннами из туфа. Здесь шел ряд лавок. В начале империи посредине двора соорудили для торговли рыбой открытый павильон с деревянной конической крышей, опиравшейся на колонны. Землетрясение 63 г. сильно повредило этот рынок, который, однако, скоро был восстановлен. Лавки сделали просторнее; рыбный павильон перестроили. Тогда же была воздвигнута и часовня, посвященная императорскому культу.

Басилика. На западной стороне форума, несколько наискось от здания Евмахии, находилась басилика. От нее, как и от прочих построек вокруг форума, сохранились одни развалины, но название «bassilica», нацарапанное несколько раз каким-то досужим помпейцем на уцелевшем куске стены, говорит о том, что развалины эти принадлежат именно зданию того типа, который в древности назывался «басиликой» (ил. 15

[Закрыть]).

«Басилика» – слово греческое, в переводе оно означает «царская». Известно, что в Афинах была «царская стоя» («стоя» означает то же, что и «портик»), названная так по имени одного из первых афинских магистратов, архонта-басилевса («басилевс» – «царь»), заседавшего в этом месте и творившего здесь суд. Об устройстве и плане этого здания мы ничего не знаем. Возможно, что по этому плану начали строить свои басилики эллинистические цари, но может быть, заимствовали они этот план и с Востока. Италия познакомилась с басиликой, во всяком случае, через Грецию: первая басилика в Риме построена была в 184 г. до н. э. Катоном Старшим.

Витрувий рекомендовал строить басилики с той стороны форума, куда в зимние дни попадает как можно больше солнца, «чтобы зимой деловые люди имели возможность укрыться здесь от непогоды». Басилика в Помпеях этому требованию вполне удовлетворяла. Она служила, как и все басилики вообще, своего рода дополнением и продолжением форума. Здесь располагались торговцы, которым стало тесно на форуме; занятые люди и праздные гуляки прятались сюда в тень от томительного зноя и здесь же искали прибежища от южных ливней. Здесь происходили судебные разбирательства: Плиний Младший и другие знаменитые защитники неоднократно выступали со своими речами в римских басиликах. Сюда собирались деловые люди, для которых басилика служила биржей; сюда же Овидий рекомендовал заходить в поисках красавицы, с которой можно затеять роман. Пол одной из старейших римских басилик, которая называется «Юлиевой», потому что постройку ее начал Юлий Цезарь, исчерчен множеством кругов и разных фигур: их нацарапали любители игры в кости. Подобных изображений в помпейской басилике не дошло до нас, вероятно, по чистой случайности. Сохранилось зато множество надписей на стенах. Кто-то из посетителей, прочитав эти надписи, прибавил к ним и свою собственную:

 
Диву даюся, стена, что ты не обрушилась. Можно ль
Вынести всю чепуху этих несносных писак.
 

Чего тут только нет! Какой-то Пумидий Дипил сообщает, что он «был здесь за пять дней до октябрьских нон при консулах Марке Лепиде и Квинте Катуле» (т. е. 3 октября 78 г. до н. э.). Тут же – приглашение сыграть в мяч с распределением ролей между партнерами и рядом заметка, что Епафра стал лысым и что играть в мяч он не умеет. Пирр узнал о смерти своего товарища и выцарапывает ему на стене свой прощальный привет. Раб Ситтия, известного помпейского гражданина, нарисовал кораблик и подписался: «рисовал Руфион, раб Ситтия». Кто-то сообщает, играя словами, что «актер Оппий – шахматист, вор» («вор» по-латыни «fur», а «шахматист» – «furunculus»). Среди цитат из Вергилия, Овидия и Проперция[56]56
  56 Проперций – римский поэт I в. н. э.


[Закрыть] стихи местных поэтов. Какой-то страдающий любовник желает пробить дубиной голову Венере и переломать ей ребра, потому что «она пронзила его нежную грудь»; другой ядовито советует: «Дверь^{19}

[Закрыть] для просьб пусть будет глуха, но открыта для денег».

Имена, какие-то намеки на события из собственной и чужой жизни, морализующие размышления, откровенная брань, циничные разоблачения – все эти отголоски разнообразной и разноголосой жизни, которая оставила здесь свой полуистершийся и не всегда понятный для нас отпечаток, свидетельствуют о том, что басилика была местом, которое посещали самые разнообразные слои: от образованных людей, легко справляющихся с античным стихосложением, до рабов, которые трудились над своими надписями с полным неведением орфографии и далеко не всегда умели справиться с выражением своих мыслей и чувств.

Басилика в Помпеях относится к числу древнейших построек этого типа – к концу II в. до н. э. По форме это продолговатый прямоугольник, обращенный узкой стороной к форуму (,рис. 7

[Закрыть] Б). Здесь находился и вход: пять решетчатых дверей, разделенных прямоугольными пилястрами из туфа, вели в портик, служивший для басилики как бы прихожей. Отсюда посетитель входил уже в самое здание ее; пять внутренних входов соответствовали пяти наружным. Внутренность здания разделена была двумя рядами высоких ионических колонн (10 м высоты каждая) на три пролета, или нефа; из боковых стен выступали коринфские полуколонны, высота которых, однако, была почти вдвое меньше высоты серединных колонн (5,9 м). Обломки, валявшиеся здесь, дали возможность реконструировать здание: над нижней стеной с ее полуколоннами стояли цельные колонны, перемежавшиеся для прочности со сплошной стеной, где были прорезаны только оконные отверстия.

У задней стены, прямо против входа, находилось возвышение (около 2 м), украшенное колоннами. Здесь заседали судьи, тяжущиеся стороны стояли внизу. Пустое пространство внутри этого возвышения использовано было, вероятно, частью для персонала, обслуживающего суд, частью для хранения разных хозяйственных принадлежностей, вроде тряпок, щеток, ведер – всего, что было необходимо для поддержания чистоты в помещении.

Раскопки последнего времени установили два периода в истории басилики. Первоначально это был «форум в миниатюре»: большой прямоугольник, обведенный двухэтажными портиками, между которыми лежало открытое пространство. Затем, когда поставили мощные кирпичные колонны, равные по высоте портикам, средний неф был закрыт крышей.

Интересно, как сделаны эти колонны (ил. 16

[Закрыть]). Они сложены из плоских пятиугольных, напоминающих по виду погоны, кирпичиков, которые укладывались рядами (по десять штук в ряд) так, чтобы острым углом они приходились наружу; при такой кладке на колонне получался ряд каннелюр. Колонны затем покрывались стукком, создающим полное впечатление мрамора.

Помпеи могли гордиться своей басиликой: изящные, легкие, несмотря на свою высоту, колонны; стены, со вкусом отделанные под пестрый мрамор; потоки света, лившиеся сверху сквозь окна и в свободные проемы между верхними колоннами, – это здание оказало бы честь и не такому маленькому городку.

Торговые и деловые люди

Было бы очень ошибочно думать, что торговля в Помпеях происходила только на форуме и в больших, специально для разных видов торговли устроенных рынках. Лавки, похожие на наши ларьки, с широко открытым фасадом, были на всех главных улицах, а улица Изобилия (особенно в своей восточной части, на «Новых раскопках») имела вид настоящего базара: лавки и мастерские, где не только изготовляли определенный товар, но и торговали им, следуют одна за другой непрерывным рядом; некоторых из торговцев и хозяев мастерских мы знаем даже по имени. За мастерской знакомого уже нам Верекунда и за красильней помещался торговец железным товаром Юниан. В его лавке нашли много сельскохозяйственных орудий: серпов, кос, ножей, которыми пользовались виноградари, много бронзовых украшений для наборной сбруи, удил и т. д. Неподалеку – лавочка с задней комнаткой и мансардой; здесь жил землемер, занимавшийся в то же время изготовлением разных технических приборов. За пекарней некоего Бетития Плакида – лавка старьевщика Тигилла, а дальше мастерская, где нашли вязанки растения, из которого и поныне в Италии плетут маты. Между мастерскими – множество всяких лавок и харчевен.

Торговый и деловой люд в Помпеях располагался по довольно широкой шкале. На самой нижней ступеньке стояли мелкие торговцы, которые продавали свой незатейливый товар, раскладывая его прямо на тротуаре. Свое место они обозначали надписями; на «Новых раскопках» между двумя домами нашли надписи: «место Сатурнина», «место Гафира». За ними шли люди, снимавшие лавку, а в лучшем случае имевшие и собственное помещение и совершавшие более или менее крупные торговые обороты. К таким относился горшечник Зосим, в лавке которого на стене имелся список базарных дней в Помпеях, Нуцерии, Ателле, Ноле, Кумах, Путеолах, Капуе и даже в Риме. Предприимчивый грек, по-видимому, не довольствовался торговлей на месте, а разъезжал со своим товаром, забираясь иногда довольно далеко.

Самыми видными людьми в этом мире были, конечно, крупные купцы, занимавшиеся преимущественно заморской торговлей. В Помпеях эта торговля имела давние традиции. Италийские купцы на Востоке во время расцвета Делоса[57]57
  57 Делос – маленький греческий остров в Эгейском море. Вел обширную торговлю.


[Закрыть] были преимущественно кампанцами; в морской торговле с Западом и Востоком при империи они продолжают принимать участие. В Помпеях ряд аристократических семей торговал с заморскими странами. Черепица с кирпичного завода Епидия и его вольноотпущенника Феодора широко была распространена по побережью Адриатического моря – от Истрии[58]58
  58 Истрия – полуостров, омываемый Адриатическим морем.


[Закрыть] до Аквилеи.[59]59
  59 Аквилея – город в северном углу Адриатического моря.


[Закрыть] Лоллиев мы встречаем на Делосе в III в. до н. э. и в Сицилии в I в. до н. э. Их помпейский дом полон воспоминаний о морских путешествиях, которые, как это обычно для античного времени, переплетались с мифологическими образами: бронзовый руль и тут же изображение Нептуна; выложенные мозаикой фигурки дельфинов, корабельных носов и рядом сказочные морские чудовища. В доме упоминавшегося уже Марка Лукреция нашли символическое изображение Александрии:[60]60
  60 Александрия – главный город в Египте.


[Закрыть] женщина, украшенная слоновыми клыками, наступила ногой на голову слона; по левую руку от нее сидит лев. Вместе с египетскими товарами в Помпеи проник и культ египетской Исиды, насчитывавшей в городе многочисленных поклонников, имевших свой храм и выступавших на городских выборах как особая самостоятельная корпорация.

В торговых и промышленных кругах Помпей особенно привлекают к себе внимание люди, вышедшие из низов, сумевшие собственной энергией и умением добиться независимого и обеспеченного существования. Это были частью свободные, проложившие себе дорогу собственной работой, частью бывшие рабы, отпущенные на волю. К первым принадлежал уже известный нам Умбриций Скавр, успешно торговавший гарумом. Мы не знаем его общественного положения, но то, что он стремился попасть в ряды городской знати или, по крайней мере, провести туда сына, это для нас несомненно. Его аристократическая фамилия «Скавр» подсказана была ему, вероятно, той рыбой, с которой ему приходилось иметь дело и которая по-гречески называлась «scombros». Сыну своему он доставил широкие возможности блеснуть щедростью и любовью к родному городу: молодой Скавр дал роскошные гладиаторские игры, оказал еще какие-то услуги городу, был выбран в дуумвиры и скончался еще молодым, удостоившись от городского совета погребения на общественный счет и конной статуи на форуме. К этому же классу людей относился и Секст Аттий Амп, которому на Стабиевой улице принадлежала лавка, где были найдены плитки красок с его клеймом. Дело пигментария, т. е. мастера, изготовляющего краски и торгующего ими, было, видимо, наследственным в его семье; по крайней мере, Цицерон в одном из своих писем от 46 г. до н. э. упоминает «красочника Аттия».

В доме Терентия Неона, выступившего на выборах незадолго до гибели города, сохранился портрет, вероятно, его родителей (ил. 19

[Закрыть]). Вглядимся в него – он интересен тем, что передает не только наружный, но до некоторой степени и внутренний облик человека, выбившегося из низов: перед нами простое грубоватое лицо; такие лица, вероятно, часто встречались в деревнях. Этому человеку пришлось многое передумать – недаром же лоб его прорезала такая глубокая морщина. Можно с уверенностью сказать, что он не ломал себе голову над философскими системами и отвлеченными вопросами, но нелегко, видно, давалось учение и несладко складывалась его жизнь. Едва уловимый отпечаток грусти оставило прошлое на этом спокойном здоровом лице с твердым и несколько недоверчивым взглядом человека, которого жизнь научила не открывать широко ни своего сердца, ни своего кошелька. Он держит свиток с красивым красным ярлычком (эти ярлычки служили для того, чтобы писать на них заглавие произведения написанного в свитке) – любому ученому не зазорно взять такую книгу – и сильной, грубой рукой деревенского парня зажимает его, как победное знамя, которое наконец добыто и отныне будет осенять его жизнь. И жену выбрал он под стать этой новой жизни: скромно и гладко причесанная, по манере августовского времени, женщина эта, с живыми и умными глазами, отнюдь не деревенская простушка, знающая только веретено да иглу; в руках у нее дощечки и грифель для писания; она, как и муж ее, причастна отныне к городскому образованному кругу.

Литературным комментарием к этому портрету может служить страничка из Петрониева романа, где изображено детство человека, который в жизни пойдет по иному, более торному пути, чем его отец. Один из «маленьких людей» за столом у Тримальхиона рассказывает о своем сыне: «Чуть свободная минутка – и головы от стола не поднимет. Толковый, хороший мальчишка… я купил ему несколько книжек… пусть немножко понюхает законов: для дома пригодится, да и ему хлеб будет. Я ему каждый день так и говорю: „Примигений, знай, чему бы ты ни учился, ты учишься для себя. Посмотри на стряпчего Фалерона: не учись он, да у него сегодня куска хлеба не было бы. Совсем недавно таскал он на спине кули для продажи, а теперь – гляди! Величается перед самим Норбаном. Наука – великое дело; с ней не пропадешь“». Этот текст и портрет составляют как бы два звена одной цепи: самое начало жизненной карьеры, так красочно описанное у Петрония, и момент ее начального, если можно так выразиться, завершения. Отсюда путь пойдет дальше, к новым успехам и утверждению своего благополучия.

Большую роль в деловых кругах Помпей играли вольноотпущенники: промышленность и торговля здесь, как и повсюду в Италии, постепенно все больше и больше переходит в их руки. Мы знаем очень мало об их жизни: античность была скупа на биографии даже крупных людей; написать биографию бывшего раба, до тонкости овладевшего искусством приготовления гарума или усвоившего все хитрости сукновального ремесла, никому, конечно, не приходило в голову. Только схематично можем мы представить себе карьеру умного и энергичного раба, который сначала работает на предприятии у хозяина, постепенно становится его правой рукой, затем получает от него свободу и заводит свое собственное дело. Мы видели, что «оффицина» Умбриция Скавра обрастает, как ствол побегами, целым рядом «оффицин» его вольноотпущенников. Это явление можно было наблюдать по всему римскому миру. Вольноотпущенник становится видной фигурой: цепкий, изворотливый, испытавший на себе все превратности судьбы, чуткий к наживе и неразборчивый в средствах, он больше всего ценил в жизни успех и деньги, очень гордился собой и своими достижениями и не спускал случая вознаградить себя за маету и горечь прежней рабской жизни. Идеалом этих людей было чистое стяжание: «привет тебе, прибыль» – эта надпись, выложенная на полу у входа в доме Ведия Сирика, потомка вольноотпущенника, равно как и другая «прибыль – радость», найденная в атрии дома, неизвестно кому принадлежавшего, были искренним выражением их чаяний и мыслей. По уровню своей культуры стояли они невысоко, и утонченный аристократ, вроде Петрония, мог, конечно, издеваться над неуклюжим бытом этих неотесанных выскочек и смотреть на них с ироническим любопытством и ласковым презрением, как на существа иной, низшей, породы. И, однако, тысячи таких тримальхионов большого и мелкого калибра, беспомощно путавшихся в области самых элементарных знаний, оказались создателями и организаторами италийской промышленности и торговли.

Среди потомков вольноотпущенников в Помпеях следует назвать упомянутого уже Ведия Сирика. Дом его был украшен изображением Победы, несущей корабельный нос; хозяин, дуумвир 60 г. н. э., был обязан, видимо, своим богатством также и морской торговле. Имя Ведиев часто встречается в деловых документах того времени. История рода неизвестна, но вероятным кажется предположение, по которому род Ведиев ведет свое происхождение от Ведия Поллиона, сына вольноотпущенника и друга Августа.

Из помпейских вольноотпущенников мы больше всего знаем о Цецилии Юкунде. Он был вольноотпущенником знатного рода Цецилиев. Дом его стоял на Стабиевой улице, напротив той городской сукновальни, которая им одно время арендовалась, и по внешнему своему виду ничем не выделялся среди других. Внутри он украшен росписью и картинами, тоже ничем особо не замечательными. Самым интересным в доме Юкунда оказался деревянный ящик с восковыми табличками. Древние, как известно, в общежитии пользовались для черновиков, беглых заметок, писем и деловых записей небольшими деревянными дощечками, покрытыми тонким слоем воска. Дощечки эти связывали между собой по две или по три и вставляли каждую в рамку, наподобие наших грифельных досок, чтобы воск одной таблички не прилипал к воску другой; писали на них острым железным стержнем, который назывался «стилем». В ящике у Юкунда нашли 132 таблички, содержавшие денежные расписки; почти все они имели отношение к продаже с аукционов. Юкунд вел эти продажи в качестве оценщика; присутствие его на аукционах было тем желательнее, что он, как банкир, всегда мог ссудить покупателя, у которого не оказывалось нужной суммы. Таким образом, Юкунд получал от продажи двойную выгоду: ему полагалось известная часть со всей выручки, а кроме того, аукцион оказывался весьма удобным случаем для помещения собственных его денег под проценты. Несколько табличек содержат документы на аренду сукновальни и городского выгона, о чем мы уже упоминали.

Сохранился бюст Юкунда (ил. 17

[Закрыть]). Римские художники были превосходными портретистами; изображение Юкунда великолепно: полное, несколько обрюзгшее лицо стареющего человека, который много видел и много узнал за свою пеструю, трудную и непростую жизнь. При всем богатстве опыт его, однако, был весьма односторонен: он знал людей настолько, чтобы презирать их и не верить им, но не настолько, чтобы их любить и на них полагаться. Недобрая усмешка, так великолепно переданная художником, была его обычной реакцией на всякое большое чувство и на любую высокую мысль. Он был у себя дома только среди денег и денежных расчетов: люди, которые зависели от него и вынуждены были обращаться к нему с просьбами, чувствовали себя в положении мухи, попавшей в тенета злого и хитрого паука; в Юкунде нет ни тени добродушия и человечности, которые, в конце концов, так располагают к Тримальхиону. Мир, который создавал людей, подобных Юкунду, который давал им власть и силу над другими людьми, был страшным миром. Портрет Юкунда – это один из самых грозных обвинительных актов против рабовладельческого общества.

Глава VII
ДОМА И ОБСТАНОВКА ИХ

Допустим на одно мгновенье, что Помпеи не были засыпаны пеплом, что время пронеслось над ними, их не коснувшись, что они остались такими же, какими были до дня своей гибели и что по улицам их старинной части бродит заехавший туда наш современник, житель какого-нибудь южного русского городка, такого же маленького, как и Помпеи. Глаза его, привыкшие к простору родных улиц и обилию зелени, в которой утопают дома с веселыми поблескивающими окнами, тщетно ищут, на чем бы отдохнуть и чему бы порадоваться. В узких, как щели, улицах ни деревца, ни кустика – одни сплошные слепые стены домов, которые будто повернулись спиной к улице, не желают на нее глядеть и не позволяют, чтобы в них заглядывали.

Древний италиец предпочитал вообще обходиться без окон. Отсутствие оконного стекла (им пользовались крайне редко, преимущественно в банях) не позволяло ему пробивать в стенах настоящих, привычных нам окон; он ограничивался скорее простыми дырами или щелями в стене, чем окнами (рис. 28

[Закрыть]). Настоящие окна (только без стекол) стали делать лишь с появлением вторых этажей. Но до них было еще далеко. Кроме того, хозяин вовсе не желал показывать чужим глазам, что у него происходит дома: в рабовладельческом обществе к окружающему миру относились с подозрением и опаскою. Дом ставили так, что он имел вид маленькой крепости, которая сосредоточивала всю жизнь внутри себя, противопоставляя напору враждебных внешних сил прочные непроницаемые стены. Свет эта крепость получает от внутренних двориков, которые, помимо прочего своего назначения, служат для всех помещений дома световыми колодцами.

Рис. 28.

Помещения в италийском городском доме располагались по четырем сторонам такого внутреннего прямоугольного двора. По существу, это был план деревенской усадьбы, почти такой же, какую мы встречаем у нас на Украине или в Белоруссии: квадрат или прямоугольник двора, все стороны которого заняты постройками, а ворота для въезда и калитка находятся на стороне, обращенной к улице или к дороге. План этот перенесли и в город, но так как места было немного и на него скупились, то постройки – жилые комнаты, кладовые, хлева, стойла, амбарчики, где хранили всякие съестные припасы, сараи с хозяйственной утварью и кормом для скотины – ставили сплошным рядом. Против главного входа в глубине этого дома-усадьбы расположено было хозяйское помещение: именно здесь находилось то место, откуда хозяйке всего удобнее было наблюдать за всем, что делается во дворе и в окружающих его помещениях. Невозможно было без ее ведома ни уйти со двора, ни проскользнуть в него. Перед каждым строением шел навес, который на юге является необходимым добавлением к постройке, так как в жаркое время он защищает от палящего солнца и людей и животных, а в период проливных дождей предохраняет стены от действия губительной сырости. По мере увеличения семьи и роста благосостояния, отдельные помещения, естественно, требовали расширения, а расширять их можно было только за счет двора, захватывая под них полосу за полосой от его свободной площади. Вместе с постройками продвигались вперед и навесы, крыши которых все сближались и сближались между собой; их научились делать со скатом и соединять друг с другом по углам. В конце концов двор оказывался весь закрытым, за исключением средней части, которую необходимо было оставить открытой, потому что это отверстие стало теперь единственным источником света для всего дома. Таким образом двор из открытого пространства постепенно превращался в комнату, более или менее просторную, с широким четырехугольным проемом в крыше, служившим окном для всей усадьбы. Эта комната италийского дома, до конца сохранившая отпечаток внутреннего дворика, называется «атрием».

Атрий, оказавшись центральным местом в доме, был постепенно использован с наибольшей выгодой для всего хозяйства. Под отверстием в крыше (оно называлось «комплювием»; латинское «pluvia» значит «дождь»), через которое по четырем обращенным внутрь скатам сбегала дождевая вода, устраивали водоем (имплювий). Вспомним, что дело происходило за много веков до появления водопроводов, копать колодцы было делом трудным; ходить к реке или источнику часто бывало далеко и затруднительно. Дождевая вода сама давалась в руки человеку: эту драгоценную влагу стоило только собрать и сберечь. (Дождевая вода в древности считалась особенно полезной; в Помпеях I в. н. э., при наличии прекрасного водопровода, ее продолжали собирать в имплювиях, откуда она проходила в особые цистерны, устроенные под полом атрия.)

За водоемом, несколько поодаль, складывали очаг с таким расчетом, чтобы его не заливало водой, но чтобы дым вытягивало наружу. Тут же ставили стол, на котором приготовляли пищу и ставили посуду. Атрий стал главной комнатой дома: сюда собиралась вся семья для еды и отдыха; здесь приносили жертву богам-покровителям домашнего очага и дома – ларам. Здесь спали хозяева, и тут же стояли ящик с деньгами и ткацкий станок, удержавший за собой это место в старозаветных семьях до конца республики. Если дом был царством хозяйки, то атрий стал тем местом, откуда она им правила, за всем следя, ничего не упуская из виду, собирая вокруг себя всю семью. Здесь она работала вместе со своими дочерьми и служанками, занимаясь пряжей, тканьем и прочим женским рукодельем. Здесь застали Лукрецию[61]61
  61 Лукреция – жена Тарквиния Коллатина (VI в. до н. э.). Муж ее в числе прочей молодежи находился под Ардеей (город недалеко от Рима), осажденной римским войском. Как-то раз он и его товарищи завели речь о своих женах и, чтобы проверить, как они ведут себя, поздним вечером прискакали в Рим. Лукреция сидела в кругу служанок и пряла; жены других весело пировали с гостями. Сын римского царя Тарквиния Гордого, бывший в числе приехавших, влюбился в Лукрецию и, явившись через несколько дней в дом Коллатина, ее обесчестил. Лукреция покончила с собой, рассказав мужу и отцу о нанесенной ей обиде. Смерть ее послужила сигналом к свержению царской власти в Риме.


[Закрыть] за веретеном ее муж и его друзья, неожиданно прискакавшие в Рим из-под осажденной Ардеи, чтобы проверить, чем в их отсутствие занимаются их жены. Образ хозяйки, которая у очага вместе со своими помощницами «занята шерстью», навсегда остался в сердце римлянина как символ домашнего мира, довольства и уюта.

Время шло, менялись нравы, изменился весь облик дома и назначение его отдельных частей. Ни одной комнаты эти изменения не коснулись так сильно, как атрия. К концу республики это уже не центр дома, не то место, где собирается вся семья, где молятся, едят и отдыхают под ласковым и строгим взглядом деятельной и хлопотливой хозяйки. Для приготовления пищи отвели особое место – кухню; туда перенесли очаг и часто там же стали устраивать нишу для ларов. Хозяин с хозяйкой перебрались в особую спальню; ткацкий станок вынесли. Из самой уютной, семейной комнаты атрий уже в I в. до н. э. превратился в самую парадную и официальную, где принимали посторонних людей, которых не желали ввести в круг своей семьи, где велись деловые разговоры и шла беседа по обязанности. В богатых и знатных домах хозяин здесь по утрам принимал своих клиентов, людей, в значительной мере живших на его подачки и обязанных за это оказывать ему разные услуги и непременно свидетельствовать ему свое почтение, выражавшееся, между прочим, и в том, что с раннего утра собирались они к его дому и затем допускались в атрий, чтобы приветствовать хозяина с добрым утром. Эпитеты «гордый», «надменный» становятся теперь обычными для атрия, где от былых времен не осталось почти ничего, кроме отверстия в крыше и водоема в полу под этим отверстием.

Когда двор усадьбы превратился в атрий, то это превращение, естественно, повлекло за собой некоторые изменения в общем плане дома. Хозяева, перебравшись в атрий, перестали нуждаться в своей прежней комнате; ее переднюю стену сломали, прибавив, таким образом, ее площадь к площади атрия. После сноса стены правый и левый углы старой комнаты, прикрытые спереди другими строениями, образовали в задней части атрия два закутка, которые назывались «крыльями» («alae» по-латыни). Они, действительно, напоминают распростертые птичьи крылья. Их использовали для разных хозяйственных надобностей, а иногда и как жилые помещения.

Атрий, превратившись в комнату, утратил ту свою часть, без которой южанин не может обойтись: навес, под которым он находится на свежем воздухе и в то же время в тени. Кроме того, атрий, получавший теперь свет и воздух только через отверстие в крыше, стал нуждаться в сквозном ветре и прохладе. Все это было достигнуто пристройкой довольно большой, но не во всю ширину дома, веранды: часть задней стены в атрии разобрали и соорудили дощатый навес, состоявший из двух стен, покрытых крышей. На зимнее время вход из атрия на эту веранду заделывали досками; в летнее время он стоял или вовсе открытым или завешивался большим полотнищем. Выходила веранда в сад, находившийся за домом, и называлась «таблином». Варрон,[62]62
  62 Варрон – римский писатель и ученый I в. до н. э. Занимался, между прочим, вопросами этнографии и быта древней Италии.


[Закрыть] живо интересовавшийся бытом древней Италии и хорошо знавший его, писал: «Зимой и в холода обедали у очага; в летнее же время – на открытом воздухе: в деревне во дворе, а в городе в таблине, под которым следует понимать балкон, сделанный из досок». С течением времени балкон этот оказался вдвинутым между двумя комнатами, которые пристроили с обеих его сторон и которые чаще всего предназначались под столовые.

Таково было первоначальное устройство италийского дома: атрий с внутренним балконом и крыльями и с жилыми помещениями и хозяйственными постройками вокруг. Древнейшие дома в Помпеях, так называемые «дом Хирурга» и «дом Саллюстия», в основной старинной части своей позволяют легко усмотреть этот план, явившийся, конечно, результатом медленного и длительного развития.

Когда во II в. до н. э. Рим близко соприкоснулся с Грецией и с Востоком, то в результате победоносных войн в Италию начали стекаться огромные для того времени богатства, вкусы сделались прихотливыми, и древняя простота нравов стала все больше отходить в область предания. Старинный полутемный атрий с еще более темными комнатками по сторонам начал казаться тесным, душным и неуютным. Перед глазами завоевателей стояли греческие дома с их перистилями – совершенно открытыми внутренними двориками, веселыми, светлыми, в зелени и цветах, с колоннами и фонтанами. Что было делать? Перестраивать дедовские и прадедовские дома на греческий лад? Уничтожить вовсе родной атрий и променять его на греческий перистиль? Самая мысль об этом должна была показаться кощунственной италийцу, консервативному и свято чтившему национальные традиции. Отцовское наследство оставалось священным для самых горячих поклонников Греции. В этом отношении характерен пример Цицерона, для которого греческая культура стала родна и дорога с юношеских лет, но который до конца дней своих оставался страстным патриотом, высоко ценившим национальное достояние. Немыслимо было отказаться, по крайней мере в то время, от старого дома с его закоптелым атрием, но можно было устроить двойной дом, прибавив к его исконно италийской части чужую, греческую. Римская литература на каждом шагу соединяла свое, чисто италийское, с иноземным, греческим. Почему было не поступить таким же образом и строителю-архитектору II–I вв. до н. э.? Перистиль становится отныне почти обязательной частью италийского дома; с его присоединением дом этот, если можно так выразиться, удвоился: он получил второй световой двор, совершенно открытый и дававший, следовательно, гораздо больше света, чем атрий. Как вокруг атрия, так и вокруг перистиля располагается ряд комнат; жизнь семьи перемещается сюда. Здесь проводят часы досуга, летом обедают, сюда приглашают близких друзей и знакомых. Атрий превращается, как мы уже говорили, в официальную приемную. Таблин, оказавшийся в середине нового дома, утратил, разумеется, характер веранды; он сделался рабочей комнатой хозяина, которая непосредственно связана с официальным атрием: здесь хозяин держит свои счетные книги, принимает доклады своих рабов и управляющих, продолжает деловой разговор, начавшийся в атрии. Здесь же хранится домашний архив, который «сын принимает от отца и считает великой обязанностью передать его своим потомкам как отцовскую святыню».