Текст книги "Модельерша"

Автор книги: Мария Бушуева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– Если бы не цвет, ага?

И поняла, что она давным-давно видела меня.

– Но колготки симпатичные, прикинь?– Она явно насмехалась.

Ужасно неприятно чувствовать себя глупой.

– Я… не хотела тебе мешать, – выдавила я.

Она улыбнулась двусмысленно: то ли благодарно, то ли иронично. У нее изменилась косметика: губы накрашены были ярче, чем обычно, на веках синели треугольные тени.

– Ты сейчас куда? В центр? Мы тебя с приятелями подвезем.

Ну, я вам скажу, всего можно было от нее ожидать, но таких приятелей! Стриженые, в кожанах, с наглыми фарами и шварцнегеровскими челюстями! Правда, если быть справедливой, тот парень, что сел за руль машины, быстро попрощавшись с остальными, едва мы с Натальей подошли, не лишен был хищного обаяния: в его зеленых азиатских глазах читались звериная осторожность и тонкий нюх.

– Жора, – представила она, – Ольга.

– Поехали? – Он полуобернулся.

Она кивнула.

Машина ловко пролавировала между другими, скопившимися здесь автомобилями и вырвалась на шоссе. Наверное, Наталья представлялась Жоре чем-то вроде супердорогого "Мерседеса". А что? Наверняка.

Обращалась к нему, она выдавала сомнительные сентенции, полные, наверное, совершенно ему непонятных, но весьма звучных слов: фрустрация, девиация, конвергенция. Последний термин меня прямо добил: по-моему, она просто издевалась, но над кем – над Жорой или надо мной?

На повороте Жора притормозил: авария. Он открыл дверцу, высунулся и крикнул: "Чего помочь? Нет?" – и машина опять рванула.

Зеленоватыми своими стручками он постреливал через зеркальце машины в Наталью, и она отвечала ему слегка насмешливым прищуром, в котором при старании можно было угадать и обещание…

Когда мы доехали и Жора высадил нас возле Натальиного дома, и она, прощаясь, махнула ему вслед рукой, я не удержалась и спросила: "Ну, это и есть твой единственный?"

Она захохотала так громко и заразительно, что пробегавший мимо мальчик лет семи, приостановился, подпрыгнул и тоже засмеялся, на нее глядя. Прохохотавшись, она сказала обычным своим тоном, а не тем женским голоском, с которым вела беседу с Жорой: "Ты что с ума сошла?" – и даже вздохнула устало.

– А что?

– Он всего лишь неплохой парень.

Мальчик был уже довольно далеко от нас, но все-таки оглянулся, снова приостановившись и ковырнув палкой асфальт. Он по-прежнему улыбался.

– Криминальный Робин Гуд? – Я вспомнила своего отца-правдолюбца. – Признайся, да?

Наталья промолчала. Но погрустнела.

– Холодно, – сказала я.

– Пойдем.

И мы, как было у нас уже заведено, поднялись к ней.

– Кстати, твой Игорь мне звонил, – Она зажгла в прихожей свет и снимала сапожки. Откровенно говоря, я удивилась, что она призналась: может быть, ей хотелось вызвать у меня досаду?

– Я в курсе.

Он звонил при мне, вернулся с охоты и вдруг решил сделать ей шикарный презент – несколько рыжих лисьих шкур. Меня-то он, явно, подтравливал, а ее то ли искушал, то ли своеобразно ей мстил – вот, мол, от кого, а главное, от чего ты, дорогая, отказалась!

Лисьи шкуры она, конечно, не взяла. Гордая. Но, как говорит моя Ирка, гордость в наше время – разновидность идиотизма.

Мы прошли в комнату, сели, она ушла в кухню. Могла бы с ее-то внешними данными жить она как королева, а приходится от одной скромной зарплаты до другой. Таких глупых баб мужики любят: вкладываться особо не надо, все равно подарков и денег не берут, в круизы за счет их предприятия или их собственный не ездят. Она вернулась, поставила на столик чашки, кофейник, пирожные.

– Ты что, закурила?

– Я? – Она искренне удивилась. – Нет. А почему ты решила?

– Да так…

Мы вновь пили кофе, потом чай, потом опять кофе, эклеры оказались вкусными и свежими, правда, они стали вдвое меньше, но втрое дороже, меня это возмущало, даже сладость во рту отдавала горечью.

Несколько минут спустя она заговорила о своем характере. И не определишь, лжет она или рассказывает правду. Конечно, в привычном смысле она никогда не лгала, она просто как бы укрупняла и отделяла от цветного многогранника своего "я" одну грань, превращая ее в квадрат или ромб, то есть фигуру отдельную и завершенную, а значит, и отличную от того многогранника, каковым являлась. Но до этой мысли я додумывалась долго.

– Я бы на месте мужчин шарахалась от меня, – рассуждала она, презабавно размахивая руками, – потому что у меня есть одна такая особенность, я ее сейчас попытаюсь объяснить, а ты скажешь, у тебя так же бывает или не так…

Ей почему-то часто хотелось найти сходство с собой, и, если вдруг это удавалось – собеседник ей мог всего лишь подыграть, чего она совершенно не замечала, – радости ее не было предела.

– Чувство существует во мне как бы само по себе, оно первично. Ну… как трафарет фотографа: просунул лицо и правую руку и заснялся в костюме генерала Ермолова, – и фотографу абсолютно безразлично, чья физиономия будет торчать на снимке! Пусть втиснется в портрет толстенький господин с пышными усами, пусть худой джентельмен, одиноко расхаживающий по пляжу в долгих полосатых трусах. Миг! Вспышка! Любовь!. . Представляешь, какой кошмар?

Но я почувствовала, что на самом-то деле она довольна тем, что нашла юмористический образ для одной из своих черт… И все равно нельзя было верить всему сказанному до конца!

Я погасила сигарету, ту самую, подаренную парнем на рынке… Как-то незаметно, пока рассуждала, она умудрилась достать ее из своей сумки и протянуть мне. Заботливая, черт побери.

Встав с дивана, я прошлась по комнате, задержавшись взглядом на космическом коттедже, белевшем на стене, и подошла к зеркалу. Черноволосая, голубоглазая женщина двадцати девяти лет. Амазонка. Любовница охотника. Охотник тянет резину, тянет кота за хвост, тянет мои нервы!

– Да, Наталья, – сказала я, оторвавшись от созерцания себя в зеркале, – ты любить никого не способна!

Закурить еще? Нет, не буду – стал портиться цвет лица.

– Ты, как вода, способна только в себе топить.

Сравнение с водой я позаимствовала у поэта Мартынова, он соловьем разливался, какая Наталья бывает: то спокойная, милая, и золотые блики качаются, как лепестки, на водной глади, а то вдруг тучка налетит – и забурлит, рассердится вода, погаснут лепестки, и пенистые языки начнут выбрасывать на серый берег всякий мусор. Мне понравилось, как оригинально и красиво он все это излагал, я даже не позавидовала, что – не обо мне. Ладно, она – Натали, а я Ольга. Переживем.

– Что в тебя упало, то пропало – вот и вся твоя любовь.

– Ну, это еще вопрос, – бодро заговорила она снова, довольно улыбаясь, – впрочем, я бы поставила проблему иначе: кого, кроме своих случайных моделей, может любить фотограф? Художника, так ярко нарисовавшего бурку и саблю? Соседа-фотографа, промышляющего на другом берегу?

– Жену, – сказала я, усмехнувшись.

– Ты не с той стороны заходишь! При чем тут жена? Фотограф-то – это мое чувство.

– Я помню.

– Ну, если тебя такой образ не устраивает, представим манекенщицу. Не топ-модель, купающуюся в деньгах и славе, а остающуюся в тени манекенщицу. Это именно она первой демонстрирует новые модели одежды не публике, а профессионалам – тем, кто станет такие костюмы или платья шить для продажи. Она любит все те модели одежды, которые ей приходится демонстрировать, но имеет ли она свой костюм, свой стиль?

– Не знаю, – сказала я, пожав плечами, – по-моему, ты больше сама похожа на модельера, на кутюрье. Только придумываешь ты не модели одежды, а жизнь…

– Ты думаешь… Ольга, – Наталья вдруг посерьезнела. – А знаешь, мне иногда кажется, что все лица, любимые мной, уже были в альбоме моей памяти, и любовь – это всего лишь вспышка узнавания. Может быть, и единственное лицо закодировано в генах?

Я представила кривую ухмылку Игоря.

– И я раскручиваю и проявляю жизнь как пленку, снятую кем-то до моего рождения – не мной ли самой? – и узнаю лица, узнаю места, где, казалось бы, никогда не бывала, предугадывая, что вот именно за тем поворотом и случится встреча, которой жду…

– А я в детстве больше всего любила наряжаться, – призналась я неожиданно для себя и достала из сумки косметичку, чтобы подкрасить губы, – я наряжалась в принцессу и короля представляла, будто он едет на охоту и трубит в рог. – Мама моя, помню, жаловалась, что до моего отца за ней ухаживал настоящий мужчина, а она вот струсила и, познакомившись с отцом, быстро выскочила за него, думала, тот на ней не женится.

– Настоящий мужчина – не существует, – подала реплику Наталья, – он то же, что и настоящая женщина.

Я пропустила ее слова мимо ушей. В конце концов имею я право поговорить о себе?!

– Ты даже представить себе не можешь, – продолжала я, – какой правильный у меня папаша: все – по букве закона. Непередаваемая тоска. Мне года четыре было, он мне уже распорядки дня писал и на стенку прикреплял: в девять – подъем, в девять пятнадцать – гимнастика, в девять тридцать пять – завтрак… И подробно, на другой бумажке, какие я обязана сделать упражнения: бег на месте – 50 секунд, приседания – 10 раз, наклоны туловища в сторону – 7 раз, наклоны вперед – 8 раз…

– А почему – в стороны – семь, а вперед – восемь?

– Загадка, – махнула я рукой и случайно сбросила на пол косметичку. Какая жалость – тени для век рассыпались! Такие деньги – и на ветер!

– Я тебе свою отдам, не огорчайся, – сказала Наталья, – у меня две. Ну, продолжай!

– Знаешь, когда я девчонкой воображала, что у меня будет муж, похожий на моего отца, мне хотелось повеситься, честное слово. В институте за мной стал ходить положительный до омерзения парень, трактаты сочинял, сейчас, говорят, без пяти минут доктор наук… Нет, я не жалею, что его отфутболила! Пусть другая с ним мучается. Пока мы с ним дружили – года два безобразие это длилось, – меня все время подмывало сделать ему какую-нибудь гадость, он приволочется ко мне, они с папашей моим так мирно беседуют, а кавалер мой еще и гнусавил впридачу, а я гляжу на них и думаю, вот сейчас возьму и оболью его сзади грязной водой из-под раковины, там всегда ведро для мытья пола стояло, или бутылку кефира на него опрокину, то-то он начнет орать, как полоумный! Нет, лучше порву-ка я его паршивый трактат, достану из портфеля тихонько и на клочки, на клочки! Меня прямо трясло от отвращения и ненависти. Институт окончила, специально попросила распределить меня в небольшой городок у нас в области, оформлять новый аграрный комплекс. И не из-за денег. Хотелось от родителей сбежать, но особенно – от него. А писал он мне, ну, просто читать – уши вянут, глаза, точнее: я удручен твоим долгим молчанием. Представляешь – удручен! Материться хочется. Приехал он как-то ко мне, в аккуратном костюме с портфелем, как доцент, и застал в моей комнате Николая. Если бы ты хоть раз увидела бы Николая, он – моя первая любовь. Вот, лишь он, пожалуй, и… – я чуть не сказала – Игорь, но удержалась, взяла все-таки из своей пачки сигарету, закурила, – Николай был судимый. Весь в татуировках. Он кололся, представляешь, и заставлял меня упрашивать медсестру, чтобы она дала ему иглы. Во каков был подарочек! И, разумеется, моего целлулоидного аспиранта, того в аспирантуре пригрели, он послал матом куда следует, тот – тык-мык, тык-мык, а Николашечка ему еще раз про мать и про все остальное. До-о-лго мой жених летел. Вроде, прилетел прямо к невесте – женился на какой-то учительнице. Наверняка она сейчас уже заслуженная учительница – с ним только на Доску почета. Или – под доску. Одно из четырнадцати. Потом, правда, и Николай следом за ним улетел, я его все же выгнала. Ну, сколько было можно кормить и поить мужика старше меня на десять лет и еще на кайф ему деньги добывать! А он только и знал орать – дай бабок, дай бабок. Сутенер. Сделала ему ручкой. Он и меня к той же матери послал. Я попереживала, но я так устала от него, и к тому же…

Я хотела сказать, что он был ужасен в постели – кусался и бил меня, как настоящий садист, но удержалась – есть то, что нужно прятать в своем личном кармане, не выкладывая даже перед подругами. Однажды он меня чуть не пристрелил – приревновал к шоферу. Подвез меня один к дому, рыжий такой, заводной, а Николай ружье вытащил, убью, орет, ты где вчера вечером шаталась, подруга?! Я тебя, паскуда, порешу, чтобы другим неповадно было! А я ходила в библиотеку, честное слово, как в анекдоте про отличницу: мужу скажу – у любовника, любовнику – у мужа, а сама буду в библиотеке книжки читать, во кайф! Просматривала новые журналы по дизайну. Хотелось оформить как-то поинтересней. Романтика! Сейчас занимаюсь консервными банками, за хорошие деньги рисую – и довольна. А тогда… Николая как-то встретил мой сосед, учитель из того самого городка, заезжал ко мне в гости, рассказывал, летел он в Питер, самолет из-за непогоды посадили, вроде, в Ульяновске, не помню, и вот он мотается по аэропорту, пробираясь между чемоданами и мешками, глядит – на рюкзаках спит мужик, он присмотрелся – Николай…

– А мать у меня вспыльчивая, психопатка немножко, – ни с того, ни с сего прибавила я, следя, как возникают у Натальи на листке кривые рожицы.

* * *

Пожалуй, мне пора моих героинь разводить по их жизням. Ольга, так много рассказавшая о себе, сейчас от Натальи уйдет, не забыв положить в сумочку новый косметический набор; она достанет его еще раз в Натальином подъезде, чтобы полюбоваться красивыми румянами, помадой и тенями для век, потом спрячет, убедившись, что приобретение вполне неплохое и стоит прилично, выйдет на улицу и, приостановившись, наберет телефонный номер Игоря. Она будет волноваться. Она всегда волнуется, когда ему звонит. Ему, в конце концов, надоест измываться над ней, тянуть время, водить к себе сомнительных приятельниц, не являться на свидания. А мне, автору, давно уже хочется подсказать: "Оля, он просто боится тебя потерять и опасается наскучить. Потому что ты нравишься ему, а он не уверен в себе". Признаюсь, Наталья немножко больше смахивала на "мечту", но он видел ее всего раз. А знай он ее дольше, вполне возможно, все получилось бы точно, как с Ольгой: ревность, нервность, охота и великолепная шуба, в которой Ольга форсила, когда я встретила ее не так давно – она летела в город М. (в Москву или Мурманск, не столь важно) тем же рейсом, что и я.

Игорь был вместе с ней. Она держала в руках корзинку, а в корзинке сидела кошка.

Чувствовалось, что Игорь очень доволен, он поглядывал на остальных пассажиров горделиво, даже лицо его стало как-то симметричнее. В шубке Ольга наверняка соответствовала его мечте. Мы случайно столкнулись с ним взглядами, Ольга ревниво мимолетный его интерес перехватила и произнесла тягуче: "Пойдем во второй салон, там больше свободных мест".

Вероятно, им удалось купить билеты только на более поздний рейс, но их посадили к нам: тридцать первое декабря, все торопятся к новогоднему столу.

Сначала я хотела окликнуть ее. Но, вспомнив, что она-то меня не знает, передумала. Очень сложно было бы ей объяснить, что именно я, достаточно с виду серьезная молодая женщина, светлая шатенка с темно-серыми глазами, сочинила все это, придумала Ольгу, больше того, придумала ее Игоря, подарившего ей такую прелестную дошку (хотя сама я и противница шуб из натурального меха). Вряд ли она смогла бы меня правильно понять… Некоторое недоумение вызвала у меня только кошка в корзинке. Ничего подобного я не замышляла, мне бы, клянусь, и в голову не пришло давать Ольге в руки корзинку с кошкой! Наверное, она сама слизала живую деталь костюма с какого-то глянцевого журнала.

Еще раз посмотрев на меня тревожно, она ушла во второй салон, а я села и раскрыла книгу. Но преступника, как известно, всегда тянет на место преступления. И, когда оставалось до города М. минут сорок полета, неудержимо мне захотелось заглянуть Ольге в глаза – все-таки именно я подарила им такую красивую голубизну!

В детстве я была большой шалуньей и очень любила Карлсона, но я была уверена, что детское мое озорство надежно упрятано в сдержанную и холодноватую оболочку!

И я встала и пошла, минуя спящих и читающих пассажиров, тоже, вполне возможно, кем-то сочиненных, – не потому ли в жизни царит такая неразбериха, не поймешь, кто придумывает сам, а кто придуман? – мимо офицера, задремавшего с открытым ртом, крымский грот вспомнился мне и костер, разведенный моим бывшим мужем, мимо смуглой хорошенькой женщины, прижавшей к себе ребенка, ужас от случавшихся на Земле катастроф волной поднялся во мне и мгновенно обрушился беззвучным водопадом и растаял, мимо завитой стюардессы, кудрявое облако среднерусской природы промелькнуло, и мимо кокетничающего с ней зеленоглазого лоза, линза, лаз, ласка лисы, стюарда, подозрительно смахивающего на жуликоватого Жору…

Ольга шубку сняла и накинула на плечи. Курчавые волосы ее (химзавивка, точно!), завязанные в хвост, торчали как черная пальма. Корзинка с кошкой примостилась на коленях посапывающего Игоря. Ольга испуганно посмотрела на меня снизу вверх, как на привидение. Но я заговорила, и отчего-то в моем голосе звякнули командные нотки. – Вы знаете Наталью?

Фамилию Натальи я забыла придумать, пришлось ограничиться именем.

– Ширяеву? – спросила она ошарашенно. Настала пора поразиться и мне.

– Ну, да, Ширяеву. Которая архитектор.

– Ну, – обрадовалась Ольга. Я поняла, что она успокоилась. – Конечно, знаю, я как раз собираюсь зайти к ней в гости, вы ведь слышали, она теперь живет в городе М.

– Это для меня новость!

Правда, я подумывала переместить Наталью из одного города в другой, а может, отправить ее в какую-нибудь туманную Англию года на два, так – для развития сюжета, но жизнь опередила меня.

– Передайте ей привет от Марии, – попросила я, – не забудете?

– Нет, что вы! Обязательно передам!

Игорь так и дремал, обняв корзинку. Охотник на привале.

– С наступающим!

– И вас также!

Но, возвращаясь в первый салон, мимо женщин и мужчин, мимо детей и старух, мимо стюардессы и запасного выхода, без которого любая жизненная ситуация смахивает на тюремную камеру, я подумала: но, может быть, не я сочинила своих героев, а сами они, сговорившись и объединившись, придумали меня – автора (помните популярную притчу Чжуан Цзы о бабочке?), придумали, чтобы запечатлеть с моей помощью хрупкие, горькие и прекрасные мгновения своих неповторимых жизней?..

– Ну, рассказывай! – Иришка, Лялька, Катька уставились на Ольгу.

– Кто он?

– Как он выглядит?

– Какая у них квартира?

– Она стала полнеть, скоро станет такой же, как ты, наша бомбочка!

– Сама ты!

– Квартира двухкомнатная, похожая на твою, Катерина.

– Не фонтан.

– А он… – Ольга сделала паузу, чтобы создать напряжение у слушателей, – он – до предела обыкновенный, скучнее твоего Шурика!

– Уууу! – сказали все.

Кроме Ирки, обиженно скривившей губы.

– В общем, честно признаюсь, девицы, Наталья меня разочаровала. – Она внезапно обернулась ко мне и добавила: – И никакой Марии она не знает!

И тут я как автор все-таки не выдержала и спросила:

– А ты уверена, что это была она?..

– Это была она?!

– Была она?!

– Она была?

– Она?