Текст книги "Цвет моего забвения(СИ)"

Автор книги: Мария Бородина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Бородина Мария

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Бородина Мария

Цвет моего забвения

Цвет моего забвения

Пролог

27 мая

Сморщенные веки девочки приподнимаются. Радужки её глаз кажутся невероятно чистыми на фоне кожи, стянутой рубцами. Зрачки, сверкнув, отражают лампу дневного света, а затем снова прячутся за редкими пучками ресниц.

Я хватаю её за руку. Длинные пальцы, искривлённые шрамами, походят на паучьи лапки. Я чувствую её напряжение. Чувствую, что она догадывается, зачем я здесь. И больше всего сейчас мне хочется стиснуть обе её искорёженные ладошки. Обнять, прижать к себе покрепче, несмотря на торчащие из вен трубки капельников. Так, чтобы её страхи отступили. Так, будто знала её всю жизнь. Так, как обняла бы её мать.

Глаза девочки снова выглядывают из-под век. Обводят больничную палату и утомлённо захлопываются.

Сухой воздух пахнет кварцем, гноем и невыплаканными слезами. Произношу её имя: громко и настойчиво. В ответ девочка с трудом поводит обгоревшими плечами, показывая, что слышит меня. Рубцы на её коже натягиваются. Кажется, что тонкая плёнка, перепонкой соединяющая шею и ключицу, вот-вот лопнет. Одно лишь радует: ей не больно. При такой глубине ожогов она просто не может чувствовать боль.

– Где мама? – с трудом произносит девочка. – Я скоро увижу её?

– Очень скоро, – выдавливаю я. По спине бежит пот от осознания того, что это правда. Правда, которой больше не могут противоречить врачи этого отделения.

– Я не могу больше ждать. Так хочу её увидеть!

– Я знаю, милая. У вас ещё будет очень много времени.

Девочка смиренно опускает голову, покрытую белоснежной косынкой. Трудно поверить, что когда-то у неё были роскошные косы.

– А ты кто? – бормочет она. – И зачем здесь?

Самое время сказать то, ради чего я пришла сюда. Но как же тяжело решиться. Я ощущаю себя преступницей, приговорённой к смерти, которой дали право на последнее слово. И это чувство выжигает изнутри.

– Можешь ли ты сделать для меня кое-что? – срывается, наконец, с моих губ.

Я чувствую стыд: гнетущий и разоблачающий. Раздевающий до костей. Не столько от воспоминаний, сколько от осознания сакрального смысла просьбы. Когда обречённый вздох девочки тревожит затянувшуюся тишину, мурашки поднимают волоски на коже. И я понимаю: этот ребёнок гораздо сильнее меня. И намного мудрее, чем я могу себе представить.

– Прошу тебя, – продолжаю я, не дожидаясь ответа, – передай маме, когда увидишь её, что я прошу у неё прощения.

– А почему ты сама не извинишься? – наивный и по-детски прямолинейный вопрос летит следом.

– Я уже не смогу, – честно отвечаю я, и стыд снова накрывает удушливой волной.

Изуродованные пальчики дрожат в моей ладони. Мне кажется, что девочка поняла всё. И как я хочу ошибаться! Голубые радужки снова выглядывают из-под век, но на этот раз взгляд девочки кажется затуманенным и рассеянным.

– А вот и мама, – произносит она, устало поглядывая на прозрачную дверь палаты. Коридор за стеклянной перегородкой стерилен и пуст. – Наконец-то!

Я не верю в предзнаменования, но поднимаюсь. Потому что не хочу этого видеть.

– Куда ты? – слабеющим голосом произносит девочка. – Ты же хотела с мамой поговорить.

– Мне пора. Прости.

От белизны больничных стен начинает кружиться голова. С ужасом чувствую знакомую пульсацию в темени, и стараюсь поглубже втянуть воздух. Пячусь к двери, как последняя трусиха, и ловлю себя на том, что боюсь сказать "До свидания". Невероятно: моё железное бесстрашие рухнуло перед маленькой девочкой, что балансирует на грани жизни и небытия.

– Мама! – повторяет девочка. В её голосе слышится радость. – Я так ждала тебя!

Я задыхаюсь. Но не от запаха гноящейся плоти, и не от жары. В палате происходит запретное действо. То, чего нельзя наблюдать. Рядом со мной бродят незримые образы, к которым нельзя прикасаться. Оттого и воздух кажется разреженным и колючим. Потусторонним. Мёртвым.

Распахнув дверь, выхожу в коридор. Теперь я могу дышать. Воздух вливается в грудь живительным потоком, но тревога никуда не уходит. И лишь когда я отвожу глаза от девочки, скрывшейся в ворохе простыней, чувствую облегчение. И я презираю себя за это.

Тишина закладывает уши ватными комками. Лишь одинокое пищание кардиомонитора прорывается сквозь упругий пласт воздуха. Надрывные высокие ноты: пик, пик, пик... Сегодня девочка – единственная пациентка во всём отделении. Боится ли она одиноких ночей, или то, что с ней случилось, гораздо страшнее темноты и образов, которые она скрывает?

Пол под ногами кажется слишком скользким. Холод плитки просачивается даже сквозь подошвы туфель. Отмеряя шаги к выходу, я думаю о том, что мы с девочкой очень похожи. Только ей во много раз сложнее, чем мне. Тысячекратно... Мне есть, чему у неё поучиться.

По мере того, как я продвигаюсь к лестнице, звуки становятся тише. Когда ритмичное попискивание переходит в непрерывный электронный визг, я вздыхаю с облегчением. Маленький камушек откалывается от валуна, лежащего на сердце, и падает в пустоту. И я снова ненавижу себя.

Это она, точно она...

Через считанные минуты в отделении поднимется суета. Так всегда бывает, когда кто-то уходит. Только врачи не поймут, что произошедшее для девочки – лучший исход из всех вероятных. Легче умереть, чем жить с воспоминаниями, которые ей достались. Даже если бы она смогла их обуздать. Даже если бы рубцы на коже перестали напоминать о пережитых кошмарах.

Я знаю это лучше остальных. Воспоминания – моя мёртвая вода. Ни проглотить, ни вырвать. Если только наживую, вместе с сердцем. "Сможешь ли ты с этим жить?" – в который раз спрашиваю я сама себя, но вопрос остаётся риторическим. Силуэты, отпечатавшиеся в памяти, выели во мне глухую пустоту. Вакуум, который не умеет отвечать. Разве что, чужими голосами.

Я открываю дверь на лестницу. Снаружи пахнет хлоркой. Свободный рукав халата дёргается от потоков воздуха, и я заталкиваю его в карман.

Прежде, чем выйти наружу и улететь в суету городских улиц, я замечаю краем глаза два силуэта, что бредут к противоположному выходу из отделения. Женщина и девочка. Поворачиваю голову, следуя за мимолётным видением. Показалось... Лишь краешек белой марлевой занавески тает в упругом свете ламп.

Но в этот момент я понимаю, что справлюсь. Во что бы то ни стало, какой бы стороной ни повернулся ко мне мир. Чем бы меня ни пугали, как бы ни топтали. Даже если в моём теле не останется ни одной целой кости – я смогу с этим жить.

Глава 1

Ловушка

Номер одиннадцать

В рюкзаке я замечаю три предмета: небольшую бутыль с водой, бандану и чайную ложку.

Последнее, впрочем, удивляет больше всего. Для чего, ну для чего мне ложка?! Вода – не суп, её можно выпить прямо из горлышка, не прибегая к нелепым сервировочным ухищрениям. Сомневаюсь, что она мне пригодится: в качестве талисмана, разве что!

Сжимаю столовый прибор пальцами и подношу к переносью, пытаясь рассмотреть получше. Самая обычная, мельхиоровая, потемневшая от старости. Даже не блестит. С пренебрежением швыряю ложку обратно. Металл мелодично звякает о крышку бутылки.

Взгляд перехватывает мутное окно прямо по курсу. За выщербленным дождями стеклом раскачивается берёза: свежая и статная. Молодые листья на изломах ветвей кажутся липкими. Дерево стучит в стекло разлапистой веткой, словно умоляя меня очнуться. И очень кстати. Потому что до меня внезапно доходит, что я не знаю, где нахожусь.

Глубокий вдох застывает над диафрагмой ледяной глыбой. Время останавливается на несколько секунд: долгих и тягучих. Оправившись от шока, затравленно озираюсь. Я стою на лестничной площадке между этажами. Вниз убегают грязные бетонные ступени с покосившимися перилами. Наверх ведёт ещё одна лестница. Съёмочная площадка фильма ужасов, не иначе. И как меня сюда занесло?

Сердце, ёкнув, падает в пятки. В носу щекочет то ли от слёз, то ли от пыли. Я закрываю глаза, стараясь не поддаваться панике. Причин для потери памяти может быть уйма: от алкогольного опьянения до эпилептического припадка. Всё не так плохо: нужно лишь вспомнить, как я здесь очутилась. Это будет несложно.

Я сосредотачиваюсь. Перекрещиваю пальцы на удачу, и замечаю, как они дрожат. Отматываю кадры в прошлое, как гадалка, раскладывающая карты на судьбу. И пугаюсь ещё больше, потому что память застревает на моменте, когда я заглянула в рюкзак. Дальше – лишь засвеченная плёнка. Тёмная комната с несуществующей чёрной кошкой, которую надо найти, во что бы то ни стало. Тщетно пытаюсь уцепиться за воспоминания, но наталкиваюсь на глухую пустоту. Всё моё прошлое проглотила чёрная дыра: лишь что-то упрямо ноет в этом небытии, ища выход. Я будто оказалась в кошмарном сне, порвав все связи с реальностью. Может, и прошлого-то у меня не было?

Делаю шаг в эту ужасающую пустоту, и обнаруживаю, что у меня нет не только прошлого, но и имени. Странно, но от этого осознания уже не так больно. Наверное, я получила свою предельно допустимую дозу минутой ранее. В ту единственную минуту жизни, которую я помню.

Щипаю себя за предплечье в надежде проснуться. Боль несётся по нервам. Пальцы тщетно выкручивают кожу, оставляя кровоподтёки.

Ничего не меняется. В голове, как и раньше, пусто. Прогал окна по-прежнему дрожит перед глазами. Всё тот же запах пыли и сырости стелется по полу. И тишина: такая густая, что, кажется, может растворить в себе, отправив в небытие. Именно этого я сейчас и желаю, но увы. Если у меня есть создатель, то он, определённо, заготовил для меня самую ужасную пытку – незнанием.

На всё это находится только один рациональный вывод. Я – беглянка. Я оказалась в чужом городе, потеряв память, как и многие до меня.

Оглядываю себя, и последняя надежда тает, как кубик льда в стакане горячего чая. Я не похожа на бездомную. На мне чистая блузка, удобные джинсы и кеды – явно фирменные. Поверх всего этого болтается балахон с числом 11 поперёк груди. Такие в тренде у футбольных фанатов.

Берёза снова стучит в окно, возвращая меня в новую реальность. Ситуация кажется нелепой до абсурда. Вопрос на миллион: что нужно молодой и аккуратной женщине, несущей в рюкзаке бутыль воды, бандану и чайную ложку, в полуразрушенном подъезде? Сдаюсь! Эта задача слишком трудна для меня.

Я не нахожу лучшего выхода, кроме как сорваться с места и начать путь по лестнице вверх. Несмотря на страх, колошматящийся внутри и подступающий горечью к горлу, я заставляю себя идти. Не уверена, что соберу себя по кусочкам, но как там говорится? Дорогу осилит идущий? Теперь я знаю о себе ещё кое-что: во мне живёт диванный философ.

Шаг, ещё один. Тишина отзывается эхом. Оно, сливаясь с шорохом камушков под подошвами, напоминает зловещий шёпот. Словно невидимый преследователь, готовый в любой момент схватить, тащится за мной по пятам. Хочется выглянуть в пролёт между лестницами, чтобы прогнать глупые домыслы, но страх держит меня вплотную к стене. Будто из грязного прогала может высунуться рука неведомого монстра и уволочь за собой.

Последние ступеньки остаются позади, и я оказываюсь на этаже. Некогда красная восьмёрка смотрит на меня с облупившейся стены. Две окружности, похожие на раскрытые рты, дразнят. "Вот женщина, которая не помнит своего имени! – словно бормочут они. – Давай назовём её никто?!" Я трясу головой, пытаясь справиться с навязавшейся иллюзией. Это слишком похоже на помешательство. Или на сумасшествие в фазе разгара.

Только вот образы, порождённые моим больным воображением, правы. Я – никто. До тех пор, пока не вспомню хоть что-то. Но пока у меня нет зацепок.

Слева в стену врезаются два дверных проёма. Один, с покосившимся номерком 74, закрыт наглухо. Тот, что чуть правее – распахнут. За порогом господствует абсолютная темень.

Преодолев ужас, вдыхаю поглубже и захожу в квартиру. Тишина пахнет тряпками и грязью. В тяжёлом смраде сквозит неуловимая живая нотка. Словно здесь коротает дни одинокое животное: кот или собака. И лишь когда я поднимаю руки в попытке ощупать окружающую обстановку, до меня доходит, в чём дело. Крик застывает на губах, когда с потолка срывается стайка летучих мышей. Едва коснувшись моего лица крыльями, зверьки вылетают в проём и уносятся наверх. Следом выбегаю и я. Нужно опасаться таких мест: эта живность может и бешенство переносить.

Отдышавшись, возвращаюсь на площадку и осторожно поднимаюсь выше. Лестница под ногами местами обрушилась, обнажив сетку металлических опор. По уцелевшим ступенькам бегут поперечные тени. Поднимаю голову и замечаю, что следующая площадка – последняя. От самого её края под потолок поднимается ажурная лестница из арматур. Противоположный конец сооружения упирается в чердачное окно.

Я зачарована кружевными тенями, что пляшут под потолком. И делаю несколько шагов, не глядя под ноги. Дальше всё происходит мгновенно: я даже не успеваю сообразить, в чём дело.

Тугая хватка вокруг правой лодыжки, резкая боль, и мир перед глазами переворачивается. Я слышу, как плещется вода в рюкзаке, а потом лямки резко оттягивают мне плечи. Чёрный проём заброшенной квартиры вдруг наклоняется и опрокидывается. Стены вертятся вокруг каруселью, а ступеньки неожиданно оказываются над головой. Меня словно подкинули в воздух, заставив зависнуть в наивысшей точке! Сердце сжимается в комочек, забыв сделать удар, и саднящая боль наводняет грудь. В отчаянии я машу руками, но лишь бьюсь как рыба, пойманная на крючок. Я не могу прервать этот полёт... или это падение.

Моё тело качает в невесомости. Интуиция твердит, что я вот-вот рухну вниз, но... Ничего не происходит. Лишь колебания становятся тише и размереннее. Оправившись от шока, опускаю голову. Вернее будет сказать, поднимаю. Ибо далеко под ногами – пласт выбеленного некогда бетона, перечерченный ржавыми разводами.

Я, наконец, соображаю, в чём дело. Верёвочная петля удерживает мою лодыжку! Трос подходит к балке под потолком подъезда, перекидывается через неё и убегает в неизвестном направлении. Я болтаюсь вверх тормашками!

Домыслы никак не желают сплетаться воедино. Да и не до размышлений мне сейчас: пришло время поминать всех богов и философствовать о бренности бытия. Всё становится куда интереснее и загадочнее. Ну не развлекаться же я сюда пришла?!

Кровь приливает к голове, отзываясь гудением в висках. Шея напрягается: кажется, позвонки вот-вот захрустят, ломаясь. На глаза накатывает чернота. Я пытаюсь открыть рот и закричать, но голос дребезжит и сипит. Попробуйте-ка сказать что-нибудь, вися вверх ногами!

Верёвка поворачивает меня по кругу, и я вижу ту самую лестницу из арматур точно напротив лица. Протягиваю к ней руку в надежде зацепиться за перекладину, но тщетно. Не хватает пятнадцати-двадцати сантиметров. Будь я чуть покрупнее – дотянулась бы точно!

Сплетаю ноги русалочьим хвостом и начинаю раскачиваться: скорее, машинально, нежели намеренно. Кажется, что ступеньки внизу елозят туда-сюда, как эскалатор. Невесомость принимает меня и становится почти родной. Набрав амплитуду, я снова тянусь к лестнице. Пальцы почти касаются заветного металла, но верёвка в последний момент перекручивается, отворачивая меня лицом к окну.

Я дёргаюсь, как крыса в мышеловке. Рюкзак за спиной мешает, как никогда, но я не рискую его сбросить. Голова тяжелеет, превращая реальность в размытое подобие дурного сна. Звон в ушах переходит в гул на низких тонах. Это слишком похоже на финал. Конец моей разорванной книги, от которой осталась одна лишь обложка!

Именно в этот момент пустота прошлого нагнаивается и даёт прорыв. Я вижу вокруг бесконечную мутную синь с разводами багрянца – такую же мутную на вкус. Синь пахнет тиной, болью и отчаянием. Я захлёбываюсь ею, и она холодом вливается в меня, наполняя и опустошая одновременно... Давно ли это было? И со мной ли?

Я отчаянно пытаюсь уцепиться за осколок прошлого, но он лишь вываливается из разрушенной мозаики и остаётся у меня в руках. Реальность снова проступает через завесу пульсирующей боли. Те же ступени, то же окно. И я – маятник под потолком.

Изо всех сил стараюсь повернуться. Верёвка дрожит, сильнее стягивая удавку. Стараюсь разогнать кровоток и пошевелить пальцами на стопе – не получается. Словно что-то чужое спрятано в моём ботинке. Вывод тут один: плохи дела.

Неутешительная догадка подстёгивает меня, как никогда. Качнувшись в воздухе, я, наконец, разворачиваюсь к пожарной лестнице и делаю рывок. Голова ударяется о плиту площадки, и я закусываю губу в попытке удержать крик. Как ни странно, мне хватает двух секунд, чтобы убедить себя в том, что это – мой последний шанс.

Мобилизую все резервы и хватаюсь за ступеньку со второй попытки! Подтягиваюсь через силу. Тело принимает форму дуги, но мне становится легче. Я перевожу дыхание и перехватываю более высокую перекладину. Нужно хоть немного поднять голову, чтобы не сойти с ума раньше времени.

Каждое движение даётся болью и неимоверным трудом. Я напоминаю себе акробатку под куполом цирка. Только вот страховки у меня нет, а внизу, вместо упругого батута – серые зазубрины бетона. И выкорчеванные перила, торчащие отломанными остовами вверх.

Несмотря на напряжение в руках, мне становится легче. Я снова позволяю себе немного отдохнуть. Глубоко вдыхаю, пытаясь сообразить, что делать дальше.

И в тот момент, когда мой шумный вдох прерывается, уступая место звенящей тишине, я слышу шаги.

***

Номер один

Я боюсь ползущих теней.

Они внушают чувство опасности. Как тревожный сигнал о мобилизации: спасайся, покуда цел. Они похожи на воду, затапливающую закрытый отсек тонущего корабля. На маски, скрывающие лица. На неизбежный исход, приближающийся шаг за шагом.

Я боюсь этого приближения. Сокращения временных отрезков, убегающих в прошлое секунд, сжимающихся мгновений. Именно поэтому я и сижу здесь, обняв колени, и наблюдаю, как по стене напротив дверного проёма ползут очертания веток. Малиновые кружева на жёлтом... Мне кажется, что если я сделаю шаг за порог, тени вцепятся в меня, как лапы ядовитого паука. Вклинятся в плоть и разорвут её наживую, упиваясь моими криками.

Я не знаю, как давно сижу здесь. Я просто этого не помню. Как и всего, что было до... Только забытье не смущает и не пугает, словно моё мироощущение всегда было промороженным, как полуфабрикат. Оно лишь настораживает, побуждая быть начеку. Как будто бы я оставила в прошлом нечто мерзкое, к чему противно даже прикасаться.

Тень плывёт всё дальше, передёргивая рваные обои на стене. Малиновое на жёлтом... Если у моего забвения есть цвет, то этот цвет – малиновый. Цвет грядущей опасности и подозрений. Яркий и обжигающий, до боли в глазах.

Издали доносятся шаги, и моё сердце начинает заходиться. Так, словно это вошло у него в привычку. Частая пульсация сдавливает шею, как обод. Кто-то приближается.

Я поднимаюсь на ноги, готовясь в любой момент дать дёру. И в тот же миг жёлтое световое окно, перерезанное линиями веток, заслоняет большая тень.

Паника бросает меня в угол, занавешенный густой паутиной. Я рассекаю невесомую преграду, налетаю на стену с размаха и сползаю вниз. От долгого сидения ноги онемели и сделались ватными. Вот и прикажи им слушаться!

– Не бойся, – прорывается в комнату голос.

Поворачиваюсь к преследователю, стараясь обуздать панику. В проёме, опираясь на косяк, стоит женщина. Огромная – под потолок – и совершенно некрасивая. Жилистая, широкоплечая... У неё угловатое лицо и маленькие чёрные глазки. Стоп: маленький чёрный глаз. Второй закрыт бельмом и кажется закатившимся. Почти монстр из фильма ужасов! И этот монстр пришёл за мной.

– Не убегай, – говорит она на удивление нежно. Я замечаю, что на её майке горит число 12. – Наконец-то я нашла хоть кого-то!

– З-зачем в-вы здесь? – слетает с моих губ. С ужасом чувствую, как согласные звуки раздваиваются в горле, словно встречая преграду.

– Хотела бы я знать, – незнакомка хмурится. Она уже не кажется страшной: в её мимике даже сквозит что-то благородное. – Поэтому надеялась, что хоть кто-то подскажет. Я ничего не помню.

– Я не та, – задыхаюсь от подступившей паники, – н-не та, к-кто м-м-м-м-может... Я сама н-н-не могу вспомнить, к-к-как оч-чутилась здесь!

– Правда? – спрашивает женщина как бы невзначай.

Я не нахожу ответа. Лишь сильнее вжимаюсь в стену. Сердце колотится о рёбра: как бы не разбилось! Я не понимаю, откуда взялся этот животный страх. Паника жертвы, над которой нависла тень маньяка. Ужас осуждённого на казнь, ожидающего, когда топор палача взовьётся в воздух и пересечёт линию жизни.

– Как тебя зовут? – произносит, наконец, гостья. Она протягивает мне руку: большую и крепкую. Неженскую.

– Н-нетти, – я удивляюсь, с какой лёгкостью произношу своё имя. Странно, но это – единственное, что осталось у меня от прошлого.

– Очень приятно, Нетти.

Робко сжимаю протянутую ладонь, ожидая всего, чего угодно. Пальцы мелко дрожат. Я чувствую себя вырванной из реальности. Мысли заняты тем, что подёрнуто завесой забвения. Я думаю о том, о чём не могу помнить, и скрытое причиняет мне боль.

– Отлично, – подытоживает незнакомка. – Ты помнишь своё имя. Это уже что-то. А у меня – полная темнота позади. Словно я только что начала жить. И эта жизнь мне чертовски не нравится.

– М-мне тоже, – признаюсь я. Господи, до чего же страшно! Эта паника похожа на февральский холод. – Н-но т-так д-д-даже л-л-л-л...

– Лучше? – подхватывает женщина.

– Л-лучше, – с благодарностью киваю. Я уже ненавижу себя за то, что язык отказывается слушаться. – Надо ч-что-то д-делать.

– Для начала, Нетти, – меня сражает её спокойствие, – давай поищем выход отсюда.

– А д-д-дальше?

– Полагаю, рано думать наперёд, – говорит она и улыбается, но в каждом её движении сквозит тревога. Моя новая знакомая прекрасно понимает, что произошло нечто выходящее за рамки. Как и я. – Пойдём же!

Я сжимаю её ладонь: так крепко, что на её коже остаются отпечатки. Малиновые, как скрытая опасность. Я втайне надеюсь, что незнакомка под номером двенадцать не замечает моего страха. Слишком уж искусственным он кажется. Я стыжусь его.

Когда мы преодолеваем порог комнаты, я с опаской оборачиваюсь. Малиновые тени ползут по обоям. Кажется, они вытянулись ещё сильнее.

***

Номер двенадцать

Нетти вцепляется в мою руку так, что кончики пальцев немеют. Каждый сантиметр её тела ходит ходуном. Испугана, бедолага. Ничего нового: я боюсь признаться себе, но и сама страшусь не меньше.

Когда мы выходим на свет, я замечаю пятна витилиго на лице девочки и седые пряди в волосах. Нетти выглядит грязной и неухоженной. Словно её трепали и кидали о стену два битых часа до нашей встречи. Может, так оно и было? Неспроста же её так трясёт.

– Чего ты боишься? – спрашиваю я, поглядывая на неё. – Тебя кто-то обидел?

Нетти пожимает плечами.

– Н-не думаю. Что-то в-внутри, – говорит она, спотыкаясь на согласных. – Ч-что-то осталось т-там.

Я знаю, о чём она говорит. У меня тоже есть это "что-то". Только оно ушло намного глубже, потому что я его не чувствую. Вместо запретной зоны расплывается слепое пятно.

– А в-вы? Разве н-не боитесь?

– Не думаю, – перевожу дыхание и пытаюсь ободряюще улыбнуться. Сейчас я вру, но эта ложь необходима нам обеим. – Посмотри вокруг. Бояться сейчас нечего. Воображения что ли? Домыслов? Неизвестности? Нужно решать проблемы по мере их поступления. Когда я встречу что-то, выходящее из ряда вон, тогда и бояться начну, пожалуй. Страшиться заранее – это глупость.

– А эт-то? К-к-к-к-как? К-к-к-к-к...

Нетти сбивается на полуслове и вытягивает руки ладонями вперёд. Гримаса бежит по её лицу, искажая черты. На лбу проступают капельки пота – как испарина на стекле между тёплым домом и суровой осенью. Несмотря на то, что я не слышу её слов, я понимаю, что она хочет сказать. Мы обе не помним ничего о прошлом. Мы обе оказались в странном месте. Обе облачены в балахоны с номерами. Скажите, вы часто обнаруживаете себя в незнакомом полуразрушенном доме и без имени? Это ли не экстраординарная ситуация?!

Сомнения вскрываются, как нарыв, порождая изжогу и пульсацию в темени. На самом деле, я боюсь не этого. Потеря памяти, наверняка, временна; руины вокруг – не самое жуткое место. Всё это можно перетерпеть.

Страшнее всего то, что от нас чего-то ждут.

Смотрю на огромную единицу на майке Нетти, и понимаю вторую важную вещь. Догадка приходит спонтанно, как снегопад в середине апреля. Осознание заставляет сердце пропустить удар, но я по-прежнему не показываю паники. От нас чего-то хотят, и мы – соперницы. И цель – вовсе не прохождение квеста "Найди выход из комнаты". И не игра в пейнтбол с цветными шариками.

Что мы должны делать?

Кто стоит за этим?

Прячу глаза и снова протягиваю Нетти руку. На этот раз – стыдливо. Потому что не осмеливаюсь сказать то, что стало для меня очевидным.

– Идём. Поищем выход.

Мы медленно спускаемся по лестнице. Ступень за ступенью, площадка за площадкой. Ближе к нижним этажам свет тускнеет, а пролёты заволакивает густая тень фиолетового отлива. Она сочится из углов и трещин, сгущается в дверных проёмах, лижет развороченные перила, как ненасытный монстр. Она живая...

Жирная двойка улыбается со стены в полутьму. Здесь даже не видно ступенек. Нетти жмётся ко мне ещё сильнее, словно боясь погружения во мрак.

– Т-тут кто-то есть, – замечает она.

– Брось. Здесь пусто.

– С-словно к-кто-то затаился в т-темноте, – поясняет Нетти. – И ж-ждёт.

– Чего ждёт?

– М-может и нас.

Она выдыхает слишком шумно. Замечаю, что её дыхание прерывистое, как пунктирная линия. Как длинное предложение с вводными словами и деепричастными оборотами, разорванное на куски запятыми. И только сейчас я замечаю, что Нетти оставила наверху свой рюкзак.

Мы идём сквозь тьму, считая ступеньки на ощупь. Когда мгла, обволакивающая нас, достигает пика, я начинаю понимать, о чём говорила Нетти. Мои глаза теряют способность видеть, и я начинаю явственно ощущать чужое присутствие. Кто-то контролирует темень за нашими спинами, сливается с ней, перетекает в неё. Кажется, что хозяину мрака по силам даже растворить нас в себе. Человек ли это? Невольно ускоряю шаг, пытаясь вытащить из капкана и себя, и Нетти. К первому этажу мгла редеет, и я чувствую, как камень падает с сердца.

Дверь подъезда распахнута настежь. Свет снаружи медовый, золотистый, густой и тягучий. Кажется, что его можно распробовать на вкус, и я даже ощущаю на языке оттенки дикого разнотравья. Он кажется частью другой реальности: той, в которой есть память, но нет нас.

Мы выходим в нагретую тишину, заросшую буйным кустарником. Вдалеке стрекочут цикады.

– Вот и всё, – говорю я, с облегчением выдохнув.

– Д-да уж, – с сомнением отвечает Нетти.

Я оглядываюсь. Мы стоим во дворе полуразрушенного дома в девять этажей. Остов строения делает несколько изгибов под разными углами и напоминает изломанную букву "М". Пустые окна с выбитыми рамами таращатся на нас со всех сторон – невольные свидетели, незримые палачи... В каждом из них – чёрная пустота. Такая же, как в моих воспоминаниях.

– Ты помнишь это место? – поднимаю взгляд на Нетти.

Она мотает головой. Взгляд её остаётся серьёзным и напуганным.

– Вот и я не помню. И что мы здесь забыли?

Мы идём по мелким осколкам асфальта. Сквозь трещины прорастает высокая трава – растрёпанные сорные колоски. Кое-где в зелёное буйство вклиниваются мелкие цветочки.

– Ч-что у т-тебя в рюкзаке? – неожиданно спрашивает Нетти.

– Ерунда какая-то, – фыркаю я. Потому что в моём багаже – бесполезная чушь. И где я только набрать умудрилась такого мусора! – Шёлковая нить, пустая пачка от таблеток "Армадол" и бутыль с водой.

– В м-моём б-была игрушка и д-две открытки, – делится Нетти. – З-зачем это мне?

– Я полагаю, – начинаю я осторожно, пытаясь донести до Нетти свои опасения, – что во всём здесь есть смысл.

– В-вот только к-к-какой?

– Это напоминает мне, – стараюсь тщательно подбирать слова, – квест! Погоню за целью. Это похоже на игру.

– Ч-что-то з-злая больно эт-та игра, – огрызается Нетти.

– Злая и жестокая, – добавляю я. – Но, если уж мы очутились здесь, то, возможно, сами на неё согласились. Не насильно же нас сюда приволокли.

– С-согласна.

Поросль кустарника расступается, открывая дорогу, и мы выходим к торцу дома. Здесь здание спускается ступенькой, переходя в пятиэтажный пристрой. За ним я вижу ребро ещё одной пятиэтажки, но путь туда закрыт. Высокая сетка с мелкими ячейками огораживает проход. Она тянется в никуда, изгибаясь, и теряется в чащобе молодых деревьев. При желании можно вскарабкаться наверх и перелезть. Однако меня очень смущают оголённые провода в пластмассовых держателях, вьющиеся по верхушке ограждения – местный электрический плющ.

– Что эт-то? – Нетти замечает то же, что и я, и её лицо неожиданно бледнеет. – Т-тюрьма?

– Не думаю, – выдыхаю я. И снова лгу.

На самом деле я знаю, что Нетти права. Только слово "тюрьма" подобрано неудачно. Это место больше похоже на западню. На ловушку. Я снова вспоминаю квест "Выйди из комнаты", но на этот раз с ужасом. То, что происходит с нами совсем не походит на весёлую игру. Я боюсь произнести это вслух, но уже убеждена, что нас хоронят заживо.

–Что эт-то?! – повторяет Нетти громче. В её глазах стоят слёзы.

– Всего лишь ограда, – звенит сзади незнакомый голос. – Разве это так сложно?

Оборачиваюсь на звук, повинуясь первобытным инстинктам. Щётка кустарника шуршит ворохом листьев. Ветки разлетаются лопастями веера, и из зелёного марева выныривает незнакомое лицо. Точнее, сначала появляются очки. Двухслойные линзы лучатся солнечным мёдом: кажется, что отражённый в них мир переворачивается вверх тормашками. Мне действительно сложно сказать, что больше: уродливые бинокли на дужках или голова.

– Кто ты? – вырывается у меня изо рта.

– А ты кто? – на тропинку выходит сутулая и совершенно несуразная девушка с огромной восьмёркой на майке. Глядя на её шаткую походку, жиблые плечи и отвисший живот, сложно поверить в то, что у неё хватило сноровки продраться сквозь густые заросли. Как только очки не перетянули её вперёд?!

– Полагаю, что у нас с тобой много общего, – отвечаю я, пряча за спиной перепуганную Нетти.

– Полагаю, что нельзя отрицать очевидное, – девушка высокомерно рассматривает номер на моей майке. Скрытое превосходство сквозит в каждом её жесте.

– Ты что-нибудь помнишь?

– Ровным счётом, столько же, сколько и ты, – номер восемь напыщенно хмурится. – Но, думаю, что ничего хорошего ждать не стоит.

Нетти жмётся к моей спине, не желая принимать ни спесивую незнакомку, ни факты, ставшие слишком явными. Я всё ещё чувствую её дрожь: крупную, пронизывающую. Сложно держать себя в руках, но я глотаю панику, как горькое лекарство. Хотя бы один человек здесь должен сохранять трезвость рассудка.