Текст книги "Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие"

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Тенденции становления и развития русской науки о литературе в 1-й половине XIX века

Формирование русской науки о литературе как таковой, с ее историческими наработками и теоретическим аппаратом, происходило практически одновременно с ее становлением в ведущих европейских культурах в начале XIX века (1810—1820-е годы). Возникло понятие «древнерусская литература», проявился интерес к разным историко-литературным периодам, а также к ярким творческим индивидуальностям.

В историю русской культуры и науки внес существенный вклад А.Ф. Мерзляков[84]84
  Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830) был сыном купца. Родился в Пермской губернии, первоначальное образование получил в Пермском народном училище. Благодаря написанной в 13-летнем возрасте «Оде на заключение мира со Швецией» стал известен Екатерине II и был определен на казенный счет в гимназию при Московском университете, с которым связал себя на всю жизнь (окончил Московский университет в 1799 г.). Писал оды, «народные песни», романсы; наиболее известное произведение – «Среди долины ровныя…»


[Закрыть], русский поэт, переводчик, магистр, затем профессор российского красноречия и поэзии в Московском университете (1804–1830), лекции которого слушали А.С. Грибоедов, П.А. Вяземский, Ф.И. Тютчев, Д.В. Веневитинов, М.Ю. Лермонтов, А.И. Полежаев. Как переводчик древнегреческих и латинских авторов, как автор произведений одического жанра и как ученый, сохранивший приверженность классицистическим нормам творчества, Мерзляков способствовал разработке русского гекзаметра. Картины исторического развития русской литературы послепетровского периода освещены в его работе «Рассуждение о российской словесности в ее нынешнем состоянии» (1811), однако литературный процесс XVIII века и его представители показаны противоречиво. В качестве теоретика литературы ученый выступил в работе «Краткое начертание теории изящной словесности» (в 2 частях, 1822).

Исследование традиций русской литературы XVIII века предпринял Н.И. Греч[85]85
  Николай Иванович Греч (1787–1867) был не только журналистом, очеркистом и писателем, но и филологом. Помимо изысканий в области словесности, создал учебные книги по русскому языку: работа «Начальные правила русской грамматики» после первого выхода в свет (1828) выдержала несколько изданий при жизни автора; «Чтения о русском языке» (1840) и др. Был сторонником официальной народности. Как издатель журнала «Сын отечества» (1812–1839, с 1825 г. совместно с Ф.В. Булгариным) и газеты «Северная пчела» (1825–1864, также совместно с Булгариным) Греч, вследствие своей деятельности в период после 1825 г., остался в истории русской культуры приверженцем консервативно-официозного мироустройства.


[Закрыть], с 1827 г. член-корреспондент Петербургской Академии наук. Лучшие свои филологические изыскания в области словесности Греч осуществил в период до 1825 г. В книге «Обозрение русской литературы 1814 года» он определил литературу как общественное явление, как отражение истории народа. Книга «Опыт краткой истории русской литературы» (1822) явилась библиографическим сводом русской словесности, образцовым для своего времени; Греч дал периодизацию русской литературы, выделив четыре этапа ее развития: Х век; XI – конец XIV века; XV – начало XVIII века; от петровской эпохи до современности. На эту периодизацию Греч опирается в «Учебной книге российской словесности» (в 4 томах, 1819–1822).

С выделением из недр философии в эпоху Просвещения эстетики (греч. aisthesis; термин А.Г. Баумгартена, 1750) как самостоятельной науки о прекрасном в русском образованном обществе формируется стремление внести свой вклад в изучение этих актуальных проблем. «Новая литературная теория»[86]86
  Николаев П.А., Курилов А.С., Гришунин А.Л. История русского литературоведения: Учеб. пособие / Под ред. П.А. Николаева. М., 1980. С. 56.


[Закрыть] возникает под пером Н.М. Карамзина. Его учение о «натуре», включающей, согласно концепции сентиментализма, и явления «внешнего» мира, и «внутренний» мир человека, оказало существенное влияние на русскую науку, в первую очередь на формирование представлений о реализме.

Трудно переоценить деятельность В.А. Жуковского – «гения перевода» (А.С. Пушкин в письме П.А. Вяземскому от 25 мая 1825 г.). Работа Жуковского как переводчика и теоретика художественного перевода высветила творческие[87]87
  Противоположной точки зрения («буквалистской») придерживались, например, П.А. Вяземский и А.А. Фет.


[Закрыть] особенности этого труда, что уже в XIX веке было отмечено В.Г. Белинским во второй статье цикла «Сочинения Александра Пушкина» и А.Н. Веселовским в монографии «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и „сердечного соображения“». Так, в работе «О басне и баснях Крылова» (1809), говоря о «взаимоотношениях» поэта и его переводчика, Жуковский изложил свой теоретический принцип: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник» (477)[88]88
  Здесь и ниже страницы указаны по изданию: Жуковский В.А. О басне и баснях Крылова // В.А. Жуковский. Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского / Сост. А.А. Гугнин: В 2 т. М., 1985. Т. II.


[Закрыть]. Эту метафорическую характеристику Жуковский разворачивает и уточняет: переводчик прозаического произведения «подражает с рабскою точностию и взорам и телодвижениям образца своего»; переводчик, работающий с поэтическим произведением, напротив, старается сравниться с оригиналом «в превосходстве» и «употребляет способы собственные, ему одному приличные» (477). Переводчик стихов, развивал свою мысль Жуковский, «уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь почти одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах» (478).

Основанием для этих утверждений были штудии Жуковского как аналитика литературы. Так, в указанной статье он подробно и глубоко представил поэтику жанра басни – сатирическое начало, аллегорическую природу образности, дидактизм. В статье обозначен и взгляд историка литературы – рассмотрены этапы развития басенного творчества от древнейших произведений «простого риторического способа» обозначения явлений действительности через «предложения моральной истины для оратора или философа нравственного», связанные с творчеством Эзопа, Федра, Г.Э. Лессинга, к законченной «форме», которой басня обязана «в наше время Лафонтену и его подражателям, а в древности Горацию» (472).

Русские романтики приняли деятельное участие в изучении отечественной литературы. Активностью позиции отличается литературно-критическое творчество А.А. Бестужева-Марлинского, П.А. Вяземского. До поражения декабристского движения в печати в качестве авторов литературно-критических статей выступали К.Ф. Рылеев, А.И. Одоевский и др. Неоднократно в качестве литературного критика выступал В.К. Кюхельбекер; наибольший интерес представляет его статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), приветствующая развитие национальной поэзии.

А.А. Бестужев-Марлинский написал ряд историко-литературных статей. Так, в работе «Взгляд на старую и новую словесность в России» (1823) дан краткий поэтапный обзор русской литературы: в первой ее части – от истоков древнерусской культуры до начала XIX века, во второй содержалась «характеристика особ, прославившихся или появившихся в течение последнего пятнадцатилетия»[89]89
  Бестужев-Марлинский А.А. Взгляд на старую и новую словесность в России // Литературно-критические статьи декабристов / Подготовка текста, вступ. ст., примеч. Л.Г. Фризмана. М., 1978. С. 45.


[Закрыть]. В центре внимания во второй части работы оказались И.А. Крылов, В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин, Е.А. Баратынский и др. В годичных обзорах литературы («Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года», «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года») Бестужев-Марлинский скрупулезно и последовательно обращается к фактам журнальных публикаций и дает им оценку, указывая на имена Шекспира, Мольера, Вольтера и др. как на образцы творчества. Ярким примером освещения идеологической стороны творческого метода можно считать статью «О романтизме» (1829, опубл. 1839).

П.А. Вяземский на протяжении всей свой жизни обращался к вопросам литературы и современного литературного процесса – в частности, написал ряд биографических очерков, посвященных русским писателям. В этих «беглых», как их называл сам автор, очерках Вяземский, по его собственным словам, стремился дать оценку «с точностью и бесстрастием, вполне историческими»[90]90
  Вяземский П.А. Иван Иванович Дмитриев // Вяземский П.А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки / Сост. Н.Г. Охотина. М., 1988. С. 263.


[Закрыть]. Перу П.А. Вяземского принадлежит первая, как принято считать[91]91
  Манн Ю. Факультеты Надеждина // Н.И. Надеждин. Указ. соч. С. 9.
  Здесь и далее произведения Н.И. Надеждина цит. по: Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика / Вступ. ст., сост. и коммент. Ю. Манна. М., 1972.


[Закрыть], русская историко-литературная монография – «Фонвизин» (1830, опубл. 1848).

С 1820—1830-х годов активизировалась журнальная критика (статьи Н.А. Полевого, М.П. Погодина, И.В. Киреевского и др.). Особое место в этом процессе занимает деятельность А.С. Пушкина как критика, историка-исследователя и издателя. С начала 1830-х годов на литературно-критическое поприще вступает В.Г. Белинский.

«Талантливейшим выразителем» исторического подхода[92]92
  Поспелов Г.Н. Развитие теории литературы в Московском университете // Живая мысль: К 100-летию со дня рождения Г.Н. Поспелова. М., 1999. С. 8.


[Закрыть] в анализе явлений искусства и ярким представителем философского направления в критике и науке был Н.И. Надеждин[93]93
  Николай Иванович Надеждин (1804–1856) родился в семье дьякона, затем священника Белоомутского (фамилия образована от названия места жительства – села Белоомут Рязанской губернии). Закончил Рязанскую духовную семинарию. Обнаружил неординарные способности и получил (по традиции семинарии, когда ученикам изменяли фамилии) фамилию Надеждин. Окончил Духовную академию в Москве, затем в течение двух лет преподавал словесность в Рязанской семинарии. В 1826 г. Надеждин расстался с духовным званием и возвратился в Москву, был учителем в семье Самариных. Защитил диссертацию «О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической» (1830); она написана на латинском языке и защищена в Московском университете. Надеждин был назначен профессором Московского университета по теории изящных искусств и археологии в 1831 г., откуда вышел в отставку в 1836 г. Издатель «толстого» журнала «Телескоп» (1831–1836) и приложения к нему – газеты «Молва». В 1836 г. Надеждин издал в своем журнале первое из «Философических писем» П.Я. Чаадаева. Чаадаев был объявлен сумасшедшим, а журнал закрыт. После запрещения журнала Надеждин в течение двух лет жил в ссылке (в Усть-Сысольске, затем в Вологде). По возвращении из ссылки он окончательно отошел от литературной деятельности и посвятил себя истории религии и церкви, этнографии, археологии, географии, фольклористике. В 1838 г. возглавил Одесское общество истории и древностей. Редактировал «Журнал министерства внутренних дел» (1843–1856) и «Географические известия» (1848), был председателем Отделения этнографии Русского географического общества. Умер в Петербурге, в забвении.
  В жизни Надеждина была драматическая история взаимной любви к девушке из родовитой семьи – Елизавете Сухово-Кобылиной, которая, не получив благословения родителей на брак со своим избранником, в дальнейшем вышла замуж за испанского дворянина графа Салиаса де Турнемира и стала писательницей (псевдоним – Евгения Тур).


[Закрыть]. Профессор Московского университета и издатель журнала «Телескоп», он создал цикл статей «Летописи отечественной литературы» (1832), занимался теорией изящных искусств («О современном направлении изящных искусств», 1833), стал одним из тех, кто разрабатывал эстетические принципы реализма.

Впервые в качестве критика Надеждин выступил со статьей «Литературные опасения на будущий год» (Вестник Европы, 1828; под псевдонимом «Экс-студент Никодим Надоумко»), которая произвела сильное впечатление на читающую публику вследствие жестких иронических оценок, содержащихся в ней. Одновременно литературные круги оценили блестящую эрудицию автора работы (она открывалась эпиграфом на древнегреческом языке, с философски-нравоучительной цитатой из Софокла, и изобиловала множеством иноязычных включений). Формой статьи стал рассказ-рассуждение, направленный против «романтических поэмок» (67).

Исследователь творчества Надеждина Ю.В. Манн писал, что «в русской литературе второй четверти XIX века трудно найти другую столь сложную и противоречивую фигуру». Так, например, Надеждин иронично-критически высказался в адрес Пушкина – по поводу романтических поэм «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы», однако и в «Домике в Коломне», «Графе Нулине» и «Евгении Онегине» он не увидел существенных достоинств. В дальнейшем, в статье «"Борис Годунов". Сочинение А. Пушкина. Беседа старых знакомцев» (Телескоп, 1831; подпись: Н. Надоумко), радикализм высказываний Надеждина в отношении Пушкина был скорректирован, поскольку критик посчитал, что Пушкин поднялся на новый, более высокий, в его представлении, уровень историко-философского взгляда на действительность. Вместе с тем последующие главы «Евгения Онегина» и ряд стихотворений Пушкина вновь были оценены Надеждиным как произведения посредственные. Только в конце жизни, пройдя долгий путь испытаний, Надеждин оценил Пушкина как русского гения.

В центре внимания критика были такие таланты, как Грибоедов и Гоголь. К ним отношение менее суровое, нежели к Пушкину, однако и в их произведениях, основываясь на собственном видении достоинств поэтики, Надеждин находил недостатки. В статье «"Горе от ума". Комедия в четырех действиях, А. Грибоедова» (Телескоп, 1831) критик указал, например, на «пустоту действия», особенно в первом и втором актах (283), но подчеркнул, что комедия представляет собой «живую сатирическую картину», и добавил, что в пьесе «физиономии <…> верно схвачены» (284). Еще более мягкий взгляд Надеждин бросал на Гоголя. Так, в статье «"Вечера на хуторе близ Диканьки". Повести, изданные Пасичником Рудым Паньком» (Телескоп, 1831), критик отмечал, что цикл состоит «из прекрасных отрывков народной украинской жизни» (280).

Историко-теоретические вопросы находились в центре внимания Надеждина. В своей работе «"Всеобщее начертание теории изящных искусств" Бахмана» (Телескоп, 1832) исследователь писал: «Мир изящных искусств сам есть дело рук человеческих» (296); он рассматривал вопрос о стадиальности развития искусства, не зная, «что за несколько лет до его работы о Бахмане во многом сходную картину развития эстетической мысли нарисовал Гегель»[94]94
  Манн Ю.В. Литературоведение в России // Краткая литературная энциклопедия. М., 1967. Т. IV. Стлб. 371.


[Закрыть]. Согласно гегелевской теории трех стадий развития искусства, художественная культура прошла символическую (Древний Восток) и классическую (Античный мир) стадии и находится на завершающем этапе своего развития – на романтической стадии, по исчерпании существа которой наступит принципиально новый этап развития сознания, связанный уже не с философией искусства, а с философией религии; в далеком же будущем мир, по Гегелю, будет жить философией как таковой.

Надеждин считал, что искусство сначала развивалось в недрах классической формы художественного сознания – в формах античного миропонимания; затем возникла романтическая форма Средневековья; в результате этого развития искусство устремилось к третьему этапу – новым формам. При этом если Гегель оценивал последний этап как кризис художественного сознания и его упадок, то Надеждин связывал с современным искусством свои представления о его значимых перспективах. Безусловно, и объем, и сам характер статей Надеждина не позволяют напрямую соотнести их с лекциями по эстетике Гегеля, в которых изложена диалектическая художественно-философская система развития искусства. Однако движение мысли русского критика, особенно его представления о третьей стадии развития искусства, кардинальным образом отличающиеся от гегелевского ее анализа, являются показательным фактом развития теории искусства в России.

Интерес «русской романтической (и не только романтической) эстетики» к философии искусства Ю.В. Манн объяснял, в частности, тем, что в ней «было распространено убеждение, что искусству адекватны не категории разума, но интуиция. "Вот где система!" – сказал, по преданию, профессор Московского университета Мерзляков, приложив руку к сердцу (Надеждин знал об этой злополучной фразе профессора и несколько раз иронически упомянул о ней в своих статьях)[95]95
  Более подробно анализ основных положений философии искусства Г.В.Ф. Гегеля см. в главе, посвященной анализу литературно-критического творчества В.Г. Белинского (С. 257–261).


[Закрыть]. В результате, в русской культуре сформировалось направление философской эстетики и критики, отмеченное именами Н.И. Надеждина, В.Ф. Одоевского, В.Г. Белинского и др.

По свидетельству Г.Н. Поспелова, «Надеждин создал оригинальную и диалектическую концепцию развития мирового искусства»; «классицизм ученый рассматривал как исторический рецидив античного искусства, романтизм – как подобный же рецидив искусства средневекового»; в современный же период, по мнению Надеждина, начиналась новая эпоха развития искусства[96]96
  Поспелов Г.Н. Развитие теории литературы в Московском университете // Живая мысль: К 100-летию со дня рождения Г.Н. Поспелова. М., 1999. С. 9.


[Закрыть], в которой должны были сочетаться лучшие начала искусства и культуры прошлых веков. Эти позиции Надеждин защищал в своей диссертации, а также высказал в речи «О современном направлении изящных искусств», произнесенной на торжественном собрании профессоров и студентов Московского университета 6 июля 1833 г. (одновременно речь была опубликована в университетских изданиях). Надеждин утверждал: «В современных движениях творческой деятельности ощутимо направление к всеобщности!» (367). Отступления от такого взгляда на развитие искусства, например характеризующие высказывания С.П. Шевырева, вызывали у Надеждина неприятие (см. работу «"История поэзии". Чтения адъюнкта Московского университета Степана Шевырева». Телескоп, 1836).

Значимой фигурой середины XIX века являлся С.П. Шевырев[97]97
  Степан Петрович Шевырев (1806–1864) родился в дворянской семье в Саратове. Окончил Московский университет (1822). Литературная деятельность Шевырева началась с переводов (с древнегреческого и немецкого языков), продолжилась на литературно-критическом поприще (до 1829 г.). В дальнейшем Шевырев изучал западное искусство, находясь в Италии (1829–1832) в качестве воспитателя детей Зинаиды Волконской. С 1832 г. жизнь Шевырева вновь связана с Московским университетом, где он был адъюнктом и со временем стал профессором русской словесности, в течение ряда лет являлся деканом историко-филологического отделения (позже факультета). Шевырев периодически возвращался к литературно-критической деятельности: в 1835–1837 гг. возглавлял отдел критики в журнале «Московский наблюдатель», до начала 1850-х годов вместе с М.П. Погодиным возглавлял журнал «Москвитянин». В 1838–1840 гг. слушал лекции в университетах Италии, Германии, Франции, Англии, после чего вновь обратился к преподавательской деятельности. В начале 1860-х годов Шевырев во Флоренции, а затем в Париже читал лекции о русской литературе.
  В творческое наследие Шевырева входят стихи, в которых обнаруживается «тематическая и идейная близость <…> к Тютчеву» (Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М., 1976. С. 90).


[Закрыть] – историк литературы и теоретик поэзии, профессор Московского университета, академик Петербургской Академии наук (1847). Им созданы двухтомный труд «История поэзии» (1835), работа «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов» (1836). Шевырев читал курс «История русской словесности, преимущественно древней» и создал книгу с одноименным названием (в 4 частях; 1846–1860), а также был автором статей, посвященных творчеству А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, И.И. Козлова, В. Скотта и др.

Будучи начинающим исследователем, Шевырев опубликовал статью «Обозрениерусской словесности за 1827-й год» (Московский вестник, 1828). Главной ее целью было стремление усилить позиции исторического метода анализа литературного процесса. «Мы должны, – писал Шевырев, – смотреть на отдельные произведения <…> уже не в отдельности их, как мы то делали, представляя разборы оных в продолжение года, но в отношении к постепенному развитию словесности русской, или, другими словами, смотреть на них как на части в связи с целым» (81)[98]98
  Здесь и далее произведения С. П. Шевырева цит. по: Шевырев С.П. Об отечественной словесности / Сост., вступ. ст. и коммент. В.М. Марковича. М., 2004. (Классика литературной науки).


[Закрыть].

Русская литература, подчеркивал Шевырев, еще очень молода, и «у нас не прошло еще время вдохновения, время поэзии» (81). Наиболее ярким талантом назван Пушкин. Шевырев проанализировал четыре произведения Пушкина, созданные в обозреваемый период, – поэмы «Братья-разбойники» и «Цыганы», третью главу романа «Евгений Онегин» и сцену разговора Пимена и Григория из трагедии «Борис Годунов». Отрадным обстоятельством Шевырев считал то, что в романе «Евгений Онегин» Пушкин «отклоняет от себя постороннее влияние» и проявляет себя как «свободный и мужественный поэт» (82). Еще больше это обстоятельство радовало Шевырева в трагедии «Борис Годунов», где Пушкин позиционирует себя как «поэта русского», что в первую очередь определено характером Пимена, который «носит на себе благородные черты народности» (83).

Актуальным вопросом, в понимании Шевырева, было осознание специфики литературы, в природе которой заключены возможность и необходимость создавать «живые картины» (83). «Не дело поэта преподавать уроки нравственности» (83), – подчеркивал молодой ученый. Аналитическим примером служили для него стихотворения Е.А. Баратынского. Шевырев упрекал поэта в том, что тот «более мыслит в поэзии, нежели чувствует», а некоторые произведения Баратынского, по мнению автора статьи, «сбиваются на тон дидактический и не столько блещут остроумием, сколько щеголеватостью выражений» (84). Наименее интересной фигурой в современном процессе Шевыреву представлялся Ф.В. Булгарин. По поводу первых трех томов из собрания сочинений Булгарина, вышедших в 1827 г. в Петербурге, Шевырев писал следующее: «Главный их <сочинений Булгарина> характер – безжизненность: из них вы не можете даже определить образа мыслей автора. Слог правилен, чист, гладок, иногда жив, изредка блещет остроумием, но холоден» (84). Писатель же «без своего воззрения на мир, без проницательности, без иронии» (85) не может и не будет иметь успеха у читателя.

В статье «О критике вообще и у нас в России» (Московский наблюдатель, 1835) Шевырев затронул другую сторону литературного процесса – вопрос о роли и значении критики в обществе. Шевырев вступил в полемику с тезисом о том, что в русской культуре «нет еще словесности, а есть уже критика», связываемом прежде всего с именем А.А. Бестужева-Марлинского. Автор статьи задавался вопросом: «Может ли, в самом деле, существовать критика там, где нет еще словесности?» (87). Словесность, по Шевыреву, – это «выражение национального духа в слове, выражение образованное и полное» (87). Этот феномен в сформированном виде автор работы видел в немецкой культуре, при этом «высокие произведения искусства в немецкой словесности явились после критики и даже были плодом ее усилий»: «Гений Шиллера и Гете исполнил то в Германии, о чем мечтала, что до них предчувствовала критика» (87).

Русскую литературу Шевырев рассматривал как явление, стоящее в одном ряду с немецкой литературой, т. е. считал явлением «позднейшим в отношении к прочим странам Европы» (87). В таких литературах, писал автор статьи, «вы видите уже ход, обратный тому, какой видели в начале древнего и нового европейского мира», т. е. «там творцы поэты открывают начало литературы, здесь критик есть первый ее начинатель» (87). Динамическую картину развития словесности Шевырев видел в ее движении: «Тому три тысячи лет она была эпопеей у греков; немного спустя историей, лирой, трагедией, комедией, разговором, свободной речью; у римлян явилась она во всех видах греческих и, сверх того, сатирой, дидактической, исторической поэмою, судебною речью, летописью в стихах, панегириком; у италианцев звучала канцоной, сонетом, балладой, рассказывала новеллы, облекалась в мистическую, в рыцарскую поэму, в оперу; у испанцев начала народным романсом, очаровывала волшебным романом, блистала религиозной драмой, забавляла комедией интриги; у англичан создала драму-летопись, роман практический и исторический, прагматическую историю, описательную поэму, юмористическую и сентиментальную повесть; у французов шутила комедией, сатирой и эпиграммой, перебрала снова все роды в искаженных видах, создала европейскую сказку, записки, песню политическую; у немцев возобновила все прежние роды в их настоящем виде, была эклектическою…» (88–89). В словесности сливаются «два начала»: «одно всегда и всюду прекрасное <…>; другое начало есть нравственное» (89).

Органичной частью статьи является размышление Шевырева о взаимоотношениях словесности и науки. Идущие принципиально разными путями, они связаны «третьей» силой, своим «примирителем, равно наблюдающим права» первых двух, – критикой, «беспристрастной посредницей в этой жаркой распре между творчеством и наукою» (90). Однако «посредничество» это, указывал Шевырев, не бесспорно. Критика должна способствовать развитию «эстетической и литературной образованности русского народа» (92). С такой миссией стремился выступить журнал «Библиотека для чтения» и его редактор О.И. Сенковский. Но пример этого издания, по мнению Шевырева, доказывает, что «критика, не имеющая никакого другого основания, кроме личных впечатлений, ведет к пристрастным мнениям и к противоречиям беспрестанным» (97). Критик в своем труде по анализу произведений должен стремиться к выражению «истины» и в своих выступлениях перед читающей публикой следовать требованиям «строгого отчета» (100).

Задуманный Шевыревым труд «История поэзии» в полном объеме осуществлен не был. В 1835 г. в свет вышел том первый, с анализом древнеиндийской и древнееврейской литературы. В качестве второй части этого труда в дальнейшем рассматривались 11 лекций о древнегреческой и древнеримской литературе, о которых писал сам Шевырев (110) и которые были опубликованы после смерти ученого, в 1892 г.[99]99
  Маркович В.М. [Комментарии] // С.П.Шевырев. Указ. соч. С. 263–264.


[Закрыть] Во вступительных главах («чтениях») Шевырев подчеркнул, что посвятил «свои занятия преимущественно истории словесности», в силу чего определил метод своего рассмотрения литературно-художественного и общественного процессов как исторический, «в соединении в философским воззрением», а цели своего труда, и прежде всего преподавания, обозначил как стремление «воздействовать на вкус юных слушателей, устремлять их к историческому <…> изучению произведений словесности» (110). При этом было актуализировано положение о том, что «наука требует недоверия. В ней ничего нет вреднее, как чужая опытность» (116).

Шевырев с удовлетворением констатировал, что в «современном ходе <гуманитарных> наук» господствует «метода историческая» (111). Ученый определил свое видение рассматриваемой проблемы: «Если бы можно было всю современную науку назвать одним именем, то прилично бы ей было, как мне кажется, наименование мыслящей истории. В самом деле, знание наше тогда будет полно, когда философия поверится историей и, обратно, история согласится с философиею. Пока история будет враждебно обличать философию в ее смелых начертаниях – не быть науке полной. <…> Все уже сказали себе: наука должна иметь душою философию, телом историю» (112). С таким «господством исторических метод в знании» ученый связывал будущее отечественной науки.

Развитие словесности и характер ее изучения осуществляются, по Шевыреву, «двояким способом» (113). С одной стороны, словесность рассматривается «в связи ее с обществом» как «живое выражение жизни общественной» (113). В этом особенно преуспели французские исследователи, согласно утверждениям которых «все произведения получают важность только в том отношении, как действовали на жизнь общественную» (113). «Второй способ наблюдения словесности», писал Шевырев, «есть преимущественно эстетико-философский» (114). Его создатели, немецкие ученые и критики, «видят в явлении слова независимое выражение какой-нибудь идеи» (114).

В «Истории поэзии» подчеркнуто, что для понимания «слова народа» необходимо изучить его общественную историю, особенности национального развития, значимые факторы культуры. «Мы должны, – писал Шевырев, – постигнуть душу и жизнь его <народа>, должны вникнуть в его направление, в черты его нравственной физиогномии, в его характер, свойства физические, климатические, одним словом, во все стихии, из которых творится его духовное, человеческое бытие» (110). И «только тогда», настаивал ученый, «мы одушевим слово народа его же мыслию и откроем ту точку зрения, с которой можно будет видеть особенности его словесности» (116).

В первой вступительной главе Шевырев обозначил «направление» и «характер» словесности «новых народов Западной Европы» (117) – особенности культуры Италии, Испании, Англии, Франции и Германии. Представление о культурном развитии Италии Шевырев связал с тем, что эта страна хранит «остатки от полумертвой роскоши древнего мира», т. е. «все эти мраморы, гробницы, обелиски, колонны, статуи, водопроводы – наконец, это слово роскошное, это слово крепкое, как мрамор, и обработанное резцами стольких гениальных поэтов» (118). В результате ученый воспел в итальянской культуре ее «силу художественную» (119).

Испания, справедливо указывал Шевырев, «приняла в себя стихию восточную, начало магометанское» (120), и «религиозно-художественное направление, которым Испания имеет сходство с Италиею, получило совершенно иной характер, по свойству того начала, с которым оно сочеталось» (122).

Аллегорическим знаком английской культуры Шевырев посчитал строчку Шекспира, в которой Альбион определен как остров – «драгоценный камень в серебряной оправе океана» (123). Направление развития английской культуры ученый определил как «практическое, промышленное» (124).

Германия же, наоборот, «в первоначальной своей жизни» жила божеством «отвлеченного, таинственного ужаса», поскольку «не любила заключать величества богов своих в образы человеческие» (124). Склонность к «тайному отвлеченному началу» привела немцев к освобождению мысли «от всяких оков», к созданию «самобытной, <…> полной науки», «независимой от жизни», «в себе самой содержащей и основание и цель свою» (125). «Сие-то ученое направление Германии образовало из сей страны один огромный университет, снабженный бесчисленными библиотеками – один всеобъемлющий мир учености» (126). Наука же и словесность во Франции, повторил Шевырев, «всегда служили для целей общественной жизни» (127).

Развитием положений, предложенных в «Истории поэзии», стала книга «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов», которая была опубликована в 1836 г. В ней, в частности, Шевырев писал о «теории искусства» (130) и о заслугах перед нею немецких ученых.

Становлению отечественной словесной культуры посвящен труд ученого «История русской словесности, преимущественно древней» (1-я и 2-я части были опубликованы в 1846 г., 3-я – в 1858 г., 4-я – в 1860 г.). Сам автор указал, что основу труда составил академический курс (в объеме 33 лекций), прочитанный им в Московском университете в 1844–1845 учебном году.

С гордостью, как «самое замечательное событие в нашей современной жизни», Шевырев отмечал «водворение науки» (205). С помощью исторического (научного, в понимании ученого) метода анализа он изучил развитие русской духовной культуры, и уже в первой лекции определил свой «очерк труда» (222), исходным положением которого стало понимание народности. Народность, по Шевыреву, – это «совокупность всех духовных и физических сил, данных от Провидения какому-нибудь народу для того, чтобы он совершил на земле свое человеческое назначение» (206), а «слово – невидимый образ народа» (207). В результате, целью своей работы Шевырев считал необходимость «видеть в слове русском всего русского человека» (208).

«История русской словесности…», как считал ее автор, должна дать такой «взгляд на словесность», чтобы «представить цельность бытия человеческого» (209). В истории русской словесности Шевырев выделил два периода ее развития, «в промежутке которых живою, огромною гранью стоит Петр Великий» (209). Особенность развития словесности в условиях первого периода, по мнению ученого, является «сосредоточенность» России «в самой себе» (209); второй же определен как выход «из своего сомкнутого мира» и «решительное общение с европейскими народами» (210). В первом периоде Шевырев выделил три «отделения»: «южное» – с IX века по 1-ю четверть XIII века, с «средоточием русского образования» в Киеве; «северное» – с XIII по XV век, с средоточием вокруг Москвы; «северо-южное» – с XVI века по текущие годы XIX века. Шевырев предполагал рассмотреть вопросы исторического развития русского языка и «отношение языка словено-церковного к русскому» (211), отечественный фольклор (прежде всего народные песни), а также памятники русской культуры, начиная с XI века, – «Слово о полку Игореве», «Слово о Мамаевом побоище», переписку Ивана Грозного с князем Курбским и др., подчеркнув, что именно литература «будет главным предметом наших занятий» (218).

Таким образом, Шевырев «окончательно утвердил историческое направление в преподавании русской литературы»[100]100
  Николаев П.А., Курилов А.С., Гришунин А.Л. История русского литературоведения: Учеб. пособие / Под ред. П.А. Николаева. М., 1980. С. 100.


[Закрыть]. Вклад ученого в развитие отечественной науки был связан и с формированием нескольких поколений студенчества, со стремлением развить в душах слушателей живое и трепетное отношение к слову.

Крупным вкладом в развитие историко-теоретической мысли стал выход в свет «Словаря древней и новой поэзии» Н.Ф. Остолопова (в 3 томах, 1821). Наряду в четырехтомной «Учебной книгой российской словесности» Н.И. Греча и четырехтомной работой В.Я. Толмачева «Правила словесности» (1815–1822), «Общей реторикой» (1818) и «Частной реторикой»[101]101
  В 1-й половине XIX в. слово «риторика» продолжали часто писать через «е».


[Закрыть] (1829–1832) Н.Ф. Кошанского, словарь Остолопова демонстрировал «риторические» (классицистические) представления о литературе, предполагающие, в частности, что вершиной художественного развития является эпопея.

Действительность требовала новых – объективно-научных принципов не только исторического, но и теоретического осмысления словесности. Свои размышления по этому поводу, в связи с выходом в свет в 1839 г. шестого (стереотипного) издания «Общей реторики» Н.Ф. Кошанского, выразил В.Г. Белинский[102]102
  Здесь и далее цитируется «библиографическая статья»: Белинский В.Г. Общая реторика, Н. Кошанского // В.Г. Белинский. Собр. соч.: В 9 т. М., 1977. Т. II. С. 473, 475.


[Закрыть]: «Теория словесных наук доселе играет странную роль в русской литературе. Мы ощущаем крайнюю необходимость в руководстве, в котором заключалось бы хорошее, систематическое изложение законов мысли и чувства относительно выражения в формах языка вообще и в формах языка русского в особенности». Далее Белинский подчеркивал: «Но можно сказать утвердительно, что у нас до сих пор нет ни одной порядочной учебной книги, которая удовлетворяла бы этой необходимости и которую составить тем труднее, что обработыванием теории отечественной словесности могут заняться одни русские, между тем как систематические изложения большой части остальных наук приготовляются для нас всею образованною Европой». Относительно учебной литературы того времени Белинский писал: «Все учебники русской словесности или неполны и недостаточны, или основаны на ложных началах и близоруких взглядах».

Белинский актуализировал вопрос о формировании научной «теории словесных наук»: «В пределы науки, которую мы, по старой привычке, еще не отстали называть "риторикою" или "реторикою", в нынешнем ее виде, входят материалы, принадлежащие к областям многих других наук, а между тем мы не находим в ней того, о чем именно и следовало бы говорить в теории словесности». Отвергая риторику в современном ее состоянии, Белинский замечал: «Здание этой науки утверждается у нас на таком рухлом основании, начала логические и эстетические перемешаны в ней с догмами языка в таком хаосе, что всякий мало-мальски сметливый и образованный преподаватель видит всю бесполезность нынешней теории в приложении ее к практике». Эти соображения Белинского к середине 1830-х годов целиком разделялись в академических кругах.

С конца 1820-х годов движение университетской науки интенсифицируется в организационно-структурном и научно-структурном планах. В 1835 г. кафедры красноречия и стихотворства были преобразованы в соответствии с введением преподавания истории русской литературы, хотя разделение на кафедры русского языка и всеобщей литературы происходит в российских университетах только в 1860—1870-е годы. В 1830-е годы усиливается интерес к немецкой классической философии И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля. В сферу изучения и преподавания в 1830—1840-е годы начинает входить современная русская литература; так, «Русская хрестоматия» А.Д. Галахова (1842) вводила в гимназическое образование «новейших писателей» – Лермонтова, Гоголя, Тургенева.