Текст книги "Мой отец генерал Деникин"

Автор книги: Мария Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

«Отступающими белыми взорваны железнодорожные пути».

«Протяженность наших линий коммуникаций приобретает катастрофические размеры».

«400 километров, отделяющих нас от наших баз, делают невозможными поставку продовольствия, боеприпасов, медикаментов и эвакуацию раненых и больных…»

«Трудности этого похода – эпидемия тифа и боевые потери – сократили личный состав 8-й армии и находящихся рядом армий [9-й, 10-й и 11-й] до минимума. […] Резерва больше нет…»

«Наше наступление без значительного подкрепления может окончиться трагически, поскольку в случае отступления мы не сможем переправиться через разлившиеся реки».

Но, несмотря на «доведенный до минимума» личный состав, красные сосредоточили на юге в декабре 1919 года, после почти полного разгрома белых на других фронтах, 200 тысяч человек, в то время как противостоящие им силы насчитывали не более 82 тысяч бойцов. Безусловно, Троцкому удалось привлечь компетентных военных, популярных в народе вожаков, таких как Ворошилов, Буденный, Тимошенко, Рокоссовский, Жуков… Конечно, кавалерийский корпус Буденного, превращенный в 1-ю армию, был одним из самых доблестных. И все же белые с начала своего Ледового похода сталкивались и не с такими трудностями и их отступление могло бы стать лишь досадным предшествующим великой победе эпизодом, если бы не вмешательство другого чрезвычайно важного фактора: общего упадка энтузиазма как у гражданских лиц, так и у военных.

Было вполне понятно, что симпатизирующие белым или колеблющиеся могли быть разочарованы или возмущены «незаконными реквизициями», постоянным беспорядком, экономическими трудностями. Это можно было бы расценить как временное «неудобство». Но существовало и нечто более серьезное. Уже два или три десятилетия аграрная проблема вносила раскол в русское общество. Большинству раздел земель казался неизбежным, но каковы пути к нему? Сознавая важность этого вопроса, Деникин не сумел разработать точную и реалистическую аграрную политику. Солидаризируясь в этом отношении с Колчаком, он просто подписался под его программой: «Временно предоставить земли тем, кто их обрабатывает до момента созыва Учредительного собрания, которое путем свободного голосования установит порядок землевладения, справедливого раздела земли». Эта формулировка лишь вызвала беспокойство одних и неудовольствие других.

Население Кубани, Украины, Кавказа и в несколько меньшей степени Дона высказывало сепаратистские настроения и предоставляло свою финансовую и военную помощь ВСЮР только в обмен на обещание автономии, то есть будущей независимости. Убежденный сторонник «великой, единой и неделимой России», Деникин был не способен на двоедушие и отказывался от любого, даже чисто устного и ни к чему не обязывающего компромисса. Кадровый офицер и горячий патриот, он был честным человеком и не обладал умением обходить в своих высказываниях острые углы – умением, столь необходимым хорошему дипломату и руководителю государства.

Нельзя также недооценивать еврейского вопроса. Волна антисемитского настроения охватила юг задолго до вступления Белой армии в черту оседлости. Оно проявлялось ярко, страстно, убежденно в верхах и низах интеллигенции, в народе и в армии; у простолюдинов, повстанцев, махновцев, красноармейцев, зеленых и белых. Войска ВСЮР не избежали общего недуга и запятнали себя еврейскими погромами.

Однако гнев белых против евреев объяснялся отчасти высоким процентным соотношением последних к числу советских руководителей и большевистских палачей (82 %, как утверждали англичане, 40 %, как считал Деникин). Генерал не проповедовал никакого филосемитизма, но был воспитан в традициях христианской морали и являлся врагом любого бессмысленного насилия. И здесь его ждала ловушка.

«Добровольцы питали глубокое предубеждение против евреев, – писал военный корреспондент Джон Эрнест Ход-сон. – И здесь Деникин попадал в неожиданный и драматический тупик, поскольку если бы он принял жестокие меры для того, чтобы заклеймить и предотвратить антиеврейские репрессии, то его обвинили бы в слабости или, что еще хуже, в том, что он платный агент евреев. Всем было известно, что украинец Петлюра завербовал в свою армию тысячи бойцов, а priori более благосклонно настроенных к Деникину, проповедуя антисемитский крестовый поход и утверждая, что русский генерал находится в руках евреев».

Петлюра, эмигрировавший во Францию, был убит в 1926 году неким Шварцбартом, который хотел отомстить за своих многочисленных соплеменников, уничтоженных во время петлюровских погромов. На последовавшем затем процессе адвокат Шварцбарта г-н Эрни Торрес представил суду массу свидетелей, один из которых в своей речи ассоциировал имя Деникина с именем Петлюры. Раздались протесты со стороны присутствовавших евреев. Г-н Голдштайн и г-н Г.Сласберг и другие стали утверждать, что если последний устраивал погромы, то первый их в высшей степени осуждал.

Это осуждение привело Деникина в декабре 1919 года к разрыву с командующим его самой верной армией – Добровольческой – с генералом Май-Маевским, прекрасным стратегом, храбрым солдатом, но изрядным пьяницей, за что он и получал выговоры от Деникина. Но последний не знал, что генерал покрывал виновных в грабежах и погромах и даже потворствовал им. Когда же наконец Деникина поставили об этом в известность, он высказал свое решительное недовольство близким сослуживцам Май-Маевского.

– Почему вы не предупредили меня раньше? Начальник штаба Май-Маевского дал свои объяснения:

– Я боялся, что, если я вас проинформирую, Ваше высокопревосходительство, вы начнете меня подозревать в желании занять место… И потом… это такой храбрый солдат!

«Храбрый солдат» был все же снят с должности, но отступление продолжалось. Новый удар судьбы обрушился на белых: их предали, оставили союзники.

Командование ВСЮР с некоторого времени стало отдавать себе отчет, что Соединенные Штаты отказываются понимать их проблемы. Президент Вильсон взял на себя столь же странную, сколь и неуместную инициативу подготовить конференцию между союзниками, белыми и красными на турецком острове Принкипо. Могла ли такая неистовая, беспощадная гражданская война, какая развернулась в России, разрешиться иначе, чем полной и окончательной победой одного лагеря над другим? Белое командование отказалось присутствовать на конференции. Адмирал Каллен, глава военной миссии США при Деникине, с этих пор ограничился ролью наблюдателя, оказывая белым только гуманитарную и медицинскую помощь.

После драмы, происшедшей в Одессе и Севастополе, никто уже не рассчитывал на помощь Франции, она так же была неспособна понять нужды Белой армии, как и Соединенные Штаты. Все лишь пожимали плечами, вспоминая демарш Клемансо, который открыто заявил о необходимости «тесного сотрудничества» между украинским сепаратистом Петлюрой и сторонником «великой, единой и неделимой России» Деникиным… Какая-то надежда появилась в сентябре 1919 года, во время приезда в Таганрог чрезвычайной миссии во главе с генералом Манженом. Увы, переговоры ни к чему не привели. В обмен на помощь Манжен потребовал от обнищавшего правительства юга России конкретных и немедленных материальных компенсаций.

«Речь идет не о помощи союзников, – вздыхал Деникин, – а только о коммерции…»

Польша, независимость которой было признана, но границы еще окончательно не определены, имела свои счеты с большевиками и казалась Деникину естественным союзником. Польская миссия, прибывшая в Таганрог 30 сентября 1919 года, была принята самым радушным образом. Но вскоре стало ясно, что ее единственной задачей было склонить Деникина к формальному обещанию отдать Польше Курляндию с ее балтийским побережьем, Волынь, Литву и Белоруссию, и всякий энтузиазм пропал. Полковник Долинский, представитель Деникина в Варшаве, писал своему шефу об унижениях, которым он постоянно подвергался, о свирепствовавшей в Польше дикой «дерусификации» и о растущей враждебности прессы к армии юга России. Таким образом, взаимопонимание и сотрудничество между Деникиным и новым главой польского государства Пилсудским стали невозможны.

Я хочу дополнить эти соображения, касающиеся отношения поляков и французов к Белой армии, следующим личным документом.

Мой отец в мемуарах упоминал о своем представителе в Варшаве полковнике Долинском. В апреле 1981 года я получила письмо от немецкого преподавателя математики Р. Долинского. Сын полковника (затем произведенного моим отцом в генералы) раздобыл мой адрес, чтобы поделиться своими отроческими воспоминаниями, относящимися к его жизни на Украине в 1919 году. Он задал мне вопрос, на который я должна была ответить «нет».

«Марина Антоновна, нет ли случайно в бумагах, оставленных Вашим отцом, деталей, связанных с миссией моего отца в Польше осенью 1919 года? Мой отец говорил мне об этом лишь однажды перед своей смертью».

Вот что я узнала: «В Восточной Пруссии в районе Данцига находились склады немецкого оружия и боеприпасов, которые по Версальскому договору должны были быть уничтожены. Определенным ответственным лицам в Германии пришла идея предложить оружие белым, которые сразу же приняли предложение. Но, чтобы переправить оружие на юг России, необходимо было получить разрешение Польши на его перевозку через ее территорию. Мой отец был ответственным за проведение всей операции. Она могла быть осуществлена только при содействии какого-нибудь члена союзнической комиссии. В Варшаве моему отцу рекомендовали некоего француза, так сказать, подходящего для нашего дела и будто бы вполне достойного доверия. На самом деле этот человек выдал моего отца и провалил все предприятие.

Я думаю, что факты подобного рода играли большую роль в истории. В то время, когда Ллойд Джордж делал все возможное, чтобы приостановить помощь Армии юга России, белым жесточайшим образом не хватало этих немецких арсеналов (предназначенных для уничтожения), которые могли сыграть решающую роль в их победе… и изменить лицо мира!»

«В то время как Ллойд Джордж делал все возможное, чтобы приостановить помощь Армии юга России…»

8 ноября 1919 года британский премьер-министр, расходясь по многим вопросам политики с военным министром Черчиллем, произнес на ежегодном банкете лорд-мэра Лондона несколько знаменательных фраз: «Осмелюсь предсказать, что большевизм и его опасная доктрина не могут быть побеждены силой оружия. […] Мы послали вооружение и продовольствие на сумму в 100 миллионов фунтов. Мне не жаль ни единого истраченного пени, но совершенно очевидно, что мы не располагаем средствами, чтобы продолжать столь дорогостоящую интервенцию в этой бесконечной гражданской войне…»

Девять дней спустя Ллойд Джордж, выступая в Палате общин, высказался еще более недвусмысленно: «Деникин и Колчак преследуют две цели. Первая – это уничтожение большевизма и реставрация демократического русского правительства. И здесь между нами полное взаимопонимание. Но их вторая цель – объединение России. И это совсем не та политика, которая устраивает Британскую империю. Один из самых известных наших государственных деятелей лорд Биконфилд уже высказал соображение, что Россия, ставшая сильной и мощной, распространившая свое влияние в направлении Персии, Афганистана и Индии, превратилась бы в значительную угрозу для Британской империи…»

Английский военный корреспондент в Таганроге, находившийся при Ставке Деникина в момент, когда до нее дошла весть об этих речах, свидетельствует:

«Это было как гром среди ясного неба. До сих пор идея участвовать в последней фазе мировой войны вместе с главным союзником – Англией – придавала мужества добровольцам и их сторонникам. И вдруг они с ужасом осознали, что Великобритания считает войну оконченной, а их борьбу рассматривает как обычный местный конфликт. Настроение и атмосфера, царящие на юге России, изменились буквально в несколько дней. Тот факт, что дело добровольцев оказалось обреченным в глазах г-на Джорджа, сделало его почти обреченным и в их собственных глазах. Не мне решать, прав или не прав г-н Джордж, бросив на произвол судьбы армию добровольцев, но я считаю необходимым особо подчеркнуть, что, сообщив всему миру об изменении своего отношения к Добровольческой армии, он совершил бесчестный поступок».

Неожиданно разгоревшийся пожар внутренней междоусобицы нанес еще один удар по моральному духу армий юга России. Если две цели, упомянутые Ллойд Джорджем, действительно были общими для всех добровольцев, то среди них не было согласия относительно формы и состава будущего «русского правительства». Политические предпочтения демократического левого крыла, которое жаждало республики, стремящегося к конституционной монархии центра и мечтающих о возвращении автократии правых выражались mezza voce (негромко), пока громко и отчетливо звучала песнь победы. Но как только началось отступление, разногласия усилились. Деникину, твердо придерживающемуся центра, стало все труднее и труднее усмирять страсти, особенно правых. Счастливо избежав нескольких покушений большевистских агентов (нужно признать, подготовленных очень несерьезно), Деникин узнал, что одно из таких покушений торжественно благословил принадлежащий к крайне правому лагерю глава православной церкви Крыма.

Если в конце концов не нашлось добровольца, чтобы вонзить кинжал в грудь генерала, то его самый близкий сподвижник Романовский, обвиненный (напрасно) в левых взглядах, филосемитизме и других изрядных грехах, чуть не погиб от рук убийц. Внутренняя борьба стала действительно угрожающей, когда правые обрели своего вождя в лице генерала Врангеля.

Врангель сделал публичное признание о своих расхождениях с Деникиным в июле 1919 года в тот момент, когда главнокомандующий отдал приказ идти на Москву. В мемуарах он конкретизирует свои критические выпады: «Этот приказ был равноценен смертному приговору для армий юга России. Он проигнорировал все принципы военной стратегии: не было ни выбора основного направления, ни концентрации войск в этом направлении, ни соответствующих маневров. Каждой из армии был лишь дан приказ двигаться на Москву».

Несправедливость этого осуждения бросается в глаза. Несомненно, существовало основное направление – то, по которому следовала Добровольческая армия, самое жизнеспособное войсковое соединение белых. Концентрация войск в этом направлении осуществлялась в максимальной степени, насколько позволяли условия, не допускающие оголения других фронтов. Что касается доводов, определивших решение Деникина идти на Москву, то они перечислены выше.

Эти первые проявления разногласий не стали непосредственной причиной разрыва отношений. Деникин, по природе человек доброжелательный, считал, что как солдат его подчиненный имеет неоспоримые достоинства. Сместив Май-Маевского, он поручил Врангелю командование добровольцами. Встав во главе героев Екатеринодара, Курска, Воронежа, Орла, столь дорогих сердцу Деникина ветеранов, Врангель поспешил составить грубый и полный презрения к ним рапорт, которому он по своему обыкновению дал публичную огласку. Деникин не сможет простить ему этого хотя бы из-за намеренно ложного вывода: «В качестве действующего соединения эта армия перестала существовать!»

Деникин поставил вместо Врангеля Кутепова. Барон предложил тогда сформировать новый армейский корпус кавалерии, состоящий из казаков. Когда ему это не удалось, он начал открыто готовить заговор против Деникина. В начале января 1920 года Врангелю было приказано укрепить порт Новороссийска и подготовить возможную эвакуацию белых. Он тотчас отказался от этого назначения, посчитав его для себя «неинтересным», и потребовал нового назначения, в то время как слухи о подготавливаемом им государственном перевороте с целью свержения Деникина дошли до Варшавы и Лондона. Назначения и отказы от назначений следовали одно за другим. Поведение неугомонного генерала причиняло значительное неудобство, и главнокомандующий в конце концов предложил Врангелю временно покинуть русскую землю и 10 февраля 1920 года принял его «прошение об отставке по причине болезни».

Тем не менее барон продолжал оставаться на территории России, проживая на стоящем на Севастопольском рейде русском корабле. 5 марта он решил уехать в Константинополь, предварительно послав своему бывшему шефу письмо в такой же мере наглое, в какой и разоблачающее сущность его натуры: «Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук, цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж.

Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении отечества, а лишь о сохранении власти…

Русское общество стало прозревать… Все громче и громче называются имена вождей, которые среди всеобщего падения нравов остаются незапятнанными… Армия и общество во мне увидели человека, способного дать то, чего жаждали все.

Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая вождями, примером своим развращающим войска, – такая армия не могла воскресить России…»

Деникин дал на это ответ: «Милостивый государь, Петр Николаевич, Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжелый момент, когда мне приходится напрягать все душевные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…

Если у меня и было некоторое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты. Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.

Когда-то во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие. Пусть он теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло».

Врангель, написав письмо, тут же распространил его копии как в Севастополе, так и в Константинополе… Деникин будет ждать… 1926 года, чтобы дать публичный ответ. Он будет следующим: «История сделает свои выводы [из нашего поражения]. Она будет судить наши поступки, принимая в расчет обнищание страны и общую деградацию нравов; она должна будет произнести свой суд и над теми, кто несет ответственность за происшедшее.

Ответственность правительства, которое не смогло обеспечить существование армии, командующего, не способного удержать в узде своих подчиненных, военачальников, не сумевших – или не захотевших – установить дисциплину в своих частях, ответственность солдат, неспособных противостоять искушениям, народа, отказавшегося пожертвовать временем и деньгами, ответственность попрошаек, тартюфов, ищущих выгоды авантюристов всех родов…»

Вот резюме причин поражения белых, но Истории известно, что никакого анализа причин, каким бы точным он ни был, недостаточно для объяснения всех последствий происшедшего.

Глава XXI
«НЕИЗБЫВНАЯ СКОРБЬ ДУШИ…»

Письмо-пасквиль Врангеля глубоко оскорбило Деникина, жестоко ранило его душу, но мысль оставить пост главнокомандующего ни на минуту не приходила ему в голову. «Я буду драться до конца!» Но вот 12 марта он получил неофициальный и составленный в пораженческих настроениях рапорт Кутепова, своего соратника с первых дней существования армии, верного среди верных.

«Те настроения, которые сделали психологически возможным подобное донесение командира добровольцев своему главнокомандующему, предопределили ход событий: в этот день я бесповоротно решил оставить свой пост».

Кутепов, овладев собой, поспешил принести извинения, объяснил свой выпад чрезвычайно накаленной атмосферой своего окружения, которая, как он сказал, была лишь временным явлением. Но было слишком поздно. Решение Деникина было бесповоротным.

Кутепов будет сожалеть о совершенной им ошибке, о рапорте 12 марта в течение всех десяти оставшихся ему лет жизни. Не считая возможным обнародовать свое решение до тех пор, пока бойцы его армии не будут находиться в безопасности в Крыму, Деникин занялся последними приготовлениями к их эвакуации. Для этой цели были выбраны два порта Черного моря на расстоянии 50 километров друг от друга – Анапа и Новороссийск. Здесь на рейде стояли судна как русские, так и союзнические. В Крыму к этому времени уже были созданы склады продовольствия, оружия и боеприпасов. 18 марта Деникин запросил командующего Донской армией Сидорина, не хотят ли его казаки переехать в Крым. Но Сидорин ответил, что его армия развалилась и что, вероятно, лишь одни офицеры проявят желание покинуть родину. 23 марта банды зеленых захватили Анапу. Войска белых в беспорядке отхлынули к Новороссийску. Эвакуация, осуществленная через этот единственный порт, в который не успевали прийти корабли, стоящие на рейде в Анапе, оказалась «неожиданной», как писал Антон Асе, и не могла в полной мере считаться «удовлетворительной».

Ставку ВСЮР перенесли в Феодосию. Махров заменил Романовского на посту начальника штаба. Именно ему Деникин передал в ночь с 1 на 2 апреля приказ о передаче полномочий: он требовал немедленного созыва Военного совета в Севастополе, который должен был избрать его преемника. Были приглашены командующие основных наземных частей и флота и – поименно – девять генералов-диссидентов, на данный момент не имеющих назначения, и среди них Врангель, Махров и два других генерала представляли Ставку. Председателем совета был назначен генерал Драгомиров.

Махров вспоминает: «Он (Деникин) показался мне невыразимо усталым. Протянул мне приказ и сказал: «Мое решение бесповоротно. Армия потеряла веру в вождя, я потерял веру в армию…»

Совет собрался вечером 3 апреля. В тот же вечер телеграммой Драгомиров сообщил Деникину, что все собравшиеся члены совета, за исключением командующего флотом, более расположенного к Врангелю, чем к Деникину, выступили против выборной процедуры, подобной той, что практиковалась в Красной армии, и подтвердили свое желание видеть своим главнокомандующим Деникина. Тот ответил следующее: «Морально сломленный, я больше не могу ни одного лишнего дня вынести груз возложенных на меня полномочий. Я приказываю совету выполнять свой долг».

Поздним вечером Драгомиров сообщил, что члены совета, подчиняясь означенной директиве, выбрали генерала Врангеля. Последний прибыл на следующее утро. Все ждали официального подтверждения Деникина, который утром 4 апреля подписал свой последний приказ.

«1. Генерал-лейтенант Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными силами Юга России.

2. Всем шедшим честно со мною в тяжкой борьбе – низкий поклон.

Господи, дай победу Армии и спаси Россию!»

Получив это подтверждение своего назначения, Врангель в свою очередь подписал приказ по армии: «Я разделил с Армией честь ее побед, и я не могу отказаться выпить вместе с ней чашу унижений. Черпая свои силы в доверии моих старых соратников, я соглашаюсь принять пост главнокомандующего».

Хотя Деникин передал Врангелю лишь свои военные полномочия, последний стал считать себя также и гражданским правителем. В своих мемуарах он напишет, что, став «правителем и главнокомандующим вооруженными силами юга России», он «соединил всю полноту военной и гражданской власти, не знающей никакого ограничения». Ему удалось восстановить в армии дисциплину, наладить отношения с Францией. Перейдя в контратаку, он на голову разбил красных в мае и июне и высадил десант в Кубани. В августе Мильеран, тогда председатель правительства, сообщил Врангелю, что Франция готова официально признать его… Увы, Кубанская экспедиция потерпела фиаско. Красная армия получила значительное подкрепление с Западного фронта после войны с Польшей, одержавшей победу благодаря умелому руководству генерала Вейгана, и в октябре развернула масштабное наступление на Крым. В ноябре остатки Белой армии, погрузившись на корабли, покинули Россию.

Врангель, не дожидаясь трагической развязки, но уже предвидя ее, начал объяснять во множестве статей и интервью возможный разгром своей армии «тяжелым наследством, оставленным мне Деникиным». Было предпринято несколько попыток восстановить истину. Я процитирую здесь лишь отрывок неизданного письма, написанного 1 декабря 1920 года генералом Шапрон дю Ларре, последним адъютантом Деникина, и адресованного Врангелю.

«Когда генерал Деникин вступил в должность Главнокомандующего по приказу генерала Алексеева, то наследием ему было около 2500 солдат армии, не выходившей ни на минуту в течение последних пяти суток из кровавого боя, без пищи и питья, совершенно раздетой, имеющей от 5 до 10 патронов, около 60 снарядов и обоз с ранеными в 12 верст длиной. […] Армия уходила без тыла, без базы, без всякой надежды на чью-либо помощь, без всякой возможности каких-либо сношений с внешним миром, но с твердой верой в дело и своего любимого вождя, генерала Деникина. Он оправдал доверие к нему Армии, правда, тогда в ней не было разлагающих, пошлых честолюбцев.

Переданное Вам генералом Деникиным наследство, о котором вы жаловались всему миру через прессу, было: армия до 40 тысяч бойцов, хотя сравнительно и плохо, но одетая, вооруженная, снаряженная миллионным запасом патронов и громадным количеством снарядов, с аэропланами, танками, с флотом, […] с миллионным запасом зерна. Повторяю, все это Вами было принято в Крыму, когда море было в вашем распоряжении, а не в руках противника».

Шапрон дю Ларре возвратился к более отдаленному прошлому.

«Когда, с первых же дней русской революции, началась трагедия русского офицерства, забрасываемого потоками грязи, […] восстал всей силой своего мощного духа генерал Деникин, бросивший прямо, честно, публично, на заседании в Ставке обвинение в лицо всесильному тогда Керенскому. […] Порыв, чуждый всякой мысли о себе. Это было в то время, когда Вы, оставаясь верным себе, послали телеграмму генералу Корнилову, бывшему тогда Главкомом 8-й армии, с просьбой о выдвижении Вас с поста командира бригады на пост начальника дивизии, после неудачных хлопот о том же в Ставке, как видно из телеграммы, которая в данный момент находится в папках с некоторыми бумагами генерала Корнилова.

[…] Вы, сознавая приближение конца, кричали, что Ваш величайший грех – это Ваше исключительное честолюбие, которому Вы всю свою жизнь приносили в жертву решительно все и вся. Вы клялись, что Вы каетесь с полной искренностью и что, если Вам Господь дарует жизнь, Вы отбросите от себя навсегда Ваше честолюбие… и что же после? Ваше письмо генералу Деникину…

Вы Бога обманули, генерал!»

Вечером 4 апреля 1920 года бывший главнокомандующий ВСЮР, подписав последний приказ, простился с офицерами своего штаба. Вся атмосфера прощания – напряженные лица, сочувственные взгляды – не предполагала официальной речи, и тем более исторических фраз. Деникин в полном молчании пожал руки, обменялся тремя русскими поцелуями с наиболее близкими друзьями, спустился в зал, где собрались офицеры его охраны. Это были в основном ветераны, чьи многочисленные раны не позволяли им принимать активное участие в боевых действиях. Деникин знал их всех по именам, общие воспоминания двух первых походов сплотили их со своим главнокомандующим. Они держали себя не столь натянуто по сравнению с офицерами штаба, меньше скрывали свои чувства, некоторые, отбросив ложный стыд, плакали. Деникин с трудом держал себя в руках. Один однорукий офицер обратился к нему:

– Почему, Ваше высокопревосходительство?.. Почему?.. Чувствуя комок в горле, генерал сделал над собой усилие и ответил:

– Сейчас мне очень трудно Вам это объяснить. Когда-нибудь Вы поймете…

Деникин не в состоянии был больше говорить и ускорил свой отъезд. Он вышел из зала, высоко неся голову, в его походке чувствовалось что-то механическое.

На улице его ждал Романовский. Сев в автомобиль, они направились к британской миссии. Здесь встретили Хольмана. К пристани представители Белой армии ехали в нескольких автомобилях. Два военный судна, одно английское, другое французское, были готовы сняться с якоря. Был выстроен почетный караул солдат союзнической миссии. Генералы прошли вдоль шеренг этого караула, на солдатах которого не было ни одного русского мундира.

Французы пригласили Романовского подняться на свой корабль. Хольман задержал его.

– Не оставляйте вашего начальника одного!

Генерал для поручений Шапрон дю Ларре и три или четыре офицера, которым удалось добиться разрешения сопровождать Деникина, поднялись на французский миноносец. На корабле, где находились Деникин, Хольман и Романовский и который первым поднял якорь, развевался государственный флаг Соединенного королевства. Спустилась ночь. Стоя на сходнях, бывший главнокомандующий смотрел, как берег постепенно теряет свои очертания. Когда последний луч солнца, позволяющий ему разглядеть удаляющуюся русскую землю, исчез, он спустился в свою каюту.

Набережная Константинополя. Деникина встречают русский и британский атташе. Последний подбегает к Хольману и произносит нервным шепотом несколько фраз. После публикации в печати писем Врангеля к Деникину и его критических замечаний в адрес бывшего главнокомандующего атмосфера в русском посольстве стала невыносимой… Хольман, обратившись к Деникину, выразил ситуацию в следующих словах:

– Было бы лучше, если бы мы с Вами прямо отсюда направились на борт «Мальборо».

Деникин повернулся к русскому военному атташе Агапьеву:

– Я прошу сказать мне прямо, не вызовет ли наше присутствие в посольстве каких-либо… политических проблем.

Агапьев сделал вид, что не совсем понял вопроса. Генерал сказал с некоторым раздражением:

– Я поставлю свой вопрос по-другому: может быть, вы не располагаете местом, чтобы разместить нас на ночь?

– Вы, вероятно, шутите, Ваше высокопревосходительство! Вы прекрасно знаете, что мы вас ждали!

Деникин и Романовский распрощались с Хольманом и сели в автомобиль военного атташе.

Вот уже три недели Ася, ее дочь, няня, дед и двое детей генерала Корнилова – Георгий и Наталия – ютились в двух комнатах посольства.

«Увидев в дверях мужа и Романовского, – вспоминает Ася, – я была потрясена выражением их посеревших лиц, потухших глаз. Но, заметив Марину, Иван Павлович начал улыбаться и протянул к девочке руки. Она подбежала к нему на своих нетвердых ножках и, взлетев на его руках к потолку, закатилась от смеха».

Кто-то постучал в дверь. Деникин открыл сам. На пороге стоял посол. Он попытался объяснить, что все помещения превращены в настоящий центр по приему сотен беженцев и что в связи с недостатком места ему кажется трудным… Деникин сухо прервал его: