Текст книги "Мой отец генерал Деникин"

Автор книги: Мария Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Глава II
АНТОН

Господь, выполнивший последнее желание умирающего, не взял на себя труд «сделать все остальное», то есть позаботиться о благосостоянии убитой горем семьи.

Месячная пенсия вдовы сократилась теперь до 20 рублей. Шитье и вышивка приносили гроши. Как жить? Антон предложил давать уроки мальчикам, которые были моложе его. В двух семьях приняли его услуги. Антон ежедневно помогал детям делать домашнее задание. Это приносило 15 рублей в месяц.

«Никакого влечения к педагогической деятельности я не имел, и тяготили меня эти занятия ужасно. В особенности зимой, когда рано темнело. Вернувшись из училища часа в 4 и наскоро пообедав, бежал на один урок, потом – в противоположный конец города на другой. А тут уже и ночь да свои уроки готовить надо… Никакого досуга ни для детских игр, ни для Густава Эмара. Праздника ожидал, как манны небесной».

В тринадцать лет Антон – ученик четвертого класса городского лицея. После двух лет учебы в муниципальной школе он, в возрасте девяти лет и восьми месяцев, блестяще сдал вступительный экзамен в первый класс лицея. Год был закончен успешно и экзамен во второй класс казался только лишь формальностью, когда ребенок заболел ветряной оспой и скарлатиной и пришлось прервать занятия. Старый, срочно призванный отставной военный врач лишь только взглянул на потерявшего сознание и мечущегося в жару ребенка, перекрестил его и вышел, не сказав ни слова. Обезумевшая мать кинулась звать «гражданского доктора», который быстро поставил мальчика на ноги, но Антон уже не мог наверстать упущенное. Из хорошего ученика он превратился в посредственного и был вынужден остаться в пятом классе. В течение года он ничего не мог понять из объяснений учителя математики Епифанова. Для того чтобы постичь тайны алгебры, геометрии и тригонометрии, ему пришлось пожертвовать каникулами. Он стал работать и вошел во вкус математики. К началу года он знал все правила из учебников и умел решать все предложенные в них задачи.

Увидев знакомые парты пятого класса и учителя Епифанова, Антон внутренне возликовал.

– Ну вот мы и опять вместе, Епифаша!

Епифанов был буквально влюблен в свой предмет. Хорошими учениками он считал только тех, кто был силен в математике. Ко всем остальным он относился со снисхождением, близким к презрению. В начале каждого учебного года он отбирал пять-шесть учеников, сажал их в первый ряд и уделял им особое внимание, обращаясь с ними, как с равными себе. Остальные с завистью и уважением называли этих избранных «пифагорейцами». Пифагорейцы решали совсем не те обычные задачи из учебника, которые предлагались всему классу. Им учитель выбирал гораздо более трудные задачи из регулярно получаемого им «Математического журнала».

Однажды в октябре 1887 года, решив меньше чем за десять минут «обычную задачу», Антон положил свою тетрадь на стол учителя и стал слушать то, что делали пифагорейцы. Учитель предложил им:

– Попробуйте ответить на следующий вопрос: каково среднее арифметическое всех хорд круга?

Пифагорейцы стали перешептываться, но пребывали в сомнении. Вернувшись на свое место, Антон также задумался. Вдруг он поднял руку. Епифанов спросил его:

– Что случилось, Деникин?

– Мне кажется, я нашел ответ на этот вопрос.

– Так какой же он, если вы нашли его?

Не в состоянии вымолвить ни слова, дрожа и краснея, мальчик протянул учителю листок бумаги, на котором было написано: Пr/2. Епифанов ничего не сказал, только открыл свой дневник и вывел там какую-то отметку таким решительным и размашистым жестом, что все поняли, что Деникин получил твердую пятерку. Антон стал пифагорейцем. В том, что он перейдет в шестой класс, не было никакого сомнения. Твердая пятерка была у Антона также по гимнастике. Еще во время своего пребывания в Шпеталь Дольном мальчик полюбил физические упражнения. Зимой катался на коньках по замерзшей реке, занимался конным спортом, летом купался в Вистуле. Эти купания беспокоили майора, который огорчался, что его сын не умеет плавать. Иван был слишком стар, чтобы самому входить в воду, но он заручился поддержкой одного молодого деревенского парня и решил использовать самый радикальный метод. Все трое поехали кататься на лодке, и вот посередине реки Иван спихнул Антона в воду. Побарахтавшись в страхе несколько секунд, мальчик поплыл по-собачьи. Позднее он стал одним из лучших пловцов Влоцлавска.

Я вспоминаю мое первое лето, проведенное в Капбретоне. Считалось, что это место океана очень опасно. Мой отец, которому было пятьдесят пять, плавал в открытое море, невзирая на мольбы моей матери. Она всегда боялась воды. Мне было семь лет. Поддаваясь ее страху, я отступала назад, когда вода доходила мне до колен. Мой отец сумел вылечить меня от этого страха, научив «лежать доской» в неподвижных водах озера Хоссегор во время прилива. Конечно, я не была мальчиком.

В 1888 году жить семье Деникиных стало трудно. Елисавете не удавалось сводить концы с концами. Она объявила это своему сыну и служанке Аполлонии, когда они собрались на семейный совет.

– Это не может больше так продолжаться!

– Что делать? Мать вздохнула:

– Если бы только я смогла получить место содержательницы одного пансиона для лицеистов.

Ученики, проживающие в пансионах, размещались небольшими группами в зданиях, связанных с лицеем. Их содержание доверялось женщинам, известным своим безупречным поведением и выбираемым директором. Юный пифагореец, оказавшись на хорошем счету, добился для своей матери свидания с директором. Как раз оказалось свободным место содержательницы дома на восемь человек. Аполлония взяла на себя заботы по кухне и по хозяйству. Елисавета ведала бельем и следила за поведением, тогда как Антон получил звание «старосты»: он нес перед директором ответственность за все похождения лицеистов. Елисавета получала за каждого пансионера 20 рублей в месяц, что составляло в сумме 160 рублей. Для них это было почти «золотое дно».

Ходатайство Антона перед директором, должность «старосты» совершенно изменили семейные отношения: он стал главой семьи. Прекратились наказания и упреки. Мать стала отныне поверять ему свои радости и горести, стала спрашивать у него совета.

Пансионеры были поляками и исповедовали католическую веру. Русских в лицее было меньшинство. Евреи – а они составляли добрую половину населения – предпочитали отдавать своих детей в еврейские школы. С самого раннего детства Антон столкнулся с русско-польской проблемой. В его семье никаких сложностей по этому вопросу не было, но такое положение скорее было исключением, чем правилом. Проводимая часто очень грубо русификация оскорбляла национальные чувства. Копились недовольства и желание реванша. В лицее все преподавание должно было вестись по-русски. Преподавать польский язык – на русском языке – было поручено учителю немецкого языка! Эти нелепые директивы, поступающие из Санкт-Петербурга, способны были возмутить даже самых лояльных и русофильски настроенных представителей местных властей. Только в 1905 году пришло распоряжение преподавать польский язык… по-польски. Все это поляки в свое время припомнят. Начиная с 1921 года «полонизация» русских территорий, отошедших к Польше по Рижскому договору, и дерусификация польских территорий приведут к уничтожению всех русских школ и разрушению многих православных церквей. Оставшиеся же должны будут проводить службы не на церковнославянском, а на польском. В 1985 году русско-польские проблемы столкнутся с еще большими трудностями.

В восьмидесятых годах Антон, русский по отцу и поляк по матери, не испытывал никаких ограничений. Но, сделав с самого раннего детства свой выбор, он не посещал уроков учителя немецкого языка и старался усвоить все богатство русского языка, родного языка отца. Он сочинял, тайком посылая свои произведения в журнал «Нива». Его юношеский пессимизм находил, например, выход в следующих стихах:

Зачем мне жить дано Без крова, без привета, Нет, лучше умереть – Ведь песня моя спета.

Разочарованный тем, что не получал никакого ответа и так и не увидел своих стихов опубликованными, Антон пришел к следующему категорическому заключению (которое он позднее изменит): поэзия – несерьезное дело. Не понимая еще, к какому жанру прозы у него склонность, он пересматривает свои произведения, пишет сочинения за тех своих польских друзей, которые оказываются менее других способны к русскому языку. Меняя каждый раз стиль, ему удается дать три, четыре, пять вариантов на одну и ту же тему. Подобные литературные упражнения нравятся ему, он покупает карандаши марки «Фабер», приобретает книги, а самое главное – он «чувствует удовлетворенным свое самолюбие». Возвращая однажды исправленное сочинение одному из клиентов Антона, учитель русского языка заметил:

– Сочинение замечательное, но оно не ваше. Я убежден, что вам помогал какой-нибудь студент из Варшавского университета.

Вдохновляемая рассказами моего отца, я постаралась повторить его подвиги в тридцатые годы, во время учебы в Шартрском лицее. За свои анонимные сочинения, написанные по-французски, я получала удовлетворительные оценки. Мой отец был очень горд этим.

Одновременно с этим, перестав читать Жюль Верна и Постава Эмара, Антон, не помня себя, увлекся современной литературой, открыл Чехова, Достоевского, был восхищен «Анной Карениной». Товарищи его переживали «кризис веры», что заразило и его, заставило углубиться в более серьезную литературу. Со всей остротой встал мучительный вопрос: есть ли Бог?

В детстве Антон слепо верил не только в Бога, но также и в силу молитвы. Когда ему было восемь лет, его в наказание оставили в муниципальной школе. Предчувствуя горячие упреки матери, мальчик встал на колени в пустом классе и громко обратился к Богу с молитвой (надеясь быть лучше услышанным).

– Господи! Умоляю тебя, пусть меня отпустят домой! Встав на ноги, он увидел, что открывается дверь: пришел

учитель, чтобы его освободить. «Чудо», которому он стал свидетелем в 13 лет, когда его отец умер точно в назначенный им самим себе день, еще только больше укрепило его веру. Но вот Антона стали терзать сомнения. Наказание в пустом классе? Учитель мог услышать его восклицание через окно, и раскаяние Антона могло его растрогать. Смерть отца? Настойчивая воля умирающего, несомненно, способна была продлить его жизнь до того дня, который он сам себе установил. Короче, сделал ли это Бог, существует ли он? Среди товарищей Антона, как католиков, так и православных, шли бесконечные и горячие споры. Они разбирали по косточкам Библию, перечитывали Ренана. Обрести спокойствие, обратившись с вопросом к батюшке или к ксендзу? Первый, не отличающийся большим умом и религиозным рвением, решительно избегал всех разговоров на теологические темы. Второй, более ревностный, постоянно доносил директору на тех, кто не ходил на причастие. Что же он может сделать с тем, кого заподозрит в «атеизме». Один молодой поляк рискнул нарушить регламент, пошел исповедоваться к городскому священнику и осмелился признаться ему, что утратил веру. Священник выслушал его, не выразив никакого возмущения. И только сказал:

– Сын мой, я требую от тебя только одного обещания, которое тебя не обяжет ко многому.

– Отец мой, я обещаю вам это.

– Каждый раз, когда вы почувствуете сомнение, соберитесь с силами и произнесите эти слова: Господи, если ты существуешь, помоги мне познать Тебя!

Молодой человек был потрясен. Через неделю он со всей твердостью мог утверждать: «Теперь я совершенно убежден в том, что Бог существует».

У Антона для разрешения этой проблемы не было нужды обращаться к священнику. Через два или три месяца заблуждений и колебаний он пришел наконец к следующему выводу:

«Человек – существо трех измерений – не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Поэтому, отметая звериную психологию Ветхого Завета, всецело приемлю христианство и православие».

Этот кризис был последним. Преодолев его, будущий генерал никогда больше в жизни не испытывал сомнений.

Приближался конец учебного 1888–1889 года. Переход в седьмой класс – «дополнительный», или «завершающий» – нисколько не волновал бы Антона, если бы этот класс не был упразднен во Влоцлавске три или четыре года назад. Для завершения среднего образования надо было выбирать между классическим лицеем Варшавы и техническим лицеем (с уклоном в математику) в Ловиче. Пифагореец Деникин не колебался.

Мать осталась во Влоцлавске для того, чтобы продолжать содержать пансион и оплачивать учебу Антона в Ловиче. К счастью, новый ученик завершающего класса, размещенный во флигеле, где жили двенадцать человек, снова был утвержден в должности «старосты», что налагало на него определенную ответственность, но сокращало почти наполовину плату, которую он должен был вносить за свое содержание и учебу.

Жили по три-четыре человека в комнате. «Староста» имел право на комнату на двоих, которую он делил со своим хорошим товарищем по Влоцлавску Станиславом Карпинским. Правила поведения в учебных заведениях на территории всей русской Польши были одинаковые: категорически запрещалось разговаривать по-польски как дома, так и на занятиях. Староста каждого флигеля был обязан каждый месяц делать подробный доклад о поведении своих товарищей, указывать на тех, кто говорит на своем родном языке. И, конечно, каждый раз он отвечал на этот вопрос одно и то же: «Без происшествий».

Проходит три месяца, директор вызывает Деникина.

– В третий раз вы свидетельствуете о том, что в вашем коридоре никто никогда не говорит по-польски.

– Именно так, господин директор.

– А я знаю, что это не так. Вы не понимаете, что эти меры продиктованы государственной необходимостью. Наш долг – умиротворить, русифицировать страну. Когда-нибудь вы это поймете. Знайте же, что за доклады, искажающие реальное положение дел, мы будем смещать с должности старосты.

Карпинский выслушал все то, что ему рассказал Антон.

– И что же ты напишешь в следующем своем докладе?

– А то же самое. Напишу: «Без происшествий».

Его не сняли с должности старосты. После окончания учебы одиннадцать товарищей поклялись друг другу всю жизнь хотя бы раз в год писать Деникину. Через три или четыре года Антон потерял их всех из виду.

Однажды в 1937 году я вернулась из лицея – в то время мы жили в Севре – и увидела, что отец чем-то очень обрадован. Я подумала, что выиграла наконец наша десятка в лотерее – единственная надежда стать богатыми. Мой отец вывел меня из этого заблуждения:

– Еще лучше, Маша, я сейчас получил письмо из Польши. Мой лучший друг Станислав Карпинский нашел меня и написал мне!

Вот что он мне рассказал. После того как Польша стала независимой, Карпинский стал первым директором государственного банка, затем министром финансов. Они стали переписываться. Вторая мировая война оборвала переписку. Письма убедили моего отца в том, что его товарищ Карпинский был беспристрастным человеком: признав, что как русские, так и поляки совершили по отношению друг к другу много ошибок, он проповедовал «будущее нерушимое согласие двух стран».

В Ловиче время проходило в упорных занятиях. Приближались экзамены. Сначала должны были проходить письменные испытания. Один только ректор Варшавской академии знал темы экзаменов, так как именно он выбирал их среди тех, которые преподаватели последних классов обязаны были ему посылать. Преподавателей учебных заведений, набравших нужный процент «поступивших», поздравляли и даже продвигали. Остальных же подвергали осуждению. За два последних года результаты, полученные в Ловиче, были катастрофическими: выпускники городского технического лицея не справлялись со многими задачами по механике и тригонометрии. Однако их преподаватель, некто К., был человеком знающим и добросовестным; но, увы, ему не удавалось донести свои знания до учащихся. Если на третьем году ученики не выдержали бы испытания, то его бы уволили. К. поэтому обратился к одному из тех, кому доверял:

– Я совершаю государственное преступление: знакомлю вас со списком тех вопросов, которые посылаю ректору. Доведите их до сведения только тех из ваших товарищей, которые способны хранить тайну.

Дав по кругу одну торжественную клятву за другой, весь класс стал «обрабатывать» тему. Но в день экзамена всех постигло полное разочарование: в конверте, распечатанном председателем «экзаменационной комиссии», находились совсем другие темы. Хуже того: они были непонятны. После нескольких минут раздумья Антон встал и отдал свой листок председателю:

– Предложенная задача не имеет никакого смысла.

За ним последовали другие кандидаты. Члены комиссии, почесывая затылки, перечитали данные и решили обратиться к конверту с запасным вариантом задач. Ура! На этот раз это были задачи, составленные К.

Позднее стало известно, что патентованный переписчик пропустил в тексте строчку.

Блестяще сдав письменные экзамены, Антон стал готовиться к устным. Вначале сдавали закон Божий. Первыми шли католики, их было большинство. Их преподаватель, ксендз, который должен был экзаменовать католиков в присутствии комиссии, испытывал такое же беспокойство, как и К. Его занятия так же мало посещали, как, впрочем, и занятия православного священника. Он собрал экзаменовавшихся, дал каждому из них какую-то определенную тему. Эта тема, конечно, ни в коем случае не могла совпадать с той, которую каждый ученик вытягивал из корзины, но какое это имело значение. Прочитав громким голосом содержание билета, экзаменующий начинал свое изложение приблизительно со следующей фразы: «Перед тем как начать наш рассказ… мы считаем необходимым уточнить…» и далее следовал заранее согласованный текст. Ксендз знал по своему опыту, что члены комиссии очень невнимательно слушают отвечающих на устном экзамене по закону Божьему. Если экзаменующийся отвечал бойко, они его слушали рассеяно и соглашались с той хорошей оценкой, которую ставил аббат. Все происходило так, как было запланировано заранее. На следующее утро настала очередь экзаменующихся православных. Старый священник Елисей собрал их в тот же вечер.

«Наслышан я, что ксендз на экзамене плутует. Нельзя нам, православным, ударить в грязь лицом перед римскими католиками. Билет – билетом, а спрашивать я буду вот что…» и указал каждому тему.

Для Антона подобные обманы на этом и кончились. Он получил пять по закону Божьему, гимнастике и по всем математическим дисциплинам, четыре по физике, естественной истории, технологии и три по химии, техническому рисунку, архитектуре и межевому делу.

Несмотря на то, что эти отметки, сопровождаемые самой похвальной аттестацией директора лицея, открывали перед семнадцатилетним юношей самые блестящие перспективы на пути к карьере математика и инженера, сын майора даже не подумал об этом. Ведь уже с первого года своей жизни он выбрал военную карьеру.

Глава III
КИЕВ

На протяжении всего своего детства Антон засыпал под рассказы о военных походах отца. Семья переехала во Влоцлавск. Мальчик пробирался во двор казармы, занимаемой стрелковым батальоном, и смотрел на учения. Он подстерегал уланов, водивших каждый день лошадей к реке на водопой. Его сажали на круп лошади и разрешали иногда одному прокатиться галопом. Однажды ему удалось продать свои старые школьные тетради, и на эти деньги он купил у солдат патроны. Вынув из них порох, Антон воспользовался ими, чтобы поучиться стрелять из старого пистолета.

Мне было шестнадцать лет, когда отец, бережно хранящий браунинг и парабеллум времен гражданской войны, решил, что настало время учить меня стрелять. Мать, глубоко потрясенная всем случившимся во время гражданской войны, энергично этому воспротивилась. И отец, не без разочарования, наконец уступил ей. Что касается меня, то я никогда не сожалела о своем неумении стрелять, без сомнения, унаследовав от матери глубочайшее отвращение к любому оружию.

Если в восьмидесятые годы жизнь солдат казалась Антону захватывающей и увлекательной, хотя и несколько несвободной, то в отношении существования офицеров, занимающих более престижное положение, он сохранял все иллюзии и представлял себе их жизнь как нескончаемую смену подвигов и удовольствий. Эта вера еще более укрепилась во время его знакомства с двумя корнетами (подпоручики в кавалерии), расквартированными в доме на той же улице, где жил Антон. Мальчик восхищенно смотрел, как они гарцуют на лошадях, не вынимая изо рта сигару, слушал их смех и пение. Непринужденная манера одного из них, которого соседи уважительно звали Павел Карлович, особенно приводила Антона в восторг. Какая радость жизни! Какая беззаботность, какое презрение к опасности! Ведь он совсем не боялся садиться на край окна, свесив ноги в пустоту. И со стаканом в одной руке, рискуя потерять равновесие, приветствовал проходящих мимо знакомых.

В ужасе, но полный восхищения, Антон молился про себя:

– Господи! Сделай так, чтобы он не упал! Если он упадет с третьего этажа, то непременно разобьется.

Антон надеялся, что в один прекрасный день блестящий офицер снизойдет наконец до того, чтобы заметить своего маленького соседа и перекинется с ним несколькими словами. Это тайное желание осуществилось лишь двадцать пять лет спустя. В Маньчжурии во время русско-японской войны отличившийся в войне с Китаем генерал Павел Карлович Ренненкампф, которому еще предстояло пережить поражение в наступлении 1914 года, каждый день беседовал с начальником штаба подполковником Антоном Ивановичем Деникиным.

В 1889 году с дипломом об окончании лицея Антон покидает Лович, возвращается в Влоцлавск и объявляет своей матери, что записался волонтером в 1-й стрелковый полк, расквартированный в Плоцке. До последнего года только два типа школ выпускали офицеров. Военные школы, из которых выходили подпоручики, принимали только кадетов, то есть выпускников средних школ для сыновей офицеров. Юнкерские школы были открыты для всех, для поступления в них не требовалось никакого диплома, что портило их репутацию. Вышедшие из них офицеры могли надеяться только на службу в пехоте или кавалерии. Это не могло удовлетворить молодого человека, мечтающего стать артиллеристом. К счастью для него, только что был создан третий тип школы, в которую принимали только солдат вольноопределяющихся, имеющих диплом об окончании гимназии.

И вот Антон семнадцати с половиной лет живет последние три месяца в казарме в Плоцке. С октября он поступает в одну из новых офицерских школ, находящуюся в Киеве (другая была в Москве).

Девяносто волонтеров из-за отсутствия собственного жилья были расквартированы в юнкерской школе. У них – свои классы и свои преподаватели, но они делят комнаты вместе с юнкерами и ходят вместе с ними на учения. Крепости, в которой они живут, более ста лет. Толстые стены, выходящие на улицу стрельчатые окна, из узких бойниц видны зеленеющие берега Днепра. Время учений, занятий, отдыха и сна распределено точно по минутам. Не существует перегородок, закрывающих кровати, дверей, отделяющих отхожее место. У учащихся есть право только на один «выход» в город в неделю, которого могут лишить из-за плохих отметок или нарушений регламента. Антон принимает суровую дисциплину, ему удается победить в себе искушение выходить ночью на запрещенные прогулки, но он с готовностью дает свои простыни менее послушным друзьям, которые связывали простыни за концы и с их помощью достигали желанной земли и желанной свободы.

Большинство офицеров-воспитателей оказались несговорчивыми в том, что касалось регламента, однако некоторые, случалось, проявляли понимание. Однажды Антон, мучимый непреодолимым желанием пройтись по городу, выскользнул через большую дверь как только закончились уроки. Ему нужно было вернуться перед вечерней перекличкой и залезть через окно одной из учебных аудиторий. Предупрежденные товарищи должны были, услышав тихий стук, отвлечь офицера-надзирателя и увести его в коридор. Сначала появляются фуражка, шинель и штык, затем грешник, который садится на них так, чтобы их не было видно, и принимает самый невинный вид. Вернувшийся офицер видит, что он погружен в чтение. Теперь нужно пройти в комнату под испытующим взглядом капитана. Один из его друзей прячет на груди его фуражку, другой скрывает штык. Из трех компрометирующих предметов, являющихся доказательством запрещенной прогулки, остается одна шинель. Антон небрежно набрасывает ее на плечи. Капитан останавливает его:

– Что делает эта шинель на ваших плечах?

– Дело в том, господин капитан, что я чувствую, что у меня жар. Меня знобило весь день…

– Тогда прямо в лазарет! Вам измерят температуру.

– О! В этом нет необходимости, господин капитан, я уже чувствую себя гораздо лучше…

Капитан недоверчиво хмурит брови и, поколебавшись несколько минут, отпускает больного ученика, позволив ему выздоравливать самому. Он, конечно, вспомнил времена юности, когда тоже чувствовал «жар».

Французский генерал в отставке преподавал родной язык. Владея с детства двумя языками, Антон за семь лет учебы в лицее так и не смог одолеть этот третий язык. Один из его друзей, некто Нестеренко, напротив, владел им как родным. Генерал был близорук и плохой физиономист. Когда он вызывал «Деникин», а вставал Нестеренко, он не замечал обмана. Во время сочинения Деникин вызывается перевести вслух на французский текст Пушкина. Нестеренко начинает, как всегда, немного запинаясь на словах, имитируя плачевный акцент своего друга, чтобы получить не более 7 или 8 из 12 – оценки вполне достаточной и правдоподобной. Но увлеченный красотой текста, он забывает об акценте и находит очень точные слова. Удивленный генерал приближается и узнает его. Вызывается Деникин, который на этот раз встает сам.

– Идите оба для объяснений в кабинет директора.

Так как исключение было неминуемо, то товарищи стали просить:

– Будьте милосердны, Ваше превосходительство! Извините нас!

Сохраняя неумолимый вид, генерал берет обоих виноватых за руки и ведет к двери. Весь класс поддерживает:

– Извините их, Ваше превосходительство. Около двери генерал отпускает своих пленников.

– Хорошо, на этот раз я все забуду. Но чтобы этого больше не было. Вы, Деникин, должны приложить старание. Французский – очень красивый язык. Я уверен, что однажды вы пожалеете о том, что так плохо его знаете.

В 1926 году, когда мы уже были в изгнании, судьба привела нас во Францию, где мои родители прожили около двадцати лет. В течение этого времени мой отец предпочитал выражать свои мысли жестами, иногда акцентируя их двумя десятками слов, которые ему удавалось произносить вполне прилично. Зато он был чрезвычайно горд успехами своей дочери в языке, которым сам не смог овладеть.

Глубоко укоренившиеся юнкерские традиции, которые должны были принять вновь поступающие, основывались на двух фундаментальных понятиях: уважении к дисциплине и чувстве чести. Первое почти детально совпадало с точкой зрения военного командования, второе же часто с ней расходилось. Так, «возвращение из города» в состоянии более или менее сильного опьянения сурово наказывалось офицерами, но не противоречило правилам чести в восприятии учеников, так же как не был предосудительным обман в классе и на экзамене. Драки в городе, подвергавшиеся суровым санкциям со стороны директора, какими бы ни были их причины, единодушно одобрялись юнкерами, если речь шла об отмщении за обиду, нанесенную одному из них. Два преступления не прощались: донос и кража. В течение двух лет, проведенных в Киеве, Антон оказался свидетелем наказаний тех немногих молодых людей, которые были виновны в доносе. Но зато не было совершено ни одного воровства. Впрочем, что было воровать? Униформа и белье, такое же как у солдат, выдавались интендантом. Большинство юнкеров происходили из семей со скромным достатком. Многие довольствовались содержанием в 25 копеек в день (солдаты получали 15) и рассчитывали на великодушие более счастливых товарищей, которым помогали семьи, чтобы иметь возможность иной раз кутнуть в городе или просто приобрести табаку или зубную щетку. Пять рублей, которые Антон каждый месяц получал от своей матери, приходились ему более чем кстати.

Молодые люди охотно спорили о военном искусстве, литературе, теологии и, конечно, о любви. Социальные и политические интересы оставались для них чуждыми. Их окружение не позволяло им интересоваться политикой: всякая склонность подобного рода квалифицировалась как «низкая» и недостойная. Антон был удивлен, узнав от одного из своих друзей, что в университетах Российской империи дело обстоит совсем иначе, что недавняя статистика гласит – в Технологическом институте Санкт-Петербурга 80 из 100 студентов состояли в различных политических кружках, 72 из 100 являлись членами левых партий, во время постоянных стачек и манифестаций они выдвигали социальные и политические требования. Не зная ничего об этих событиях, юнкера Киева и других городов не проявляли к ним никакого интереса. Разрыв между офицерами, с одной стороны, и учащейся молодежью и интеллигенцией – с другой породил взаимное непонимание, переросшее во время революций 1905 и 1917 годов в открытую враждебность.

Выпускной экзамен проходил в июне 1891 года. Он состоял из двух разделов – военное искусство: тактика и стратегия, стрельба и верховая езда; общая подготовка: закон Божий, механика, химия, анализ, французская и русская литература прошлых веков (современная могла послужить распространению вредных идей…). Антон получил среднюю оценку 10,4 балла из 12, самую высокую во всем выпуске. Столь высокая оценка давала ему право выбирать вакансии в различных полках Российской армии. В этот год была лишь одна вакансия в гвардии, пять – в артиллерии, шесть – в инженерных войсках, остальное – в пехоте. Служба в гвардии была наиболее престижной, но, хотя по этому поводу не существовало официального предписания, традиция закрепляла это место за офицерами благородного происхождения. Антон выбрал 2-ю артиллерийскую бригаду, потому что его привлекал этот вид войск, и, кроме того, эта бригада стояла в городе Беле Седлецкой губернии, находящейся почти рядом (250 километров напрямик) от Влоцлавска, в котором жила его стареющая мать Елисавета Деникина.

Двух лучших друзей молодого подпоручика звали Павел Сытин и Сильвестр Станкевич. Первый стал артиллеристом, второй – пехотинцем. К концу I мировой войны генерал Сытин будет командовать артиллерийской бригадой. Затем, в 1917 году, под влиянием новых идей он перейдет к большевикам и осенью 1918 года будет командовать их Южным фронтом, выступающим против белой Добровольческой армии генерала Деникина. Генерал Станкевич, поляк по происхождению, герой мировой войны, тоже сделает свой выбор и на стороне Белой армии погибнет в битве… с Красной армией под командованием Сытина.