Текст книги "Мой отец генерал Деникин"

Автор книги: Мария Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Вы не очень доверяйте нашим друзьям в России. Они там все немного сошли с ума. Я думаю, что это как-то связано с климатом».

Это предупреждение пропало впустую. Едва приехав к добровольцам, британский корреспондент поддался воздействию «климата» и стал своим в племени «сумасшедших друзей».

Между тем ВСЮР шаг за шагом осуществляли программу, которую их главнокомандующий вынашивал с января. В конце февраля Северо-Кавказская Красная армия прекратила свое существование. Белые взяли 50.000 пленных, захватили 150 пушек, 350 пулеметов. Обеспечив себе тыл на юге, бойцы Деникина теперь повернули в северо-восточном направлении, на Царицын, где дралась 23-тысячная армия Егорова, в северном направлении, где действовали 28.000 красноармейцев Всеволодова, и в западном – отсюда угрожали 27.000 красноармейцев Тухачевского, 25.000 – Кожевникова и 27.000 – Опанасюка. 43.000 белых с нетерпением ждали приказа начать генеральное сражение с красными, общая численность которых достигала 128.000 человек. Кое-кто роптал, что этот приказ запаздывает из-за того, что главнокомандующий со дня на день ждет рождения сына.

Деникин действительно находился в сильном беспокойстве. Все гинекологи Екатеринодара давали пессимистический прогноз: ребенок слишком крупный и никак не проявляет себя. 4 марта, когда Деникин проводил совещание со своим штабом, позвонил хирург и задал вопрос:

– В случае крайней необходимости о чьей жизни я должен думать – о жизни вашей жены или вашего сына?

– Конечно, о жизни моей жены!

На рассвете 5 марта Романовский пришел разбудить своего начальника. Чувствуя, как будет разочарован Деникин, он не осмеливался сказать правду. Главнокомандующий спросил:

– Плохие новости?

– Не совсем, Антон Иванович, Ксения Васильевна чувствует себя хорошо.

– Маленький Ваня мертв?

– Нет, нет! Нет маленького Ивана… Крупная девочка, она весит больше десяти фунтов!

Нескрываемое разочарование. В госпитале Екатеринодара оно еще увеличилось. Роды оказались трудными, голова новорожденной сплющилась, на макушке была заметна некрасивая ямка. Ася, казалось, совершенно не обращала внимания на уродливость головки в форме тыквы. Она нежно вздохнула:

– Мы назовем ее Ариной.

– Ни в коем случае. Столь претенциозное имя не подходит такому уродцу. Нужно простое имя… почему бы не Мария?

Был заключен компромисс, и через несколько дней генерал Лукомский и жена генерала Романовского держали над купелью маленькую Марину, которая постепенно начала приобретать человеческих облик.

На двери палаты появилась дощечка с надписью: Марина Антоновна Деникина. Отныне в этой палате могли бесплатно лежать нуждающиеся женщины – будущие матери.

Моя мать часто, смеясь, вспоминала о «сильномразочаровании отца».

Любовь, которую проявлял ко мне отец, заставляла меня с недоверием относиться к ее словам. Картина прояснилась только тогда, когда я перед тем, как приступить к этой книге, просмотрела всю семейную корреспонденцию. В тридцати письмах, написанных в течение года после моего рождения Антоном к Асе, я нашла только одно-единственное упоминание о… «твоей дочери». Как мне кажется, я завоевала любовь моего отца только в возрасте шестнадцати – восемнадцати месяцев, в первые месяцы нашей жизни в эмиграции в Англии.

Деникин 15 марта 1919 года отдает приказ перейти в наступление по всему фронту. 19 мая Врангель берет Великокняжескую, в 320 километрах к северо-востоку от Екатеринодара. 4 июня Май-Маевский, командующий теперь Добровольческой армией, захватывает Славянск, в 450 километрах к северо-западу от Екатеринодара, а генерал Кутепов – Харьков, в 600 километрах к северо-западу от Екатеринодара, где тремя неделями ранее Троцкий клялся «всем пролетариям, что Харьков никогда не попадет в руки белых».

В Лондоне эти события чрезвычайно обрадовали министра обороны – главное ответственное лицо в помощи белым. Даже премьер-министр Ллойд Джордж, отрицательно относящийся к вмешательству в русские дела, мало знакомый с русской историей и географией, выступая в Палате общин, отдал должное доблестным генералам Деникину и… Харькову.

На юге России в руках белых оказался весь Крым. Шкуро уже занял Екатеринославль. 29 июня торжественной службой в Новочеркасске было отмечено полное освобождение Донской области. В результате охватившего местное население энтузиазма численность Донской армии за несколько дней выросла с 18.000 казаков до 40.000…

Врангель захватил Царицын 30 июня. В то время как доблестные «войска юга России» одерживали победы, их сибирские друзья начали выдыхаться, несмотря на все усилия Колчака. Чехи в конце концов сдали оружие, продолжая тем не менее обеспечивать охрану Транссибирской магистрали. Поскольку личные телеграммы Верховного правителя Колчака и Деникина проходили транзитом через Париж (в то время как военные сводки переправлялись через Лондон), то Деникин только в апреле получил послание, отправленное из Омска в январе. В нем речь шла о «едином правительстве». Деникин послал ответное письмо, в котором говорилось, что эта проблема могла бы быть разрешена объединением двух командующих и их армий, которое, как он надеялся, произойдет в ближайшем будущем в Саратове на Волге. Еще не отошедший от раздражения, вызванного недавними событиями в Одессе и Севастополе, он прибавил несколько резких критических слов в адрес французов. Не желая, чтобы письмо с его размышлениями проходило через Париж, он предпочел его доверить верному посланнику. Но, увы, Гришин-Алмазов, однодневный губернатор Одессы, попал в руки красных. У него хватило времени пустить себе пулю в лоб, но он не успел уничтожить письмо Деникина. Оно было опубликовано в московской прессе, вызвав ужасный гаев Клемансо и сосредоточение красных частей в районе Саратова. Предполагаемая Деникиным встреча, впрочем, с самого начала была обречена на провал из-за начавшегося отступления белых в Сибири.

Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон, Орландо и Сайондзи[2]2
  Советник императора Японии.


[Закрыть], пять глав союзнических правительств, 14 мая послали совместную телеграмму адмиралу Колчаку. В ней говорилось, что они готовы официально признать правительство Колчака как правительство России, при условии, что Верховный правитель даст им гарантии относительно определенных пунктов, как-то: автономия Польши, Прибалтийских стран, Финляндии и скорый созыв «свободно избранного» Учредительного собрания. Это решение было важным для Белого движения, так как оно позволяло присутствовать на мирных конференциях. Курьеры были спешно посланы к Деникину и прибыли в Екатеринодар 9 июня. Согласится ли он признать Колчака в качестве Верховного правителя и подчиниться его власти? Деникин провел совещание с членами своего правительства, которые выступили против такого решения и выдвинули другое: почему бы Колчаку не подчиниться Деникину? Таковым было положение вещей, когда «весь» дипломатический и военный Екатеринодар собрался на банкет, организованный в честь главы британской миссии генерала Бриггса, слывшего «большим русофилом», и заменяющего его на этой должности генерала Хольмана (который не замедлил стать более «сумасшедшим», чем его предшественник). Подошло время тостов. Деникин что-то писал на клочке бумаги, набрасывал свою речь. Он встал, воцарилась тишина: «Безмерными подвигами Добровольческих армий, Кубанских, Донских и Терских казаков и Горских народов освобожден юг России, и русская армия неудержимо движется вперед к сердцу России. […] Спасение нашей Родины заключается в единой Верховной власти и нераздельном с нею едином Верховном командовании. Исходя их этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой Родине и ставя превыше всякого ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному правителю Русского государства и Верховному главнокомандующему Русских армий.

Да благословит Бог его крестный путь и да дарует спасение России».

«Этот рыцарский поступок, свидетельствующий о глубоком патриотизме Деникина, – вспоминает один из присутствующих на банкете, – произвел на нас в буквальном смысле ошеломляющее впечатление. Какое-то мгновение все сидели неподвижно, затем наши чувства, не в силах больше сдерживаться, выплеснулись наружу и выразились в шквале аплодисментов и в произнесенных затем речах. Все тянулись к Деникину, кто-то поцеловал ему руку».

Из-за дальности расстояния подчинение было лишь теоретическим, но Колчак, получив копию речи в виде резолюции № 145, почувствовал себя удовлетворенным. 24 июня Антон пишет Асе, которая проводила лето в Кисловодске вместе со «своей» дочерью.

«Колчак назначил меня «заместителем Верховного главнокомандующего» на случай своей смерти. О гражданских правах пока еще сведений нет».

Лишь 6 января 1920 года Верховный правитель, перед тем, как его сдадут большевикам его бывшие друзья чехи, союзники японцы и…французский генерал Жанен, пошлет свою последнюю телеграмму Деникину, где передаст ему свой титул, полномочия и затребует «его инструкций»…

В июне 1919 года, в то время как в Сибири наметилась тенденция к необратимому отступлению белых, армии Юга России постоянно продвигалась вперед. 26 июня Деникин уехал из Екатеринодара, где постоянные интриги сепаратистской Рады выводили его из себя. Своей новой столицей он сделал Ростов. Атаманом, «царящим» на Дону с марта месяца, стал генерал Богаевский, его давний друг. Краснов, проиграв на выборах, эмигрировал в Германию. В то время как министры Деникина обосновались на новом месте, «царь Антон», как его теперь называли (против его воли) подчиненные, выбрал местопребыванием своего штаба соседний порт Таганрог. 21 июля он пишет Асе, все еще находящейся в Кисловодске: «Таганрог – город скучноватый, но прелестный и тихий. Отдыхаешь душой после душной и политически зараженной атмосферы Екатеринодара.

Ездил в Ростов, где публика пожелала меня чествовать. Прочтешь в газетах. Ох, Асенька, когда же «капусту сажать»?»

Но было не до «капусты». 3 июля во время инспекторского смотра в Царицыне, который крепко держал в своих руках Врангель, Деникин подписал приказ по армии, начинавшийся следующими словами: «Имея конечной целью захват сердца России – Москвы – приказываю…»

Затем следовали три «маршрута» к Москве:

1 – Врангель должен пройти через Саратов, Пензу, Нижний Новгород и Владимир.

2 – командующий казаками генерал Сидорин – через Воронеж и Рязань.

3 – генерал Май-Маевский – через Курск, Орел, Тулу – предварительно сделав крюк, чтобы взять Киев.

Советскую власть охватила паника. В красной прессе призывы следовали за призывами. В газете «Экономическая жизнь» выражалось крайнее беспокойство: «Как бы тяжело это ни было, на сегодняшний день необходимо отказаться от наступления в Сибири и сконцентрировать все наши силы, все наши средства в борьбе против Деникина, который угрожает самому существованию Советской республики!» Беспокойство «Известий» было еще большим: «Товарищи! Иностранные капиталисты делают отчаянные усилия, чтобы вернуть иго капиталистической эксплуатации. Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть направлены на отпор, на победу над захватнической армией Деникина!»

«Операция Москва» несколько замедлилась, затем события начали развиваться с ошеломляющей стремительностью.

Киев, столица Украины, пал 30 августа; 20 сентября был взят Курск.

Троцкий признавался в секретном донесении (которое будет опубликовано в 1924 году) Центральному Комитету: «Когда Колчак обещал дойти до Волги, когда Деникин назначил ему встречу в Саратове, самая большая угроза заключалась в их объединении. [Сегодня] нужно видеть ясно: Деникин несравненно более серьезный противник, чем Колчак».

Ленин, легко впадающий в пораженческие настроения, взяв слово на съезде по возрождению России, сделал следующее удивительное заявление: «Мы потерпели поражение, это правда, но одно сравнение все же говорит в нашу пользу: в Париже Коммуна просуществовала лишь несколько недель, мы же в России продержались больше года!»

30 сентября белые освободили Воронеж.

В тот же день Центральный Комитет обнародовал следующее воззвание: «Нужно дать отпор Деникину чего бы это ни стоило! Нужно защитить Тулу и ее военные заводы! Все на защиту Москвы! Все, все на борьбу с Деникиным!»

98-тысячная Белая армия подходила к Москве. Троцкий бросил против нее 160-тысячную армию, и тем не менее 13 октября генерал Кутепов вошел в Орел, который находится всего в 180 километрах юго-западнее Тулы. Семьсот километров территории было освобождено за шестьдесят дней. Москва была уже не более чем в 300 километрах. Армии Деникина занимали теперь территорию в 1.430.000 квадратных километров с населением в 42 миллиона человек. И, наконец, огромное счастье для белых и источник беспокойства для красных – под угрозой оказался второй по значению город России, бывшая столица Петроград.

Не видя больше необходимости охранять арсеналы в Архангельске, поскольку Германия была побеждена, союзники бросили в августе 1919 года небольшой Северный фронт на произвол судьбы. Теперь его обороняли только войска генерала Миллера. Его 10 тысяч бойцов не питали никакой надежды продвинуть линию фронта, но они постоянно нападали на красных, удерживали значительные их силы на Севере, тем самым внося свою скромную лепту в великую грядущую победу.

Бывший Северо-Западный фронт, созданный ранее немцами в Пскове, был распылен и затем расформирован по инициативе генерала Юденича. В июне приказом Колчака он стал его главнокомандующим и получил задание собрать воедино разрозненные части, сражающиеся против красных в Прибалтике (прежде всего в Эстонии). Юденич, командовавший в первую мировую войну Кавказским фронтом, был человеком солидным, крупного телосложения, обладал недюжинной физической силой и носил великолепные усы. Но в отличие от Колчака и Деникина он не имел чувства национальной гордости и позволял союзникам управлять собой (правда, не без некоторого протеста) и даже отчитывать себя как мальчика. Англичане велели ему идти на Петроград, и он подчинился. Правда, он рассчитывал на активную помощь Эстонии и поддержку британского флота на Балтике, чьи пушки были направлены на Петроград. Кроме того, он сознавал, что падение бывшей столицы, колыбели большевистской революции, вместе в потерей Москвы сыграет роковую в судьбе революции и станет концом хозяйничанья большевиков в России.

Начало его наступления в сентябре казалось многообещающим, хотя он мог противопоставить 23-тысячной армии лишь 17 тысяч человек.

В то время как Белая армия вела наступление от Орла на Тулу, Юденич приблизился к пригородам Петрограда. За границей, в Таганроге, где все еще находилась ставка Деникина, в Москве, где все больше и больше паниковал Ленин, в Петрограде, где Троцкий возводил баррикады на улицах руками детей и женщин, – везде царила уверенность, что окончательная победа белых есть вопрос дней и, может быть, даже часов…

Военные песни были во все времена неотъемлемой частью русской военной жизни. Об этом свидетельствует множество поговорок и пословиц.

Победоносные армии белых также шли вперед с песнями. Одна из любимых ими маршевых песен начинается следующим куплетом:

Смело мы в бой пойдем

За Русь святую!

И как один прольем

Кровь молодую.

Красные тоже любили песни. Не имея времени сочинять новые мелодии, они довольствовались прежней и лишь заменили некоторые строчки:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И как один умрем

В борьбе за это.

Бесспорно, казалось гораздо «менее вдохновляющим», как писал Жан Бурдье в своей книге «Белые армии», «бороться за все за это, чем за Святую Русь», и тем не менее приближался час, когда песни красных зазвучат победно и торжественно, а песни белых смолкнут.

Глава XX
«УДАРЫ СУДЬБЫ…»

Антон к Асе: 31 октября 1919 года.

«…Положение нелегкое и на внешнем и на внутреннем фронте – мы «выдыхаемся» несомненно…». 28 декабря 1919 года.

«На фронте по-прежнему: медленно отходим. Ростов и Новочеркасск не сдадим». 4 января 1920 года.

«Как бы ни складывалась печально обстановка, как бы даже ни преследовали нас неудачи, куда бы линия фронта ни отходила – результат один – победа.

Посылаю 5 тысяч рублей из содержания, полученного в этом месяце, – могу прислать еще 10 тысяч».

6 января 1920 года.

«Паникеры покидают Ростов. Правительство с Лукомским еще там. Бывшее Особое совещание ведет себя с достоинством, оставаясь в сумасшедшем Ростове, тогда как все «местные» правительства давно удрали. Стою в Батайске, где буду всю операцию. Жил бы в Ростове, но там не будет отбою от паникеров».

12 января 1920 года.

«Удары судьбы довольно жестоко хлещут в последнее время, но не ломают духа. Выезжать надо сейчас, чтобы не застрять в Екатеринодаре. Но из Новороссийска – только в случае надобности. Буду бороться до конца».

27 февраля 1920 года.

«В ближайшие дни ударом двух конных групп – Павлова (мы) и Буденного (красные) определится исход операции. Если Буденный будет разбит окончательно, то весь большевистский фронт на Кавказе посыплется.

Кубанской армии не существует. На фронт не идут, а с фронта бегут. Предали.

Сила и настроение Добровольческой и Донской армий: первой – 5, второй – 4.

Живу в поезде, в мерзком Екатеринодаре. Голова трещит, мозг вянет, сердце болит. Проклятие гнусным людям, продающим Россию, особенно кубанским демагогам и господам крайне правых взглядов.

Общий вывод для Тебя: надеясь на благополучный исход, все же готовиться к эвакуации под английским покровительством».

4 марта 1920 года.

«Опасаюсь, чтоб Тебя не спровоцировали. Боже сохрани! Ни от каких учреждений, министров не принимай ничего. Продавай вещи, победствуй немножко, может быть, мне удастся как-нибудь помочь. Бедная моя голубка, сохрани Тебя Бог, ненаглядная».

25 февраля 1920 года.

«Моя родная! Плоховато на боевом и на внутреннем фронте. Говоришь, потеряли равновесие? Не думаю. А тяжко – это несомненно. Общее настроение:

1) Добровольцы отходят. Донцы дерутся, но, не видя подкрепления, нервничают. Кубанцы изображают солдат из оперетты: «Мы идем! Мы наступаем!» – и никуда не идут.

2) Казачьи атаманы играют на руку большевикам, подтачивают и подрывают фронт по-прежнему. На что надеются, неизвестно.

3) Кубанство сидит между двух стульев.

4) Офицерство бродит.

5) Вообще атмосфера напряженная. Возможны всякие неожиданности. Возможен даже отход.

Сейчас беседовал с Хольманом. Спрашивал совета насчет Кипра. Он чрезвычайно деликатно и минуя больные вопросы, ответил, в общем, следующее: «Адмирал Сеймур предлагает тебе место на броненосце. Лучше ехать в Англию (не на Кипр). Он снесся с Черчиллем. В Англии много наших друзей. Они понимают ситуацию русских людей и очень гостеприимны, будет возможность, вернем свой долг.

Ехать тебе в Екатеринодар, конечно, нельзя, по дороге бомбят, как бы чего не случилось.

Про Марину не пишу – так, напускное. На самом деле я ее люблю.

Сохрани Вас Бог, мои дорогие, привязывающие меня к жизни, довольно-таки безотрадной. Без вас было бы невыносимо. Обнимаю».

Ася с дочерью, дедом и двумя сиротами, детьми Корнилова, отправляется в Константинополь.

17 марта 1920 года.

«Родная моя! Такое нагромождение событий, переживаний, впечатлений, что трудно еще в них разобраться.

1. Екатеринодар донцы и кубанцы оставили с большой поспешностью. Линию р. Кубани не отстояли, большевики форсировали ее и на участке Добровольческой армии. Началось отступление: у добровольцев в порядке, у донцов один корпус отрезан, другой перешел к зеленым, третий частью отошел с оружием, большей же частью побросав все. Драться не хотят.

2. В Новороссийске напряжение достигло предела. Но введением добровольческих частей и крутыми мерами порядок был сохранен до конца. Транспорты эксплуатировали; отстаивать позиции – трудно было заставить.

3. В ночь на 14-е произвели полную эвакуацию Новороссийска. При том нравственном состоянии войск, при общем положении полуокружения (зеленые и большевики) эвакуация была выполнена удовлетворительно. Но сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав, армия обескровлена.

4. Я не имел нравственной обязанности вывозить тех донцов, которые бросали оружие и не хотели даже прикрывать эвакуацию. Тем не менее до 15 тысяч их вывезено. Они теперь в Евпатории и представляют лишь «рты», а не «штыки и шашки». Разложение их и командного состава велико. Угрожает брожением и эксцессами. Часть, не попавшая на пароходы, пошла на Геленджик и частью распалась, частью пробивается на Туапсе, которое занято пробившимися туда кубанскими и добровольческими (отряд Букретова) частями.

5. В течение ночи выведены все добровольцы (за исключением 3-го Дроздовского полка, который пробивается на Туапсе) и 15 тысяч донских казаков. Успех исключительный.

Тем не менее Сидорин и компания, желая отвести от себя обвинения за свою бездеятельность и за разложение казаков, факт не вывоза всех донцов (абсолютно не желавших драться и, по существу, в Крыму ненужных) определяет «предательством» казаков и ведет бешеную кампанию против меня и Добровольческого командования. Большой негодяй!»[3]3
  Генерал Сидорин в эмиграции тайно перешел к большевикам и работал среди русских эмигрантов как их агент. – Ксения Деникина.


[Закрыть]

6. Я с окружающими ушел из Новороссийска на миноносце, когда все русские корабли вышли в море.

7. Англичане оказали огромную помощь. Сухой Мильн, желчный адмирал Сеймур, благородный Хольман делали все, что могли. Особенно последние два – прекрасные люди!

8. Хольмана отзывают. Уезжает дня через два, три. Очень большая потеря.

9. Какие перспективы? Я сказал старшим начальникам: в Крыму у нас такое огромное количество войск, что отстоять его ничего не стоит, если подымете дух. И, во всяком случае, только армия, которая сохранит дисциплину и порядок, сможет рассчитывать, в случае невозможности борьбы, на эвакуацию из страны. Ибо развалившейся никто не возьмет. Если развалимся, то… пожрем друг друга.

Все возможно. Пойдет работа. Бог даст выправится.

10. Врангель стал крайне враждебен по отношению ко мне. Имей в виду.

11. Освободил от должности Ивана Павловича Романовского. Полное одиночество. Как тяжко. Злоба против него стала истеричной. Хотели его убить: как слепы и подлы люди! Душа моя скорбит. Вокруг идет борьба. Странные люди – борются за власть! За власть, которая тяжким, мучительным ярмом легла на мою голову, приковала, как раба к тачке – с непосильной кладью… Тяжко. Жду, когда все устроится на местах, чтобы сделать то, о чем говорил Тебе. Бедное мое, несчастное дитятко, сколько горя пришлось на Твою долю… Потерпи немножко, Бог даст устроится. Желанная моя…»

В конце марта 1920 года белые, всего лишь шесть месяцев тому назад владевшие половиной территории России, сохранили в своих руках только Крымский полуостров.

Под Архангельском генерал Миллер, покинутый союзниками, теснимый красными, в конце концов, в феврале оставил с остатками своей небольшой армии территорию России и нашел убежище в Норвегии.

Под Петроградом части Красной армии, пришедшие на помощь Троцкому, оттеснили армию Юденича. Адмирал Коуэн не сдержал слова. Британский флот, наблюдая за боем со стороны, не нашел нужным вмешаться. Юденич и его армия отступили в Эстонию, где были разоружены.

В Сибири, которую союзнические миссии покинули одна за другой, бывший правитель и командующий всеми русскими армиями Колчак, отказавшийся от своих полномочий в пользу Деникина, был выдан чехами большевикам (с молчаливого благословения японцев и французского генерала Жанена) и расстрелян в феврале месяце. Очаги сопротивления белых в Сибири отныне вспыхивали лишь спорадически, под руководством генералов Семенова и Унгерн фон Штернберга – людей мужественных и почти легендарных, и не имели значительного влияния на события.

Отступление армий юга России было столь же стремительным, как и недавнее наступление. Белые еще в течение восьми месяцев будут героически оборонять Крым, но война, совершенно очевидно, была проиграна уже в марте 1920 года.

Как объяснить, что

… Был близок уже причал, когда внезапно ты,

нежданная гроза, разбила их мечты.

Причины поражения двух основных фронтов – Восточного (Колчак) и Южного (Деникин) были сходны, если не идентичны. Рассмотрим подробнее ситуацию на Южном фронте.

Вооруженные силы юга России наступали слишком быстро, не располагая ни временем, ни компетентными людьми, ни материальными средствами для обеспечения управления и защиты огромных завоеванных территорий. В октябре 1919 года они занимали территорию в 1.430.000 квадратных километров (в два с половиной раза больше площади Франции). Историки часто ставили в вину Деникину его решение идти на Москву. В мемуарах генерал приводит доводы, заставившие его решиться на эту операцию:

1. Психологический эффект, производимый на бойцов одним приказом наступать на столицу. Кто владеет Москвой – владеет Россией, ее телом и душой.

2. Вся имеющаяся информация говорила о том, что большевистское правительство находилось в очень трудном положении и наше наступление имело шанс ускорить его падение.

3. Нужно было пробудить надежду у тех, кто нам симпатизировал в большевистском тылу.

4. Необходимость побудить к действию казаков, всегда инертных, когда речь шла о борьбе не на их собственной территории.

Деникин также боялся в случае продолжительного бездействия разложения своей армии, которая создавалась во многом как армия «повстанческая».

«Лишь постоянно преследуя врага, не давая ему времени опомниться и прореагировать – и тем самым бесконечно расширяя наш фронт, – мы имели какой-то шанс победить превосходящего числом противника. Мы отторгли у большевиков самые богатые районы, тем самым лишив их хлеба и боеприпасов. Обедневший Кавказ не мог больше давать нам продовольствия и вооружения. Нам необходимо было отвоевывать новые территории, и лишь приток новой живой силы мог дать армии возможность выжить. Классическая стратегия, к которой прибегали многие полководцы от Ганнибала до Наполеона, представляет собой нечто противоположное стратегии гражданской войны. И действительно, чем больше фронт расширялся, тем больше он набирал силу, пусть только лишь увеличиваясь в численном составе. С мая по октябрь 1919 года армия юга России увеличилась с 65.000 до 150.000 человек.

Однако сообщения между передовой линией фронта и южными базами осложнились. Дорог было мало, и были они плохими. По железнодорожным путям, часто выводимым из строя отступающими красными, передвигаться становилось еще труднее из-за забастовок железнодорожников, в чрезвычайной степени восприимчивых к большевистской пропаганде.

Постоянно переходящие из рук в руки рудники и заводы сократили производство, сырьевых ресурсов стало не хватать.

Денежный хаос привел к галопирующей инфляции. Золото бывшего русского государства было разделено на три части: в руках Колчака находилось 652 миллиона золотых рублей. Большевики вернули себе 147 миллионов рублей. Союзники изъяли 320 миллионов, которые французский банк ревниво хранил в качестве гарантии пресловутого русского займа».

У Деникина не было ничего. На подчиненных ему территориях находились в обращении старые царские рубли, керенки, большевистские рубли, рубли, выпущенные правительством Дона… Верховный главнокомандующий был вынужден чеканить свою монету, но эти деньги не имели никакого обеспечения. Если в 1900 году рубль стоил 2,70 франка, то в начале 1920 года 150 деникинских рублей обменивались на один французский франк. Неудивительно, что жалование военных и оклад служащих Белой армии казались им мизерными.

«Мы жили под знаком драконовской экономики, – вспоминает Соколов, один из членов Особого совещания, – Деникин, культивируя добровольную бедность, требовал этого подвига и от своих подчиненных. Служащий низшего ранга получал в ноябре 1918 года 300 рублей в месяц, министры – 666 рублей. В декабре все оклады были повышены на 50 %. Без тени преувеличения я могу сказать, что мелкие служащие, солдаты и младшие офицеры были обречены на выбор между голодом и взяткой. Они невольно сравнивали свое жалование с тем, что получали равные им по званию советские военные и служащие…»

В июне 1919 года Деникин был вынужден в очередной раз повысить жалование. Он писал Асе: «Я существенно увеличил все жалования и оклады. Особое совещание определило мне 12 600 рублей в месяц. Я согласился взять лишь половину, 6300 рублей. Надеюсь, что ты не будешь меня осуждать».

Это «существенное» увеличение на поверку оказалось совершенно недостаточным. Гражданское население тыла носило одежду и костюмы, сшитые из униформы санитаров, которую поставляли англичане. Постели, белье и медикаменты, посланные из Лондона в госпитали, «терялись» по дороге, но ими был наводнен черный рынок. Армия начала прибегать к незаконным реквизициям, если не к прямому грабежу, что наносило ущерб ее репутации. Все это возмущало Деникина, но генерал чувствовал, что сделать ничего не может. Он писал Асе в июле 1919 года: «Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. В бессильной злобе обещал каторгу и повешение… Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла!..»

Кроме того, ему не по душе было жестоко наказывать бойцов, ежедневно под огнем рисковавших своей жизнью, страдавших и умиравших от тифа, постоянно лишенных, как он это прекрасно знал, всего самого необходимого. В мемуарах Деникин с полным пониманием ситуации пишет: «Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам».

Красные и белые были не единственными, кто поочередно незаконно реквизировал у населения продукты питания. Беда приобретала трехцветную окраску там, где, кроме них, свирепствовали еще и зеленые.

Банды грабителей анархистов, часто крайне антисемитски настроенных и все без различия называющих себя «зелеными», обычно воевали небольшими отрядами. Одна из наиболее значительных армий подобного рода действовала под предводительством Нестора Махно, по происхождению крестьянина, бывшего террориста, едва достигшего тридцати лет. Его девизом было: «Все разрушать! Не признавать ничьего авторитета!». Специализировался он на захвате общественных зданий и богатых поместий, но не брезговал и погромами. Отделавшись с помощью пистолета от главаря конкурирующей банды, Григорьева, Махно (численность его армии, по советским источникам, составляла 25.000 человек) развлекался тем, что в промежутках между грабежами взрывал железнодорожные пути и нападал на небольшие подразделения как красных, так и белых, однако отдавал предпочтение белым.

Все эти налагающиеся друг на друга и переплетающиеся друг с другом причины могли бы объяснить конечное поражение белых, если бы те же самые причины не воздействовали самым отрицательным образом и на красных во время их молниеносного наступления, начавшегося в ноябре и декабре 1919 года. Буденный и Ворошилов, не скрывая охватившую их панику, постоянно упоминали об этом в посланных в Москву телеграммах.