Текст книги "Спендиаров"

Автор книги: Мария Спендиарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

«Очарован твоею красою»

В то же время его всегда тянуло к творчеству. Саша был крайне впечатлителен. Все, что поражало его детское воображение, – будь то жаворонок, поющий в харчевне мазурку из «Ивана Сусанина», или обезьянка, пляшущая ойнаву, – оставалось в его памяти навсегда.

Он приходил в восторг от красоты природы. Столкновение с людской несправедливостью и чужим несчастьем погружало его в глубокую задумчивость. Уединившись в зале, он подолгу импровизировал, придавая своим музыкальным размышлениям форму лирической пьесы или салонного романса.

Он много читал. «Я предался самому яростному чтению», – писал он Лёне 13 декабря 1887 года. «За короткий срок я успел прочесть большую часть сочинений Байрона, Писемского… Диккенса… Я с жадностью набросился на лучшие сочинения Гюго и Кра-шевского…» Увлечение чтением тоже способствовало его творческим устремлениям. «Это было в классе шестом или седьмом, – вспоминал Брунс. – Мы страшно увлекались шиллеровскими «Разбойниками». Я сочинил «Разбойничью песнь», а Саша положил ее на музыку… Тогда же Саша написал песню «Два великана» на лермонтовское стихотворение. Она исполнялась гимназическим хором на каком-то вечере».

Шестнадцати лет, впервые испытав любовное увлечение, Саша написал романс «Очарован твоею красою». (Он был напечатан в Москве в 1891 году.) Саша посвятил этот романс Елизавете Андреевне Арендт – хорошенькой гимназистке с живыми глазами. Расшифровав впоследствии инициалы посвящения, Брунс воскликнул: «Лиза Арендт! Сашина первая любовь! Это не девица была, а ухарь какой-то! Любила студенческую фуражку носить. За нею постоянно волочились студенты».

Открылся ли Саша девушке в своих чувствах? На этот вопрос даже Брунс, самый близкий из его товарищей, не мог дать ответа: «Саша был стыдлив и об увлечениях своих никому не рассказывал. Нас связывало творчество».

Брунс сочинял стихи о любви, Саша писал на них музыку [13]13
  В этот период написаны неизданные романсы «Я жду тебя», «В грязи, в позоре преступлений», дуэт «Ярко солнце весеннее блещет»


[Закрыть].

На оперном представлении в Одессе

Первыми исполнителями Сашиных романсов были Брунс и Эдуард Мурзаев. В противоположность Саше, навсегда потерявшему в переходном возрасте свой звонкий голос, они сделались обладателями лирических теноров.

По-прежнему в доме на Долгоруковской звучала музыка. Но во второй половине залы было теперь больше слушателей. Кроме тоненьких гимназисток Жени и Вали, сильно располневшей Натальи Карповны и бабушки Татьяны Ивановны, которая занимала кресло уже покойного Карпа Ивановича, там присутствовали спендиаровские родственники и знакомые.

Саша приобрел уже некоторую известность среди своих земляков. «Я еще не был с ним знаком, – рассказывал впоследствии Налбандян, – но уже много слышал о Саше Спендиарове. Среди армян говорили, что он хорошо играет на скрипке, участвует в гимназическом оркестре и аранжирует что-то для гимназического хора».

Репертуар юношей становился более сложным. По воспоминаниям Брунса, они разучивали в то время оперу Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем», популярную тогда в Симферополе благодаря гастролям малороссийской труппы.

Саша исполнял обязанности концертмейстера и дирижера. Горе было тому из участников, кто нечаянно брал фальшивую ноту!

В 1889 году юноша впервые попал в оперный театр. Это было в Одессе.

Весной того же года Леня окончил гимназию. Веселый, радостный, с темным пушком над верхней губой, он уговорил Сашу и Брунса сопровождать его в увеселительной поездке в Одессу. Надо было побывать в знаменитых одесских ресторациях, посетить паноптикум, несомненно отличающийся от симферопольского разнообразием экспонатов, увидеть многоаршинные туманные картины. Одесский оперный сезон уже давно закончился, но какова была радость путешественников, когда, приехав в столицу Таврии, они застали там гастроли труппы русских оперных артистов под дирекцией Черепенникова.

В тот же вечер они были на спектакле. Шла «Аида». Восхищению юношей не было границ, когда, гладко причесанные и подтянутые, они вошли в сверкающий драгоценными люстрами Одесский оперный театр.

Но увертюра прозвучала фальшиво, и Саша поник. Теперь восхищался только Леня, мечтавший о певческой карьере. Прежде всего он влюбился в Амнерис – Смирнову. Не говоря уже о ее густом ровном голосе, она покорила его величественной осанкой и замечательно красивым лицом. А Радамес – господин Михайлов, солист петербургской оперы? Когда он взял высокую ноту, Леня громко ахнул. Саша и Бруне дружно дернули его за полы пиджака. В пылу восторга Леня не обратил внимания на то, что Амонасро – Чернов, бывший опереточный актер, – так дико вращал глазами, что в публике раздалось сдержанное хихиканье и что у госпожи Сонки, исполнявшей партию Аиды, не было ни одной ноты без блеющей вибрации. Его искренне огорчало критическое отношение к спектаклю Саши и Брунса. Обаятельное пение Амнерис и Радамеса увлекло вначале и их, но чем дальше развивалось оперное действие, тем больше они возмущались. Ужасно звучавший оркестр, годный только на ярмарку под качели, и неизвестно откуда набранный, отчаянно фальшививший хор мешали им уловить прелесть музыки Верди.

Окончание гимназии. «Кармен»

Вернувшись в Симферополь, юноши застали там гастроли все той же труппы Черепенникова. Более чем когда-либо Саша стал мечтать о столичных оперных представлениях, о которых ему рассказывал Виктор Добровольский.

Осенью Леня поступил в Московский университет. Он был также принят на вокальное отделение Московской консерватории. «Между лекциями есть много свободных часов, – писал он домой, – и, воспользовавшись этим, я поступил в консерваторию».

Москва казалась Саше такой близкой с тех пор, как его брат поселился в ней!

Обращаясь к отцу с просьбой разрешить ему взять пианино напрокат, Леня писал: «А главное, что на следующий год приедет Саша, который во всяком случае не может, как и я, без пианино…»

По понедельникам Леня бывал в консерватории на вечерах. По субботам играл на виолончели в студенческом оркестре. В ноябре он участвовал в концерте в честь пятидесятилетия музыкальной деятельности Антона Рубинштейна, а в декабре выступал в опере «Фераморс» «в роли какого-то князя», как он сообщил в письме отцу.

Саше было невыразимо тягостно сидеть на «скучных, сухих и однообразных» гимназических уроках, в то время как мысленно он был в Москве, возле Лени. Его интересовали лишь уроки древних языков, на которых восьмиклассники читали нараспев отрывки из «Эдипа царя», и репетиции гимназического оркестра к предстоящему литературно-музыкальному вечеру.

Последний гимназический концерт! Выпускникам, находившимся в приподнятом состоянии духа, он казался не менее торжественным, чем празднование семидесятипятилетия их гимназии, состоявшееся в 1888 году. Правда, упомянутое празднество было ранней осенью, когда зажигали фейерверк на гимназическом дворе. Но зато программа последнего концерта была неизмеримо интереснее благодаря участию в ней разных жанров искусства.

В первом отделении, например, Саша играл Самозванца в «Сцене у фонтана», а во втором исполнил соло на скрипке «Фантазию-балет» Берио.

Приближалась экзаменационная пора. В разгар цветения акаций, наполнявших комнаты томительным ароматом, Саша не отрывался от учебников. Он дал слово отцу окончить гимназию с золотой медалью. Но, к огорчению Афанасия Авксентьевича, возлагавшего на сына тщеславные надежды, на экзамене по истории Саше поставили тройку. Он получил серебряную медаль.

Все волнения кончились. Сорвав с фуражек гимназические гербы и расстегнув ворот тужурок, юноши в упоении бродили по улицам. Наступило чудесное время полнейшей свободы. Саша и Сережа предались чтению. «Мы страстно увлеклись поэзией тогда», – вспоминал Брунс.

В конце июня 1890 года Афанасий Авксентьевич и Саша отправились за границу. К великому Сашиному сожалению, Лёне, как студенту, запретили выезд из России. Грустно было смотреть на него, когда он стоял на перроне одесского вокзала с развевающимися на ветру волосами и с таким печальным и добрым лицом.

Высунувшись из вагона, Саша махал ему шляпой…

«После вашего отъезда… поднялась страшная буря и полчаса нельзя было выйти из вокзала, – писал Леня отцу в Карлсбад. – Воображаю, как весело вы проводите время… Я думаю, что Саша вечно торчит возле музыки и продолжает, по своему обыкновению, тебя сердить…»

Путешественники пробыли в Карлсбаде до тех пор, пока Афанасий Авксентьевич, заболевший в этом году диабетом, не окончил курса лечения. Затем они отправились в Вену.

Когда они подъехали к гостинице, щегольски одетый портье ударил в колокол, и тотчас же с низкими поклонами выбежала целая команда служащих.

Шел мелкий дождь. Саша стоял у окна. Вот она, Вена, о которой он столько читал! В туманном воздухе вырисовывались ее узкие дома. Упираясь в сумрачное небо, темнели шпили церквей.

Дождь перестал. За прозрачным облаком появилось солнце. Заблестела вода в Дунайском канале. Отчетливо донеслись звонки конок, ползущих по мосту.

Раздался бой часов на Стефанс-доме.

За несколько дней отец и сын осмотрели все достопримечательности города. Незадолго до отъезда они посетили Главный венский оперный театр. Давали «Кармен».

С первых же звуков оперы Саша почувствовал, что попал в родную ему сферу. «Я был потрясен чудным, полным, сочным звуком оркестра, – записал он позже в автобиографии, – и очарован пряными, экзотическими мелодиями и гармониями оперы».

Ему казалось, что открылись и предельно искренне зазвучали его чувства, что огненная музыка «Кармен» – это то, что он искал всю жизнь.

«Ошеломленный я вышел из театра, – пишет Спендиаров, – мечтая, как о высшем счастье, услышать когда-нибудь свое произведение в исполнении такого же прекрасного оркестра. Несомненно, что с этого момента во мне зародилась особенная любовь к оркестру и стала укрепляться любовь к экзотическому колориту в музыке».

Спендиаровы вернулись в Симферополь в начала-августа.

В середине месяца Саша вместе с Леней выехал в Москву.

2

В Москве

21 августа 1890 года

Дорогой папа!

Вот уже четыре дня, как мы в Москве. Дорога была длинная и очень утомительная, так что мы очень обрадовались, когда добрались, наконец, до Москвы…

Прежде всего мы остановились в гостинице «Петергоф» – грязной и далеко не такой роскошной, как «Метрополь», в котором мы останавливались в Вене. Вечером мы отправились на Тверской бульвар, где в тот день как раз играла военная музыка. Нам сказали, что это один из самых лучших оркестров, и действительно, музыка была очень хорошая и очень мало уступала тому военному оркестру, который мы слышали в Вене на выставке. Вчера и сегодня я тоже слушал музыку на бульварах, но она была уже значительно ниже венской.

На следующий день мы отправились в университет, внесли деньги и записались на лекции…»

Не имея особой склонности к какой-либо определенной отрасли науки, Саша решил, по примеру Лени, поступить на естественное отделение физико-математического факультета.

Его тотчас же приняли в студенческий оркестр. Дирижер оркестра, известный композитор-этнограф Николай Семенович Кленовский, состоявший также дирижером Императорской оперы, предложил ему играть первую скрипку на первом пульте.

На репетиции Кленовский подвел Сашу к рыжеволосому студенту с козлиной бородкой и необыкновенно выпуклым лбом.

– Александр Вячеславович, – обратился Николай Семенович к студенту, – разрешите вас познакомить: наш новый скрипач Александр Афанасьевич Спендиаров.

«Вижу, подходит ко мне молодой человек, блондинчик со скрипкой, – рассказывал Александр Вячеславович бесовский, ныне покойный профессор Ленинградской консерватории по классу теории. – Учтиво поклонившись, он сел рядом со мной за первый пульт. С этого дня мы подружились. Мы были концертмейстерами попеременно. Технически я был сильнее его, но он импонировал оркестру твердым ритмом и спокойствием концертмейстера».

Первый в сезоне студенческий концерт, в котором участвовал известный виолончелист А.А. Брандуков, состоялся 14 ноября. На балконе Большой залы Российского благородного собрания столпились Сашины одноклассники, ставшие студентами Московского университета. С гордостью рассматривали они в бинокль концертмейстера первых скрипок – в парадном студенческом мундире и в пенсне, придававшем особенную четкость его строгому профилю,

Симферопольцы присутствовали и в зале Военного собрания, когда Леня и Саша выступали там соло. Леня пел арию из оперы Масканьи «Сельская честь», а Саша играл «Берсез» Симона,

Но настоящим триумфом показалось симферопольцам выступление на концерте, который был дан в зале консерватории. Исполнив под аккомпанемент брата несколько включенных в программу романсов, Лекя спел на бис «Очарован твоею красою».

Саша был чрезвычайно доволен своим московским времяпрепровождением. «Здоровье мое в прекрасном состоянии, – писал он отцу, – и, как видно, климат севера отразился на мне с хорошей стороны; живется мне тоже хорошо, время у меня распределено так, что мне нет возможности скучать ни одной минуты; я исправно посещаю лекций, находя в них живой интерес, бываю в опере и в драматическом театре, который по составу своему лучший в России, занимаюсь на скрипке [14]14
  По рекомендации Кленовского он брал уроки скрипки у первого скрипача Большого театра Пекарского


[Закрыть], хожу на репетиции студенческого оркестра, в котором играю первую скрипку… Дирижер студенческого оркестра считает меня одним из лучших скрипачей и часто просит меня показывать другим, как должно играть известное место в пьесе». Жизнь вне семьи не обременила его заботами. Вся тяжесть их легла на Леню – всегда деятельного и терпеливого. Он следил за Сашиным питанием, оберегал его от простуды. «У нас морозы, а Саша ходит в легкой шинеленке, – озабоченно писал он матери. – Я уже кутаю его в башлык».

Отец ежемесячно высылал им порядочную сумму денег, но, делясь с товарищами, Леня с трудом сводил концы с концами.

«Масса денег уходила у мальчиков на товарищей, – вспоминал Брунс, учившийся в то время на юридическом факультете. – Даже золотые часы, подаренные им отцом ко дню окончания гимназии, были постоянно в закладе для товарищей. Жили они в Столешниковом переулке, в доме Никифорова, а я – наискосок в номерах. Помню, у них всегда толклись студенты».

В квартире, где жили Спендиаровы, стоял шум необыкновенный. В одной из комнат, занимаемой примадонной Большого театра, слышались рулады, распеваемые на верхах, в другой – упражнялись Леня и Мурзаев. Саше тоже приходилось пользоваться всякой свободной минутой для занятий на скрипке. Звуки упражнений – вокальных и скрипичных – смешивались с громкими голосами студентов, южан по преимуществу.

Всей компанией они посещали театры. Билеты приходилось брать самые дешевые, так как, присылая сыновьям деньги «на музыку», Афанасий Авксентьевич не имел в виду их земляков.

«В театре мы сидели больше на галерке, – вспоминал Брунс. – Помню, когда гастролировали у Корта итальянцы, например Котоньи, мы видели только их ноги…»

С галереи Большого театра видны были лишь газовые рожки на низко свисавшей люстре. Отчаявшись рассмотреть оперное действие, Саша закрывал глаза и, опершись на барьер, слушал музыку. «Я наслаждаюсь хорошим пением и превосходным оркестровым исполнением», – писал он отцу.

За короткий срок он пересмотрел все, что ставилось в Большом театре. Преимущественно это были оперы иностранных авторов. Отечественные оперы – «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», «Демон», «Евгений Онегин» и «Сон на Волге» Аренского – составляли не более четверти всего репертуара.

После спектакля симферопольцы ехали на тройках к «Яру». Они занимали несколько составленных столиков. Сергей Брунс – высокий, стройный, полногубый юноша – провозглашал первый тост. Пили за великих артистов. В то время особенно горячила умы Ермолова. Юноши вспоминали каждую деталь ее игры, обсуждали пьесы с ее участием.

Вместе с весной, отличавшейся от крымской медлительностью, началась лихорадочная подготовка к экзаменам. Саша не принимал в ней участия. Он задумал оставить естественные науки по причине непреодолимого отвращения к анатомическому театру.

Почти все студенты, причастные к музыке, учились на юридическом факультете. Саша решил последовать их примеру. «К твоей радости, Саша думает перейти на юридический факультет», – сообщил Леня отцу 10 апреля 1891 года.

Афанасий Авксентьевич всегда мечтал найти хоть в одном из своих сыновей человека, смыслящего в делах. Он хотел, чтобы Саша стал юристом. Мечта его сбывалась.

Начало занятий композицией

Наступили каникулы. Саша отправился в Симферополь.

Первой, кого он увидел, подъехав к дому, была бабушка Татьяна Ивановна. Опираясь на палку, она прогуливалась вдоль палисадника. Из дома ему навстречу радостно выбежали мать и сестры. Целуя Сашу, они принялись тормошить его. В летней шинели, с аккуратно подстриженными усиками, он выглядел необычно взрослым.

Саша вошел в залу и, подняв крышку старого «Плейеля», взял несколько аккордов. Звук был довольно глух, но мягок и напоминал о чем-то светлом из прошлого.

В атмосфере домашней ласки, вдали от подавлявшей его столичной жизни Сашу снова потянуло к творчеству. Тихие шаги матери, поминутно входившей в залу, не мешали ему.

Вскоре он почувствовал необходимость в музыкальном общении. В Симферополе проводил летние каникулы ученик Санкт-Петербургской консерватории скрипач Иоаннес Романович Налбандян. Саша решил нанести ему визит.

«В студенческой форме Саша пришел ко мне, – рассказывал много позже Иоаннес Романович. – Он мне сразу очень понравился: чудесные золотые волосы, хорошие голубые глаза, нежный овал лица. Пенсне он тогда уже носил.

Я был известен в Симферополе как скрипач. Все эти годы я приезжал из Петербурга и выступал, потому он, верно, пришел ко мне познакомиться.

Представившись, он сел за рояль и стал тихонько импровизировать, рассказывая мне о московской музыкальной жизни, о том, что он учится скрипке у Пекарского. Затем он уселся поудобнее и сыграл свои романсы, напевая тихим «композиторским» голоском. Когда он кончил, я бросился к нему, крепко обнял и сказал, чтоб непременно он был композитором! А он скромно спросил: «А стоит ли?»

С осени потянулись университетские дни, отличавшиеся от прошлогодних только тем, что вместо естественных наук Саша изучал юридические.

От творчества он снова отошел. Лишь изредка, для забавы товарищей, импровизировал марши и танцы. Однажды, играя свой очередной марш, Саша не заметил, как вошел в залу и остановился за его спиной Николай Семенович Кленовский.

Через некоторое время Леня писал отцу: «Саша с первого октября начал брать уроки композиции у прекрасного учителя Кленовского – композитора Императорского театра и нашего дирижера. Он обыкновенно берет со всех по сорок рублей в месяц, но так как он нашел громадные способности у Саши и вообще крупный талант, он взялся учить его за тридцать рублей, может быть, даже он будет брать еще меньше. Я вполне убежден, что ты ничего не будешь иметь против и будешь высылать ежемесячно деньги».

Систематические занятия начались с весеннего полугодия.

Кленовский жил в меблированных комнатах на Тверской. Узкая темная прихожая вела в небольшое помещение с темными обоями и драпировками. Однако мрачная обстановка нисколько не соответствовала внешности и характеру музыканта. Это был подвижной крепыш с красноватым лицом и блестящими глазами.

Саша заставал его обычно за роялем. Ответив на приветствие, Кленовский тотчас же заговаривал о только что сыгранном произведении, восхищался им, если оно принадлежало перу его любимого творца, и страстно клеймил, если автором его был композитор не импонирующего ему направления.

«Его любимыми композиторами были Вагнер и Делиб, – вспоминал Оссовский, – постоянно можно было видеть их произведения на пюпитре его рояля».

Урок, сопровождаемый музыкальными беседами, длился далеко за положенное время. Чтобы размяться, Кленовский вскакивал с места и делал гимнастические упражнения. Затем он снова углублялся в занятия, равно захватывавшие и учителя и ученика.

«Изучение теории так увлекло меня, что я охладел к скрипке», – пишет Спендиаров в автобиографии.

«Кленовский был очень высокого мнения о способностях Александра Афанасьевича, – рассказывал Оссовский. – Как-то принес я ему свою мазню. Сел он, как сейчас помню, за рояль и, просматривая мое сочинение, сказал: «У меня есть талантливый ученик. Поразительно быстро он все схватывает, и поразительно чистый у него слух». Он вытащил какую-то рукопись Александра Афанасьевича (помню, скрипичная вещь была) и, проигрывая ее, все. восторгался: «Какая у него складная форма! Какое гармоническое чутье!»

Кленовскому нравилось отношение Александра Афанасьевича к музыке Римского-Корсакова, уже определившееся в университетские годы [15]15
  Привожу отрывок из автобиографии Спендиарова: «Впоследствии в Москве наиболее сильное впечатление из всех слышанных мною симфонических сочинений на меня произвела «Шехеразада» Римского-Корсакова, а из опер – «Снегурочка» Римского-Корсакова, «Князь Игорь» Бородина и «Самсон и Далила» Сен-Санса».


[Закрыть]. Сам он учился у Чайковского, но все симпатии его были на стороне Николая Андреевича и его школы».

Имя петербургского композитора произносили на уроках Кленовского с благоговением. Его произведения, равно как и произведения его учеников, постоянно проигрывали. Любимым пособием Кленовского был «Практический учебник гармонии», написанный Римским-Корсаковым.

Саша взялся за него в том же году. Быстро усвоив элементарную теорию, он приступил к изучению гармонии,

Среди московских друзей. Чайковский.

Теперь ему была необходима тишина. В поисках условий, нужных для Сашиных занятий, братья переезжали с квартиры на квартиру. Наконец они поселились в Романовских номерах, соблазнившись роскошным видом здания, высящегося на Тверском бульваре. Но вскоре им пришлось разочароваться: начиная от прихожей с традиционным чучелом медведя у вешалки и кончая чердачным помещением, дом гудел от голосов постояльцев и хлопанья дверей.

«Александр Афанасьевич занимался музыкой у нас, в Афанасьевском переулке, – рассказывала жена одного из университетских товарищей Спендиарова. – У них дома было очень шумно, а у нас никого, тишина. Помню такой случай: как-то сидел он один и отстукивал карандашом ритм на столе. Вдруг он поднял голову и сказал: «Войдите». Оказывается, свое собственное отстукивание он принял за чей-то стук в дверь…»

«Саша с детства был страшно рассеян, – говорил о товарище Сергей Федорович Брунс. – Он всегда думал о чем-то своем».

Погрузившись в изучение теории, Саша стал еще более рассеянным, что вызывало шутливое и вместе с тем бережное отношение к нему друзей.

Среди этих друзей был уже упомянутый Александр Вячеславович Оссовский. Он ввел Спендиарова в дом своих знакомых Ненарокомовых, где время от времени устраивались квартетные вечера. Исполнялись менуэт из квартета Моцарта, анданте из первого квартета Чайковского, трио Гайдна…

Дружеские отношения связывали Спендиарова и с Сергеем Никифоровичем Василенко – тоже участником студенческого оркестра. «Он (Александр Афанасьевич) играл на скрипке, а я на тромбоне, – пишет Василенко в своих воспоминаниях. – Между этими инструментами дистанция огромного размера, но мы сразу подружились… Усиленно музицируя, мы играли с ним все сонаты для скрипки и фортепьяно Бетховена, Моцарта, Цезаря Франка…»

Ближайшим другом Спендиарова стал виолончелист Антон Осипович Палице. Они вместе выступали на концертах [16]16
  «Программа литературно-музыкального вечера 5 декабря 1891 года в доме Гавлич, Большой Казенный пер.
  Отд. 1. Хор из оперы «Рогнеда» Серова – исп. хор.
  «Люблю тебя» Грига и «Твои глаза горят» Эрлиха – исп. Л.А. Спендиаров.
  Анданте Чайковского и Канцонетта Годара – соло на скрипке А.А. Спендиаров.
  «Музыкальный момент» Шуберта и «Ноктюрн» Глинки – соло на виолончели А. О. Палице.
  Отд. 2. Трио № 1 Мендельсона – Бартольди – исп. О. Я. Филиппова, А. Спендиаров и А. Палице» и т. д.


[Закрыть], бывали в театрах, симфонических собраниях и постоянно посещали вечера, устраиваемые в семье композитора церковной музыки Николая Андреевича Соколова.

«Собиравшиеся у нас ученики консерватории и любители распевали целые сцены из русских и иностранных опер, – рассказывал Иван Николаевич Соколов, в те годы десятилетний мальчик. – Александр Афанасьевич им аккомпанировал. Он всегда всем аккомпанировал. Он так любил музыку, что, когда приходил, тотчас же садился за рояль и просиживал за ним весь вечер.

В памяти моей, словно фотографии, отпечатываются: вот сестра моя Надя – миловидная блондинка веселого нрава, вот распевающий с нею дуэты Леонид Афанасьевич. На диване, заложив ногу за ногу, – Антон Осипович Палице. За роялем – Александр Афанасьевич. У него нежное и доброе лицо. Он чрезвычайно аккуратен в своем новеньком студенческом мундире.

Несмотря на то, что я был еще мал, он относился ко мне как к равному, с готовностью исполняя мои просьбы. Я его постоянно просил играть прелюдию к его романсу «Очарован твоею красою». Написана она была так просто и в то же время так гармонично и мило.

По-видимому, Антон Осипович и Леонид Афанасьевич высоко ценили талант Александра Афанасьевича. Сбрасывая в передней шинели, они радостно сообщали нам: «Саша сочинил новую вещь, и она еще лучше предыдущей!»

Мы жили в то время в доме Батюшкова, на углу Хлыновского тупика и Никитской улицы. Не раз я видел из окон нашей квартиры Рахманинова и Скрябина, возвращающихся после занятий. Однажды я разглядел в пролетке Чайковского. В сезон 1891/92 года композитор жил в Москве».

Счастливцы встречали его на улицах, в магазинах… Одним из таких счастливцев оказался Леня. Как-то выбирал он у Бесселя романсы Грига и не заметил, как к нему подошел Чайковский. Петр Ильич спросил:

– Вы любите Грига? – и, получив утвердительный ответ, сказал: – Я тоже очень люблю Грига.

Лёнина встреча обсуждалась в Сашиной компании во всех деталях. Преклоняясь перед личностью Чайковского и горячо любя его музыку, юноши пользовались малейшей возможностью увидеть своего кумира. По свидетельству Брунса, они не пропускали ни одной его репетиции в Благородном собрании. 6 ноября 1891 года там состоялся концерт. Чайковский дирижировал балладой «Воевода», изорванной им в клочки на следующий же день. Не подозревая о буре, происходившей в душе композитора, студенты бросились по окончании его выступления на эстраду, а затем пробрались за вишневую штору «курительной», чтобы еще раз увидеть Петра Ильича. Он стоял среди друзей с папиросой в руке, мило отвечая на вопросы.