Текст книги "Семья Корлеоне"

Автор книги: Марио Пьюзо

Соавторы: Эд Фалько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 7

Перевесившись через крышу, крытую рубероидом, Донни заглянул в узкий проход, отделявший дом Луки Брази от расположенного за ним маленького сарая. Крыша сарая была заставлена коробками и ящиками, и с десяток человек сновали туда и обратно через поднятые на цепи ворота, таская на плечах тяжелые ящики. Позади по Третьей авеню с грохотом прокатил поезд; визг покрышек, рев двигателей и металлический лязг тяжелых грузовиков отражались от стен домов как от тоннеля.

– Черт побери, – пробормотал Донни, обращаясь к приблизившемуся к нему сзади Уилли, – да у нас тут по соседству самое настоящее собрание.

Он толкнул Уилли от края крыши, чтобы его не увидели грузчики.

– Что здесь происходит? – спросил Уилли.

– А я почем знаю? – Донни подобрал гвоздодер, лежащий рядом с запертой дверью выхода на крышу, и закинул его на плечо. – Проклятие, где Шон?

– Стоит на стреме, – ответил Уилли.

– И что он высматривает? Господи Иисусе, Уилли, неужели мне нужно разъяснять вам каждый шаг? Сходи за Шоном.

– А не лучше ли сперва попробовать взломать замок?

Вставив гвоздодер между замком и косяком, Донни сорвал петли и распахнул дверь.

– Сходи за Шоном, – повторил он.

Донни проследил, как Уилли добежал до черных скоб лестницы, ведущей на крышу от пожарного выхода. Его не переставала удивлять и немного пугать хрупкость брата. Уилли вовсе не был слабым – по крайней мере, в том смысле, в каком это имело значение. Наоборот, тут из всех троих братьев он, возможно, как раз был самым крепким. И нельзя было сказать, что Уилли ничего не боялся. Возможно, он был даже более пугливым, чем Шон. Однако у него был самый настоящий ирландский характер, который воспламенялся с большим трудом, но, вспыхнув, мгновенно разгорался. Уилли не отступал ни перед кем и ни перед чем и смело бросался в бой. Сколько раз он возвращался из школы весь в синяках и делал все возможное, чтобы скрыть это, так как в противном случае Донни мог выбить все зубы тому, кто осмелился поднять руку на его брата. И вот сейчас Донни смотрел, как Уилли присел на корточки на краю крыши и заглядывает вниз, со страхом думая, что сильный порыв ветра может его опрокинуть.

Когда наконец над крышей показалась голова Шона, Донни поднял взгляд на цепочку высоких редких облаков, которые быстро темнели, затягивая небо, и сверился с наручными часами.

– Уже почти шесть, – сказал он братьям, присоединившимся к нему у двери на крышу.

– Он никогда не появляется здесь раньше семи, – сказал Шон. – По крайней мере, за все то время, что я за ним слежу.

– У нас уйма времени, – сказал Уилли.

– Господи, – пробормотал Шон, обхватывая себя за плечи и притоптывая на месте.

– Ты что, замерз? – спросил Уилли.

– Мне страшно, – ответил Шон. – Страшно до усрачки. А тебе?

Хмуро смерив его взглядом, Уилли посмотрел на Донни. Тот отвесил Шону затрещину.

– Ну когда ты повзрослеешь?

– Я уже взрослый, – ответил Шон, потирая затылок. – Просто мне страшно.

Он натянул на самый лоб черную вязаную шапочку и поднял воротник кожаной куртки на молнии, старой и потрепанной. На фоне черной кожи куртки и шапочки его лицо выглядело розовым и гладким, как у девочки.

Донни прикоснулся к рукоятке револьвера, засунутого у Шона за ремень.

– Не стреляй, хорошенько не прицелившись, ты меня слышишь, Шон?

– Господи, ты повторяешь это уже в сотый раз, – пробормотал Шон. – Я тебя прекрасно слышу.

Донни взял брата за плечи и хорошенько его встряхнул.

– Не вздумай закрыть глаза и нажимать на спусковой крючок в надежде куда-нибудь попасть, – сказал он, – потому что ты запросто вместо Луки всадишь пулю в меня.

Шон выразительно закатил глаза, но тут и Уилли схватил его за шею.

– Слушай то, что тебе говорит Донни. Если ты случайно его подстрелишь, я сознательно тебя пристрелю, а если ты подстрелишь меня, я тебя прибью, твою мать.

Шон с тревогой посмотрел на братьев, затем до него дошло, что Уилли над ним шутит, и все трое рассмеялись.

– Пошли, – сказал Донни. Обернувшись, он добавил Шону: – Просто делай то, что мы тебе скажем.

За дверью на лестнице пахло уксусом. Пожелтевшая краска на стенах облупилась, а ступени были застелены потрескавшимся и рваным линолеумом. Широкие деревянные перила, гладко вытертые, держались на круглых балясинах, расставленных через неравные промежутки. Когда за братьями закрылась дверь на крышу, они оказались в кромешной темноте, озаренной лишь тусклыми отсветами откуда-то снизу.

– Чем это здесь воняет? – спросил Шон.

– А нам откуда знать? – ответил Уилли.

– Такой запах, как будто тут полировали пол, – заметил Донни.

Он первым спустился на два пролета вниз и оказался на площадке, на которую выходили две двери, одна напротив другой.

– Вот его логово, – сказал Шон, указывая на дверь слева. – Он появляется здесь между семью и половиной восьмого. Входит со стороны Третьей авеню, затем через минуту в этих окнах загорается свет. Пару часов он проводит здесь один, потом где-то в половине десятого – десять начинают показываться его ребята.

– Нам нужно убить сорок пять минут, – сказал Донни. – Ты точно никогда никого не видел в других квартирах?

– Ни разу не видел ни единой души, – подтвердил Шон. – Никто не входил и не выходил, и ни в одном окне не зажигался свет.

Уилли отступил назад, словно его осенила какая-то мысль.

– Ты полагаешь, ему может принадлежать весь дом? – спросил он, обращаясь к Донни.

– У него есть склад у Центрального парка, дом на Лонг-Айленде, и еще вот это место на Третьей? – пробормотал Донни. – Господи, да он просто купается в деньгах!

– Дерьмовое это местечко, каждые пятнадцать минут прямо по мозгам громыхает поезд.

– Однако так лучше для нас, – заметил Шон, – если больше здесь никто не живет. Можно не беспокоиться о том, что какой-нибудь законопослушный гражданин из лучших побуждений вызовет фараонов.

– Сдается мне, – сказал Донни, – это его ребятам предстоит обнаружить на пороге труп, когда они сюда пожалуют. – Он повернулся к Уилли: – Если у нас будет время, наверное, я отрежу ему член и засуну в рот.

– Матерь божья! – отшатнулся назад Шон. – Донни, ты что, собираешься превратиться в зверя?

– Прекрати скулить, твою мать! – оборвал его Уилли. – Ублюдок того заслуживает. – Повернувшись к Донни, он добавил: – Это станет хорошим предупреждением всем итальяшкам, ты не находишь?

Оставив братьев на лестничной площадке, Донни обследовал коридор. Свет проникал через матовое стекло окна над ступенями, ведущими с нижних этажей. Противоположный конец коридора тонул в темноте. Донни вернулся к братьям, тяжело наступая на пожелтевший линолеум. Все вокруг дышало убогостью. Лука Брази не шел ни в какое сравнение с Аль Капоне, окружившим себя царской роскошью. И все же это здание, похоже, целиком принадлежало ему, вместе с домом на Лонг-Айленде и складом у Центрального парка. К тому же он, скорее всего, платил за квартиру Келли, поскольку девчонка в своей жизни не проработала ни одного дня – а ей уже стукнуло двадцать пять. Так что Лука все-таки зарабатывал кое-какие деньги, хоть он и не был Аль Капоне.

– Вы двое, – сказал Донни, махнув в сторону лестницы, ведущей на крышу, – спрячетесь там, наверху. – Он указал на противоположный конец коридора, теряющийся в темноте. – Я буду ждать здесь. Как только он войдет в эту дверь, я накормлю его досыта свинцом. Хотя, возможно, – добавил он, – я не стану торопиться и скажу ему пару слов перед тем, как отправить в ад.

– Мне тоже хотелось бы выложить ему все, что я о нем думаю, – заметил Уилли.

– Говорить буду я, – решительно заявил Донни. – Вы двое здесь на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. Тогда вы быстро спуститесь по лестнице и устроите сюрприз, твою мать.

Прижав ладонь к животу, Шон пробормотал:

– Господи, Донни, мне плохо!

Донни пощупал брату лоб.

– Только взгляни на себя, ты весь потный.

– Он просто перетрусил, только и всего, – сказал Уилли.

– Конечно, мне страшно, – подтвердил Шон. – Я вам уже это говорил. – Он повернулся к Донни: – И еще я думаю о Келли. Она ни за что не простит нас, если узнает, что это наших рук дело, что это мы завалили Брази. Разумеется, он тот еще подонок, но он ее парень.

– А, во имя всего святого, – оборвал его Уилли, – ты беспокоишься насчет Келли? Ты что, спятил, Шон? Мы вот-вот натравим на наши жалкие ирландские задницы всех до одного ублюдочных итальяшек города, а ты беспокоишься насчет Келли? Да хранит меня господь, к черту Келли! Мы делаем это в том числе и для нее. Этот долбаный член обесчестил ее, а мы должны спокойно на это смотреть?

– О, только не говори, что ты делаешь это ради Келли, – сказал Шон. – Тебе уже много лет нет никакого дела до нее.

Посмотрев на младшего брата, Уилли печально покачал головой, словно поражаясь его безнадежной глупости.

Шон повернулся к Донни.

– Ты вышвырнул Келли на улицу и сказал ей, что для нас она умерла. Что ей оставалось еще делать, кроме как ухватиться за какого-нибудь парня?

– А как насчет того, чтобы пойти работать? – спросил Уилли. – Как насчет того, чтобы самой зарабатывать на жизнь?

– О, ну пожалуйста! – воскликнул Шон, обращаясь к Уилли, но по-прежнему глядя на Донни. – Ты сказал Келли, что для нас она умерла, – повторил он, – и вот теперь мы для нее тоже умерли. Вот как все обернулось, Донни.

Донни молчал, глядя поверх плеча брата на свет, проникающий сквозь матовое стекло, словно видя там нечто бесконечно печальное. Наконец обернувшись, он вопросительно посмотрел Шону в лицо.

– Разве я не заботился обо всех вас? – Поскольку Шон ничего не ответил, Донни добавил: – Келли ушла из дома и связалась с тем самым долбанным макаронником, который оставил нас не у дел. Ты полагаешь, это произошло случайно, Шон? Ты полагаешь, Келли не знала, что делает? – Донни покачал головой, отвечая на свой собственный вопрос. – Нет, – решительно произнес он. – Теперь она для меня мертва.

Он посмотрел на Уилли, и тот сказал: «Точно», – соглашаясь с ним.

Сверившись с часами, Донни взглянул на лестницу, ведущую на крышу. По улице снова прогромыхал поезд, наполняя коридор грохотом.

– Ну хорошо, – сказал он, обращаясь к Шону, когда поезд проехал. – Проваливай отсюда. – Он положил руку брату на затылок. – Сердце твое не лежит к этому делу. Мне не следовало брать тебя с собой.

– Ты это серьезно? – спросил потрясенный Уилли.

– Да, – подтвердил Донни, подталкивая Шона вверх по лестнице. – Проваливай. Встретимся дома.

Когда Шон ушел, Уилли сказал:

– Черт побери, Донни, что ты делаешь? Этот парень никогда не повзрослеет, если ты и дальше будешь обращаться с ним, как с младенцем.

– Я не обращаюсь с ним, как с младенцем, – возразил Донни. Вытряхнув из пачки две сигареты, он предложил одну Уилли. Тот закурил, выжидательно глядя на брата.

– Я больше опасался того, что малыш всадит в меня пулю случайно, чем того, что Лука сделает это сознательно. – Донни подошел к двери квартиры Луки. – Я буду стоять вот здесь, – сказал он, указывая на лестницу, где должен был бы находиться Шон. – Понимаешь, что я имею в виду?

– С большой вероятностью он даже не вытащил бы свою «пушку», – сказал Уилли.

– Теперь, когда его здесь нет, наши шансы только повысились, – сказал Донни. – Докуривай свою сигарету, и расходимся по местам.

– Ты думаешь, Келли обозлится на нас еще больше? – спросил Уилли.

– Келли и так на нас наплевать, Уилли. Ты сам знаешь, что это святая истина. И мне тоже на нее наплевать. По крайней мере, сейчас. Она нас предала, и я даже не хочу о ней думать. Пьянки, таблетки и хрен знает что еще… Когда Келли исправится – еслиона исправится, – она скажет нам спасибо за то, что мы спасли ее от жизни с этим гребанным итальяшкой. Господи, – пробормотал он, – ты можешь себе представить Луку Брази в качестве зятя?

– Упаси Господи, – ужаснулся Уилли.

– Мы сами себя спасем, – решительно произнес Донни. Загасив сигарету, он пнул окурок в угол. – Пошли. – Указав на лестницу, он проводил взглядом Уилли, скрывающегося в темноте. – Ждать осталось недолго, – добавил он, занимая свое место в тени.

За весь обед, продолжавшийся больше часа, Сандра не произнесла и десяти слов, предоставив болтать Сонни. Тот подробно рассказывал ей о своей семье, о жизненных планах, устремлениях и вообще всем том, что приходило ему на ум, пока миссис Колумбо подкладывала ему добавки телятины, запеченной в сыре. Обед проходил в квартире одного из двоюродных братьев миссис Колумбо, в том районе, где они жили прежде. Они переселились сюда на несколько дней, пока хозяин дома делал ремонт в их новой квартире на Артур-авеню. Маленький круглый стол, застеленный белой льняной скатертью, стоял у окна, выходящего на Одиннадцатую авеню и шаткий пешеходный мостик, перекинутый через железнодорожные пути. В детстве Сонни любил сидеть на этом мостике, болтая ногами и глядя на проезжающие под ним поезда. Сейчас он подумал было о том, чтобы рассказать Сандре о том, как ему впервые разбили сердце, когда он сидел на этом самом мостике с очаровательной девятилетней Дианой Чьяффоне, признаваясь ей в любви, и тут весь мир исчез в облаке пара и лязге и грохоте проезжающего поезда. Сонни до сих пор не мог забыть молчание Дианы и то, как она избегала смотреть на него, пока поезд не прошел и пар не рассеялся, открывая вновь окружающий мир. Тогда Диана встала и, не сказав ни слова, ушла прочь. Сонни улыбнулся, вспомнив все это, и Сандра спросила:

– В чем дело, Сантино?

Вздрогнув от звука ее голоса, Сонни указал на мостик через железнодорожные пути и сказал:

– Я просто вспомнил, как в детстве любил сидеть на этом мостике и наблюдать за поездами.

Из кухни донесся голос миссис Колумбо:

– Ох уж эти поезда! Вечно они грохочут под окнами! Да сохранит меня от них господь!

Встретившись взглядом с Сонни, Сандра улыбнулась. Эта улыбка оправдывала вечно брюзжащую миссис Колумбо, красноречиво говоря: «Тут уж ничего не поделаешь, вот такая она, моя бабушка».

Миссис Колумбо вошла в комнату, держа в руках блюдо с тушеной картошкой, которое она поставила перед Сонни.

– Это приготовила моя Сандра, – с гордостью объявила она.

Отодвинувшись от стола, Сонни скрестил руки на животе. Он только что поглотил три порции телятины, а помимо них – целую тарелку лапши под острым соусом, да еще овощи, в том числе целый фаршированный артишок.

– Миссис Колумбо, – воскликнул Сонни, – такое от меня услышишь нечасто, но сейчас я клянусь вам, что не смогу больше съесть ни одного куска!

– Mangia! – сурово приказала миссис Колумбо, тяжело опускаясь на свое место и пододвигая Сонни тарелку с картошкой. – Сандра приготовила это специально для тебя!

Как обычно, она была одета во все черное, хотя ее муж умер больше десяти лет назад.

– Non forzare… – начала было Сандра, обращаясь к бабушке.

– Никто и не заставляет меня есть! – остановил ее Сонни.

Отправив в рот солидную порцию картошки, он принялся ее жевать, всем своим видом показывая, что в жизни своей не пробовал ничего более восхитительного, а Сандра с бабушкой сияли, как будто им доставляло огромное наслаждение смотреть, как он ест. Когда на тарелке ничего не осталось, Сонни отодвинул ее от себя, поднял руки и сказал:

– Non piъ! Grazie! Если я съем еще хоть один кусочек, – со смехом добавил он, – я лопну.

– Ну хорошо, – улыбнулась миссис Колумбо, указывая на крошечную гостиную по соседству с кухней, вся обстановка которой состояла из дивана у стены, кофейного столика и мягкого кресла. Над диваном висел писанный маслом лик Христа, искаженный в муках, а рядом с ним еще один холст, изображающий Деву Марию, воздевшую к небу взор, полный бесконечного горя и в то же время надежды. – Ступайте, посидите там. Я принесу кофе.

Встав из-за стола, Сонни взял руку миссис Колумбо.

– Обед был просто восхитительный, – сказал он, поднося ее пальцы к губам. – Grazie mille!

Подозрительно смерив его взглядом, миссис Колумбо повторила:

– Ступайте, посидите. Я принесу кофе.

Пройдя в гостиную, Сандра села на диван. Ее темно-синее платье едва доходило до колен, и она провела руками по ткани, расправляя складки.

Сонни, остановившись посреди комнаты, наблюдал за Сандрой, не в силах решить, то ли подсесть к ней на диван, то ли устроиться напротив в кресле. Он оглянулся. Миссис Колумбо возилась на кухне у плиты. Сандра робко улыбалась, ничем не подсказывая, как ему быть. Сонни быстро прикинул, что может провести минуту-другую наедине с Сандрой, и подсел к ней. У нее на лице тотчас же расцвела улыбка. Ободренный, Сонни взял ее руку, глядя ей в глаза. Он старался смотреть Сандре в лицо, не опуская взгляд на ее груди, однако он знал, что они уже налились и стремятся вырваться из оков простенькой белой блузки. Ему нравились смуглая кожа и черные глаза Сандры, и ее волосы, такие темные, что они казались чуть ли не синими в последних лучах солнца, проникающих в окно гостиной. Сонни знал, что Сандре всего шестнадцать, однако она уже была полностью сформировавшейся женщиной. У него мелькнула было мысль поцеловать ее, но он не знал, как она к этому отнесется. Сонни пожал ей руку, и когда она ответила на его рукопожатие, оглянулся, убеждаясь в том, что миссис Колумбо по-прежнему на кухне, затем наклонился к Сандре, поцеловал ее в щеку и откинулся назад, чтобы хорошенько ее рассмотреть и оценить ее реакцию.

Выкрутив шею, Сандра привстала, чтобы лучше видеть дверь на кухню. Судя по всему, удовлетворившись тем, что бабушка им не помешает, она положила одну руку Сонни на плечо, другой взяла его за затылок, привлекая к себе, и поцеловала в губы – с чувством, сладостно, страстно. Когда ее язык прикоснулся к губам Сонни, все его тело откликнулось возбужденным трепетом.

Оторвавшись от Сонни, Сандра снова расправила платье. Мельком взглянув на кавалера, она тупо уставилась перед собой. Пододвинувшись к ней, Сонни обнял ее, жаждая насладиться новым поцелуем, однако Сандра уперлась руками ему в грудь, удерживая его. И тут из кухни донесся раскатистый голос миссис Колумбо.

– Эй! – окликнула она. – Почему это я не слышу никаких разговоров?

Когда она через мгновение заглянула в гостиную, Сонни и Сандра чинно сидели в противоположных концах дивана, с улыбкой глядя на нее. Проворчав что-то себе под нос, миссис Колумбо снова скрылась на кухне, а затем вернулась с большим серебряным подносом, на котором стояли кофейник, две изящных чашечки и три вафельных трубочки с начинкой.

Жадно посмотрев на трубочки, Сонни неожиданно для самого себя заговорил снова, пока миссис Колумбо разливала кофе. Он с удовольствием рассказывал о себе, о том, как он надеется со временем добиться успеха в жизни, как ему хочется работать вместе со своим отцом, о том, какое у его отца процветающее предприятие – компания по торговле оливковым маслом «Дженко пура», о том, что это масло продается во всех продовольственных магазинах города, а со временем, возможно, будет продаваться по всей стране. Миссис Колумбо слушала его, кивая. Еда нисколько не мешала ему говорить. Сонни отпивал маленькими глотками кофе и говорил. Откусив кусок трубочки, он мгновение наслаждался ее вкусом, затем снова продолжал говорить, время от времени украдкой оглядываясь на Сандру, хотя миссис Колумбо не сводила с него глаз.

Лука Брази сидел за столом напротив своей матери, уронив голову на руки. Мгновение назад он спокойно ел и гонял в голове свои мысли, не обращая внимания на мать, пространно разглагольствующую о том и о сем, но тут она снова завела разговор на свою излюбленную тему насчет того, чтобы покончить с собой, и у Луки опять разболелась голова. Временами головные боли были настолько сильными, что ему самому хотелось вышибить себе мозги пулей, только чтобы прекратить это адское мучение.

– И не думай, что я это не сделаю, – говорила мать.

Лука принялся лихорадочно растирать виски. Здесь, в аптечке в ванной, у него был аспирин, а в доме на Третьей авеню – и кое-что посильнее.

– Не думай, что я это не сделаю, – повторила мать. – Я уже все тщательно обдумала. Ты даже не представляешь себе, что это такое, иначе ты бы так не поступал со своей родной матерью. Мне постоянно приходится жить в страхе, что в дверь постучат соседи и скажут, что мой сын убит или что его посадили в тюрьму. Ты не представляешь себе, что это такое, изо дня в день. – Она смахнула с глаз слезы уголком белой бумажной салфетки. – Уж лучше умереть!

– Ма, – устало произнес Лука, – пожалуйста, перестань.

– Не перестану! – упрямо сказала мать.

Бросив на стол вилку и нож, она отодвинула тарелку. На ужин были фрикадельки с макаронами. Все блюда получились ужасными, поскольку кто-то из соседей сказал матери, что какой-то крутой гангстер собирается расправиться с ее сыном, и у нее из головы не выходили кадры из фильма с участием Джеймса Кэгни, [28]28
  Кэгни, Джеймс (1899–1986) – известный американский актер, обладатель премии «Оскар», снимался во многих боевиках.


[Закрыть]где его подстреливают на улице, а потом притаскивают к дому его матери и бросают под дверью, всего перевязанного бинтами, как мумия. И мать представляла себе, как с ее Лукой произойдет то же самое, поэтому макароны она переварила, соус у нее подгорел, и вот теперь загубленный ужин стоял на столе зловещим предвестником чего-то еще более худшего, и она твердила, что скорее сама наложит на себя руки, только чтобы не увидеть, как ее сын будет убит или отправится за решетку.

– Не перестану! – повторила она, принимаясь всхлипывать. – Ты ничего не знаешь!

– Чего такого я не знаю? – сказал Лука.

Ему начинало казаться, что его мать как-то незаметно превратилась в старуху. Он еще помнил время, когда она одевалась со вкусом и пользовалась косметикой. Когда-то мать была красивой. У нее были яркие глаза, и на одной фотографии она была снята в длинном розовом платье с зонтиком в тон; она смотрела, улыбаясь, на своего мужа, отца Луки, который также был рослым и широкоплечим. Мать вышла замуж молодой девушкой, когда ей еще не исполнилось и двадцати, и родила Луку в двадцать один. Теперь ей было шестьдесят, что делало ее старой, но не древней, однако Луке она казалась именно такой – древней, дряхлой, кожа да кости; под сморщенным пергаментом лица отчетливо проступают очертания черепа, серые волосы жидкие и редкие, а на макушке лысина. Теперь мать носила только убогие черные наряды – старая карга, одетая в лохмотья. Она была его мать, но, невзирая на это, Луке было все труднее смотреть на нее.

– Чего такого я не знаю? – повторил он.

– Лука! – с мольбой промолвила мать.

– Ма, – сказал он, – ну в чем дело? Сколько раз я должен тебе повторять, что все будет хорошо и беспокоиться незачем.

– Лука, – повторила мать, – я во всем виню себя. Я виню себя, Лука.

– Ма, – сказал Лука, – не начинай все сначала. Пожалуйста. Можно, мы спокойно поужинаем? – Отложив вилку, он потер висок. – Пожалуйста, у меня голова от боли раскалывается.

– Ты не знаешь, как я страдаю, – сказала мать, снова вытирая слезы салфеткой. – Я знаю, что ты все эти годы винишь себя, за ту ночь, потому что…

Лука резко отодвинул от себя через весь стол тарелку с макаронами так, что та столкнулась с тарелкой его матери. Та в испуге отпрянула назад, а он схватил стол обеими руками с таким видом, будто собрался опрокинуть его на нее. Однако затем Лука совладал с собою, скрестил руки на груди и сказал:

– Ты снова принимаешься за это? Ма, ну сколько еще раз можно повторять одно и то же? Сколько еще раз, черт побери?

– Лука, вовсе необязательно говорить об этом, – ответила мать, и у нее по щекам потекли слезы. Всхлипнув, она закрыла лицо руками.

– Ради всего святого… – Потянувшись через стол, Лука тронул мать за руку. – Мой отец был пьяницей и богохульником, и сейчас он горит в аду. – Он развел руками, словно спрашивая: «О чем тут еще говорить?»

Не переставая всхлипывать, продолжая закрывать лицо руками, его мать повторила:

– Необязательно говорить об этом.

– Послушай, ма, – сказал Лука, – все это быльем поросло. Я уже целую вечность не вспоминал о Род-Айленде. Я даже не могу сказать, где мы там жили. Я только помню, что этаж был высоким, девятым или десятым, и нам частенько приходилось подниматься пешком, потому что лифт практически никогда не работал.

– Мы жили на Уоррен-стрит, – сказала мать. – На десятом этаже.

– Все это быльем поросло, – повторил Лука, пододвигая тарелку обратно к себе. – Давай оставим это.

Его мать вытерла слезы рукавом и снова склонилась над тарелкой, словно собираясь приняться за еду, однако продолжала всхлипывать, судорожно тряся головой.

Лука молча смотрел на нее. У него на шее выступили жилки; голова раскалывалась, будто ее обернули чем-то горячим и туго стиснули.

– Ма, – мягко произнес он, – старик был пьян, и он тебя убил бы. Я сделал то, что нужно было сделать. Вот и все, и больше тут нечего сказать. Не могу понять, почему ты постоянно к этому возвращаешься. Господи, ма, честное слово, тебе лучше обо всем забыть. Но ты упорно возвращаешься к этому, раза два в году, и начинаешь все заново. Все давно кончено. Быльем поросло. Давай оставим это.

– Тебе было всего двенадцать, – сквозь всхлипывания выдавила мать. – Тебе было всего двенадцать, и все началось как раз после этого. После этого у тебя начались неприятности.

Вздохнув, Лука принялся вилкой гонять по тарелке фрикадельку.

– Ты не хотел этого, – продолжала мать едва слышным шепотом. – Вот и все, что я хочу сказать. Я во всем виню себя. Ты ни в чем не виноват.

Встав из-за стола, Лука направился в ванную. Голова у него трещала, и он чувствовал, что если он ничего не примет, боли будут мучить его всю ночь. На аспирин особой надежды не было, но все же попробовать стоило. Однако прежде чем пройти в ванную, Лука подошел сзади к матери, которая снова всхлипывала, закрыв лицо руками. Тарелка с нетронутыми макаронами стояла в стороне. Лука положил руки матери на плечи, словно собираясь растереть ей спину.

– Помнишь нашего соседа? – спросил он. – Того типа, который жил напротив нас?

Он почувствовал, как тело матери напряглось под его руками.

– Мистер Лоури, – сказала та. – Он преподавал в средней школе.

– Совершенно верно, – подтвердил Лука. – Как он умер? – Выждав мгновение, он сказал: – О да, верно, он свалился с крыши. Совершенно верно. Не так ли, ма?

– Да, верно, – прошептала мать. – Я почти не была с ним знакома.

Погладив матери волосы, Лука выпрямился и направился в ванную. Там он нашел в аптечке баночку аспирина, достал три таблетки, отправил их в рот, после чего закрыл дверцу аптечки и посмотрел на себя в зеркало. Ему никогда не нравилась собственная внешность, то, как нависают брови над глубоко запавшими глазами. Он был похож на неандертальца, блин. Мать ошибалась, полагая, что все произошло случайно. Он уже давно собирался убить своего отца. Брусок два на четыре дюйма лежал в коридоре, потому что Лука заранее положил его там. Он твердо решил размозжить отцу голову в следующий раз, как только тот ударит мать или швырнет Луку через всю комнату, или лягнет его по яйцам, что доставляло ему особое удовольствие: он со смехом смотрел, как Лука стонет и корчится от боли. Однако все это отец делал, только когда бывал пьян. Трезвым он обращался с женой и сыном ласково и заботливо. Водил их в доки и показывал, где работает. Однажды отец взял напрокат парусный ялик и прокатил всю семью по морю. Он обнимал сына за плечо и называл его большим мальчиком. Лука буквально проклинал эти редкие минуты счастья, потому что по большей части отец был пьян, и в такие минуты никто не мог с ним сладить. А если бы у него не было другой, хорошей стороны, быть может, Луку не мучили бы одни и те же непрестанные кошмарные сны. Они угнетали его, эти сны и обрывочные воспоминания, всплывающие в самый неподходящий момент: его мать полураздета, под разорванной блузкой видна гладкая белая кожа тугого округлившегося живота; мать ползет по полу, тщетно пытаясь укрыться от отца, свежая рана кровоточит, а отец преследует ее с ножом в руке, вопя, что он выпотрошит ее и скормит собакам ублюдка, который у нее в животе. Повсюду кровь, белый круглый живот, а затем окровавленная голова старика, по которой что есть силы приложился бруском Лука. Отец отрубился после первого же удара по затылку, после чего Лука застыл над ним и испустил протяжный вой, и во всем мире остались только кровь и крики. А затем полиция, долгие дни в больнице и похороны младенца-братика, которому так и не удалось выбраться из чрева матери живым; похороны, состоявшиеся тогда, когда Лука еще лежал в больнице, до того, как его выписали. После этого он больше не вернулся в школу. Он успел доучиться только до пятого класса, а затем работал на разных заводах и в доках, перед тем как они с матерью перебрались в Нью-Йорк, где он работал на железнодорожной станции, и эта часть его жизни ему также не нравилась. Он был уродлив и глуп.

Но только он не был глуп. Лука снова посмотрел на себя в зеркало, сосредоточив взгляд на своих черных глазах. «Ты только посмотри сейчас на себя», – подумал он, подразумевая то, что денег у него было столько, что он не знал, куда их потратить, что он руководил небольшой, но дружной бандой, которой боялись все в городе, и в том числе самый крутой из гангстеров, Джузеппе Марипоза, – даже Марипоза боялся его, Луку Брази. Так что он никак не был глупым. Лука закрыл глаза, и темнота перед глазами заполнилась пульсирующей болью в затылке. Эта темнота принесла новые воспоминания о крыше дома в Род-Айленде, куда Лука заманил соседа, мистера Лоури, учителя. Лука пообещал ему сообщить одну важную тайну, и когда они оказались на крыше, он столкнул мистера Лоури вниз. Он прекрасно помнил, как учитель упал на крышу стоящей машины, как крыша промялась под его весом и как взрывом брызнули осколки стекла.

Стоя перед зеркалом, Лука набрал в пригоршню воды и сполоснул лицо. Прохлада оказалась приятной. Пригладив мокрой ладонью волосы, Лука вернулся на кухню, где мать уже убрала со стола и стояла перед раковиной спиной к нему, моя посуду.

– Послушай, ма, – сказал Лука, мягко растирая матери плечи. За окном угасающий вечер переходил в ночь. Лука зажег на кухне свет. – Послушай, ма, мне нужно идти.

Мать молча кивнула, не отрываясь от раковины.

Снова приблизившись к ней, Лука погладил ей волосы.

– Ты обо мне не беспокойся, ма, – сказал он. – Я могу сам о себе позаботиться, ведь так?

– Ну конечно, – едва слышно промолвила мать, и ее голос потонул в шуме воды. – Конечно, можешь, Лука.

– Совершенно верно, – сказал Лука. Поцеловав мать в затылок, он надел пиджак и водрузил на голову шляпу, опустив поля на лоб. – Ну хорошо, ма, я пошел.

По-прежнему стоя к нему спиной, не отрываясь от посуды, мать молча кивнула.

Выйдя на улицу, Лука остановился на крыльце и сделал глубокий вдох, дожидаясь, когда перестанет болеть голова. После спуска по лестнице головная боль только усилилась. Лука уловил в воздухе запах реки, а также резкую вонь навоза где-то поблизости. Окинув взглядом Вашингтон-авеню, он увидел у тротуара большую раздавленную кучу конского навоза. Вокруг ни одной телеги, только редкие машины и пешеходы, которые возвращались с работы, поднимались по лестницам жилых домов и разговаривали с соседями. Мимо пронеслись двое тощих подростков в лохмотьях, судя по виду, спасавшихся бегством, однако за ними никто не гнался. В доме матери Луки открылось окно, и из него выглянула маленькая девочка. Увидев, что Лука смотрит на нее, она нырнула обратно в комнату и захлопнула окно. Кивнув закрытому окну, Лука достал из кармана пиджака пачку «Кэмел» и прикурил, закрывая ладонью спичку от ветра. Холодало, дул пронизывающий ветер. Быстро смеркалось, и тени от зданий поглощали лестницы перед подъездами, крохотные внутренние дворики и длинные переулки. Головная боль не отпускала Луку, хоть и немного утихла. Он дошел до конца Вашингтон-авеню и повернул на Сто шестьдесят пятую улицу, направляясь к своему дому, расположенному между домом матери и складом.