Текст книги "У смерти женское лицо"

Автор книги: Марина Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

«Какая семья? – хотел заорать Виктор Николаевич. Заорать, вскочить и швырнуть вилку с такой силой, чтобы тарелка разлетелась на куски. – Какая, на хрен, семья?! Где ты ее видишь, семью?!»

Вместо этого он аккуратно положил вилку на стол и отодвинул тарелку, вежливо поблагодарив и сославшись на боль в сломанных зубах. Лекция немедленно возобновилась. Теперь это было леденящее кровь повествование о том, что будет с ним, если он в ближайшее время не изменит образ жизни. Наркисса Даниловна работала преподавателем в университете и могла говорить часами, ни разу не запнувшись, одинаково ровным тоном, доводя его до исступления и получая от этого несомненное, хотя и отлично скрываемое удовольствие.

– Послушай, – не сдержался наконец Виктор Николаевич, – почему бы тебе не поберечь запал для твоих студентов?

Наркисса Даниловна прервала свою тираду на полуслове и уставилась на него через плечо удивленными глазами со слипшимися от туши ресницами. Ее выщипанные в ниточку брови приподнялись изогнутыми арочками, собрав кожу на лбу в мелкие складочки.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она. Она прекрасно знала, что он имеет в виду, и он знал, что она знает, и в другое время обязательно промолчал бы, просто чтобы не затевать свару и побыстрее покончить с этой пыткой, выйдя из дома, но сегодня у него не было настроения молча выслушивать бред, который он и без того знал наизусть.

– Я имею в виду, – сказал он, изо всех сил стараясь не шепелявить, – что было бы просто чудесно, если бы ты заткнула свою пасть.

Он испытал огромное облегчение, сказав наконец то, чего не решался сказать уже добрых десять лет. «Десять лет, – думал он, глядя на ее внезапно сделавшуюся очень прямой спину, – десять лет, Боже ты мой! Прямо как в том анекдоте: если бы сразу убил, теперь уже освободился бы...» Беда была в том, что все эти десять лет существовало что-то такое, что помогало этой сушеной вобле держать его на привязи. Сначала это был тесть – генерал КГБ Данила (именно Данила, черт бы его побрал, а ни в коем случае не Даниил!) Константинович Трошин с его связями, протекциями и прочим дерьмом, в один прекрасный день превратившимся из некоего морального капитала, на который Виктор Николаевич, чего греха таить, рассчитывал в своем продвижении по службе, вот именно в кучу кровавого дерьма, и только ленивый не тыкал Данилу Константиновича мордой в это дерьмо. Комитет устоял, но толпе было, конечно же, маловато расправы над памятником, и генерал Трошин был одним из тех немногих, кого могучая организация отдала на растерзание одуревшей от вседозволенности шайке демократов – все равно толку от него было, как от козла молока.

Когда возможности косвенного шантажа подобным образом исчерпались, Наркисса Даниловна не сдалась и перешла к шантажу прямому. Ей ничего не стоило позвонить к нему на работу и спросить у шефа, считает ли тот нормальным и допустимым наличие у себя в отделе офицера-алкоголика, ни во что не ставящего семью как ячейку общества. Черт возьми, она делала это трижды! И каждый раз он имел долгий и неприятный разговор с шефом... Кроме того, хоть старый сморчок, ее папаша, и влачил вполне жалкое существование всеми забытого пенсионера, но связи у него остались, и, не будучи в состоянии продвинуть зятя, он мог его вполне успешно придерживать, что и делал неоднократно с маразматическим злорадством.

И теперь, сверля взглядом заледеневший затылок супруги, Виктор Николаевич отлично представлял себе, чем может закончиться его выходка. Такого он не позволял себе никогда, и теперь она могла забыть об инстинкте самосохранения и заложить его – заложить по-настоящему. Он не был настолько глуп, чтобы посвящать ее в подробности своих взаимоотношений с Головой, но и она, следовало отдать ей должное, никогда не была полной идиоткой и наверняка о многом догадывалась. Тем не менее, невзначай перейдя свой персональный Рубикон, Виктор Николаевич внезапно испытал пьянящее чувство освобождения, словно школьник, который, придя в школу с невыученными уроками, обнаружил, что все его учителя заболели, а то и скончались. Больше не надо было прятаться, и он вдруг почувствовал небывалый прилив энергии: теперь он мог со всем справиться сам... Пожалуй, даже и с той девчонкой, которая ухитрилась дважды подряд выбить из него дерьмо.

– И вот еще что, – сказал он, по-прежнему глядя в спину жены. Он опять забыл про свою чертову щербатость, и получилось у него нечто вроде «восьисесто», но это были уже сущие мелочи: выбитые зубы – это не выбитые мозги, с этим можно жить. – Вот еще что, – повторил он, старательно артикулируя звуки. – Не пытайся больше испортить мне жизнь, это плохо кончится.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что поднимешь на меня руку? – с великолепным презрением спросила Наркисса Даниловна, всем корпусом разворачиваясь к мужу. Это был величественный, отлично отрепетированный поворот – так разворачивается орудийная башня береговой батареи, готовясь мощным залпом смести супостата с лица земли. Но залпа не получилось. Вместо залпа вышел пшик, потому что в глазах жены Виктор Николаевич даже через свои поврежденные очки разглядел неуверенность.

– Руку? – переспросил он с нехорошей улыбкой. – Руку? Не смеши меня, зайка. Времена, когда я мог бы ограничиться этим, давно прошли. Я тебя просто пристрелю и закопаю в лесу под елкой. Надеюсь, ты понимаешь, что я не шучу. Ты надоела мне смертельно, я терплю уже тысячу лет, и, если ты дашь мне повод, я сделаю это с удовольствием.

Теперь он отчетливо видел страх, поселившийся в густо подведенных глазах супруги. Холеное сучье лицо вытянулось и побледнело, и – о, счастье! – она молчала. Впервые за десять лет ей нечего было сказать. Ее личное хранилище гладких, как обточенные морем камни, заготовленных на все случаи жизни фраз внезапно опустело. На береговой батарее кончились снаряды – канониры тайком разбегались кто куда, а доведенные до отчаянья офицеры пускали себе пулю в лоб и подрывали орудия, чтобы те не достались врагу. Виктор Николаевич по роду своей деятельности не раз бывал в острых ситуациях, но никогда в жизни не переживал такого триумфа, как сейчас. Он даже вообразить себе не мог, насколько, оказывается, просто было заставить ее замолчать. Впрочем, вполне возможно, что для этого вначале нужно было в достаточной мере внутренне созреть. Может быть, вовсе не его слова напугали ее, а заключенная в них правдивая интонация или холодный блеск его глаз, вдруг сделавшихся похожими на мертвые серые камешки, вкрапленные в меловой откос лица. Так или иначе, это была победа, и он начал верить, что, возможно, еще увидит небо в алмазах.

– И научись, наконец, готовить, – с отвращением сказал он, вставая из-за стола и с грохотом отодвигая табурет. – От твоей стряпни тараканы дохнут.

Спускаясь в лифте, он подумал, что теперь, пожалуй, ему и вправду придется организовать для жены несчастный случай. Сейчас она напугана, но страх постепенно пройдет, и она попытается как-нибудь достать его. Он ничуть не обманывался по поводу своей дражайшей половины: проблема, которую он создал своей мальчишеской выходкой, была очень серьезной, но, в конце концов, решение подобных проблем было частью его профессии – не самой важной, но, пожалуй, самой любимой. Планировать чужую жизнь, из-за кулис руководить ею так, чтобы каждый следующий шаг приближал жертву к тщательно отрежиссированной развязке, – это было наивысшее наслаждение. Это была власть.

Осторожно вставив сигарету в рассеченные губы, он вышел из подъезда и сел в свою темно-вишневую «восьмерку». Мысли его были заняты одновременным решением двух сходных задач: как, не привлекая к себе внимания, организовать гибель любимой супруги и как рассчитаться с этой соплячкой из «Омикрона». Кое-какие наметки уже начали появляться, но все это еще следовало как следует обдумать и тщательнейшим образом спланировать.

Этим сентябрьским утром майор ФСБ Гаврилин отправлялся на службу в приподнятом настроении.

Глава 15

Полковник закурил и предложил сигарету сидевшему на заднем сиденье со следящим устройством на коленях капитану. Капитан отказался простым отрицательным движением тяжелого подбородка – он забыл обо всем, впившись взглядом в миниатюрный дисплей, расчерченный условной сеткой улиц, по которому, непрерывно мигая, короткими толчками двигалась красная точка.

– Пошла? – спросил полковник, борясь с желанием перегнуться через спинку сиденья и, вытянув шею, взглянуть на экран. Все эти мудреные электронные штуковины до сих пор вызывали у него смутные подозрения: полковник чувствовал себя деревенским простаком, которого водит за нос компьютерная цыганка.

– Пошла, – слегка сдавленным голосом сказал капитан, и полковник с неудовольствием подумал, что парень сильно нервничает. Это потянуло за собой привычную цепочку невеселых мыслей: настоящие профессионалы вымирали, как мамонты, а на смену им приходили, в лучшем случае, такие, как этот... с нервами. В худшем случае это были просто дураки.

Полковник резко оборвал себя: нет более верного признака подкрадывающейся старости, чем брюзжание в адрес молодежи. В его возрасте ты тоже был с нервами и обожал бегать и стрелять, напомнил он себе. Этот, если верить его послужному списку, уже успел настреляться вдоволь, на десять лет вперед, и при этом, кажется, далеко не глуп. «Интересно, – подумал полковник, – что получится из этой его затеи? Хорошо бы, чтобы что-нибудь получилось... Ход, конечно, нетрадиционный, вроде как почесать подбородок левой рукой через правое ухо, но, – напомнил он себе, – традиционные ходы мы испробовали, кажется, все».

– Поехали, – сказал капитан, – а то потеряем.

Водитель вопросительно посмотрел на полковника, и тот кивнул. Черная «Волга» с антенной радиотелефона на крыше тронулась с места и двинулась вперед. Водитель тоже нервничал, поскольку вести машину, руководствуясь поступавшими с заднего сиденья не вполне внятными распоряжениями, было трудновато, и полковник с покорным вздохом подумал, что все мы живем в нервное время: капитан нервничал, водитель нервничал, и только он, полковник Соболевский, должен был являть собой образец спокойствия и долготерпения, поскольку за все отвечал.

Потом им пришлось снова остановиться, и некоторое время они стояли на месте – минут пятнадцать, никак не меньше. Полковник успел во всех подробностях изучить хитрый орнамент витой чугунной решетки, отделявшей парк от оживленной улицы. За все это время его изыски в области изящных искусств были прерваны только один раз: лейтенант в блестящей от дождя черной кожанке и белой портупее коршуном упал на их машину, казалось, прямо из низких туч, и сообщил, что они стоят в неположенном месте. Полковник без лишних разговоров пугнул его своим удостоверением, и черно-серо-белый коршун, разочарованно пощелкав клювом, улетел искать другую добычу – не такую зубастую. Полковник с трудом удержался от ядовитых комментариев по этому поводу – в конце концов, лейтенант был не виноват в том, что полковник Соболевский тоже начинал нервничать.

– Ну, что у вас там? – спросил он у капитана, стараясь придать голосу безразлично-начальственные нотки.

– Стоит, – столь же бесстрастно отрапортовал капитан. – Да вы не волнуйтесь, товарищ полковник. Это они наверняка товар перегружают.

– Товар... – недовольно проворчал полковник. – Может, они там любовь крутят, почем я знаю?

Он заметил, как при этих его словах лицо капитана едва заметно дернулось, словно тот получил короткий удар слабым электрическим током, и помрачнел. "Дрянь дело, – подумал полковник. – Похоже на то, что его собственная затея нравится парню меньше с каждой минутой. Все верно. Выдвигать остроумные идеи, сидя за столом, легко. Оттуда, из удобного кресла, люди кажутся просто картонными фигурками, в беспорядке разбросанными по поверхности стола: вот дама, вот монах, это бравый генерал, а вон тот, потертый и засаленный, – это у нас будет разбойник... маньяк и садист, и вообще сволочь. С этими персонажами можно сочинять любую сказку, а потом останется только сказать волшебное слово и дунуть... в телефонную трубку, если твое волшебное слово из-за неполадок на линии не дошло до подземных духов с первого раза... но так или иначе, оно дойдет, и духи налягут на ржавые рычаги, скрытые пружины мироздания будут приведены в действие, и твои картонные солдатики побегут в атаку, а засаленный разбойник начнет рвать на даме кружевное платье – все в полном соответствии с разработанным тобой сценарием. А потом они начнут увлекаться, заживут собственной жизнью, и вот уже дама, от которой ты отвернулся только на секунду – взять сигарету, к примеру, – лежит в кустах изнасилованная и убитая, разбойник, которого ты надеялся поймать с помощью дамы, сам поймал кайф и задал стрекача, а твои солдаты во главе с генералом валяются по всему столу с выпущенными кишками и размозженными головами. Монах, само собой, врет всем подряд, и в первую очередь тебе, разбойник хихикает, сидя в кустах, и никакие слова в мире неспособны убедить тебя в том, что это была всего-навсего сказка, сочиненная тобой в минуту короткого помрачения рассудка, потому что кровь на столе – настоящая... И хуже всего бывает как раз тогда, когда, сочиняя свою сказочку, ты включил в список действующих лиц кого-нибудь из своих старых добрых друзей... особенно на роль дамы.

Хватит нести эту сказочную чушь, – резко оборвал себя полковник. – Тоже мне, Ганс Христиан Соболевский. Крибле, крабле. У парня просто не было выхода... У всех у нас не было другого выхода, и единственное, чем я могу его утешить, это всего-навсего голословное обещание сделать вид, что никакой дамы на самом деле не было, а была только отличная оперативно-розыскная работа сотрудников отдела во главе, ясное дело, с полковником Соболевским. Однако, что же они там так долго возятся?"

Он недовольно шевельнулся, открывая рот, но капитан опередил его.

– Все, – сказал он тихо, но, как показалось полковнику, отчаянно, – понеслась. Заводи, Костя. Понеслась, товарищ полковник. Сажайте на хвост наших ребят. Только осторожненько, пусть не высовываются, а то костей не соберут.

– Чего? – с веселым удивлением спросил полковник, оборачиваясь. – Ты сам понял, что сейчас сказал?

Капитан только мрачно улыбнулся, давая понять, что находится в здравом уме и твердой памяти.

– Мое дело – предупредить, – сказал он. – Да заводи же, Костя!

Шофер со стуком закрыл рот и включил зажигание. Полковник взял трубку радиотелефона и отдал короткую команду.

– И поаккуратнее, – добавил он, покосившись на капитана. – Человек этот опасный, но мне он нужен, что называется, в идеальном состоянии – без синяков и вмятин. И, главное, без дырок.

Капитан снова ухмыльнулся, и веселья в этом оскале не было ни на грош.

– Ну-ка, возьми себя в руки, – тихо сказал полковник, обернувшись к нему. – Давай без истерик.

– Есть без истерик, – сказал капитан и вдруг вытянул перед собой здоровенную ручищу, указывая на что-то впереди. – Вон он. Серый «скорп», видишь, Костя?

– Ага, – сказал водитель.

– Давай за ним, – скомандовал полковник. – Только аккуратно, без сирены и прочих штучек, которые ты откалываешь, когда возишь левых пассажиров.

– Обижаете, Андрей Андреевич, – протянул Костя, врубая первую передачу. – И было-то всего один раз, так вы теперь до смерти не забудете.

– Так уж и один? – недоверчиво переспросил полковник, напряженно следя за мелькавшей впереди забрызганной грязью кормой серого «Форда».

– Век воли не видать, – сказал Костя, вписываясь в транспортный поток. – Вот вам крест на пузе.

– Тьфу на тебя, – сказал Соболевский. – И почему я должен терпеть этого урку?

«Урка» промолчал, но уголки его губастого рта неудержимо расползались в стороны от приятных воспоминаний, превращая лицо в мученическую гримасу из последних сил сдерживаемого смеха. На драматизм переживаемого момента ему было наплевать – водителем он был отменным, машину содержал в идеальном состоянии, так что если что-то вдруг пошло бы наперекосяк, то это наверняка случилось бы не по его вине. Конечно, на трассе «Волга» «Форду» не соперник, но здесь, в городе, Костя ничуть не сомневался в своей способности висеть на хвосте у «объекта», пока не кончится бензин, и потому нервная атмосфера, царившая в машине, оставляла его вполне равнодушным.

– Машина точно та? – спросил полковник у капитана, закуривая новую сигарету.

Бледный нехорошей бледностью капитан молча развернул к нему дисплей следящего устройства, на котором мигала красная точка.

– Что ты мне показываешь эту хреновину? – отмахнулся полковник. – Машина та или не та?

– Та, – сказал капитан. – Серый «Скорпио», и номер совпадает.

– А груз? – не унимался полковник. Ему не хотелось мучить капитана, но упустить свой единственный шанс поквитаться с этой сволочью из «Омикрона» ему хотелось еще меньше.

– Я сам сидел на прослушке, – терпеливо сказал капитан. – Отправка груза была назначена на сегодня, как раз на это время.

– Может, это какой-нибудь другой груз? – спросил Соболевский. – Или они так прямо и говорили: будем, мол, отправлять лекарства? Ну ладно, ладно, не обращай внимания. Это у меня нервное.

– Вы, наверное, в детстве крылышки мухам обрывали, – проворчал капитан.

Костя прыснул, а полковник возмущенно засопел.

– Ну, мать вашу, – сказал он, качая головой. – Совсем распустились. Не отдел, а долбаный театр миниатюр.

«Погодите, мерзавцы, вот закончим операцию, я вам покажу, кому и что я обрывал в детстве», – пригрозил он мысленно молодым пересмешникам и вслух сказал:

– Не пора ли переходить к делу? Насколько я могу судить, мы движемся прямиком к выезду из города.

– Это точно, – согласился Костя, которого никто ни о чем не спрашивал. – Если выйдет на трассу – только мы его и видели.

– Упустишь – голову оторву, – пообещал полковник. – До пенсии будешь на говновозке работать.

Костя промолчал, не став уточнять, на чем же, в таком случае, он работает сейчас: расположение начальства – вещь растяжимая, но не до бесконечности. Он молча прибавил скорость и все так же молча проскочил перекресток на только что вспыхнувший красный свет, делая свои намерения очевидными для водителя серого «Форда», если, конечно, тот не был совершеннейшим валенком и был в достаточной степени нечист на руку, чтобы ожидать слежки.

Водитель «Скорпио» валенком не был и моментально заметил повисшую у него на хвосте черную «Волгу». Капитан оглянулся назад и увидел, что две машины с оперативниками, ныряя в транспортном потоке, как черные дельфины, следуют за ними по пятам. Полковник Соболевский поднял трубку радиотелефона.

– Берем, – сказал он в трубку. – Только осторожно.

«Скорпио» рванул вперед так, словно под днищем у него были установлены реактивные ускорители. Костя тихо выматерился, врубил сирену и понесся следом, бешено вращая руль и подавшись всем телом вперед, словно ему приходилось преодолевать сильный встречный ветер. Полковник невольно залюбовался им – сейчас Костя был красив той особой красотой, которая присуща только настоящим профессионалам в моменты наивысшего напряжения. Полковник не боялся аварии, хотя сейчас вышибить из него дух было гораздо легче, чем, скажем, двадцать или даже десять лет назад – возраст понемногу брал свое, кости становились хрупкими, мышцы одрябли. Авария была исключена, пока за рулем сидел Костя. Капитан же вовсе не думал о подобной чепухе, целиком поглощенный погоней. Высокий подголовник мешал ему рассмотреть сидевшего за рулем «Форда» человека, но он и без того знал, кто это – старый знакомый, извлеченный силой его воображения почти с того света.

«А ты дерьмо, приятель, – в который уже раз сказал он себе. – Человек тебе жизнь спас, а ты... А я делаю свое дело, – подумал он. – Невозможно выгребать дерьмо и при этом не испачкаться... Во всяком случае, у нас, на одной шестой части суши, дела до сих пор обстоят именно так. Если бы я мог сделать это как-то иначе, я бы именно так и поступил. Поэтому, товарищ совесть, вам лучше помолчать... Слишком много вы о себе думаете, вот что. Не надо путаться под ногами у людей, которые заняты делом, – это послужит самой надежной гарантией того, что вам не оттопчут хвост».

Совесть проглотила это и заткнулась – по крайней мере, на некоторое время. Капитан был ей благодарен за это – в конце концов, сейчас действительно было не до нее. Он повел широкими плечами, разминая затекшие от долгого сидения в машине мышцы спины, и опустил крышку следящего устройства, гася непрерывное мигание красного огонька. Теперь следящее устройство больше не было ему нужно. Цель была впереди, на расстоянии нескольких метров, и теперь все решали двигатели автомобилей и рефлексы водителей. Он понимал, что «Скорпио» легко даст «Волге» сто очков форы, но Костя был настоящим асом, а в сложных дорожных условиях оживленной магистрали ему вообще не было равных. Теперь все зависело только от него, и капитан смотрел в застывший от напряжения затылок водителя с безмолвной надеждой.

Они опять проскочили светофор на красный, в последнюю секунду увернувшись от вползшего на перекресток огромного оранжевого грузовика городской коммунальной службы. Полковник длинно вздохнул.

– Этого парня надо сдавать в аренду новым русским, – доверительно сообщил он капитану, кивнув в сторону Кости. – За такие ощущения они будут сыпать доллары лопатой. Это тебе не «тарзанка». Пара выходных, и можно уходить в отставку.

– Фигушки, – не отрывая взгляда от дороги, отозвался Костя. – Стану я с вами делиться.

Шедший впереди «Скорпио» показал левый поворот и резко свернул вправо из второго ряда, задев бампером переднее крыло двигавшегося в правом ряду такси. Таксист нажал на клаксон и ударил по тормозам с такой силой, что задняя машина с грохотом вломилась в его багажник. «Форд» занесло на скользкой от недавно выпавшего дождя дороге, и он, замысловато вильнув задом, скрылся в боковой улице.

– Что делает, а? – воскликнул полковник чуть ли не с восхищением. Ему было чем восхищаться – человеку, который ведет себя подобным образом, наверняка есть, что скрывать.

– Нервничает, – согласился Костя, повторяя маневр «Форда» и преодолевая поворот в нескольких сантиметрах от выскочившего на проезжую часть разъяренного таксиста. – Испугался. Тут ему и кранты.

Оба его пассажира без дополнительных пояснений поняли, что он имеет в виду: водитель «Скорпио» явно не выдерживал бешеного темпа гонки по запруженному транспортом шоссе и искал спасения в тихих боковых улочках, где преимущество иномарки в скорости практически сводилось на нет. Полковник удовлетворенно кивнул, а капитан на секунду прикрыл глаза, слушая, как в мозгу замирающими отголосками перекатывается употребленное Костей грубоватое словечко «кранты». Открыв глаза, он увидел, что полковник, повернувшись спиной к бешено несущейся навстречу улице, внимательно смотрит на него. Во взгляде Соболевского не было ни капли обычной для него добродушной иронии – полковник смотрел испытующе и неодобрительно. Капитан слегка смешался и снова оглянулся назад.

– Отстали наши ребята, – сказал он.

– Да, – сказал полковник, – отстали. Теперь вся надежда на нас.

Капитан без труда прочел заключенный в этих словах подтекст и подавил готовый вырваться вздох, в который уже раз напомнив себе, что это именно он затеял эту операцию, и, следовательно, жаловаться ему не на кого.

Серый «Форд» несся впереди, все глубже забираясь в путаницу улиц и переулков, делая неожиданные повороты и распугивая встречный транспорт. Капитан заметил, что водитель явно не справляется с управлением автомобилем на такой скорости – дуги, которые выписывал «Скорпио» по мокрому асфальту, были излишне пологими и неуверенными, машина без надобности пьяно виляла и несколько раз только чудом избежала столкновения. У него всякий раз замирало сердце, когда шедшая впереди машина создавала аварийную ситуацию, и за время погони он успел тысячу раз проклясть тот миг, когда в его голову пришла показавшаяся ему тогда такой остроумной идея.

Наконец беглец снизил скорость, поняв, как видно, что продолжение этой безумной гонки слишком опасно.

– Ага, – торжествующе воскликнул Костя, – попался, красавец!

Он начал обходить «Форд» слева, но тот вдруг резко вильнул в ту же сторону, с грохотом ударившись своей задней дверцей о переднее крыло «Волги». «Волгу» отшвырнуло к бордюру, и Костя с трудом выровнял руль.

– Ах ты, срань! – выкрикнул он, и в то же мгновение машину сотряс новый удар. Покореженный, полуоторванный передний бампер «Волги» забарабанил по асфальту, высекая снопы искр.

Полковник бешено вертел ручку подъемника, опуская стекло справа от себя. Капитан не сразу понял, что тот намерен предпринять, а когда наконец понял, то оцепенел от ужаса. Все было правильно: машины с оперативниками безнадежно отстали, а возможно, и вовсе потеряли их из вида, а преследуемый вел себя так, что у полковника просто не было выбора. Говоря по совести, это была работа капитана, и он не сомневался, что во благовремении его нынешнее бездействие припомнится ему обязательно, но по-прежнему сидел, не пошевелив и пальцем, и молча наблюдал за тем, как полковник вынимает из кобуры здоровенный, невесть какими путями попавший к нему армейский «кольт» и наводит его на задний скат «Форда». «Конечно, – ни к селу ни к городу подумал капитан, – из чего же еще стрелять по „Форду“, как не из „кольта“? Наш „макарыч“ для этого, надо понимать, рылом не вышел...»

Кольт отрывисто пролаял три раза подряд. Первая пуля высекла из асфальта длинную белую искру, вторая пробила дыру в заднем крыле «Форда», зато третья угодило точно в цель. Левая задняя шина «Форда» взорвалась с хлопком, более громким, чем выстрелы полковника, и с лихорадочной скоростью зашлепала по дороге ошметками дымящейся резины. Машину неудержимо потащило влево, водитель попытался выровнять ее, не справился, «Форд» пьяно вильнул, дребезжа ободом пробитого колеса по асфальту, и Косте пришлось резко затормозить, чтобы избежать нового столкновения. В этот момент скорость превышала сто километров в час, и все произошло очень быстро: серый «Скорпио» пронесся перед капотом «Волги», все сильнее кренясь на борт, ударился о левый бордюр, подскочил в воздух и, медленно переворачиваясь на лету, врезался в бетонный столб и взорвался спустя несколько секунд после этого последнего столкновения. Оторванный глушитель, бешено вращаясь, вылетел из дымно-красного шарообразного облака, в которое превратилась машина, со страшной силой ударил в капот «Волги», как в бубен, оставив в нем огромную безобразную вмятину, отскочил и вдребезги разбил лобовое стекло.

– Ох ты, черт, – пробормотал полковник, с трудом выбираясь из-под приборной доски. Кристаллики разбитого триплекса со звоном посыпались с его плеч и засверкали в седеющих волосах, как крупинки соли.

Капитан уже стоял на мостовой и, щурясь от нестерпимого жара, неверящими глазами смотрел на огромный костер, полыхавший у левой обочины. К месту происшествия начали осторожно стекаться любопытные. Позади со скрипом и треском отворилась передняя дверца «Волги», снова зазвенело сыплющееся стекло, и капитан, не оборачиваясь, почувствовал, что полковник стоит рядом.

– Ты знаешь, – сказал полковник, убирая пистолет, – Костю-то убило. Этой чертовой выхлопной трубой. Полголовы снесло, представляешь?

– Жаль, – бесцветным тоном сказал капитан.

Он по-прежнему смотрел в огонь.

«Да, сынок, – хотел сказать ему полковник, – так бывает. Порой у сказок, которые мы сочиняем, как бы сам собой образуется плохой, несчастливый конец, особенно когда в действие вдруг вступает старый дурак с тяжелым армейским „кольтом“ в руках. Это бывает», – хотел сказать он, но промолчал – капитан не был мальчиком и отлично знал все это сам.

Поэтому полковник просто встал рядом с ним и тоже принялся смотреть в огонь, прикрывая глаза согнутой рукой, по которой сочилась из многочисленных порезов казавшаяся неправдоподобно красной кровь.

* * *

Катя собиралась в дорогу. Сборы были недолгими. Она давным-давно избавилась от привычки путешествовать в сопровождении тяжелых чемоданов, но, отдавая дань ритуалу, она потратила половину утра на перекладывание с места на место различных тряпок и обуви. Некоторое время было потрачено на решение жизненно важного вопроса: куда положить пистолет – на дно сумки или сверху. В конце концов Катя решила, что это несущественно, и сунула оружие в кобуру – все равно она не собиралась позволять кому бы то ни было себя обыскивать. Это был просто мандраж, тем более непонятный, что ничего экстраординарного ей, в общем-то, не предстояло. Правда, атмосфера секретности, окружавшая торговлю безобидными, если верить Щукину, медицинскими препаратами, казалась Кате странноватой, чтобы не сказать параноидальной, но, учитывая то, что у милейшего Алексея Петровича наверняка не было лицензии, его легко можно было понять. Он действовал на свой страх и риск, и в таком деле никакие меры предосторожности не могли показаться излишними. Катю, тем не менее, не оставляло смутное подозрение, что все это имеет самое непосредственное отношение к наркоторговле, хотя ее познания в данном вопросе оставляли желать много лучшего. «Так или иначе, – решила она после недолгого раздумья, – деваться мне все равно некуда, разве что пойти в милицию и оформить явку с повинной».

До выезда оставалось еще около двух часов. Катя слонялась по квартире в одной рубашке, совершенно не зная, чем себя занять в оставшееся время.

Есть не хотелось, по телевизору опять передавали какую-то белиберду, и она с трудом удерживалась от того, чтобы начать грызть ногти. Помнится, Верка Волгина в подобных случаях бесцеремонно лупила ее по рукам, после чего, как правило, разражалась короткой, но энергичной лекцией, смысл которой сводился к тому, что руки у женщины должны быть холеными, а с такими граблями на нее, Катю Скворцову, не посмотрит ни один пропойца. Катя всегда смеялась и отвечала в том смысле, что пропойца ей и не нужен. Ей внезапно сделалось тоскливо и как-то особенно одиноко.

Дело было не только в том, что Верки Волгиной больше не было на свете. До нее вдруг дошло, что рядом с ней не осталось никого, кто знал бы ее настоящее имя... кто знал бы ее, Катю Скворцову, а не охранницу из ночного кабака по кличке Птица. Конечно, в Москве еще осталось несколько человек, помнивших прежнюю, не подвергшуюся модификации Катю, но это были в основном те, кого Катя по тем или иным причинам старалась избегать. Не все эти люди были ее врагами, но Катя полагала, что в ее положении болтливый друг может оказаться опаснее заклятого врага. Она не очень боялась разоблачения. Чувство, что она живет взаймы, никак не проходило, словно в ней перегорела какая-то важная деталь, отвечавшая за внутреннее освещение, и теперь Катя напоминала себе предназначенный на снос старый дом, из которого давно выселили жильцов, а довести дело до конца почему-то не торопились. Но попасть в ловушку случайно, из-за глупого недосмотра ей не хотелось. В конце концов, если кто-то спал и видел Катю Скворцову на скамье подсудимых, ему следовало как следует потрудиться: большое удовольствие достигается только путем преодоления препятствий – больших препятствий.