Текст книги "Тайна старинного парка"

Автор книги: Марина Елькина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА XI
Бегство

Львенок и Зина с контейнерами в руках метались по набережной. Туда-сюда.

Зинка уже устала и ругалась с Львенком:

– Чего мы бегаем по набережной? Давай постоим где-нибудь.

– Он поймет, что в сумке ничего нет, и будет искать нас!

– Да на набережной он нас скорее всего найдет!

– Не умничай! Я тут главный!

– Кто это тебя главным назначил? Я вот вообще сейчас возьму и отдам этот дурацкий контейнер соседу!

– Я тебе отдам! Я тебе так отдам!

Зина презрительно хмыкнула и направилась к Кунсткамере. Львенок догнал ее и сжал кулаки, но в этот момент Зина резко остановилась и выдохнула:

– Он вышел!

– За угол! Скорее!

Сосед никого не искал. Он шел размашистым, торопливым шагом и держал в руках вожделенную сумку.

– Он еще не обнаружил, что она пустая! – изумился Львенок. – Не открывал еще!

– Тише ты! Он совсем рядом!

Сосед остановился, поставил сумку на какой-то выступ и рывком открыл молнию. Потом низко наклонился, выругался, оттолкнул сумку, нервно закурил и огляделся.

– Нас ищет, – прошептала Зина.

Львенок почувствовал себя очень неуютно, стоя за углом здания в нескольких шагах от противника.

– Чего ты стоишь? – продолжала Зинка. – Он сейчас свернет и сразу нас увидит! Нужно спрятаться!

– Куда? – Львенок с отчаянием обвел глазами набережную. Спрятаться было некуда.

– Видишь лоток с пирожками?

– Да.

– Побежали. Там очередь. Вряд ли он будет разглядывать очередь!

– С ума сошла! До лотка далеко!

– Поменьше болтай! – оборвала Зина. – Побежали! Больше некуда деваться!

Львенок вдруг понял, как чувствуют себя волки, когда их расстреливают с вертолета. Ему казалось, что сейчас в спину вонзится что-то смертельное. Открытое пространство в несколько метров превратилось в огромную площадь, которую невозможно пересечь незамеченным.

– Вставай вперед меня! – командовала Зина, пристраиваясь в конец очереди. – Да, да, мы крайние! Вы будете стоять? Хорошо!

Львенок как истукан выполнял все ее приказы и помалкивал. От чувства незащищенности избавиться не удавалось. Он, не отрываясь, следил за действиями соседа.

Глупо придумала Зинка! Как их можно не заметить на этом пятачке, в самом конце очереди? Вот сейчас сосед сделает несколько шагов вперед и…

Сосед смял сигарету и, не глядя на брошенную сумку, пошел вдоль дома.

– Мужчина! – окликнула его какая-то старушка. – Вы сумку забыли!

Сосед вздрогнул, оглянулся, схватил сумку и рявкнул старушке:

– Спасибо!

Старушка оторопела, попятилась и долго смотрела ему вслед. Сосед вел себя так, как должен был повести по всем расчетам Львенка. Он не нашел в сумке контейнеров, сообразил, что ребята его перехитрили, и начал искать Львенка и Зину. Контейнеры могут быть только у них. Он оглядел набережную и мост и на всякий случай свернул за угол. За тот самый угол, где еще пару минут назад прятались ребята. На лоток и очередь к нему он даже не взглянул.

Правильно! По всей логике, ребята должны сейчас прятаться, а не преспокойно стоять в очереди за пирожками.

Очередь двигалась, и Львенок оказался напротив продавщицы.

– С капустой или с картошкой, мальчик? Что молчишь?

Взгляд соседа скользнул в этот момент по лотку, Львенок испугался, присел и потянул за собой Зинку.

– Мальчик! – продавщица ничего не могла понять. – Что с тобой?

Сосед убедился, что на набережной ребят нет, и двинулся к мосту. Львенок распрямился.

– С капустой или с картошкой? – строго повторила продавщица. – Не задерживай очередь! Говори побыстрее!

– Мне ничего не надо, – сказал Львенок. – Пойдем, Зинка! Он ушел!

– Вот хулиганы! – зашумела очередь.

– Уже большие, а все не наиграются никак!

– Нашли место для пряток!

Слова людей неслись им вдогонку, но ни Зина, ни Львенок не обращали на них ровно никакого внимания.

– К Кунсткамере!

– Погоди! Это, кажется, наш автобус!

– Да, наш!

– Попроси открыть двери!

Львенок помчался к кабине.

– Сбежали с экскурсии, что ли? – подмигнул шофер.

– Да. Можно мы в автобусе посидим?

– Сидите. Не жалко.

Львенок и Зина плюхнулись в мягкие кресла автобуса и долго молчали. Потом Зина протянула Львенку контейнер и поморщилась:

– Забери это, ради бога! Видеть уже не могу!

– Он забрал сумку! – сказал Львенок.

– Ну и что?

– Там моя кепка и Костина ветровка! И вообще, с чем я домой поеду, по-твоему?

Зина пожала плечами и промолчала. Львенок тоже замолчал, хотя сумку и кепку было очень жалко. Мама не поймет, если узнает, что сумкой и кепкой пришлось пожертвовать ради запаянного контейнера неизвестно с чем.

Всего минут через десять в автобус ввалилась галдящая ребячья группа. Экскурсия закончилась. Ребят везли в гостиницу.

Полушепотом Костя и Ира рассказали о том, как отдали соседу номерок, а Львенок и Зина поделились своими приключениями.

– Ну, и что дальше? – спросила Зина.

Вопрос был поставлен очень верно. Дальнейшие действия становились непонятными.

– В гостиницу мы возвращаться не можем, – вздохнул Костя.

– Конечно. Потому что он нас в покое уже не оставит.

– Что же делать? У нас никого нет в Петербурге. Где мы будем прятаться?

– Никого нет… – задумчиво повторила Ира. – А Леонид Матвеевич?

– Что Леонид Матвеевич?

– Но он же знает про соседа! Мы можем спрятаться у него. И просто обратиться к нему за помощью.

Костя с сомнением качнул головой:

– Мы видели этого человека всего два раза в жизни.

– У нас нет выбора, – строго пояснила Ира. – Ты можешь предложить что-то еще?

Костя помотал головой.

– Значит, едем в Петергоф? – уточнила Зина. – Прямо сейчас? Не заезжая в гостиницу? А вещи? А как мы объясним это Евгении Кирилловне?

– Об этом потом, – поморщился Львенок. – Как бы там ни было, а в гостиницу возвращаться ни в коем случае нельзя. Даже на минуту.

– Нас будут искать. Через милицию. Будет скандал.

– Давайте оставим записку, – предложил Костя.

– И что мы там напишем? – усмехнулась Ира. – Что нас преследуют из-за того, что мы взяли чужие вещи?

– Они не чужие. Они – шпионские, – упрямо заявил Львенок.

– Ладно. Записка все равно отпадает.

– Тогда попросим Леонида Матвеевича позвонить в гостиницу и сказать, что он наш дедушка, – предложила Зина.

– Один на четверых? – хмыкнул Костя.

– Нет. Скажем, мой дедушка пригласил меня и моих друзей погостить у него несколько дней.

– Никто не поверит, – произнес Львенок.

– Леониду Матвеевичу поверят. Это тебе не поверят, понял?

– Только не ругаться, – предупредила Ира. – Решено! В гостиницу не заходим. Сразу едем в Петергоф.

– Ну, и как это будет выглядеть? – не отставала Зина. – Все выходят из автобуса и идут в гостиницу, а мы поворачиваем в противоположную сторону, не сказав ни слова? Надо отпроситься хотя бы на сегодняшний вечер. Могут же у нас быть родственники в Петербурге? Могут же нас пригласить в гости?

– С ночевкой? – засомневался Костя.

– А что?

– Ну, ты же у нас великая актриса, – усмехнулся Львенок. – Ты и иди отпрашиваться!

– Не вижу повода для иронии! – надменно заявила Зина. – Интересно, где бы сейчас были контейнеры, если бы меня не было рядом, когда ты прятался от соседа?

Львенок хотел ответить какой-нибудь колкостью, но колкости на ум не приходили. В принципе, Зинка была права. Он один ни за что бы не решился спрятаться в очереди за пирожками.

Зина победоносно подождала от него ответа, поднялась и пошла к Евгении Кирилловне.

Ее разговор с руководительницей группы ребята не слышали, но через пять минут Зина вернулась с таким видом, будто ее аплодисментами в десятый раз вызывали на "бис".

– Можем ехать в Петергоф. С ночевкой. Так кто тут сомневался в моих талантах?

Львенок поднял руки вверх:

– Сдаюсь!

– Вот так лучше!

В Петергоф они приехали под вечер.

– Что, если Леонид Матвеевич уже закончил работу? – обеспокоенно спрашивал Костя. – Мы не знаем, где он живет. На платформе ночевать будем?

– Адрес спросим, – невозмутимо ответил Львенок.

– Так тебе и дадут адрес! – осадила его Зина.

– А что? Еще раз проявишь свои артистические таланты и выведаешь адрес.

Зина не удержалась и изо всех сил хлопнула Львенка по спине:

– Ты мне надоел со своими приколами! Понял?

– Понял, – засмеялся Львенок и отодвинулся от нее на безопасное расстояние.

Ребятам повезло. Леонид Матвеевич еще был в парке. Он внимательно выслушал рассказ ребят, посмотрел на контейнеры и по-стариковски заметил:

– В опасное приключение вы влезли. Я, конечно, понимаю, романтика, юность, но все-таки лучше быть осторожнее.

Но потом Леонид Матвеевич весело тряхнул головой, будто избавляясь от груза лет, и заявил:

– На вашем месте и в вашем возрасте я поступил бы точно так же, уверяю вас! И это хорошо, что вы догадались приехать ко мне. Во-первых, тут он вас не найдет, а во-вторых, мне самому чертовски интересно, что в этом железном чемоданчике! Единственный нерешенный вопрос: ведь вам и завтра нельзя возвращаться в гостиницу. Это я не к тому, что жить негде, я живу один, и место найдется для всех. Просто завтра вас хватятся, поднимется переполох, и вы просто подведете свою руководительницу тем, что соврали про родственников. Это ведь выяснится сразу, достаточно только позвонить кому-нибудь из ваших родителей. Родственников у вас здесь нет. Значит, она не имела права вас отпускать.

– Мы подумали об этом, – неуверенно начала Ира.

Конечно, просить Леонида Матвеевича подключиться к их вранью и сыграть роль Зининого дедушки – то еще нахальство, но другого выхода не было. Ира посмотрела на Костю, на Львенка, на Зину и повторила:

– Мы подумали и хотели вас просить…

– Сыграть роль родственника? – лукаво улыбаясь, подхватил Леонид Матвеевич. – Черт возьми! Вы решили капитально впутать меня в эту историю! Но я не против. Если, конечно, ваша Евгения Кирилловна поверит мне на слово.

– Поверит! – обрадовался Львенок. – Поверит! Вот увидите! Она вообще очень доверчивая!

– Ну-ну, завтра увидим. Я с утра съезжу в гостиницу, попрошу, чтобы вы пожили несколько дней у меня, и захвачу ваши вещи. Ведь вы без вещей? Ну, и правильно. В вашем положении заходить за вещами было бы равносильно добровольной сдаче в плен. Так?

Квартира у Леонида Матвеевича была небольшая, заставленная книжными стеллажами и старой мебелью. Здесь стояли пузатый комод, платяной шкаф, трюмо с большим зеркалом и даже кресло с гнутыми ножками.

– Располагайтесь, – предложил Леонид Матвеевич и обратился к Косте и Львенку:

– Думаю, что дамам мы оставим большую комнату с диваном, а сами как-нибудь устроимся на кровати и раскладушке в маленькой комнате. Договорились?

– А что это? – полюбопытствовал Львенок, указывая на громоздкий ящик на невероятно тонких деревянных ножках.

– Радиола. Шестидесятые годы. Она не работает. Просто жалко выбрасывать. Храню как память, а использую как журнальный столик.

– Радиола? – переспросил Львенок. – Это радио?

– Радио и магнитофон-бобинник.

– Бобинник?! – воскликнул Костя. – Катушечный магнитофон? – Он распахнул цилиндрический контейнер и достал ленту. – Для таких пленок?

– Именно для таких. Именно. Только он не работает. Уже лет двадцать, как не работает.

– А можно я посмотрю? – спросил Львенок.

– Ты разбираешься в магнитофонах?

– В технике, – солидно уточнил Львенок.

– Правда-правда, – поддержал его Костя. – Он дома все на свете разбирает.

– Главное – не разобрать, а собрать, – едко заметила Зина.

– Помалкивай, гениальная актриса, – тут же откликнулся Львенок, но при Леониде Матвеевиче неловко было затевать перепалку, поэтому он ограничился только этим замечанием и попросил отвертку.

– Может, починку оставим на завтра? – предложил Леонид Матвеевич. – Сейчас уже поздновато, а нам еще нужно поужинать. Не думаю, что поломку можно устранить за десять минут.

– За десять минут? – задумался Львенок. – За десять минут нельзя. Хорошо. Я займусь этим утром.

– Вот и прекрасно. Предлагаю общими усилиями быстренько сообразить ужин, поесть, поговорить о наших планах и лечь спать.

Утром Леонид Матвеевич оставил ребятам записку, зашел в парк, отпросился с работы и поехал в Петербург. Необходимо было узаконить пребывание ребят у него в доме.

Львенок охарактеризовал Евгению Кирилловну совершенно правильно. Ей достаточно было увидеть спокойное лицо старика, чтобы свято поверить в то, что он – самый настоящий Зинин дедушка. Ее даже ничуть не удивил тот факт, что к Зининому дедушке погостить на несколько дней отправились еще и Костя, и Львенок, и Ира.

– Одноклассники, друзья внучки, – пытался объяснить Леонид Матвеевич.

– Понятно-понятно! – улыбалась Евгения Кирилловна. – Зачем же вы в такую даль ехали? Могли бы просто позвонить. Неужели я бы вам не поверила?

Леонид Матвеевич был просто ошарашен таким радушным приемом:

– Я заехал за вещами ребят.

– Ах, за вещами! Ну, конечно, конечно. Кстати, Лева вчера забыл в автобусе свою сумку с кепкой и ветровкой.

– В автобусе? – удивился Леонид Матвеевич.

По рассказам ребят он отлично знал историю с сумкой. Сумка никак не могла оказаться в автобусе.

– Да. В автобусе, – подтвердила Евгения Кирилловна. – Кто-то из ребят принес ее и повесил на ручку двери их комнаты. Хорошо, что я заметила ее. Она в моем номере. Пойдемте, я вам отдам.

– Спасибо, – поблагодарил Леонид Матвеевич.

Он сложил вещи ребят в две сумки, распрощался с Евгенией Кирилловной и спустился вниз.

Евгения Кирилловна проводила милого старичка.

– А что это сегодня соседний номер пустует? – любезно поинтересовался мужчина.

Тот самый, у которого был сердечный приступ.

– Как вы себя чувствуете? – заботливо спросила его Евгения Кирилловна.

– Неплохо, – нетерпеливо откликнулся мужчина. – Вы не ответили, куда подевались те мальчики, которые вызывали мне "Скорую"? Я хотел поблагодарить, взял небольшие подарочки, заходил вчера вечером и сегодня утром, но так и не застал их.

– Они уехали в гости. К дедушке. В Петергоф.

– Как жаль! – огорчился мужчина, но если бы Евгения Кирилловна внимательно посмотрела в этот момент в его глаза, то она бы заметила, что это было не огорчение. Скорее, досада и даже злость. – В Петергоф? Отлично. Отлично…

ГЛАВА XII
Бобины

С утра пораньше Львенок вооружился отверткой и колдовал над радиолой. Он открыл заднюю крышку, убрал пыль и паутину и погрузился в изучение механизма. Механизм оказался довольно простой, но резиновое колесико, которое должно было равномерно вращаться, упорно не желало двигаться.

Львенок удовлетворенно отметил, что все лампы целы, и контакты не нарушены. Значит, нужно только заставить двигаться резиновое колесико.

– Тебе помочь? – спросил Костя. – Я не очень разбираюсь в технике, но…

Львенок молча помотал головой, разыскивая сорванный рычажок. Костя больше ни о чем не спрашивал, нашел на книжных полках интересную книгу про насекомых и забрался с ногами в старинное кресло.

– Как успехи, Львенок? – насмешливо поинтересовалась Зина, заглядывая в комнату. – Магнитофон уже работает?

– Заработает. Если ты не будешь мешать, – откликнулся Львенок.

Ему совсем не хотелось отвлекаться сейчас на словесные баталии с Зинкой.

– Мастер-ломастер!

– Уйди, гениальная актриса, пока я не запустил в тебя чем-нибудь тяжелым.

– Очень вежливо!

– Зинка! Я не шучу! – прорычал Львенок. – Я не могу работать, когда ты стоишь над душой!

– Ох-ох-ох! Какие мы нежные! Какие мы ранимые!

Львенок оторвался от поисков рычажка и запустил в Зинку отверткой. Реакция у Зины была что надо. Она мгновенно захлопнула дверь и исчезла. Отвертка упала на пол, не долетев до двери. Львенок и не собирался попадать в Зинку. Просто так кинул. Чтобы не мешала.

– Львенок! – укоризненно произнес Костя. – Она же девчонка.

– Это не девчонка! – возразил Львенок. – Это змея в девчачьем обличии. Большая просьба всем – не отвлекайте меня, сделайте одолжение. Если я не починю магнитофон, то пленки мы не прослушаем. А важнее этого у нас сейчас ничего нет.

Вернулся Леонид Матвеевич, а Львенок все колдовал над радиолой. Он даже не вышел к обеду. Он сидел, перепачканный с ног до головы, низко склоняясь над разобранным магнитофоном, и снова и снова проверял все контакты, все рычаги, все лампы. Должно завертеться колесико. Должно.

И оно завертелось. Сначала медленно, неровно, со скрипом. Потом, когда Львенок закрепил пружинку, оно стало вертеться веселей и ровней, а потом даже соизволило переключиться с одной скорости на другую.

– Ленту! – радостно заорал Костя, возвещая всем о победе друга.

– Погоди! Еще крышку не закрыл, – действия Львенка стали уверенными и спокойными.

Он, не торопясь, закрутил все винтики, поправил мохнатенькую подушечку, еще раз включил и выключил механизм и только тогда велел:

– Теперь давайте пленку.

Костя открыл цилиндрический контейнер и вытащил верхнюю ленту.

– Здесь номера проставлены, – заметила Ира.

– Тогда давай первую, – распорядился Львенок, и Ира отыскала пленку с единицей на пожелтевшей пластмассовой катушке.

Львенок заправил ленту и включил магнитофон. Пленка двинулась, наматываясь на пустую катушку, зашуршала, а потом заговорила тонким детским голосом:

– Здравствуйте! – голос дрожал от волнения. – Меня зовут Рома Поляков. Мне десять лет. Я учусь в третьем классе "Б" средней школы номер двенадцать…

Все недоуменно переглянулись.

– Что это за ерунда? – спросил Львенок.

Да, на секретные шпионские донесения совсем не похоже. Скорее, обыкновенная семейная запись ребенка на память.

– У меня есть друг Сеня Тумаркин. Мы учимся с ним в одном классе. Я – отличник, и Сенька – тоже отличник…

– Это, конечно, очень интересно, – Львенок с досадой щелкнул кнопкой магнитофона. – Но нам ни к чему. Давайте вторую пленку.

Вторая пленка начиналась так же:

– Здравствуйте, меня зовут Рома Поляков… – только голос стал тверже, не было прежнего волнения. – Мне вчера исполнилось двенадцать лет. Я продолжаю свой дневник…

– Вот оно что! – воскликнул Костя.

– Сумасшедший какой-то, – проворчал Львенок. – Дневник на пленках.

– Ну, почему сразу сумасшедший? – улыбнулся Леонид Матвеевич. – Человек решил вести оригинальный дневник. Что в этом плохого?

– …Я знаю, что меня в жизни ждет что-то великое и необычное, – продолжал мальчишеский голос. – Я совершу подвиг или открытие. Я спасу человечество, а может, даже всю вселенную. Мой друг Сенька Тумаркин смеется и говорит, что сначала надо вырасти, повзрослеть. Вот и пусть он растет и взрослеет. А я сейчас уже взрослый…

– Бред! – воскликнул Львенок.

Он был очень разочарован. Столько тревог перенести из-за этого злополучного контейнера, столько провозиться с этим магнитофоном! И все из-за чего? Из-за бреда какого-то мальчишки, который решил вести оригинальный дневник.

Он сердито остановил вторую пленку и молча поставил пятую, пропустив третью и четвертую. Вряд ли на них что-то выдающееся.

– …Недавно мы разговаривали с Сеней Тумаркиным о том, чем можно удивить мир, – голос говорившего повзрослел, стал ломаться. – Сенька думает, что будущее за физикой. Он сказал, что в физике можно сделать потрясающие открытия. Ему легко говорить: он свихнулся на своей физике. Днем и ночью решает какие-то задачи, ставит опыты, развивает невероятные теории. Скоро изобретет свой космический корабль…

– Это про тебя, Костя, – усмехнулся Львенок. – Ты как этот Сенька Тумаркин. Только не с физикой, а с микроскопом.

Костя смутился. Разве обязательно это говорить при Ире?

– …А я пока что не выбрал себе область применения. Я только чувствую свою исключительность. Я уверен в избранности своего таланта, если хотите, в своей гениальности…

– О! – воскликнул Львенок. – А это уже про Зинку!

Зинка сердито посмотрела на него, поджала губы и сказала:

– Я не такая дура!

– …Я прочитал, что гениальность не зацикливается на одной отрасли науки или на одной виде искусства. Гениальность всеядна. Значит, я тоже всеяден, поэтому так долго не могу определиться. Сенька не гениален. Ему проще…

– Редкостное самомнение! – покачал головой Леонид Матвеевич. – Впрочем, с возрастом это, конечно, пройдет.

– Сейчас проверим, – Львенок поставил пленку с номером семь.

– …Привет, потомки! – весело возвестил молодой голос. – С вами говорит семнадцатилетний Роман Поляков, будущий гений вселенной…

– Ну, вот! – засмеялся Львенок. – А вы говорили – пройдет!

– …Сегодня меня зачислили в институт. И не могли не зачислить! Потому что я – будущий великий физик! Второй Эйнштейн! Нет, первый Поляков! Сеня Тумаркин тоже поступил. Вместе со мной. Общий балл у него был даже выше, чем у меня, но это случается со всеми гениями. Говорят, у Менделеева была двойка по химии. Точно не знаю, но охотно верю…

– Давайте послушаем последнюю ленту, десятую, – предложила Ира. – Может, там какая-нибудь ценная информация.

– …Работа в научном институте дает мало простору, – пожаловался мужской голос на десятой пленке. – Мне нужен свой исследовательский институт или хотя бы своя лаборатория, как у Тумаркина. Не понимаю, почему тема его научной работы вызвала больший интерес, чем моя. Профессор заявил, что его разработка оригинальнее и перспективнее. Я с ним не согласен в корне. А с Тумаркиным у нас теперь разные дороги. Он мог бы не выставляться на конкурс, уступить мне. Друг детства должен обладать некоторой чуткостью. Тем более он знает, что я гениален, а он – просто талантлив. Время уходит, а путь к всемирной славе еще не начат…

– Я узнал этот голос! – воскликнул Костя. – Это сосед! Помните, мы подслушивали его разговор! Это его голос! Точно!

– Погоди! – перебила его Ира. – Значит, тогда он не робота обучал, он записывал свой дневник!

– Ты хочешь сказать, что он до сих пор ведет вот такой дневник? – изумилась Зина.

– Ну конечно! Он записывал себя на кассету, а потом прослушивал пленку. Вот почему повторялись одни и те же фразы! Мы могли бы об этом догадаться раньше, а то роботов навыдумывали!

Десятую пленку прослушали до конца, но на ней больше не было ничего примечательного. Поляков рассказывал о своих опытах и даже долго зачитывал громоздкое решение уравнения, доказывая, что это новый шаг в науке.

Львенок выключил магнитофон, и в тесной комнатке повисло молчание. Потом Леонид Матвеевич вздохнул и предложил:

– Нужно разложить по полочкам все, что мы знаем. Давайте пойдем сначала. Кто этот человек, нам с помощью пленок выяснить удалось: Роман Поляков, физик. Это уже много.

– Много? – удивился Львенок. – Если бы это были секретные донесения! Тогда было бы много, а так… Ну и что с того, что нам известны его имя и профессия?

– Погоди-погоди, идем по порядку. Кроме имени и профессии, эти ленты дали нам возможность отмести догадку о роботах. Разве не так?

– Но тогда что же в другом контейнере? – спросила Зина.

– Продолжение дневника, – махнул рукой Львенок, потеряв всякий интерес к металлическому чемоданчику. – Теперь уже на обыкновенных аудиокассетах.

– Продолжение дневника? – переспросил Костя. – Но ведь начало дневника не было запаяно в свинец?

– А продолжение он запаял! – безапелляционно заявил Львенок.

– Зачем?

– Чтобы с дневниками ничего не случилось, чтобы они были в целости и сохранности следующие сто лет. Или двести.

– В любом случае, – продолжил Леонид Матвеевич, – теперь мы можем понять, из-за чего он так настойчиво вас преследует. Согласитесь, никто не хочет, чтобы его личный дневник попал в чужие руки.

– А по-моему, именно этого Поляков и хотел, – задумчиво произнес Костя. – Он же обращается к потомкам. Значит, рассчитывает, что потомки прослушают дневник гениального человека.

– Если так, то зачем он этих потомков, то есть нас, преследует? – улыбнулась Ира.

– Наверное, не хочет считать нас потомками, – сказала Зина. – Мы ему не понравились. Особенно Львенок, который взял да и утащил у человека дневники.

– Опять я виноват!

– А ты всегда виноват, потому что сначала делаешь, а потом думаешь.

– Зато ты только и делаешь, что думаешь, – огрызнулся Львенок. – Издумалась вся!

– Я не беру чужие дневники. Это плохой тон.

– Да я же не знал, что это дневник! Сто лет мне нужен чей-то дневник!

– А знаете, может, он испугался, что мы повредим дневник, – предположил Костя. – Катушечные магнитофоны сейчас редки, запаянный чемоданчик открыть невозможно. Он подумал, что мы просто выбросим эти вещи за ненужностью, а здесь вся его жизнь.

– Костя прав, – поддержала Ира. – Тогда можно объяснить, почему он нас преследует. Только и другие его поступки требуют объяснения.

– Самое непонятное – это его действия в Петергофе, – напомнил Леонид Матвеевич. – Что он здесь искал?

– Клад, – уверенно сказала Зина.

– Клад? Что-то мелковато для гениального человека.

– Да какой он гениальный? – с презрением откликнулся Львенок. – Возомнил о себе черт знает что!

– Ну, откуда ты знаешь? – возразил Костя. – Ты же не понимаешь в физике. Может, то уравнение, которое мы слушали, в самом деле было гениальным?

– Я ничего не понимаю в физике, – согласился Львенок. – Но профессор, о котором он рассказывал, тоже выбрал не его уравнение, а работу Сени Тумаркина.

– Это еще ничего не значит.

– Как это не значит?

– Профессор мог ошибаться. Или работа Тумаркина для того времени была важнее. Ты плохо относишься к Полякову и заведомо не признаешь его работы.

Львенок замолчал. Он действительно плохо относился к соседу. Он действительно не хотел признавать его гением. Вот преступником – пожалуйста, а гением – ни за что!

Зина смущенно посмотрела на Леонида Матвеевича и спросила у него:

– А разве это так плохо – чувствовать свою исключительность?

Костя тоже с нетерпением ожидал ответа. Неужели если чувствуешь себя исключительным, значит, просто потихоньку развиваешь в себе манию величия?

– Чувство исключительности – это очень хорошо, – уверенно ответил Леонид Матвеевич. – Если бы некоторые люди не чувствовали себя исключительными, уверяю вас, мир не узнал бы открытий Галилея и Ломоносова, не прочитал бы романы Александра Дюма и Жюля Верна. Они чувствовали свою исключительность, знали, что не просто так пришли в этот мир.

– Значит, и этот Поляков – почти что Ломоносов? – насмешливо поинтересовался Львенок. – Или как он там себя назвал – второй Эйнштейн?

– Не совсем. Ошибка Полякова не в том, что он с детства чувствовал свою исключительность, а в том, что он никогда в этом не сомневался. У любого талантливого, а тем более гениального человека есть сомнения. Без них никак нельзя. Без них получается Поляков. Есть, правда, другая крайность – некоторые губят свой талант страшными сомнениями. У них сомнения перевешивают чувство исключительности. А это как самые точные весы – если не будет равновесия, не будет настоящих открытий, не будет талантливых произведений. И еще, вы заметили, он не говорит о том, что хочет просто повести науку вперед? Он говорит о том, что хочет прославиться. В принципе, ведь не наука нужна ему, а слава. С таким подходом великий ученый тоже не получится. Великий ученый стремится к одному – работать, выкладывать все, на что он способен.

– Как Сеня Тумаркин?

– Может быть. Он ошибается, заходит в тупик, но идет и идет, не помышляя о славе. Некоторым заслуженная слава и не достается при жизни. Сколько великих умирали в нищете, осмеянными, непризнанными! Не слава остается от человека. От человека остается дело. Никогда не нужно надеяться на благодарность современников или потомков. Нужно работать.

Теперь уже Леонида Матвеевича с огромным вниманием слушали не только Зина и Костя, но и Львенок, и Ира. Львенок улыбнулся и спросил:

– Вы так горячо об этом говорите, что я подумал – вы тоже в детстве чувствовали себя исключительным.

– Верно, – улыбнулся в ответ Леонид Матвеевич. – Можешь не продолжать. Сам собой напрашивается вопрос: почему же я не стал искусствоведом с мировым именем? Почему я остался обыкновенным служителем музея?

– Я этого не спрашивал, – нахмурился Львенок.

– Хорошо. Я спросил сам себя. И сам себе постараюсь ответить. Да, я мечтал стать искусствоведом. Но моя мечта всегда жила в Петергофе. Я знал, что мое место здесь. И я считаю, что судьба одарила меня даром исключительности. Не потому, что я написал сотни ученых трудов, не потому, что я придумал что-то необыкновенное и новое. Нет. Моя исключительность в том, что я участвовал в восстановлении старого. И не просто в восстановлении, а в возрождении. Из ничего, из разбитого снарядами месива мы сделали великолепный парк. Парк, которому нет в мире аналогов. Парк, которым гордился Петр Первый. Кстати, Петр всегда работал. Всю жизнь. Поэтому и сделал так много.

– Вовсе не поэтому, – возразил Львенок. – Петр был царем. На его месте и я бы Петергоф построил.

– Вот уж неправда! Царей много было. И до Петра, и после. А столько, сколько он, ни один для России не сделал. Дело даже не в Петергофе.

– Он же не один строил Петергоф, – пробурчал Львенок.

– Конечно. Так же, как не я один восстанавливал парк и фонтаны. Такие дела одному не под силу. Должны собраться вместе все, кто верит, что это нужно, кто хочет совершить это. При Петре и после него над Петергофом работали многие замечательные архитекторы, многие художники и скульпторы. А после войны в восстановлении участвовали сотни, нет, даже тысячи человек. Весь наш народ. Я хочу вам рассказать одну историю. О Самсоне, разрывающем пасть льву.

ПЯТЫЙ РАССКАЗ ЛЕОНИДА МАТВЕЕВИЧА

Эта скульптура была установлена уже после смерти Петра Первого и означала победу над шведами.

В годы войны фашисты разрушали каменные скульптуры и переплавляли бронзовые для военных нужд. Бронза, служившая красоте, начинала служить смерти. Есть сведения, что именно так погибли великолепные бронзовые скульптуры Петергофа – "Самсон", "Тритон", "Волхов" и "Нева".

Была надежда, что фашисты вывезли скульптуры, но после войны в германии отыскали только "Нептуна", который благополучно вернулся на прежнее место в Петергоф, а те четыре фигуры так и исчезли.

Исчезнувшие статуи пришлось создавать заново. Это была самая долгая и самая сложная работа.

Ровно в полдень двадцать пятого августа 1946 года пустили фонтаны. Это был огромный праздник, настоящая победа. Но на месте "Самсона" стояла ваза с цветами.

Дело в том, что точную копию создать сложнее, чем сделать совершенно новую скульптуру, ведь нужно изучить и перенять творческий почерк художника-создателя, постичь особенности его мастерства.

"Самсона восстанавливал скульптор Симонов. И начал он с того, что через газету обратился ко всем с просьбой прислать любые, в том числе и любительские, фотографии "Самсона". Откликнулись очень многие.

Я видел эти горы довоенных фотокарточек, на которых улыбаются счастливые парочки, позируют девочки с бантиками и мальчики в матросках. Вместе с фотографиями приходили письма. Были в тех письмах и истории снимков, и судьбы тех улыбающихся людей. Многие из них погибли в войну. Очень многие.

Так вот. Из нескольких сотен снимков для дальнейшей работы по воссозданию Симонов отобрал лишь восемнадцать фотографий. На этих фотографиях "Самсон" был виден с разных сторон, в разных ракурсах.

Симонов определил расстояние от скульптуры до той точки, с которой делались снимки. Почти невероятно, но вычисления были проделаны с математической точностью, до доли сантиметра. Потом фотографии пересняли в одном размере.

Симонов сделал с этих снимков восемнадцать силуэтов "Самсона", а потом перевел силуэты на прозрачную кальку, которая вставлялась в экран. По этим силуэтам и продолжалась работа.

Сами видели, "Самсон" – статуя огромная. Его величина – три метра тридцать сантиметров, а вес – пять тонн.

Потрудились над ней изрядно. Не только Симонов и его помощники по мастерской, но и простые рабочие на заводе, отливавшие "Самсона" в бронзе.

31 августа 1947 года я, да и многие другие, запомнили на всю жизнь. В этот день в парк вернулся "Самсон".

Павел Родионович и я сопровождали скульптуру от завода "Монументскульптура" до самого Петергофа. Это была необычная процессия. По Невскому проспекту очень медленно двигалась огромная платформа, на которой блистала лучами бронзовая фигура.

Рядом с "Самсоном", держась за его ногу, сидел скульптор Симонов. Я редко видел плачущих мужчин, но в тот день Симонов плакал. Плакал от счастья, от того, что работа завершена, что она удалась, что "Самсон" жив.

Тысячи людей плакали вместе с ним. Вдоль всей дороги стояли толпы людей, которые пришли встретить "Самсона". Все они рукоплескали, кричали "Ура!", а военные отдавали честь. Машины, автобусы, троллейбусы останавливались, пропуская "Самсона", некоторые водители медленно следовали за нами, образуя почетный эскорт.

В тот день скульптуру только перевезли в Петергоф. Ее установкой занимались после.

– Ну, вот, Ленчик, – сказал мне Павел Родионович, когда "Самсон" наконец-то занял свое место. – Вот и ожил Большой каскад. Без "Самсона" он будто бы спал все эти годы.

Я кивнул.

– Наша работа заканчивается, – улыбнулся Павел Родионович. – Я рад этому. Петергоф восстановлен. Мы сделали все возможное и даже невозможное, чтобы он жил.

Я тогда понял, что он прав: невозможного было даже больше, чем возможного. Петергоф восстал из пепла. Это не образ, это действительность. И в тот момент я ощутил, что гордость сжала мне грудь. Гордость не за себя, а за нас всех. За то, что нашими усилиями, нашим потом, нашими руками сделано в этом парке все то, что будет приносить людям радость. И еще за то, что не погиб труд тех, далеких, незнакомых, известных и неизвестных людей, которые давным-давно построили Петергоф.

– Тебе уже шестнадцать, – сказал Павел Родионович. – Надо думать о профессии.

Я поднял глаза и очень искренне ответил:

– Моя профессия – Петергоф. Я здесь нужен.

– Ты прав, мой мальчик, – тихо произнес Павел Родионович. – Ты здесь нужен.

Я остался в Петергофе на всю жизнь. Я не написал ученых трудов и не сделал мировых открытий. Я был на своем месте. Я занимался любимым делом, а это тоже немало, не каждому такое счастье достается, можете мне поверить.