Текст книги "Моя светлая балерина (СИ)"
Автор книги: Марина Константинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Тоша, – Алевтина вздохнула. – Так бывает. Девочке говорят, что она должна вырасти самой красивой, самой талантливой, самой дорогой. Иначе грош ей цена. Некоторым это удается, – Алевтина очень аккуратно погладила Тонину руку, ставшую совсем тонкой и прозрачно-болезненной. – И становится плохо. Иногда не удается, а очень хочется. И тогда приходит ненависть к тем, у кого все вышло.
Тоня слушала, затаив дыхание, и пожимала в своих пальцах пальцы Алевтины.
– Насте… не удалось достичь тех высот, о которых она мечтала, к которым она готовилась, – женщина продолжала. – И это подтачивало ее. А теперь представь – делить комнату с тобой, удачной во всем, талантливой и прекрасной.
– Каждый выходной приползающей из притонера с опухшим лицом и дикими глазами. – Тоня хмыкнула, и ей снова стало жалко себя. Но потом она подумала о Насте – и о себе как-то забылось. – А откуда у нее эта странная штука? Ну, револьвер без пуль.
– Ее дед был тульским мастером-оружейником, который на старости лет придумал занимательную и малоправдоподобную вещицу. Струя воздуха не пробила бы толстой материи, рассеялась, стреляй эта девушка с пары шагов, а не в упор. Но ее подпускали к себе. И ей удавалось.
– А почему Жанна повесилась? – Тоня чувствовала себя ужасно. Но узнать все до конца хотелось.
– Она тоже завидовала покойной Солжениной. Не только из-за балета – из-за того, что Вася твердо решила покинуть свои уличные забавы и плотнее заняться учебой, а потом вовсе отправиться в Мариинский театр с абсолютно чистыми рекомендациями. – Алевтина закусила губу, и Тоне показалось, что следовательница жалеет кого-то из этих девушек. А может быть, сразу всех. – Настя подговорила ее, непролазно находящуюся в наркотическом опьянении или отходящую от него, и та позвала Василису в кладовку. Зачем? Настя не знает, а у покойниц мы больше не спросим. Но после выстрела наступило раскаяние и страх. Она просто привела девушку и стояла рядом, пока ее убивали – Настя смогла убедить ее, что она виновна более ее. И девушка разорвала порочный круг своей зависимости, страха и соперничества.
Алевтина зло и устало поморщилась.
– А Лиза?..
– Настя изначально хотела убить двоих – тебя и Васю, самых перспективных, затмевающих ее талантом, но не усердием. Не будь вас… – Алевтина прикрыла глаза. – Она считала, что никто бы не мог затмить ее. Она ошибалась. Однако своими планами делилась с единственным близким человеком в этих краях – с кузиной. Та не воспринимала ее слов всерьез, но нашла историю очаровательной. И поделилась с вами. Когда убийство свершилось, она поняла, что все это не шутки. Что она сама поставила себя под подозрение, рассказывая об этом. И ее ошибка заключалась в том, что она рассказала о своем страхе Насте.
– Лиза не убивала себя сама?.. – Тоня вздрогнула. – Она знала, что меня хотят убить, и ничего не сказала? Она… Она помогла мне тем вечером, очень выручила, и…
– В любом случае, она была мертва. Насте повезло еще раз – ее мать, услышав об убийствах, твердо вознамерилась забрать ее домой.
– Но это означало конец балетной карьере, – медленно проговорила Тоня, вспоминая о своей раздробленной ноге.
– И она смирилась, понимая, что в самом деле натворила много дел, – Алевтина вздохнула. – Тошенька, я же просила оставаться у меня.
– Ты не давала мне спать, – но в голосе не было злости. Только усталость и мысль, что все еще могло закончиться хорошо – для нее, Тони. – Я совсем дура, правда?..
– Нет, – Алевтина вздохнула. – Ты умница, талантливая умница, которая осталась бы в балете без единой соперницы – их для тебя убрала Настя. Она не могла этого перенести. Сама признается, что действовала будто под наваждением.
– Аля? – Тоня сглотнула, прикрывая глаза. Голос прозвучал дрожаще и по-детски. – Я ведь больше не смогу танцевать, правда? Никогда?
Алевтина не ответила. Она взяла расцарапанную Тонину кисть в свои руки и поцеловала. Но не ответила. А значит, Тоня была права. Теплые слезы вязко поползли по щекам, а девушка не знала, чего в них больше: радости, что все закончилось, или горя. Наверное, все же первое.
Потому что ни в глухом беспамятстве, ни в полуденных тенях не осталось даже следа Ле Мортье.
========== Эпилог ==========
Когда всю Россию закрутило в той невероятной молотилке судеб, Тоня думала, что их жизнь пойдет прахом. Она, подтаскивая за собой больную ногу, кинулась собирать вещи, документы, драгоценности, а потом с замирающим сердцем стала дожидаться Алевтину. Которая вернулась оскорбительно спокойной и небрежно поведала, что в течение трех лет поддерживала большевистскую партию и в победе ее не сомневается. Когда Временное правительство было свергнуто, Алевтина вновь принялась за работу – наводила порядок в одичавшем от беззакония городке.
Тоня ту страшную зиму промаялась в пустой холодной квартире с забитыми окнами – мало бы, какие мерзавцы ходят на улице, объяснила Алевтина. И Тоня знала, что она была права, но лучше ей не становилось. Раздробленная кость ныла от любой перемены ветерка, печка не топилась и зуб не попадал на зуб. У них были продукты – скверные, дешевые, и Тоня помнила, как закатывала истерики Алевтине. Ты бросаешь меня. Я умираю от холода. Ты хочешь меня отравить.
Это потом Тоня видела посиневшие от холода и разбухшие от голода трупы, подолгу лежащие на улице в снегу. И потом, весной уже углядела, что она сама за эту зиму только зарумянилась и даже чуть пополнела. Тоне не хотелось вспоминать той зимы – себя, озлобленную от безделья и непреходящей боли, мающуюся без наркотиков, со свалявшимися в сосульки грязными волосами, подолгу не меняющую платья в каком-то нелепом протесте. Потом пришла весна, Алевтина, осунувшаяся и ставшая дерганной, как скаковая лошадь, выдохнула. Стала выводить Тоню на улицу. Пыталась не показывать ей ужасов революции, но Тоня видела – и тревожнее жалась к чужому плечу. Благодарнее.
А потом нога Тони почти перестала болеть, установился какой-никакой порядок, и Алевтина предложила ей несколько работ на выбор. Тоня решила быть помощницей в детском приюте. Четыре дня в неделю, до полудня – с ее больной ногой этого было вполне достаточно. А денег в семье – Тоня с каким-то странным удовольствием смаковала это слово – стало больше, и на первую же зарплату она за бесценок купила пару замечательных картин. Год назад они бы обошлись в целое состояние. Нынче же искусство было не в почете.
Алевтина не стала ругать ее за покупку. Она говорила, что от денег хотят избавиться совсем.
А потом Тоня попросилась на балет, и Алевтина долго отпиралась, но потом согласилась. Она вытирала теплые слезы, ползущие по лицу Тони, когда девушка смотрела на них – бывших ее знакомиц из пансиона. Только никто из этих девушек не танцевала так ладно, как она, или Вася, или даже Настя. Последнюю, говорила Алевтина, по ее прошениям не подвергли расстрелу, но сослали в Сибирь. Только Тоня не верила.
Как-то так вышло, что никто с Васиного выпуска в балет не пошел. Саша наспех закончила юридические курсы, а потом вовсе стала верной сотрудницей бухгалтерии при союзах. Ангелина уехала за границу, взяла фамилию мужа, а через пару лет вернулась еще более озлобленной и циничной. Сына отдала в приют, сама стала учить девушек танцам – и как-то нежданно съехалась с Сашей. Тоня знала это, ведь временами Ангелина приходила в их приют, передавала сыну подачки и нет-нет да подтрунивала над Тоней: «Что, все еще под подозрением своей прокурорши?» Что стало с остальными, Тоня не знала. Но в балете она их не видела, и Алевтина о них, как о Саше, не говорила. Поэтому, наверное, вовсе было лучше не знать.
А потом они возвращались домой, и Тоня думала, что с ними погибла целая эпоха. Прекрасная и порочная, мимолетная и дурманящая. Овитая опиумной дымкой, восхитительная и гениальная, она погребла саму себя, изжила, закинувшись напоследок в невероятном па. Начиналась другая жизнь, с ситцевым рабочим платьем, платочком на отросших волосах, конфоркой – они с Алевтиной на пару ломали головы над нехитрым искусством готовки…
И Тоня почти смирилась. Почти не вспоминала восторженных взглядов, треска аплодисментов, огней прожекторов. Ей не снились белые пачки и венки из перьев. Только иногда, вслушиваясь в ласковые слова: «Родная, милая, хорошая…» – она вспоминала другое. Лживое, в общем-то, уже полузабытое. Сейчас казавшееся нелепой ложью. А может, Алевтина вовсе никогда не называла ее так, и Тоня только выдумала? Приснила себе в том отчаянном бреду, где кокаиновый морок мешался с кровавой реальностью.
А все-таки как сладко оно жглось в памяти.
«Моя светлая балерина».
