Текст книги "Моя светлая балерина (СИ)"
Автор книги: Марина Константинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Ты можешь ночевать у меня, – поглаживая Тоню по голым лопаткам, предложила следовательница. – Тогда я точно буду знать, что ты в порядке.
– Угу, – Тоня почувствовала, как ее отстраняют, и вцепилась крепче. – Ну подожди, хоть минуточку, пожалуйста. Мы так давно не виделись, я просто не могу тебя отпустить.
– Ты могла бы просто ответить на мое письмо, – в голосе лязгнуло что-то нехорошее, и Тоня опасливо отступила. – Там ждут другие девушки. Приходи ко мне вечером, хорошо?
– Хорошо… – голос жалобно дрогнул. – Только… мы же ничего такого не будем?.. Не думай обо мне хуже, чем есть. Пожалуйста.
Не дожидаясь ответа – Тоня его попросту боялась – девушка вышла, кивнула следующей девице, имени которой не знала, и поплелась на кухню. Она была голодна. Перехватить принесенное Настей яблочко ей не удалось, и от слабости кружилась голова. Кажется, Тоня дня полтора ничего не ела.
На кухне наверняка возилась целая куча народа. Ее бы просто не допустили до еды. Зато в кладовой могло заваляться что-нибудь съестное, и там вполне могло никого не оказаться. Тоня спустилась по узкой лесенке в холодный погреб, передергивая голыми плечами, толкнула дверь кладовой.
«Дура, – девушка зажмурилась, чувствуя, как удушье схватывает горло. – Дура чертова, курица…»
На столах лежали накрытые парусиной тела. Тоня замерла, исступленно глядя на синие искореженные пятки балерин, на всхолмие коленок. Она была рада, что не может разглядеть лиц.
Только тел было не два – три. И последнее, вздрогнув, село, сдернуло с лица белую простынь и улыбнулось сползающей по косяку двери Тоне. Ле Мортье сидела на продуктовом столе, и голая грудь свисала на грязные от сырой земли простыни. Из соска, извиваясь, выползал жирный белый червь. Тоня заплакала и закрыла лицо руками.
«Слава такая изменчивая штука, детка. Но на том свете нам могут пообещать стабильность. Неужели ты не хочешь, детка?»
Тоня замотала головой, вслушиваясь в шлепающий звук шагов по каменному полу, а потом ее со спины схватили за плечи, и испуганный голос Алевтины заорал на ухо:
– Тоша! Тошенька, черт возьми, что случилось?
– Не бросай меня, – Тоня впилась в чужие руки, растрепывая ногтями замшу и задыхаясь от слез. – Только не бросай меня, умоляю тебя! Я не знаю, не знаю, не знаю, это все она…
Тоня прикусила язык. Зря она сорвалась. Сейчас ее начнут допрашивать, не выводя из склепа, в котором воспаленному мозгу так легко чудятся чудовища. Вот и сейчас, Тоня точно знала, если она поднимет голову, то увидит сползающую с гнилого мяса кожу лица, крупные тяжелые серьги в ушах, а не лицо Алевтины. Но она знала, что это только Алевтина, и потому не верила трупному гнилому запаху.
– Идем, Тошенька, нет никакой ее, – следовательница за талию прижала девушку к себе, позволяя спрятать лицо в своем плече. – Хлористого цинка надышалась, и все. Так бывает.
Тоня не понимала смысла слов, она только чувствовала, что ее вытягивают наверх, к солнцу, из стылого склепа, где в темных туннелях извивалось змеиное тело Ле Мортье, а Васька Солженина раскачивалась на висельной веревке, щеголяя шелковыми подвязками и вздувшимися от уколов венами.
Часть 3
– Я не могла пробыть там полутора часов, – Тоня поглубже опустилась в воду, глядя на нервно ходящую от стены к стене Алевтину. – Это же… минутное дело, ну. Я едва вошла.
Следовательница прошагала к ванной, уселась рядом на колени и погладила голое Тонино плечо. Та доверчиво прижалась щекой к чужому запястью, прижмурилась. Алевтина вздохнула.
– Тебе стало плохо, ты потеряла сознание. И не заметила, как прошло столько времени.
– Почему ты пошла за мной?
– Я… – следовательница закусила губу. – Мне стало тревожно за тебя, и я послала ординарца. Но он пришел ни с чем. Я стала искать тебя сама.
– Спасибо тебе, – Тоня не знала, как Алевтина к этому отнесется. Но она в самом деле была ей благодарна. Губы мягко прижались к бледному крепкому запястью, чуть солоноватому, теплому. – Не бросай меня…
– Не брошу. – Алевтина хмыкнула. – Ты в самом деле легко можешь стать следующей жертвой. Я не отпущу тебя.
Потом Тоня выбралась из воды, рдея щеками и прикрывая грудь рукой, а женщина закутала ее в собственный шелковый халат. Тоня, шлепая босыми стопами, подошла к креслу и с ногами забралась в него. Стесняясь покалеченных балетом стоп, она накрыла их краем халата.
Тоня чувствовала, что после ванны и чужой заботы ей стало лучше. Халат был мягок, Алевтина – участлива и добра. Глаза понемногу слипались от усталости, и девушка стала проваливаться в дрему. Перо в руках Алевтины скрипело, шелестели бумаги, и горячий оранжевый закат пылал в окне. «Как только закончится это дело, я никогда больше не пойду в кабак. Никогда не вдохну ни грамма. И все будет хорошо. Я еще стану знаменитой примой, и Аля будет встречать меня у выхода из театра с большой охапкой роз…»
Потом Тоню разбудил стук в дверь, и ей стало смешно и горько. Кого она обманывала? Даже мадам Сигрякова, хоть и отпирается, в молодости принимала немного, чтобы держаться в тонусе. Куда до ее выдержки и чистоты самой Тоне?..
– Алевтина Витальевна, – мадам Сигрякова маячила в дверном проеме с примусом в руке. – Еще две девушки пропали. Тоня и…
– Тоша у меня, здесь, – лицо мадам Сигряковой недоуменно вытянулось, но в глазах мелькнуло облегчение. – Вторая девушка?
– Елизавета Скворцова, она не из нашего пансиона, из смежного, но…
– Мне надо выйти. Присмотрите за Тошенькой, если она разволнуется – в столе лекарство.
– Конечно, но…
– Благодарю за понимание.
Мадам Сигрякова вошла в комнату и замерла над Тоней, устало глядя на съежившуюся девушку.
– Ради Бога, скажи, что ты ни в чем не замешана, Тоня.
– Нет-нет, – девушка замотала головой. – Просто я… Мы с Алевтиной в детстве дружили.
– Ты и сейчас в детстве, – устало вздохнула мадам, опускаясь в кресло напротив.
– Я… я пропустила завтрак, мне было голодно, и я спустилась в кладовую, – Тоня твердо решила быть честной. Чтобы все вышло просто. Чтобы все вышло правильно. – Там надышалась той штукой, которой обрабатывают трупы, и потеряла сознание. Аля… Алевтина Витальевна нашла меня. И вот, я здесь. Валентина Альбертовна?
– Да, Тонечка? – утомленно спросила мадам.
Не дожидаясь ответа, она прошла к столу Алевтины, достала бутылочку с лекарством. Из серванта у дальней стены женщина вынула рюмку, бутылку ликера и, смешав с янтарной жидкостью пару капель успокоительного, опрокинула в себя.
– Что за дело-то, Валентина Альбертовна? Как так… Что Вася, и эта девушка, Жанна…
– Вы… вы все сбегаете, – мадам Сигрякова нахмурилась, опускаясь в кресло. – Так всегда было. Мы с Аллой сдерживаем вас изо всех сил, но разве можно?.. Оказывается, в заборе в дальней оконечности сада не достает прута. Кто-то просто выпилил его, и таким тоненьким девочкам, как вы, легко было проскользнуть в образовавшийся зазор… Разве ты сама не?..
– Не-а, – Тоня грустно мотнула головой. – Аля меня уже спрашивала, рассердилась, когда я ничего не смогла сказать.
– Госпожа следовательница, – мадам Сигрякова сморщилась, – вырыла все скелеты на заднем дворе – я образно, Бога ради не подумай чего дурного… – допросила меня о всех девушках, их друзьях, пристрастиях и отдыхе. Мне кажется попросту некультурным так лезть в личные дела. Тем более покойной Васеньки…
– Этого требует следствие, – заметила Тоня.
– Я понимаю, но все же… – женщина устало махнула рукой. – Госпожа следовательница пришла в выводу, что если преступление и совершенно кем-то, то женщиной. А сама вместо того, чтобы искать убийцу, ищет доказательства суицида. Мне кажется, что это нелепо, но я не в силах ничего предпринять. Она утверждает, будто щель в заборе слишком узка для мужчины, а на пороге кладовой найдены волокна шелковой ткани.
– Кто-то покидал подвал в спешке? – предположила Тоня.
– Да, и Алевтина уверена, что это была легкая девушка. Я… я не знаю, что и думать, но неужели это не мог быть забредший сюда пьяница? Негодяй?
В голосе мадам Сигряковой звучала смертная усталость.
– Но пуль не найдено, хотя след явно от пули, и края раны холодные. Почему я должна знать эти подробности?.. – мадам тяжело вздохнула. – И все так запутано, так сложно, и во все свои изыскания госпожа следовательница посвящает меня, общественность и жандармерию. Зачем, спрашивается?..
– Вы сказали, пули не было?.. – Тоня ощутила, как внутри все обрывается и холодеет. – Как у Ле Мортье?
– Кто это?
– Неважно, – Тоня откинула голову.
Ей было страшно. «Молодые талантливые девушки». И стылый труп Ле Мортье, кольцами обвивающий ящики с продуктами, сочащийся, как жидкость, наверх, к ней. Тоня обхватила горло руками, чувствуя, как начинает задыхаться. Она боялась. Ей казалось, что за ней следят. Что тянут руки, клыки, когти, хвосты. Ей хотелось плакать.
– Тоня!.. – мадам Сигрякова подскочила с места.
Распахнулась дверь. Тоня, уворачиваясь из-под рук мадам, кинулась на грудь к Алевтине. Она сама толком не знала, зачем, почему – надежнее. Только под руками Али в самом деле стало спокойнее. Уютнее. И слезы снова поползли по щекам, и ломко подогнулись ноги.
– Елизавета Скворцова, убита во второй половине дня, огнестрельная… впрочем, нет, края раны не обожжены. – Алевтина выдохнула, поглаживая Тонин затылок. – Убита выстрелом в грудь. Пули не обнаружено.
– Аля? – Тоня медленно подняла голову, глядя в чужое лицо, на растрескавшийся по левой части подбородка, по щеке шрам. – А было убийство актрисы такой, Ле Мортье?
– Ле Мортье?.. Смерти? – Алевтина тоже посмотрела в лицо Тони, и в темных глазах отразилось бледное лицо, светлые волосы. – Нет. Вообще никогда о такой не слышала. Какая актриса взяла бы себе такую неприятную кличку?.. Тоня!
Она встряхнула девушку за плечи, но та уже оседала на пол. Тоне хотелось плакать. Или кричать во все горло. Не было никакой певицы. Была только смерть, и Лиза, Лизка, которая знала, как ее найдет гибель, была готова умереть и последние часы жизни предпочла провести в грязном кабачке под наркотическим угаром.
– Алечка, я ее знала. Мы виделись вчера вечером…
– С кем? О чем ты, Тоня? С Ле Мортье?
– Нет, с Лизой… она в нашем экипаже ехала до того кабака, – ликер с успокоительными каплями обжег горло и теплом разлился в животе. – Еще в дороге рассказывала про какую-то певичку, про Ле Мортье, которую нашли с простреленной грудью, а пули не было, и никто ее будто не доставал, и рана была холодная… Она знала, да? Она знала, что ее убьют… или планировала себя убить.
Тоня обняла себя за колени и затравленно поглядела в лицо Алевтины, потом мельком взглянула на мадам Сигрякову и вернулась к следовательнице. В обеих своих ладонях Тоня сжимала мозолистую сухую кисть женщины, гладила большими пальцами выступающие костяшки. Она смотрела в лицо Алевтины и хотела, чтобы та без слов поняла: «Не уходи».
– Ты сможешь подтвердить это в письменном докладе? – глаза Алевтины вспыхнули азартом.
– Я, и Яков, и Соня, наверное, она это рассказывала даже до того, как мы стали принимать…
Тоня осеклась и притихла. Алевтина стряхнула ее руки со своей руки и вернулась за стол.
– Мадам Сигрякова, мне тут принесли пару интересных вещичек. Можете вы подтвердить, что это почерк Василисы Солжениной?
– Это ее почерк, – заключила мадам, повертев в руках потрепанный листок с крупными чернильными пятнами. – Мне кажется, что читать любовные письма – это уже что-то…
– Это улики, госпожа Сигрякова, – елейно произнесла Алевтина.
– Что здесь такого уличающего?! – мадам вскипела. – Вы сами говорите, что мужчина в ту решетку не проскользнул бы!
– Заметьте, – рассуждая вслух, а не говоря с мадам Сигряковой, Алевтина вышла из-за стола. – В черновой версии письма есть очень интересный пункт, которого нет в оригинале. «Твоя похоть стала фундаментом той боли, того надрыва, которые…» и дальше расхождение. В черновике «приведут меня к смерти», в оригинале «привели к нашему разрыву». Черновик написан неровно и дрожаще, сбито, оригинал – сухо и сдержанно.
– К чему вы клоните? – мадам Сигрякова поморщилась. – Вы снова о своей теории суицидов? И что же, они себя пальцами протыкали?
– Ни к чему. Я лишь говорю, что все погибшие девушки так или иначе предвкушали свою смерть. Это не было громом средь ясного неба.
– И вы обвиняете меня, что…
– Ни в коем случае, – Алевтина виновато улыбнулась. – Я вижу в вас скорее союзницу, а не виновницу. И в данный момент слишком рано делать какие-либо выводы. Слишком много разрозненных зацепок… и никакой конкретики.
– Я бы отправилась спать, – безмерно устало заключила мадам Сигрякова. – Я старая женщина, и мои нервы отнюдь не рассчитаны на такие страсти.
– Да, конечно, не смею вас задерживать…
– Пойдем, Тоня, – мадам перевела усталый взгляд на притихшую девушку.
– Я… я тут останусь, Валентина Альбертовна, – Тоня почувствовала, как щеки заливает жарким алым.
– Среди большинства пансионерок на нее падает особый риск, – терпеливо пояснила Алевтина. – Тем более, она имела недавние связи с погибшей Скворцовой. Я бы не рискнула выпускать ее из-под надзора. Вы не против?
– Против!.. – мадам Сигрякова всплеснула руками. – Но я уже поняла, что никто здесь с моим мнением больше не считается. Спокойной ночи.
– Она меня выгонит, – жалобно пролепетала из кровати Тоня. – Ну правда же выгонит.
– Не думаю. – Алевтина прошла к столу и выложила на него завернутый в холстину предмет. Тоня любопытно вытянула голову, но женщина быстро прикрыла предмет какой-то папкой. – Она сама говорила, что ты одна из самых многообещающих… Тоша!
Тоня смотрела ей за плечо. Глухо, остекленевшим взглядом. Ле Мортье – сама смерть, гниющая и разряженная – была за ее плечом и скалилась в лицо притихшей Тони. Сквозь ее ключицы прогрызалась огромная черная крыса, но она словно не замечала этого. Ее хвост – истекающие черной смолой змеиные кольца – обвивали комод, шкаф, письменный стол и Алевтинины ноги. Костлявые руки в буро-зеленых трупных пятнах тянулись к столу. К предмету, который лежал под кипой бумаг, который Алевтина достала из-за лацкана пиджака и спрятала от всех.
– Она заберет его сейчас! – Тоня завизжала. – Она заберет сейчас револьвер! Аля!
– Никто ничего не заберет! – Алевтина испуганно обернулась, Тоня видела, что ее лицо было прямо напротив обвисших, изъеденных червями грудей Ле Мортье, но следовательница даже не вздрогнула.
Она ровно прошагала к дрожащей от холода, от ужаса, от головной боли Тоне, обняла ее за плечи и позволила спрятаться в себе, как дети прячутся в родителях
– Никого нет, Тоня, – устало проговорила Алевтина. – Ты слишком много играла со слишком опасными игрушками. И теперь пожинаешь плоды.
– Я никогда не принимала больше других, – Тоня говорила исступленно. Ее потряхивало, и она слышала краем уха, как змеиный хвост Ле Мортье шелестит по ворсистому ковру, а густая черная смола разбивается о паркет. – Аля?
– Да?
– В доме… в лечебницах для душевнобольных очень скверно?
– Ты не попадешь туда, – Алевтина устало вздохнула, укладывая девушку на кровать. Тоня машинально приоткрыла глаз и, увидев гниющее лицо у самого своего носа, глухо вскрикнула. – Тебе… что-то кажется? И оно не проходит?
– Не надо, – Тоня шептала, чувствуя тяжесть тела рядом с собой. Ей хотелось, чтобы Алевтина была ближе. Закрывала ее собой. – Я… боюсь. Очень сильно. Не уходи. Мне кажется… то, что происходит, эти смерти… я правда следующая. Она ждет меня. Хочет.
– Не уйду, – Алевтина почти до боли сжала ее руку, но Тоня была благодарна. Это удерживало ее в реальности. – Я клянусь тебе, что с тобой ничего не случится. Я… дело почти решено. Револьвер… не знаю, как ты заметила, но он все объясняет. Совсем все. Остались мелочи – долгие и сложные, но никто не навредит тебе, кроме тебя самой.
– А не навредила ли я себе достаточно?..
– Может быть. Но мы попробуем все исправить.
Алевтина целовалась точно так же, как пять лет назад. Тогда они обе были девчонками, маленькими, нелепыми, и Але еще никто не разрешал расхаживать в мужском костюме. Они целовались, сидя в беседке, держась за руки, и Алевтина наклонялась к ней, жмуря глаза. Тоня помнила эти нежные, легкие поцелуи с привкусом медовых яблок и скрипом пыли на зубах. Помнила голые коленки, стукающиеся друг о дружку, и теплое дыхание Алевтины где-то над самым ухом.
Сейчас все было так же. Мягко, вкрадчиво, совсем отлично от того, как целовались остальные. Алевтина не умела этого делать. У нее просто получалось лучше всех. Мягче и правильней. Тише и теплее. Тоня расслабилась, не сопротивляясь, не задумываясь над тем, что происходит. Ей только хотелось забыть о гниющем чудовище на второй половине комнаты, о трупах в кладовой, собственной зависимости и беспросветности жизни.
– Тошенька, как же ты похудела, – руки Алевтины прошлись по голым ребрам, и Тоня вздрогнула. – Бедная моя, светлая балерина… Это все из-за?..
– Да, Алечка, да, – голос слушался плохо. – Не говори, не надо. Я… сделаю с этим что-то, обещаю.
Тоня завела руки, обтянутые мягкой тканью халата, за голову. В бархатной темноте за закрытыми веками она ощущала смутные тени движущихся предметов: нервное трепыхание свечи на столе, наклоняющийся силуэт Алевтины, черную ползучую массу Ле Мортье. Девушка широко открыла глаза и посмотрела в лицо наклоняющейся к ней женщины.
– Я буду защищать тебя от кошмаров, – костистые грубоватые пальцы переплелись с тонкими пальцами балерины. – От горестей и от бед. От всего, что сделает тебе плохо. Только не исчезай больше.
– Не исчезну. – Тоня сглотнула и крепче сжала чужую ладонь.
Алевтина выдохнула шумно и влажно в теплоту открытой шеи, и Тоня вздрогнула, закидывая голову. Со стены сползали смолистые черные капли, а в них отражался белый овал лица, черные впадины глаз и блеск золотых серег. Девушка вскрикнула и поторопилась зажмуриться.
Алевтина целовала, проводя губами вдоль шейной жилки, оттягивая кожу и оставляя теплый, едва влажный след. Колючая ткань рубашки остро задевала грудь Тони, царапала, распаляя, и девушка ерзала, всхлипывая, водя свободной рукой по лопаткам следовательницы. «Тошенька, Тошенька». Теплотой в филигрань небольшого ушка, мочку которого уже прикусывали, оттягивали, сминали губами. «Тошенька». Столь отлично от «гимназисточки», «детки» и как еще ее только не звали. В глазах стало влажно и тепло, мутное серебро поползло по щекам, под зацеловывающие губы Алевтины.
Ладони крепко смяли талию, повели вверх, по явному рельефу ребер. Легли на маленькие острые груди, сжали, и костяшки сомкнулись на комочках сморщенной кожи. Тоня выгнулась, жмурясь и всхлипывая, сильнее вытягивая руки назад. Ей было холодно, хотелось, чтобы теплое тело Алевтины было ближе, плотнее, надежнее. А женщина на миг отстранилась – и Тоня снова вскрикнула, вслепую тяня к ней руки.
Ладони легли на обнажившуюся полную грудь. Тяжелую и мягкую, не вместившуюся в Тонины ладони. Девушка сглотнула, проводя большим пальцем по неровной поверхности ореолов. Алевтина молчала. Потом отвела чужие руки обратно, на подушки, и вжалась мягкостью груди в остро очерченные ребра, накрыла теплотой своего тела, целуя, влажно толкаясь языком в смежность Тониных губ.
Тоня не была против, когда ладонь Алевтины легла на упругий кучерявый волос в низу живота. Она только дышала шумно и царапала жесткую сюртучную материю, прислушиваясь к новым, вкрадчивым касаниям. Запоминала, какого это, когда шершавые подушечки расправляют шелковые завитки, в первый раз касаются раскрытой кожи. Приминают самый чувственный комочек, пока еще сухо, но уже достаточно, чтобы сердце заполошно пропустило удар, чтобы внизу стало жарко и тянуще. Как спускаются вниз, мягко толкаются в сухие складочки, не проникая, но добираясь до горячей влаги – как распространяют ее по всей коже, по каждому уголку. Тоня зарычала сквозь зубы, шире раскидывая бедра под чужим телом, позволяя слипшейся от смазки коже раскрыться.
Проникновение не вызвало боли. Тоня притихла, настороженно вслушиваясь в реакцию своего тела, в гулкую тяжесть над лобковой костью. Разомкнула влажные губы в стоне, когда палец вошел глубже, растягивая эластичные стенки, когда подушечка прошлась по верхней стороне, до самой глубины, откликающейся остро и сильно. Плечи Алевтины ушли из-под рук Тони, спустились вниз. Тоня на пробу уложила колени на них. От движения инородное присутствие в теле ощущалось сильнее. Тоня застонала, а потом, когда губы Алевтины накрыли ее промежность, вскрикнула. И еще раз – когда палец внутри выгнулся крючком и потянул, вжимаясь в самое трепетное, самое чувственное.
Кажется, она снова расплакалась. Уже не от страха, не от обиды, Тоня бы сама не сказала от чего. Но Алевтинины губы, мокрые, с характерным пресным привкусом, собирали эти слезы, не давали сорваться с ресниц, и Тоня успокоилась, толкаясь бедрами на ласкающиеся пальцы, выгибаясь звонким мостиком и вбирая ладонями голую грудь Алевтины.
– Светлая, нежная… – Алевтина устало упала рядом, целуя в лоб, щеки, брови – и вытягивая из-под себя одеяло, чтобы накрыть обеих. – Не больно? Я не думала, что ты…
– Не больно… стыдно, Аля, так скверно обо мне думать, – Тоня фыркнула, прижимаясь к чужой груди, грозно хмурясь и щипая мягкий бок новоявленной любовницы. Но ей было хорошо. Черный призрак Смерти растворился в горячем свете свечей, головная боль отступила, сменившись звонкой пустотой, и ей было спокойно. – Спасибо тебе. Не выгонишь?..
– Ни за что на свете, – ласково фыркнула Алевтина. – Только свечу…
– Пусть горит.
Тоня не отважилась поднять головы от чужого плеча. Она слышала. Слышала, как одна за другой падают с чешуйчатого хвоста смоляные капли.
