Текст книги "В плену королевских пристрастий"

Автор книги: Марина Колесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Ничего он не оскверняет! Он тварь Божья и если Вы выгоните его, Вы обречете на погибель ни в чем неповинное Божье создание.

– Это ты обречешь, если еще раз с веревки спустишь.

– Тогда я тоже буду сидеть с ним на веревке, – девочка нахмурилась.

– Сиди, если хочешь. Никто не запрещает.

Трое суток Алина упрямо сидела во дворе рядом со щенком. Отец Стефан вначале уговаривавший ее уйти хотя бы на ночь спать, потом прекратил, вынес одеяло и, укутав ее в него, сидел с ней рядом сначала первую ночь, а потом еще две, пока не вернулся отец-настоятель. Тот не стал никого переубеждать, он просто разрешил Алине держать щенка в ее комнате и выгуливать за стенами монастыря, велев при этом водить по монастырскому двору лишь на привязи.

Таких столкновений у них было и не пересчитать. Стоило матери Калерии дать только появившейся в монастыре молоденькой послушнице Нине тяжелое послушание или как-то наказать и рядом с той тут же оказывалась Алина. Она или помогала, если это было возможно или разделала наказание, вместе с Ниной отстаивая на коленях у креста ночи напролет и вычитывая с той все молитвы.

Однажды, Алина увидев, что мать Калерия бьет Нину, вцепилась руками ей в руку, и не дала продолжить наказание. Тогда та за косу оттащила девочку в келью отца-настоятеля. А тот, выслушав обеих, по своему обыкновению лишь укоризненно покачал головой, после чего отправил Алину в ее комнату, и обратился к монахине:

– Матушка, я не собираюсь вмешиваться в то, какие Вы устанавливаете порядки среди сестричества. Однако мне не понятно, почему Вы не взыскиваете с сестер наедине в их или Вашей келье, а наказываете их публично.

– Потому что скрывать мне нечего, я наказываю лишь справедливо, – ответила тогда она.

– Может и справедливо, никто не спорит, но будет лучше, матушка, если делать Вы будете это без свидетелей. Ни к чему устраивать публичные представления из Ваших попыток наставить сестер на путь истинный. Вы наставница, а не правитель или вождь. Это только им необходима публичность наказаний, чтоб в повиновении и страхе огромные массы подданных держать. А еще лучше, если бы Вы постарались и без наказаний, лишь объяснениями должного результата добиться. Сестры сами должны стремиться душу свою совершенствовать, а не наказаний страшиться. Конечно, бывают случаи, когда без наказания не обойтись. Но мне хотелось бы верить, что, принимая решение о нем, Вы твердо осознаете его необходимость, уверены, что другие методы не действуют, и оно пойдет на пользу. И, конечно же, понимаете, что наказание ни в коем случае не должно быть способом сбросить собственное раздражение и гнев.

– Отче, неужели Вы думаете, что я могу этого не понимать, и могу, ничего сестрам не объясняя, наказывать их для собственного удовольствия, чтоб в страхе держать и раздражение свое на них срывать?

– Я не знаю, что и как Вы объясняете сестрам, матушка, и в каких случаях прибегаете к наказаниям. Я высказал свое мнение по поводу наказаний. Очень хорошо, если Вы с ним согласны, и всегда поступаете именно так. А вот если сами чувствуете, что не всегда, то, значит, стоит Вам над моими словами призадуматься. Я не собираюсь Вас контролировать. Я доверяю Вам, и надеюсь, что в любом случае Вы правильно поймете то, что я сказал.

– Конечно, Отче. Благодарю Вас.

Мать Калерия поклонилась и вышла, стараясь перебороть раздражение из-за того, что отец-настоятель вновь не стал ни ругать, ни наказывать Алину. Она сердилась, что тот во всем потакает девочке, и этот случай еще больше настроило ее против Алины. Она видела, что девочка умна, отважна, целеустремленна, но ей тогда казалось, что все эти качества она использует лишь для того, чтобы самоутвердиться и получить власть над окружающими. Она упорно не замечала, как Алина искренне старается всем помочь, однако очень хорошо видела, как все стараются выполнить любую ее просьбу, такая однобокость ее восприятия девочки не могла не привести к открытому конфликту между ними, и она привела.

В один очень дождливый день мать Калерия зашла на кухню и увидела, что послушница раскладывает на печке большие листы, которые были с двух сторон каллиграфическим почерком исписаны текстами на латыни.

– Что это ты делаешь, Нина?

– Для Алины я это… листы вот просушить надо… она это писала, а во время грозы окно распахнулось, и отсырело все… – привычно втянув голову в плечи, испуганно пояснила Нина, – а трапезу готовить я закончила уже.

– Раз закончила готовить, иди в храм, там убраться к службе надо!

– Но, матушка, я обещала… – несмело начала та.

– Я непонятно сказала? А ну быстро! – недослушав объяснений, строго приказала она послушнице.

– Но листы… их убрать тогда надо… – вновь начала Нина, но получив звонкую пощечину, тут же поспешно склонилась, – Уже иду, матушка, – после чего поспешно выбежала из кухни. А следом за ней вышла мать Калерия.

Листы, оставленные на печке без присмотра, конечно же, пожелтели, свернулись и даже местами почернели. Нина вся в слезах отнесла их Алине, и та тут же прибежала в келью матери Калерии. Постучав, она вошла и, кусая губы, чтобы не расплакаться, спросила:

– За что Вы так со мной, матушка? Это же два месяца моей работы.

– Раз это твоя работа, вот и не перекладывай ее на других и следи за ней сама, – резко ответила она.

– Я не просила мне помогать, сестра Нина работала на кухне и предложила помочь их высушить мне сама. Это не сильно отвлекало ее. Неужели Вы, если Вы решили дать ей другое задание, не могли разрешить ей или сложить бумаги или предупредить меня? В крайнем случае, если она не успевала сделать это, Вы ведь могли предупредить меня сами, чтобы я сама следила за своими бумагами или забрала их?

– Считаешь мне больше делать нечего?

– Нет, я считаю, что Вы все это сделали нарочно, потому что Вы безжалостная и жестокосердная, и Вам безразличны те, кто Вас окружает, не любите Вы никого. Вас беспокоит лишь собственная святость, только так святой не становятся.

– Что? Да как ты смеешь мне говорить такое?! А ну извинись, быстро!

– Я не буду извиняться. Это правда.

Мать Калерия несколько раз сильно ударила девочку по лицу, – Ты не смеешь так разговаривать со мной! Извинись сейчас же!

Но та, стерев кровь с разбитых губ, лишь рассмеялась:

– Это Вы от бессилия… У Вас нет других аргументов, чтоб опровергнуть то, что я сказала, потому что это правда. И извиняться я ни за что не буду, потому что я права!

– Ты права? Вот мы сейчас посмотрим, как ты права и как ты не будешь извиняться, – мать Калерия схватила Алину за косу и потащила к отцу-настоятелю.

– Если она не извиниться, Отче, я уйду из монастыря, – рассказав все игумену, заявила она тогда.

Тот долгим взглядом посмотрел на нее, а потом повернулся к Алине:

– Девочка моя дорогая, я не часто просил тебя что-то сделать, но сейчас прошу, ради меня, извинись, пожалуйста.

Из глаз Алины закапали слезы: – Я, конечно, извинюсь, Отче, раз Вы так просите… но больше… больше я ей слова не скажу, и Вы пообещаете мне, что не будете меня заставлять говорить с ней…

– Хорошо, Алина, обещаю, – кивнул он.

Алина глубоко вздохнула, шагнула к матери Калерии, встала на колени и склонилась к самому полу:

– Простите, матушка, за то, что сказала о Вас, больше не посмею.

– Скажи, что солгала, – потребовала мать Калерия.

К ее большому удивлению Алина сразу согласно подтвердила: – Да, я солгала, матушка. Простите.

Лишь потом мать Калерия поняла, какой смысл вложила Алина в эти слова. И что согласилась, что солгала, имея в виду лишь то, что говорила до этого, что извиняться не будет, а сама извинилась. А в тот момент ей это и в голову не пришло и, удовлетворенно кивнув, она разрешила ей встать.

Алина поднялась.

– Иди к себе, моя хорошая, – ласково улыбнулся ей отец-настоятель, и дождавшись, чтобы она ушла, повернулся к матери Калерии:

– Вы добились того, чего хотели, матушка, но учтите, я заставил Алину извиниться лишь потому, что посчитал, что Ваш уход из монастыря будет нецелесообразным, а совсем не потому, что девочка была неправа. Вы действительно поступили с ней очень жестоко и бессердечно и не только с ней. Эти тексты были чрезвычайно нужны мне. Это я просил ее, их мне переписать, и она сутками напролет сидела, перебирая полуистлевшие страницы, пытаясь разобрать и восстановить старинные тексты. Так что это Вас следовало заставить извиняться, а не ее. Я пощадил Ваше самолюбие, хотя у монахини, особенно Вашего уровня быть его не должно, но я знаю, что у Вас оно есть. Сейчас я даю Вам шанс самостоятельно избавиться от него. То, что девочка отказалась в ближайшем будущем разговаривать с Вами, я думаю, очень Вам в этом поможет. И не вздумайте еще хоть раз тронуть ее. Она не монахиня и не послушница, она наследная герцогиня.

– И что с того? Считаете, это дает ей право неуважительно относиться к старшим?

– Нет, я считаю, что это Вас права лишает так обращаться с ней. Решать, как наказать ее, если вдруг это будет необходимо, буду лишь я. А если Вы еще когда-нибудь ударите ее или схватите за волосы, я не стану скрывать от короля, что Вы вопреки моему запрету допустили подобное неуважительное отношение к знатной особе. И думаю, король вряд ли спустит Вам это, даже несмотря на Ваше монашеское звание.

– Думаете, я испугаюсь королевской немилости?

– Может, и не испугаетесь, матушка. Только зря… я знаю много примеров, когда король добивался снятия не только монашеского сана, но даже сана верховного духовенства с тех, кто не уважает законы государства, после чего человек исчезал в королевских темницах… Там почему-то еще никому не удавалось доказать свою святость… Так что я искренне Вам советую из-за собственных амбиций не противопоставлять себя государству. Гордыня это, матушка, и ни к чему хорошему она не приводит. Постарайтесь как можно скорее избавиться от этого греха.

– Так значит, Отче, девочку Вы так опекаете из-за того, что наследная герцогиня она? Не ожидала от Вас такого заискивания перед знатью, – она презрительно скривила губы.

– Жаль, что не слышите Вы меня, матушка, – игумен укоризненно покачал головой, – как в пустоту говорю… куски фраз лишь выхватываете, а смысл мимо Вас проходит… Одна надежда, что вразумит Вас Господь. Ведь истово Вы в него верите, и всю жизнь свою Ему посвятили, а самого главного понять никак не можете. Вы ведь притчу о набожной вдове, что ждала Господа, да не узрела Его, знаете? Так не уподобляйтесь ей, не надо.

– Мы не в миру живем, так что не надо мирские притчи на монастырь распространять. Мы служители Бога, можно сказать воины Его, а не миряне. У нас другой путь, другие цели и средства достижения их другие.

– Цель у всех христиан одна. Любовь Бога миру открыть и научить мир жить по заповедям Божьим в любви и гармонии.

– Любовь Бога лишь тем, кто достоин открывается. Наша задача подготовить и сделать мир достойным любви Бога.

– Ну кто достоин, а кто нет любви Бога это не нам решать.

– Почему же не нам? Именно мы, служители Бога, хранящие Его заповеди, чтущие Его догмы и блюдущие все каноны, именно только мы можем распространять эти знания, обличая грехи и искореняя их.

– Для начала каждому с собой неплохо было бы разобраться и свои грехи полностью изжить, прежде чем стремиться у других их искоренить. "Вынь прежде бревно из глаза своего, тогда увидишь, как помочь брату своему".

– У меня в глазах бревен нет, и я добьюсь, чтоб и у тех, кто рядом со мной их тоже не было.

– Да, матушка… с такой самоуверенностью Вам и самой легко в грех впасть. Образумьтесь, гордыня это!

– Вот только не надо мне несуществующие грехи приписывать, Отче. Я что, горжусь тем, что я блюду все заповеди Божьи? Нет! Я не горжусь, я стремлюсь и дальше блюсти их с тем же рвением и всех остальных к этому же призываю, а иногда и заставляю, коли то в моей власти.

– Что-то наш разговор все больше и больше мне разговор слепого с глухим напоминать начинает, матушка. Я никак не пойму к чему Вы мне все это говорите, а Вы никак не поймете, о чем я Вам говорю. Поэтому видно лучше прерваться нам. Вы помолитесь, матушка. Может, призрит Господь Ваши и мои молитвы, и начнем мы понимать друг друга…

Воспоминания теребили душу, и мать Калерия, глубоко вздохнув, перекрестившись, подняла глаза к распятью: "Господи, прости меня грешную, неразумную… так обманываться относительно собственной безгрешности… Господи, ведь если бы ты мне Алину не послал, так бы и упорствовала я в своих заблуждениях… Благодарю тебя, Господи, во истину безгранична милость и щедрость твоя… Не оставь же милостью твоей рабу твою Алину, дай ей сил, здоровья и всяческого благополучия, чтоб и дальше радовала она, голубушка, всех, кому с ней встретиться посчастливиться. Даруй ей долгих лет жизни, семейного благополучия и побольше деток почтительных, да воле ее покорных, чтоб любили они ее, да достойным продолжением ее рода были, чтоб не угас он на ней… и чтоб счастлива она была, голубка моя ясная… Может и лишнего чего для нее прошу, но тебе виднее Господи, что ей надобно, пусть на все будет воля Твоя… Не оставляй ее, Господи, веди по жизни… пусть она всегда и во всем руку Твою чувствует… Дай ей сил не оступиться и дальше людям любовь и радость нести… Чтоб ничего ее на этом пути не сбило и хватило сил даже таким твердолобым как я, любовь твою, Господи, дать почувствовать… Ведь что ей пришлось со мной пережить, голубке моей… и как сил хватило у девчушки юной совсем? Это ты, Господи… ты таким, как она, силу даешь, вот и не оставь ее и дальше…

Мать Калерия усмехнулась, вспомнив, как Алина после того случая очень долго не разговаривала с ней, упорно делая вид, что вообще не замечает ее, до того момента, как они вновь столкнулись, отстаивая каждая свою правоту.

Алина сидела во дворе монастыря, а рядом с ней, положив ей голову на колени, сидел огромный лохматый пес, которого она ласково гладила по голове. Пес преданными глазами смотрел на свою маленькую хозяйку и всем своим видом показывал, что готов выполнить любое ее желание. Шею пса охватывала веревочная петля, конец которой крепился на маленьком колышке вбитом в землю, вид которого однозначно свидетельствовал, что веревка служила лишь видимостью привязи. Но привязь псу была и не нужна, он безупречно слушался Алину. Он часами ждал ее, не сходя с места, где бы она не оставила его, если же она позволяла ему, неотступно следовал за ней, куда бы она ни шла.

В это время во двор вошла группа паломников, все направились к храму, а один мужчина задержался и подошел к Алине. Пес тут же поднял голову и настороженно посмотрел на приблизившегося паломника, губы его едва заметно приподнялись, обнажая кончики крепких белых клыков.

– Спокойно, Малыш. Лежать, – тихо проговорила Алина, и пес тут же лег у ее ног.

– Какой славный у тебя пес, – с явным восхищением глядя на пса, проговорил паломник.

– Благодарю за добрые слова. Спаси Вас Господи, – улыбнулась ему Алина.

– Может, продашь мне его? Мне такой пес очень нужен.

– Он не продается, – качнула головой Алина.

– Я хорошо заплачу.

– Он не продается ни за какие деньги. Он мой друг.

– Друг? – удивленно переспросил паломник, – Разве собака может быть другом монахини?

– Не знаю, может ли собака быть другом монахини, но я не монахиня, я – насельница. Я лишь живу в обители. И этот пес мой друг, поэтому я не продам Вам его. Кстати просить отца-настоятеля тоже бесполезно, его, во-первых, сейчас нет, а во-вторых, он в любом случае не продал бы Вам его, и украсть Вам его тоже не удастся, Малыш умеет постоять за себя. Поэтому оставьте эти мысли и идите за тем, за чем пришли. Если истово молиться здесь будете, да мысли греховные оставите и о собаке моей, и о жене чужой, наверняка пройдет у Вас нога.

– Ты что провидица? – озадаченно глядя на нее, поинтересовался паломник.

– Нет. Я просто вижу, как Вы на моего пса сейчас смотрите, а до этого как шли, на ногу прихрамывая, и как на паломницу, с Вами пришедшую, поглядывали… и еще знаю, что всем здесь искренне молящимся Господь помогает.

– Неужели все так сразу и заметила?

– Не заметила, не сказала бы, – усмехнулась Алина.

– Зря ты мне своего пса продать не хочешь, ему у меня хорошо будет. Я мясник, так что другу твоему будут всегда обеспечены и хорошая порция мяса и косточка. Ты тут ведь его таким наверняка нечасто балуешь.

– Нечасто, – согласно кивнула Алина, – Только и у собаки не все желания миской ограничиваются. Ему любовь и дружба не менее полной миски требуются.

– Занятное у тебя представление о собаках… – удивленно покачал головой паломник и отошел.

И тут к нему подошла мать Калерия, слышавшая его разговор с Алиной:

– Вам нужна эта собака? – тихо спросила она его.

– Да, матушка, – кивнул тот,

– Зачем?

– У меня недавно сдох пес, хороший был охранник. Этот на него похож… Чувствуется, что пес сильный и умный, его лишь подкормить получше не помешает, а так великолепный пес… Я бы с удовольствием купил его. Мне сторож нужен. Ему хорошо у меня будет.

– Что ж в таком случае после службы подождите меня во дворе. Вы получите его, причем даром, – тихо проговорила она и ушла в храм.

Паломник озадаченно оглянулся на девочку с собакой, та, улыбаясь, трепала пса за уши, а тот, пытался лизнуть ее в щеку, потом она встала и взмахнула рукой. Пес тут же лег, а девочка нагнулась, еще раз погладила пса, а после чего выпрямилась и тоже пошла в сторону храма.

– Интересно… – пробормотал паломник, – но в любом случае не помешает подождать монахиню, вдруг и правда отдаст собаку. Великолепный пес.

После службы паломник подошел к псу, безучастно лежавшему во дворе и стал ждать. Через некоторое время из храма вышла Алина, а следом за ней мать Калерия. Они обе подошли к псу и мать Калерия, нагнувшись, взялась за веревку на шее пса и сняла ее с колышка. Пес удивленно поднял голову и посмотрел сначала на монахиню, потом на свою маленькую хозяйку. Алина удивленно замерла рядом с псом и, нахмурившись, в упор посмотрела на мать Калерию.

А та, не говоря ей ни слова, протянула веревку паломнику:

– Берите, пес Ваш.

– Это мой пес, – Алина положила руку на голову поднявшегося пса.

– Ты не покупала этого пса, и никто его тебе не дарил. Так что он не твой. Ты спасала его от смерти, и тебе было позволено оставить пса здесь именно по этой причине. Сейчас нашелся тот, кто позаботится о нем и не даст умереть, так что псу здесь больше делать нечего, – жестко и властно проговорила мать Калерия и обернулась к паломнику, – Идите. Пес Ваш.

– Но это и не Ваш пес, матушка, чтоб распоряжаться им, – глядя ей прямо в глаза, не менее жестко проговорила Алина.

– Пес живет в обители, значит, распоряжаться его судьбой может лишь игумен, а я сейчас его замещаю. Так что пес уйдет с этим человеком, и только попробуй натравить пса на него. Пса тут же убьют, я обещаю это тебе. Так что если ты действительно любишь его, прикажи ему слушаться нового хозяина и не перечь!

– Матушка! Не делайте этого! Я умоляю Вас! – в глазах Алины засверкали слезы, и она медленно опустилась на колени перед монахиней.

– Я все сказала! Прикажи псу слушаться, если не хочешь, чтоб его заставляли силой. Ты ведь не хочешь, чтоб били его? – жестко спросила монахиня.

Заливаясь слезами, Алина, не поднимаясь с колен, обняла пса, прижалась к его голове, а потом легонько оттолкнула его от себя, – Иди, Малыш. Это друг, слушайся его.

Паломник удивленно наблюдавший за всей этой сценой, легонько потянул веревку, но пес не двинулся с места, он удивленно смотрел на маленькую хозяйку, словно не веря своим ушам.

– Иди, Малыш, иди… это друг, – сквозь слезы повторила девочка и сильнее оттолкнула пса.

Пес озадаченно склонил голову на бок, потом посмотрел на паломника.

– Пойдем, – твердо проговорил паломник и сильнее натянул веревку.

Пес обернулся на Алину, в его взгляде явственно читалось непонимание и неверие в реальность происходящего. Он понимал, что его уводят от хозяйки, а та не только не перечит этому, так еще и ему противиться этому не дает.

– Иди, Малыш! – в голосе Алины зазвенел метал, и пес обречено вздохнув, покорно пошел следом за уводившим его паломником.

Когда они скрылись за воротами, Алина закрыла лицо руками, ее плечи сотрясали беззвучные рыдания.

– Нашла из-за чего убиваться, пса у нее забрали… – презрительно проговорила мать Калерия, – Ты бы хоть за него порадовалась. Псу там в сотню раз лучше, чем с тобой будет. Эгоистка ты, лишь о себе думаешь.

Алина медленно поднялась с колен, отвела руки от лица и пристально посмотрела на мать Калерию: – Он не сможет без меня, он любит меня… Вы ничего не понимаете… Он подумает, что я предала, и умрет от тоски. Только я его все равно не оставлю, я уйду за ним

– Вот только не надо бездушной твари человеческие качества приписывать, не способны они на любовь. А коли по гордыне свой обратное доказать хочешь, иди, изображай и дальше свою любовь и его… не держит тебя здесь никто.

– Это Вы никого не любите, поэтому и про других такое думаете. А я люблю его, и он меня любит, я знаю это.

– Грех великий так говорить. Покайся пока не поздно!

– В чем грех? Тварь, Богом созданную, любить? Или говорить, что Вы никого не любите? Вот скажите, кого Вы любите?

– Бога я люблю.

– Тогда Вы должны любить и все, что создал Он… Весь мир, всех тварей его населяющих, всех людей… Все и всех, понимаете?… Он же все и всех любит.

– Люди предали его, и пока сей великий грех не осознают, не раскаются и Богу душу не посвятят, не достойны ни любви Бога, да вообще никакой любви не достойны.

– Может и недостойны, но Бог их все равно любит… Он ради этих недостойных сына своего возлюбленного и триединого с ним на смерть послал. А Вы эту любовь Бога видеть отказываетесь. Вы видите лишь плохое… плохое во всех, а хорошего не видите ничего…

– Почему я отказываюсь видеть любовь Бога? Ведь как раз из-за этой любви и ради благополучия пса этого Господь послал сюда этого паломника. Я разглядела это, и пса ему отдала. А вот ты как раз по гордыне своей видеть это отказываешься.

– Да не сможет Малыш без меня, не сможет… Возможно другой какой-нибудь пес и смог, и хорошо бы ему было, а Малыш не сможет. Я точно знаю это. Не видите Вы ничего, не видите! Вы даже демона, что за спиной Вашей смеется, не видите. И пса Вы отдали совсем не из-за того, чтоб ему там лучше, чем здесь жилось… Просто не любили Вы его и меня не любите, поэтому его и отдали… и хоть Вы даже себе в этом не признаетесь, я чувствую это, да и демон тоже… поэтому то и не помеха ему, радость от этого получать.

– Ты что это говоришь? Демоны ей уже в монастыре мерещатся… Не мудрено: ни покорности, ни страха перед Богом, лишь гордыня одна и эгоизм. С такими качествами не только демоны мерещиться начнут, они и поработить сумеют.

Ничего не отвечая ей, Алина вновь опустилась на колени: – Господи, молю тебя, позволь ей увидеть то, что мне открыл…

– И что же Он тебе открыл? – иронично осведомилась мать Калерия.

– Я вижу того, кто смеется за Вашей спиной, матушка, и очень хочу, чтоб Вы тоже увидели его и прогнали. Ведь это именно он не дает Вам ни любить самой, ни чувствовать любовь других, – поднимаясь с колен, проговорила Алина.

– Никто, нигде не смеется, хватит ерунду нести! Никого там нет! Где и кого ты увидела? – раздраженно проговорила мать Калерия, оборачиваясь, и тут же испуганно вскрикнула, – Сгинь, нечистый! – а потом, сотворив крестное знамение, опрометью бросилась в храм…

Следующим утром мать Калерия, проведшая в молитвах в храме всю ночь, узнала, что, после ее ухода, Алина попросила отца Стефана выпустить ее.

– Ты куда это собралась, голубка моя? – спросил ее тот.

– Мне надо вернуть Малыша, – ответила девочка.

– Его что же без твоего разрешения увели?

– Мать Калерия его отдала, но я попрошу мне его вернуть… Он точно погибнет от тоски без меня, я знаю.

Отец Стефан отпер ворота – Ну что ж попытайся, голубушка, они еще далеко уйти не успели. Только не задерживайся долго, ласточка моя любимая.

Ничего не ответив ему, Алина выскользнула за ворота и бегом бросилась вниз по тропинке.

Как же отец Стефан каялся в том, что отпустил Алину, потому что девочка не вернулась в монастырь ни к вечеру, ни утром.

Мать Калерия тут же послала сестру Лидию поискать девочку, но та вернулась ни с чем. Тогда к поискам подключились все монахи и монахини. Временами в монастыре оставался лишь отец Стефан, но и это ничего не дало.

Вернувшемуся через две недели отцу-настоятелю мать Калерия вся в слезах сообщила, что Алина или сбежала или погибла и виновата в этом она. Они очень долго беседовали, почти всю ночь. А на следующее утро отец-настоятель, отдав необходимые распоряжения, вновь покинул монастырь. Вернулся он только через десять дней, но не один, а с Алиной, рядом с которой шел ее пес.

– Господи, девочка моя, какое счастье, что ты жива, – мать Калерия бросилась ей на встречу, обняла и прижала к себе, а потом, разжав объятья, медленно опустилась на колени, – Прости меня, Алина, ради Христа, прости за все, чем обидела тебя… Видит Бог, плохого ничего не желала тебе, деточка.

– Что Вы, матушка, встаньте, не надо… Простила я Вас давно, хоть по большому счету и не за что мне Вас прощать было… Я знаю, что Вы уверены были в том, что правильно поступаете и зла не желали… Вы лишь любить не умели и любви не чувствовали, считая что жить надо не по любви, а по правилам… И я очень рада, что Вы любовь наконец почувствовать смогли… Вы меня тоже, матушка простите, если обидела Вас чем, я тоже не со зла.

– Если ты и была в чем виновата, давно я тебя простила, Алина. Ты не представляешь как я рада, что жива ты и вернулась… Что ведь мы только не передумали, где тебя только не искали… и ты и паломник этот, что собаку забрал, как сквозь землю провалились, не видел вас никто, – проговорила мать Калерия, поднимаясь с колен и вновь прижимая к себе девочку, – Как же я молилась, чтоб не дал тебе погибнуть Господь… Где же ты была все это время, деточка?

– В миру, – тихо ответила Алина и отвернулась.

– Сколько же тебе пришлось испытать, деточка, что ты даже говорить не хочешь, – мать Калерия сокрушенно покачала головой, – Хотя самое главное, что жива ты и здорова.

Что испытала и через что прошла она, мать Калерия узнала позже от отца-настоятеля, который нашел паломника, уведшего собаку, и все узнал от него. Игумен хотел посоветоваться: стоит ли пытаться разговорить девочку, упорно молчавшую о том, что с ней произошло, и как она жила все это время.

Мясник Грегор шел из монастыря вслед за еще тремя паломниками из его села, ведя рядом с собой на веревке большого лохматого пса. Пес шел медленно и все время оглядывался, будто надеясь, что сейчас сзади на тропинке покажется его маленькая хозяйка, и ему не надо будет идти рядом с ним на веревке.

– И не надейся, – дергая веревку, чтобы пес шел быстрее, бурчал Грегор, – Отдали тебя… Так что назад не оглядывайся, а лучше вперед смотри.

Когда стало смеркаться, паломники выбрав удобную полянку разожгли костер и перекусив, стали готовиться к ночлегу.

Грегор, привязав пса к дереву неподалеку от костра, бросил ему ломоть хлеба с мясом, но тот даже не посмотрел на них. Он лег, повернув морду в сторону тропинки ведущей к монастырю, и стал напряженно всматриваться в даль. Словно ждал, что сейчас оттуда придет его бывшая хозяйка. И тут действительно она показалась на тропинке. Пес моментально вскочил, натянув веревку, но девочка не подошла к нему. Она несмело приблизилась к сидевшим у костра паломникам и тихо проговорила:

– Добрый вечер. Спаси Вас Господи, люди добрые.

– И тебе того же, – отозвались паломники, – Что хотела-то?

Девочка в упор посмотрела на Грегора: – Отдайте мне, Малыша, пожалуйста.

– Так тебя не пустят с ним в монастырь, – Грегор покачал головой.

– То моя забота. Вы мне собаку отдайте, пожалуйста.

– Как же я отдам его тебе, коли тебе и идти с ним некуда? Это и тебя и пса на голодную смерть обречь. Нет, девочка. Пса я тебе не отдам, и не проси. Возвращайся лучше в монастырь. У костра переночевать с нами можешь и возвращайся. А за пса не волнуйся, ему у меня хорошо будет. Я человек не злой, животных не обижаю, кормить буду вдоволь, так что, другу твоему житье самое лучшее обеспечено будет.

– Он не сможет без меня, он умрет от тоски… Понимаете? Зачем Вам через некоторое время труп собаки?

– Не придумывай, девочка. Собаки от тоски не умирают. Сколько лет живу, а такого не слышал. От тоски и люди не часто умирают, а ты про собаку такое…Все, не спорь. Хочешь с нами переночевать, чтоб не страшно было, переночуй, но пообещай, что завтра с утра в монастырь вернешься.

– Я не вернусь в монастырь. Я не могу бросить Малыша, он погибнет без меня. Он вон даже сейчас у Вас не ест.

– Не голодный, вот и не ест. Проголодается, сметет все.

– Не голодный? – девочка усмехнулась, – Малыш не бывает "не голодный", – она обернулась к псу и ласково проговорила, – Кушай, Малыш, это друзья тебе дали, кушай.

В следующее мгновения хлеб с мясом исчезли в пасти пса, и он уже облизывался.

– Зря ты ему приказала есть. Он понять должен, что останется без тебя и есть должен без твоих команд.

– Не будет он без меня есть…

– Конечно, не будет, если чувствует, что ты рядом, – раздраженно ответил паломник, – Уйди и возвращайся в монастырь, вот тогда через пару дней он позабудет тебя и есть начнет.

– Вы ошибаетесь, – девочка грустно покачала головой, а потом развернулась и, опустив голову, скрылась в надвигающихся сумерках.

Пес дернулся следом, стараясь порвать веревку, но Грегор прикрикнул на него: "А ну лежать!", и пес лег, напряженно вглядываясь в ту сторону, куда ушла девочка.

– Как бы не сбежал он у тебя ночью, – проговорила сидящая рядом с ним паломница Климентина. На черноокую, бойкую жену сапожника, засматривались полсела, и Грегор не был исключением.

– У меня не сбежит, от меня никто не сбегает, – лукаво улыбнулся ей Грегор. После чего встал, снял с себя широкий кожаный ремень, подошел к псу и, затянув ремень у него на шее, крепко привязал его.

Утром проснувшийся Грегор обнаружил, что ремень его перегрызен, а пес сбежал.

– Чертова девчонка, – выругался он, – свела все-таки пса.

– Вернись в монастырь, я думаю, раз отдали они его тебе, то вернут, – повернулась к нему одна из паломниц.

– Девчонка не глупа чтобы сразу с псом в монастырь возвращаться. Она наверняка погуляет с ним пару деньков, а уж потом приведет. Скажет, что вернулся к ней он… Вот ведь незадача: такого пса великолепного упустил, – расстроено проговорил Грегор и присел рассматривая обрывки ремня и веревки, которыми был привязан пес.

К нему подошла Климентина и ласково положила руку на плечо, – Ладно, не горюй о потерянном, может, что другое найдешь, – она лукаво усмехнулась.