Текст книги "Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922"

Автор книги: Марина Цветаева

«Восхúщенной и восхищённой…»

 
Восхúщенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
 
 
И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться – лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.
 

4—16 <17–29> мая 1920

«Пригвождена к позорному столбу…»

 
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что – невинна.
 
 
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою – за счастьем.
 
 
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
 
 
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
 

19 мая <1 июня> 1920

«Пригвождена к позорному столбу…» (2)

 
Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
 
 
Что ни одна до самых недр – мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, – малы мои слова! —
Как мало мне позорного столба!
 
 
Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами —
С другим в руке – окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя…
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.
 
 
Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена – березкой на лугу
 
 
Сей столб встает мне, и не рокот толп —
То голуби воркуют утром рано…
И всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам – за красный нимб Руана!
 

19 мая <1 июня> 1920

«Руку нá сердце положа…»

Кричали женщины ура

И в воздух чепчики бросали…

 
Руку нá сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я – мятежница лбом и чревом.
 
 
Каждый встречный, вся площадь, – все! —
Подтвердят, что в дурном родстве
Я с своим родословным древом.
 
 
Кремль! Черна чернотой твоей!
Но не скрою, что всех мощней
Преценнее мне – пепел Гришки!
 
 
Если ж чепчик кидаю вверх, —
Ах! не так же ль кричат на всех
Мировых площадях – мальчишки?!
 
 
Да, ура! – За царя! – Ура!
Восхитительные утра
Всех, с начала вселенной, въездов!
 
 
Выше башен летит чепец!
Но – минуя литой венец
На челе истукана – к звездам!
 

8 <21> мая 1920

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

 
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
 
 
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
 
 
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
 
 
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена —
Высокая пена морская!
 

10 <23> мая 1920

Евреям

 
Так бессеребренно – так бескорыстно,
Как отрок – нежен и как воздух синь,
Приветствую тебя ныне и присно
Во веки веков. – Аминь. —
 
 
Двойной вражды в крови своей поповской
И шляхетской – стираю письмена.
Приветствую тебя в Кремле московском,
Чужая, чудная весна!
 
 
Кремль почерневший! Попран! – Предан! – Продан!
Над куполами воронье кружит.
Перекрестясь – со всем простым народом
Я повторяла слово: жид.
 
 
И мне – в братоубийственном угаре —
Крест православный – Бога затемнял!
Но есть один – напрасно имя Гарри
На Генриха он променял!
 
 
Ты, гренадеров певший в русском поле,
Ты, тень Наполеонова крыла, —
И ты жидом пребудешь мне, доколе
Не просияют купола!
 

Май 1920

«И что тому костер остылый…»

 
И что тому костер остылый,
Кому разлука – ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
 
 
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 
 
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко – весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.
 
 
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 
 
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
 
 
Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
 
 
Такое уж мое именье:
Весь век дарю – не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, – свою же грудь дроблю!
 
 
Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
 

31 мая <13 июня> 1920

«Вчера еще в глаза глядел…»

 
Вчера еще в глаза глядел…
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,
– Все жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, чтó тебе я сделала?!»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь —
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,
– Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в самóм огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, чтó тебе – я сделала?
 
 
Все ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
 
 
Само – чтó дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
– За все, за все меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
 

1 <14> мая 1920

Ex-ci-devant[15]15
  Выбывший из «бывших» (фр.).


[Закрыть] (Отзвук Стаховича)

 
Хоть сто мозолей – трех веков не скроешь!
Рук не исправишь – топором рубя!
О, откровеннейшее из сокровищ:
Порода! – узнаю Тебя.
 
 
Как ни коптись над ржавой сковородкой —
Всё вкруг тебя твоих Версалей – тишь.
Нет, самою косой косовороткой
Ты шеи не укоротишь.
 
 
Над снежным валом иль над трубной сажей
Дугой согбен, всё ж – гордая спина!
Не окриком, – всё той же барской блажью
Тебе работа задана.
 
 
Выменивай по нищему Арбату
Дрянную сельдь на пачку папирос —
Всё равенство нарушит – нос горбатый:
Ты – горбонос, а он – курнос.
 
 
Но если вдруг, утомлено получкой,
Тебе дитя цветок протянет – в дань,
Ты так же поцелуешь эту ручку,
Как некогда – царицы длань.
 

Июль 1920

«Смерть – это нет…»

 
Смерть – это нет,
Смерть – это нет,
Смерть – это нет.
Нет – матерям,
Нет – пекарям.
(Выпек – не съешь!)
 
 
Смерть – это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик
 
 
Я – это да,
Да – навсегда,
Да – вопреки,
Да – через всё!
Даже тебе
Да кричу, Нет!
 
 
Стало быть – нет,
Стало быть – вздор,
Календарная ложь!
 

<Июль 1920>

«Я вижу тебя черноокой, – разлука!..»

 
Я вижу тебя черноокой, – разлука!
Высокой, – разлука! – Одинокой, – разлука!
С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, – разлука!
Совсем на меня не похожей – разлука!
 
 
На всех матерей, умирающих рано,
На мать и мою ты похожа, – разлука!
Ты так же вуаль оправляешь в прихожей.
Ты Анна над спящим Сережей, – разлука!
 
 
Стрясается – в дом забредешь желтоглазой
Цыганкой, – разлука! – молдаванкой, – разлука!
Без стука, – разлука! – Как вихрь заразный
К нам в жилы врываешься – лихорадкой, – разлука!
 
 
И жжешь, и звенишь, и топочешь, и свищешь,
И ревешь, и рокочешь – и – разорванным шелком —
– Серым волком, – разлука! – Не жалея ни деда,
   ни внука, – разлука!
Филином-птицей – разлука! Степной кобылицей, —
   разлука!
 
 
Не потомком ли Разина – широкоплечим, ражим,
   рыжим
Я погромщиком тебя увидала, – разлука?
– Погромщиком, выпускающим кишки и перины?..
 

* * *

 
Ты нынче зовешься Мариной, – разлука!
 

Конец июля 1920

«И вот исчез, в черную ночь исчез…»

 
И вот исчез, в черную ночь исчез,
– Как некогда Иосиф, плащ свой бросив.
Гляжу на плащ – черного блеска плащ,
Земля <горит>, а сердце – смерти просит.
 
 
Жестокосердый в сем году июль,
Лесною гарью душит воздух ржавый.
В ушах – туман, и в двух шагах – туман,
И солнце над Москвой – как глаз кровавый.
 
 
Гарь торфяных болот. – Рот пересох.
Не хочет дождь на грешные просторы!
– Гляжу на плащ – светлого плеску – плащ!
Ты за плащом своим придешь не скоро.
 

<Начало августа 1920>

«Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи…»

 
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.
– И было что-то птичье в нас с тобой —
Когда – ночь соловьиную тревожа —
Мы обмирали – каждый над собой!
 
 
А Август – царь. Ему не до рулады,
Ему – до канонады Октября.
Да, Август – царь. – Тебе царей не надо, —
А мне таких не надо – без царя!
 

<Август 1920>

«В подвалах – красные окошки…»

 
В подвалах – красные окошки.
Визжат несчастные гармошки, —
Как будто не было флажков,
Мешков, штыков, большевиков.
 
 
Так русский дух с подвалом сросся, —
Как будто не было и вовсе
На Красной площади – гробов,
Ни обезглавленных гербов.
 
 
…… ладонь с ладонью —
Так наша жизнь слилась с гармонью.
Как будто Интернационал
У нас и дня не гостевал.
 

Август 1920

«Проста моя осанка…»

 
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!
 
 
Живу – никто не нужен!
Взошел – ночей не сплю.
Согреть чужому ужин —
Жилье свое спалю.
 
 
Взглянул – так и знакомый,
Взошел – так и живи.
Просты наши законы:
Написаны в крови.
 
 
Луну заманим с неба
В ладонь – коли мила!
Ну а ушел – как не был,
И я – как не была.
 
 
Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: пить.
 

Август 1920

Петру

 
Вся жизнь твоя – в едином крике:
– На дедов – за сынов!
Нет, Государь Распровеликий,
Распорядитель снов,
 
 
Не на своих сынов работал, —
Бесáм на торжество! —
Царь-Плотник, не стирая пота
С обличья своего.
 
 
Не ты б – всё по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок.
 
 
Не ладил бы, лба не подъемля,
Ребячьих кораблёв —
Вся Русь твоя святая в землю
Не шла бы без гробов.
 
 
Ты под котел кипящий этот —
Сам подложил углей!
Родоначальник – ты – Советов,
Ревнитель Ассамблей!
 
 
Родоначальник – ты – развалин,
Тобой – скиты горят!
Твоею же рукой провален
Твой баснословный град…
 
 
Соль высолил, измылил мыльце —
Ты, Государь-кустарь!
Державного однофамильца
Кровь на тебе, бунтарь!
 
 
Но нет! Конец твоим затеям!
У брата есть – сестра…
– На Интернацьонал – за терем!
За Софью – на Петра!
 

Август 1920

«Есть в стане моем – офицерская прямость…»

 
Есть в стане моем – офицерская прямость,
Есть в ребрах моих – офицерская честь.
На всякую муку иду не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!
 
 
Как будто когда-то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный ремéнный кушак.
 
 
А зóрю заслышу – Отец ты мой рóдный! —
Хоть райские – штурмом – врата!
Как будто нарочно для сумки походной —
Раскинутых плеч широта.
 
 
Всё может – какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел…
И что-то от этого дня – уцелело:
Я слово беру – на прицел!
 
 
И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-с Эром
Скрежещет – корми-не корми! —
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.
 

Сентябрь 1920

«Об ушедших – отошедших…»

 
Об ушедших – отошедших —
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный —
Голубиный – лебединый —
 
 
О тебе, моя высь,
Говорю, – отзовись!
 
 
О младых дубовых рощах,
В небо росших  и не взросших,
Об упавших и не вставших, —
В вечность перекочевавших, —
 
 
О тебе, наша Честь,
Воздыхаю – дай весть!
 
 
Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных —
Сколько у меня любимых!
 
 
Я на красной Руси
Зажилась – вознеси!
 

Октябрь 1920

«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом…»

 
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла – нипочем!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди – не откажу!
 
 
Пока молода —
Всё как с гуся вода!
Никогда никому:
Нет!
Всегда – да!
 
 
Что за дело мне, что рваный ты, босой:
Без разбору я кошу, как смерть косой!
Говорят мне, что цыган-ты-конокрад,
Про тебя еще другое говорят…
 
 
А мне чтó за беда —
Что с копытом нога!
Никогда никому:
Нет!
Всегда – да!
 
 
Блещут, плещут, хлещут раны – кумачом,
Целоваться я не стану – с палачом!
 

Москва, ноябрь 1920

(Взятие Крыма)

 
И страшные мне снятся сны:
Телега красная,
За ней – согбéнные – моей страны
Идут сыны.
 
 
Золотокудрого воздев
Ребенка – матери
Вопят. На паперти
На стяг
Пурпуровый маша рукой беспалой
Вопит калека, тряпкой алой
Горит безногого костыль,
И красная – до неба – пыль.
 
 
Колеса ржавые скрипят.
Конь пляшет, взбешенный.
Все окна флагами кипят.
Одно – завешено.
 

Ноябрь 1920

«Буду выспрашивать воды широкого Дона…»

 
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.
 
 
Скажет мне Дон: – Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: – Всех слез моих плакать —
   не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает вóрон:
Трижды сто лет живу – кости не видел белее!
 
 
Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! – дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль-трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа!
 
 
Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору
В люльке мотались.
Череп в камнях – и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.
 

Ноябрь 1920

«Знаю, умру на заре! На которой из двух…»

 
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
 
 
Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
 
 
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прóрезь зари – и ответной улыбки прорез…
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
 

Москва, декабрь 1920

«Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..»

 
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле – Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
 
 
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
– Мама!
 
 
И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева – и в чрево:
– Мама!
 
 
Все рядком лежат —
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
 
 
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила.
 
 
– Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!
Аль у красных пропадал? – Ря – азань.
 
 
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
– Мама!
 
 
Без воли – без гнева —
Протяжно – упрямо —
До самого неба:
– Мама!
 

Декабрь 1920

1921

«С Новым Годом, Лебединый стан!..»

 
С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом – по чужим местам —
Воины с котомкой!
 
 
С пеной ý рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом – битая – в бегах
Родина с ладонью!
 
 
Приклонись к земле – и вся земля
Песнею заздравной.
Это, Игорь, – Русь через моря
Плачет Ярославной.
 
 
Томным стоном утомляет грусть:
– Брат мой! – Князь мой! – Сын мой!
– С Новым Годом, молодая Русь
Зá морем за синим!
 

31 русск<ого>декабря 1920

<13 января 1921>

Москва

Роландов рог

 
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве…
 
 
За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких, как он,
 
 
Чтоб, пошатнувшись, – на живую стену
Упал и знал, что – тысячи на смену!
 
 
Солдат – полком, бес – легионом горд.
За вором – сброд, а за шутом – всё горб.
 
 
Тáк, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
 
 
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех – за всех – противу всех! —
 
 
Стою и шлю, закаменев от взлёту,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
 
 
И сей пожар в груди тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, рог!
 

Март 1921

Ученик

Сказать – задумалась о чем?

В дождь – под одним плащом,

В ночь – под одним плащом, потом

В гроб – под одним плащом.

 
Быть мальчиком твоим светлоголовым,
– О, через все века! —
За пыльным пурпуром твоим брести в суровом
Плаще ученика.
 
 
Улавливать сквозь всю людскую гущу
Твой вздох животворящ
Душой, дыханием твоим живущей,
Как дуновеньем – плащ.
 
 
Победоноснее Царя Давида
Чернь раздвигать плечом.
От всех обид, от всей земной обиды
Служить тебе плащом.
 
 
Быть между спящими учениками
Тем, кто во сне – не спит.
При первом чернью занесенном камне
Уже не плащ – а щит!
 
 
(О, этот стих не самовольно прерван!
Нож чересчур остер!)
И – вдохновенно улыбнувшись – первым
Взойти на твой костер.
 

2 <15> апреля 1921

Есть некий час…

Тютчев

 
Есть некий час – как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества, он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим.
 
 
Высокий час, когда, сложив оружье
К ногам указанного нам – Перстом,
Мы пурпур Воина на мех верблюжий
Сменяем на песке морском.
 
 
О этот час, на подвиг нас – как Голос
Вздымающий из своеволья дней!
О этот час, когда как спелый колос
Мы клонимся от тяжести своей.
 
 
И колос взрос, и час веселый пробил,
И жерновов возжаждало зерно.
Закон! Закон! Еще в земной утробе
Мной вожделенное ярмо.
 
 
Час ученичества! Но зрим и ведом
Другой нам свет, – еще заря зажглась.
Благословен ему грядущий следом
Ты – одиночества верховный час!
 

2 <15> апреля 1921

«Душа, не знающая меры…»

 
Душа, не знающая меры,
Душа хлыста и изувера,
Тоскующая по бичу.
Душа – навстречу палачу,
Как бабочка из хризалиды!
Душа, не съевшая обиды,
Что больше колдунов не жгут.
Как смоляной высокий жгут
Дымящая под власяницей…
Скрежещущая еретица,
– Савонароловой сестра —
Душа, достойная костра!
 

27 апреля <10 мая> 1921

Марина

 
Быть голубкой его орлиной!
Больше матери быть, – Мариной!
Вестовым – часовым – гонцом —
 
 
Знаменосцем – льстецом придворным!
Серафимом и псом дозорным
Охранять непокойный сон.
 
 
Сальных карт захватив колоду,
Ногу в стремя! – сквозь огнь и воду!
Где верхом – где ползком – где вплавь!
 
 
Тростником – ивняком – болотом,
А где конь не берет, – там лётом,
Все ветра полонивши в плащ!
 
 
Черным вихрем летя беззвучным,
Не подругою быть – сподручным!
Не единою быть – вторым!
 
 
Близнецом – двойником – крестовым
Стройным братом, огнем костровым,
Ятаганом его кривым.
 
 
Гул кремлевских гостей незваных.
Если имя твое – Басманов,
Отстранись. – Уступи любви!
 
 
Распахнула платок нагрудный.
– Руки настежь! – Чтоб в день свой судный
Не в басмановской встал крови.
 

28 апреля <11 мая> 1921

 
Трем Самозванцам жена,
Мнишка надменного дочь,
Ты – гордецу своему
Не родившая сына…
 
 
В простоволосости сна
В гулкий оконный пролет
Ты, гордецу своему
Не махнувшая следом…
 
 
На роковой площади
От оплеух и плевков
Ты, гордеца своего
Не покрывшая телом…
 
 
В маске дурацкой лежал,
С дудкой кровавой во рту.
– Ты, гордецу своему
Не отершая пота…
 
 
– Своекорыстная кровь! —
Проклята, проклята будь
Ты – Лжедимитрию смогшая быть
Лжемариной!
 

28 апреля <11 мая> 1921

Кн. С. М. Волконскому

 
Стальная выправка хребта
И вороненой стали волос.
И чудодейственный – слегка —
Чуть прикасающийся голос.
 
 
Какое-то скольженье вдоль —
Ввысь – без малейшего нажима…
О дух неуловимый – столь
Язвящий – сколь неуязвимый!
 
 
Земли не чующий, ничей,
О безучастие, с которым
– Сиятельный – лишь тень вещей
Следишь высокомерным взором.
 
 
В миг отрывающийся – весь!
В лад дышащий – с одной вселенной!
Всегда отсутствующий здесь,
Чтоб там присутствовать бессменно.
 

Май 1921

«Башенный бой…»

 
Башенный бой
Где-то в Кремле.
Где на земле,
Где —
 
 
Крепость моя,
Кротость моя,
Доблесть моя,
Святость моя.
 
 
Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле —
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.
 
 
Точно рукой
Сброшенный в ночь —
Бой.
 
 
– Брошенный мой!
 

Май 1921

«Уроненные так давно…»

 
Уроненные так давно
Вздымаю руки.
В пустое черное окно
Пустые руки
Бросаю в полуночный бой
Часов, – домой
Хочу! – Вот так: вниз головой
– С башни! – Домой!
 
 
Не о булыжник площадной:
В шепот и шелест…
Мне некий Воин молодой
Крыло подстелет.
 

Май 1921

«Всё круче, всё круче…»

 
Всё круче, всё круче
Заламывать руки!
Меж нами не версты
Земные, – разлуки
Небесные реки, лазурные земли,
Где друг мой навеки уже —
Неотъемлем.
 
 
Стремит столбовая
В серебряных сбруях.
Я рук не ломаю!
Я только тяну их
– Без звука! —
Как дерево-машет-рябина
В разлуку,
Во след журавлиному клину.
 
 
Стремит журавлиный,
Стремит безоглядно.
Я спеси не сбавлю!
Я в смерти – нарядной
Пребуду – твоей быстроте златоперой
Последней опорой
В потерях простора!
 

Июнь 1921

«Твои черты…»

 
   Твои….. черты,
Запечатленные Кануном.
Я буду стариться, а ты
Останешься таким же юным.
 
 
   Твои….. черты,
Обточенные ветром знойным.
Я буду горбиться, а ты
Останешься таким же стройным.
 
 
Волос полýденная тень,
Склоненная к моим сединам…
Ровесник мой год в год, день в день,
Мне постепенно станешь сыном…
 
 
Нам вместе было тридцать шесть,
Прелестная мы были пара…
И – радугой – благая весть:
…….. – не буду старой!
 

Троицын день 1921

Вестнику

 
Скрежещут якорные звенья,
Вперед, крылатое жилье!
Покрепче чем благословенье
С тобой – веление мое!
 
 
Мужайся, корабельщик юный!
Вперед в лазоревую рожь!
Ты больше нежели Фортуну —
Ты сердце Цезаря везешь!
 
 
Смирит лазоревую ярость
Ресниц моих – единый взмах!
Дыханием надут твой парус
И не нуждается в ветрах!
 
 
Обветренные руки стиснув,
Слежу. – Не верь глазам! – Всё ложь!
Доподлинный и рукописный
Приказ Монархини везешь.
 
 
Два слова, звонкие как шпоры,
Две птицы в боевом грому.
То зов мой – тысяча который? —
К единственному одному.
 
 
В страну, где солнце правосудья
Одно для нищих и вельмож
– Между рубахою и грудью —
Ты сердце Матери везешь.
 

20 июня <3 июля> 1921