Текст книги "Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922"

Автор книги: Марина Цветаева

«Скучают после кутежа…»

 
Скучают после кутежа.
А я как веселюсь – не чаешь!
Ты – господин, я – госпожа,
А главное – как ты, такая ж!
 
 
Не обманись! Ты знаешь сам
По злому холодку в гортани,
Что я была твоим устам —
Лишь пеною с холмов Шампани!
 
 
Есть золотые кутежи.
И этот мой кутеж оправдан:
Шампанское любовной лжи
Без патоки любовной правды!
 

<Январь> 1919

«Солнце – одно, а шагает по всем городам…»

 
Солнце – одно, а шагает по всем городам.
Солнце – мое. Я его никому не отдам.
 
 
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. – Никому. —
   Никогда.
Пусть погибают в бессменной ночи города!
 
 
В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
 
 
В вечную ночь пропадет – погонюсь по следам…
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!
 

<Февраль> 1919

П. Антокольскому

 
Дарю тебе железное кольцо:
Бессонницу – восторг – и безнадежность.
Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,
Чтоб позабыл ты даже слово – нежность.
 
 
Чтоб голову свою в шальных кудрях
Как пенный кубок возносил в пространство,
Чтоб обратило в угль – и в пепл – и в прах
Тебя – сие железное убранство.
 
 
Когда ж к твоим пророческим кудрям
Сама Любовь приникнет красным углем,
Тогда молчи и прижимай к губам
Железное кольцо на пальце смуглом.
 
 
Вот талисман тебе от красных губ,
Вот первое звено в твоей кольчуге, —
Чтоб в буре дней стоял один – как дуб,
Один – как Бог в своем железном круге!
 

<Март> 1919

«Пустыней Девичьего Поля…»

 
Пустыней Девичьего Поля
Бреду за ныряющим гробом.
Сугробы – ухабы – сугробы.
Москва. – Девятнадцатый год. —
 
 
В гробу – несравненные руки,
Скрестившиеся самовольно,
И сердце – высокою жизнью
Купившее право – не жить.
 
 
Какая печальная свита!
Распутицу – холод – и голод
Последним почетным эскортом
Тебе отрядила Москва.
 
 
Кто помер? – С дороги, товарищ!
Не вашего разума дело:
– Исконный – высокого рода —
Высокой души – дворянин.
 
 
Пустыней Девичьего Поля,
… … … … … … … … … … … …
Молюсь за блаженную встречу
В тепле Елисейских Полей!
 

Март 1919

«Елисейские Поля: ты и я…»

 
Елисейские Поля: ты и я.
И под нами – огневая земля
   и лужи морские
И родная, роковая Россия,
Где покоится наш нищенский прах
На кладбищенских Девичьих полях.
 
 
Вот и свиделись! – А воздух каков! —
Есть же страны без мешков и штыков!
В мир, где «Равенство!» кричат даже дети,
Опоздавшие на дважды столетье, —
Там маячили – дворянская спесь! —
Мы такими же тенями, как здесь.
 
 
Что Россия нам? – Черны купола!
Так, заложниками бросив тела,
Ненасытному червю – черни черной,
Нежно встретились: Поэт и Придворный, —
Два посмешища в державе снегов,
Боги – в сонме Королей и Богов!
 

Март 1919

«В мое окошко дождь стучится…»

 
В мое окошко дождь стучится.
Скрипит рабочий над станком.
Была я уличной певицей,
А ты был княжеским сынком.
 
 
Я пела про судьбу-злодейку,
И с раззолоченных перил
Ты мне не руль и не копейку, —
Ты мне улыбку подарил.
 
 
Но старый князь узнал затею:
Сорвал он с сына ордена
И повелел слуге-лакею
Прогнать девчонку со двора.
И напилась же я в ту ночку!
 
 
Зато в блаженном мире – том —
Была я – княжескою дочкой,
А ты был уличным певцом!
 

11 <24> апреля 1919

«Ландыш, ландыш белоснежный…»

 
Ландыш, ландыш белоснежный,
Розан аленький!
Каждый говорил ей нежно:
«Моя маленькая!»
 
 
– Ликом – чистая иконка,
Пеньем – пеночка… —
И качал ее тихонько
На коленочках.
 
 
Ходит вправо, ходит влево
Божий маятник.
И кончалось всё припевом:
«Моя маленькая!»
 
 
Божьи думы нерушимы,
Путь – указанный.
Маленьким не быть большими,
Вольным – связанными.
 
 
И предстал – в кого не целят
Девки – пальчиком:
Божий ангел встал с постели —
Вслед за мальчиком.
 
 
– Будешь цвесть под райским древом,
Розан аленький! —
Так и кончилась с припевом:
«Моя маленькая!»
 

3 <16> июня 1919

Але

 
В шитой серебром рубашечке,
– Грудь как звездами унизана! —
Голова – цветочной чашечкой
Из серебряного выреза.
 
 
Очи – два пустынных озера,
Два Господних откровения —
На лице, туманно-розовом
От Войны и Вдохновения.
 
 
Ангел – ничего – всё! – знающий,
Плоть – былинкою довольная,
Ты отца напоминаешь мне —
Тоже Ангела и Воина.
 
 
Может – всё мое достоинство —
ЗА руку с тобою странствовать.
– Помолись о нашем Воинстве
Завтра утром, на Казанскую!
 

5 <18> июля 1919

«Когда я буду бабушкой…»

 
Когда я буду бабушкой —
Годов через десяточек —
Причудницей, забавницей, —
Вихрь с головы до пяточек!
 
 
И внук – кудряш – Егорушка
Взревет: «Давай ружье!»
Я брошу лист и перышко —
Сокровище мое!
 
 
Мать всплачет: «Год три месяца,
А уж, гляди, как зол!»
А я скажу: «Пусть бесится!
Знать, в бабушку пошел!»
 
 
Егор, моя утробушка!
Егор, ребро от ребрышка!
Егорушка, Егорушка,
Егорий – свет – храбрец!
 
 
Когда я буду бабушкой —
Седой каргою с трубкою! —
И внучка, в полночь крадучись,
Шепнет, взметнувши юбками:
 
 
«Кого, скажите, бабушка,
Мне взять из семерых?» —
Я опрокину лавочку,
Я закружусь, как вихрь.
 
 
Мать: «Ни стыда, ни совести!
И в гроб пойдет пляша!»
А я-то: «На здоровьице!
Знать, в бабушку пошла!»
 
 
Кто ходок в пляске рыночной —
Тот лих и на перинушке, —
Маринушка, Маринушка,
Марина – синь-моря!
 
 
«А целовалась, бабушка,
Голубушка, со сколькими?»
– «Я дань платила песнями,
Я дань взымала кольцами.
 
 
Ни ночки даром проспанной:
Всё в райском во саду!»
– «А как же, бабка, Господу
Предстанешь на суду?»
 
 
«Свистят скворцы в скворешнице,
Весна-то – глянь! – бела…
Скажу: – Родимый, – грешница!
Счастливая была!
 
 
Вы ж, ребрышко от ребрышка,
Маринушка с Егорушкой,
Моей землицы горсточку
Возьмите в узелок».
 

19 июля <1 августа> 1919

Тебе – через сто лет

 
К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу, —
Из самых недр, – как нá смерть осужденный,
   Своей рукой – пишу:
 
 
– Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
– Ртом не достать! – Через летейски воды
   Протягиваю две руки.
 
 
Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу – в ад, —
Ту видящие, что рукой не движет,
   Умершую сто лет назад.
 
 
Со мной в руке – почти что горстка пыли —
Мои стихи! – я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я – или
   В котором я умру.
 
 
На встречных женщин – тех, живых, счастливых, —
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
– Сборище самозванок! Все мертвы вы!
   Она одна жива!
 
 
Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
   Украдены у ней!
 
 
О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, —
   Тебя не дождалась!
 
 
И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний – так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, – и навстречу
   Тебе – через сто лет.
 
 
Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
– Всé восхваляли! Розового платья
   Никто не подарил!
 
 
Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, – корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
   Чтоб ночью целовать.
 
 
Сказать? – Скажу! Небытие – условность.
Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу всех любовниц
   Во имя той – костей.
 

Август 1919

«Два дерева хотят друг к другу…»

 
Два дерева хотят друг к другу.
Два дерева. Напротив дом мой.
Деревья старые. Дом старый.
Я молода, а то б, пожалуй,
Чужих деревьев не жалела.
 
 
То, что поменьше, тянет руки,
Как женщина, из жил последних
Вытянулось, – смотреть жестоко,
Как тянется – к тому, другому,
Что старше, стойче и – кто знает? —
Еще несчастнее, быть может.
 
 
Два дерева: в пылу заката
И под дождем – еще под снегом —
Всегда, всегда: одно к другому,
Таков закон: одно к другому,
Закон один: одно к другому.
 

Август 1919

«Консуэла! – Утешенье!..»

 
Консуэла! – Утешенье!
Люди добрые, не сглазьте!
Наградил второю тенью
Бог меня – и первым счастьем.
 
 
Видно с ангелом спала я,
Бога приняла в объятья.
Каждый час благословляю
Полночь твоего зачатья.
 
 
И ведет меня – до сроку —
К Богу – по дороге белой —
Первенец мой синеокий:
Утешенье! – Консуэла!
 
 
Ну, а раньше – стать другая!
Я была счастливой тварью!
Все мой дом оберегали, —
Каждый под подушкой шарил!
 
 
Награждали – как случалось:
Кто – улыбкой, кто – полушкой…
А случалось – оставалось
Даже сердце под подушкой!..
 
 
Времячко мое златое!
Сонм чудесных прегрешений!
Всех вас вымела метлою
Консуэла – Утешенье.
 
 
А чердак мой чисто мéтен,
Сор подобран – на жаровню.
Смерть хоть сим же часом встретим:
Ни сориночки любовной!
 
 
– Вор! – Напрасно ждешь! – Не выйду!
Буду спать, как повелела
Мне – от всей моей Обиды
Утешенье – Консуэла!
 

Москва, октябрь 1919

«Маска – музыка… А третье…»

 
Маска – музыка… А третье
Что любимое? – Не скажет.
И я тоже не скажу.
 
 
Только знаю, только знаю
– Шалой головой ручаюсь! —
Что не мать – и не жена.
 
 
Только знаю, только знаю,
Что как музыка и маска,
Как Москва – маяк – магнит —
 
 
Как метель – и как мазурка
Начинается на М.
– Море или мандарины?
 

Москва, октябрь 1919

«Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!..»

 
Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!
Взойдите. Гора рукописных бумаг…
Так. – Руку! – Держите направо, —
Здесь лужа от крыши дырявой.
 
 
Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,
Какую мне Фландрию вывел паук.
Не слушайте толков досужих,
Что женщина – может без кружев!
 
 
Ну-с, перечень наших чердачных чудес:
Здесь нас посещают и ангел, и бес,
И тот, кто обоих превыше.
Недолго ведь с неба – на крышу!
 
 
Вам дети мои – два чердачных царька,
С веселою музой моею, – пока
Вам призрачный ужин согрею, —
Покажут мою эмпирею.
 
 
– А что с Вами будет, как выйдут дрова?
– Дрова? Но на то у поэта – слова
Всегда – огневые – в запасе!
Нам нынешний год не опасен…
 
 
От века поэтовы корки черствы,
И дела нам нету до красной Москвы!
Глядите: от края – до края —
Вот наша Москва – голубая!
 
 
А если уж слишком поэта доймет
Московский, чумной, девятнадцатый год, —
Что ж, – мы проживем и без хлеба!
Недолго ведь с крыши – на небо.
 

Октябрь 1919

«А была я когда-то цветами увенчана…»

 
А была я когда-то цветами увенчана
И слагали мне стансы – поэты.
Девятнадцатый год, ты забыл, что я женщина…
Я сама позабыла про это!
 
 
Скажут имя мое – и тотчас же, как в зеркале
… … … … … … … … … … … …
И повис надо мной, как над брошенной церковью,
Тяжкий вздох сожалений бесплодных.
 
 
Так, в…… Москве погребенная заживо,
Наблюдаю с усмешкою тонкой,
Как меня – даже ты, что три года охаживал! —
Обходить научился сторонкой.
 

Октябрь 1919

С. Э

 
Хочешь знать, как дни проходят,
Дни мои в стране обид?
Две руки пилою водят,
Сердце – имя говорит.
 
 
Эх! Прошел бы ты по дому —
Знал бы! Тáк в ночи пою,
Точно по чему другому —
Не по дереву – пилю.
 
 
И чудят, чудят пилою
Руки – вольные досель.
И метет, метет метлою
Богородица-Метель.
 

Ноябрь 1919

«Дорожкою простонародною…»

 
Дорожкою простонародною,
Смиренною, богоугодною,
Идем – свободные, немодные,
Душой и телом – благородные.
 
 
Сбылися древние пророчества:
Где вы – Величества? Высочества?
 
 
Мать с дочерью идем – две странницы.
Чернь черная навстречу чванится.
Быть может – вздох от нас останется,
А может – Бог на нас оглянется…
 
 
Пусть будет – как Ему захочется:
Мы не Величества, Высочества.
 
 
Так, скромные, богоугодные,
Душой и телом – благородные,
Дорожкою простонародною —
Так, доченька, к себе на родину:
 
 
В страну Мечты и Одиночества —
Где мы – Величества, Высочества.
 

<1919>

Бальмонту

 
Пышно и бесстрастно вянут
Розы нашего румянца.
Лишь камзол теснее стянут:
Голодаем как испанцы.
 
 
Ничего не можем даром
Взять – скорее гору сдвинем!
И ко всем гордыням старым —
Голод: новая гордыня.
 
 
В вывернутой наизнанку
Мантии Врагов Народа
Утверждаем всей осанкой:
Луковица – и свобода.
 
 
Жизни ломовое дышло
Спеси не перешибило
Скакуну. Как бы не вышло:
– Луковица – и могила.
 
 
Будет наш ответ у входа
В Рай, под деревцем миндальным:
– Царь! На пиршестве народа
Голодали – как гидальго!
 

Ноябрь 1919

«Высокó мое оконце!..»

 
Высокó мое оконце!
Не достанешь перстеньком!
На стене чердачной солнце
От окна легло крестом.
 
 
Тонкий крест оконной рамы.
Мир. – На вечны времена.
И мерещится мне: в самом
Небе я погребена!
 

Ноябрь 1919

Але

 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем.
 
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным – так далекó-далёко.
 
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей —
 
 
Серебряных перстней, – чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…
 
 
Как в страшный год, возвышены Бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

 
О бродяга, родства не помнящий —
Юность! – Помню: метель мела,
Сердце пело. – Из нежной комнаты
Я в метель тебя увела.
 
 
… … … … … … … … … … … …
И твой голос в метельной мгле:
– «Остригите мне, мама, волосы!
Они тянут меня к земле!»
 

Ноябрь 1919

 
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
 
 
Жалко мне, когда в печи
Жар, – а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи! —
Не взойдешь, не выйдешь!
 
 
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
 
 
Голуби в окно стучат, —
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат, —
Бог с ними, с ветрами!
 
 
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным —
Чудодейственным твоим
Голосом: – Марина!
 

Ноябрь 1919

«Я не хочу ни есть, ни пить, ни жить…»

 
Я не хочу ни есть, ни пить, ни жить.
А так: руки скрестить – тихонько плыть
Глазами по пустому небосклону.
Ни за свободу я – ни против оной
– О, Господи! – не шевельну перстом.
Я не дышать хочу – руки крестом!
 

Декабрь 1919

«Между воскресеньем и субботой…»

 
Между воскресеньем и субботой
Я повисла, птица вербная.
На одно крыло – серебряная,
На другое – золотая.
 
 
Меж Забавой и Заботой
Пополам расколота, —
Серебро мое – суббота!
Воскресенье – золото!
 
 
Коли грусть пошла по жилушкам,
Не по нраву – корочка, —
Знать, из правого я крылушка
Обронила перышко.
 
 
А коль кровь опять проснулася,
Подступила к щеченькам, —
Значит, к миру обернулася
Я бочком золотеньким.
 
 
Наслаждайтесь! – Скоро-скоро
Канет в страны дальние —
Ваша птица разноперая —
Вербная – сусальная.
 

16 <29> декабря 1919

«Простите Любви – она нищая!..»

Простите Любви – она нищая!

 
У ней башмаки нечищены, —
И вовсе без башмаков!
 
 
Стояла вчерась на паперти,
Молилася Божьей Матери, —
Ей в дар башмачок сняла.
 
 
Другой – на углу, у булочной,
Сняла ребятишкам уличным:
Где милый – узнать – прошел.
 
 
Босая теперь – как ангелы!
Не знает, что ей сафьянные
В раю башмачки стоят.
 

17 <30> декабря 1919

Кунцево – Госпиталь

1920

«Звезда над люлькой – и звезда над гробом!..»

 
Звезда над люлькой – и звезда над гробом!
А посредине – голубым сугробом —
Большая жизнь. – Хоть я тебе и мать,
Мне больше нечего тебе сказать,
Звезда моя!..
 

22 декабря <4 января 1920>

Кунцево – Госпиталь

«У первой бабки – четыре сына…»

 
У первой бабки – четыре сына,
Четыре сына – одна лучина,
 
 
Кожух овчинный, мешок пеньки, —
Четыре сына – да две руки!
 
 
Как ни навалишь им чашку – чисто!
Чай, не барчата! – Семинаристы!
 
 
А у другой – по иному трахту! —
У той тоскует в ногах вся шляхта.
 
 
И вот – смеется у камелька:
«Сто богомольцев – одна рука!»
 
 
И зацелованными руками
Чудит над клавишами, шелками…
 

* * *

 
Обеим бабкам я вышла – внучка:
Чернорабочий – и белоручка!
 

Январь 1920

«Я эту книгу поручаю ветру…»

 
Я эту книгу поручаю ветру
И встречным журавлям.
Давным-давно – перекричать разлуку —
Я голос сорвала.
 
 
Я эту книгу, как бутылку в волны,
Кидаю в вихрь войн.
Пусть странствует она – свечой под
   праздник —
Вот тáк: из длани в длань.
 
 
О ветер, ветер, верный мой свидетель,
До милых донеси,
Что еженощно я во сне свершаю
Путь – с Севера на Юг.
 

Февраль 1920 Москва

«Доброй ночи чужестранцу в новой келье!..»

 
Доброй ночи чужестранцу в новой келье!
Пусть привидится ему на новоселье
Старый мир гербов и эполет.
Вольное, высокое веселье
Нас – что были, нас – которых нет!
 
 
Камердинер расстилает плед.
Пунш пылает. – В памяти балет
Розовой взметается метелью.
 
 
Сколько лепестков в ней – столько лет
Роскоши, разгула и безделья
Вам желаю, чужестранец и сосед!
 

Февраль <начало марта> 1920

Старинное благоговенье

 
Двух нежных рук оттолкновенье —
В ответ на ангельские плутни.
У нежных ног отдохновенье,
Перебирая струны лютни.
 
 
Где звонкий говорок бассейна,
В цветочной чаше откровенье,
Где перед робостью весенней
Старинное благоговенье?
 
 
Окно, светящееся долго,
И гаснущий фонарь дорожный…
Вздох торжествующего долга
Где непреложное: «не можно»…
 
 
В последний раз – из мглы осенней —
Любезной ручки мановенье…
Где перед крепостью кисейной
Старинное благоговенье?
 
 
Он пишет кратко – и не часто…
Она, Психеи бестелесней,
Читает стих Экклезиаста
И не читает Песни Песней.
 
 
А песнь все та же, без сомненья,
Но, – в Боге все мое именье —
Где перед Библией семейной
Старинное благоговенье?
 

Между 6 <19> и 20 марта <2 апреля> 1920

«Люблю ли вас?..»

 
Люблю ли вас?
Задумалась.
Глаза большие сделались.
 
 
В лесах – река,
В кудрях – рука
– Упрямая – запуталась.
 
 
Любовь. – Старо.
Грызу перо.
Темно, – а свечку лень зажечь.
 
 
Быть – повести!
На то ведь и
Поэтом – в мир рождаешься!
 
 
На час дала,
Назад взяла.
(Уже перо летит в потемках!)
 
 
Так. Справимся.
Знак равенства
Между любовь – и Бог с тобой.
 
 
Что страсть? – Старо.
Вот страсть! – Перо!
– Вдруг – розовая роща – в дом!
 
 
Есть запахи —
Как заповедь…
Лоб уронила нá руки.
 

Вербное воскресенье 9 <22> марта 1920

«Буду жалеть, умирая, цыганские песни…»

 
Буду жалеть, умирая, цыганские песни,
Буду жалеть, умирая…… перстни,
Дым папиросный – бессонницу – легкую стаю
Строк под рукой.
 
 
Бедных писаний своих Вавилонскую башню,
Писем – своих и чужих – огнедышащий холмик.
Дым папиросный – бессонницу – легкую смуту
Лбов под рукой.
 

3-й день Пасхи 1920

«Две руки, легко опущенные…»

 
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
 
 
Но обеими – зажатыми —
Яростными – как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
 
 
Две руки – ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
 
 
Светлая – на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
 

Пасхальная неделя 1920

Сын

 
Так, левою рукой упершись в талью,
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью,
Не улыбается твой рот.
 
 
Краснее губы и чернее брови
Встречаются, но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну – под ножницами пасть.
 
 
Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь – как струна! Славянской скуки
Ни тени – в красоте твоей.
 
 
Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!
 
 
Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,
Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет – мой сын.
 

Пасхальная неделя 1920

«Как слабый луч сквозь черный мóрок адов…»

 
Как слабый луч сквозь черный мóрок адов —
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов[14]14
  Достоверно: под звуки взрывов с Ходынки и стекольный дождь, под к<отор>ым шли – он на эстраду, мы – в зал. Но, помимо этой достоверности – под рокот рвущихся снарядов Революции (примеч. М. Цветаевой).


[Закрыть].
 
 
И вот, в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим
 
 
– Откуда-то из древних утр туманных —
Как нас любил, слепых и безымянных,
 
 
За синий плащ, за вероломства – грех…
И как – вернее всех – тý, глубже всех
 
 
В ночь канувшую на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия!
 
 
И вдоль виска – потерянным перстом —
Всё водит, водит… И еще о том,
 
 
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать – и как не встанет…
 
 
Так, узником с собой наедине
(Или ребенок говорит во сне?)
 
 
Предстало нам – всей площади широкой! —
Святое сердце Александра Блока.
 

Апрель 1920

«О, скромный мой кров! Нищий дым!..»

 
О, скромный мой кров! Нищий дым!
Ничто не сравнится с родным!
 
 
С окошком, где вместе горюем,
С вечерним, простым поцелуем
Куда-то в щеку, мимо губ…
 
 
День кончен, заложен засов.
О, ночь без любви и без снов!
 
 
– Ночь всех натрудившихся жниц, —
Чтоб завтра до света, до птиц
 
 
В упорстве души и костей
Работать во имя детей.
 
 
О, знать, что и в пору снегов
Не будет мой холм без цветов…
 

1 <14> мая 1920

«Сижу без света, и без хлеба…»

С. Э.

 
Сижу без света, и без хлеба,
И без воды.
Затем и насылает беды
Бог, что живой меня на небо
Взять замышляет за труды.
 
 
Сижу, – с утра ни корки черствой —
Мечту такую полюбя,
Что – может – всем своим покорством
– Мой Воин! – выкуплю тебя.
 

3<16> мая 1920

«На бренность бедную мою…»

 
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты – каменный, а я пою,
Ты – памятник, а я летаю.
 
 
Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности – ничтожен.
Но птица я – и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.
 

3 <16> мая 1920

«Писала я на аспидной доске…»

С. Э.

 
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками пó льду и кольцом на стеклах, —
 
 
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец – чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! – любим! —
Расписывалась – радугой небесной.
 
 
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В векáх со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала – имя…
 
 
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
 

5 <18> мая 1920

«Так úз дому, гонимая тоской…»

«Я не хочу – не могу – и не умею Вас обидеть…»

 
Так úз дому, гонимая тоской,
– Тобой! – всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью – позабыть! – Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
 
 
О вспененный высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!
 
 
Над дремлющей борзой склонюсь – и вдруг —
Твои глаза! – Все руки по иконам —
Твои! – О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их,
   не помнить!
 
 
И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.
 
 
Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой дом…
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
 
 
И пятилетний, прожевав пшено:
– «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»…
 
 
Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень рубит —
Поляк… Ну что? – Ну как? – Нет новостей?»
– «Нет, – впрочем, есть: что он меня не любит!»
 
 
И, репликою мужа изумив,
Иду к жене – внимать, как друг ревнив.
 
 
Стихи – цветы – (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!
Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу
 
 
Дурную память загонять в конец, —
Чтоб только не очнуться, наконец!
 
 
Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы —……. длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —
Чтоб, наконец, у своего порога
 
 
Остановиться, дух переводя…
– И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!
 

4—16 <17–29> мая 1920