Текст книги "Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922"

Автор книги: Марина Цветаева

«Люди на дýшу мою льстятся…»

 
Люди на дýшу мою льстятся,
Нежных имен у меня – святцы,
 
 
А восприéмников за душой —
Цельный, поди, монастырь мужской!
 
 
Уж и священники эти льстивы!
Каждый-то день у меня крестины!
 
 
Этот – орлицей, синицей – тот, —
Всяк по-иному меня зовет.
 
 
У тяжелейшей из всех преступниц —
Сколько заступников и заступниц!
 
 
Лягут со мною на вечный сон
Нежные святцы моих имен.
 
 
Звали – равнó, называли – разно,
Всé называли, никто не нáзвал.
 

6 апреля 1916

«Настанет день – печальный, говорят!..»

 
Настанет день – печальный, говорят!
Отцарствуют, отплачут, отгорят,
– Остужены чужими пятаками —
Мои глаза, подвижные как пламя.
И – двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит лик.
 
 
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
 
 
А издали – завижу ли и Вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
 
 
На ваши поцелуи, о, живые,
Я ничего не возражу – впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.
 
 
По улицам оставленной Москвы
Поеду – я, и побредете – вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
 
 
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
 

11 апреля 1916

первый день Пасхи

«Имя твое – птица в руке…»

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке,
Одно-единственное движенье губ,
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
 
 
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок
 
 
Имя твое – ах, нельзя! —
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим – сон глубок.
 

15 апреля 1916

«В óны дни ты мне была как мать…»

 
В óны дни ты мне была как мать,
Я в ночú тебя могла позвать,
Свет горячечный, свет бессонный,
Свет очей моих в ночи óны.
 
 
Благодатная, вспомяни,
Незакатные óны дни,
Материнские и дочерние,
Незакатные, невечерние.
 
 
Не смущать тебя пришла – прощай,
Только платья поцелую край,
Да взгляну тебе очами в очи,
Зацелованные в óны ночи.
 
 
Будет день – умру – и день – умрешь,
Будет день – пойму – и день – поймешь…
И вернется нам в день прощёный
Невозвратное время óно.
 

26 апреля 1916

«Ты проходишь на запад солнца…»

 
Ты проходишь на запад солнца,
Ты увидишь вечерний свет,
Ты проходишь на запад солнца,
И метель заметает след.
 
 
Мимо óкон моих – бесстрастный
Ты пройдешь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души!
 
 
Я на душу твою – не зарюсь!
Нерушима твоя стезя.
В руку, бледную от лобзаний,
Не вобью своего гвоздя.
 
 
И по имени не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому святому лику
Только издали поклонюсь.
 
 
И, под медленным снегом стóя,
Опушусь на колени в снег,
И во имя твое святое,
Поцелую вечерний снег —
 
 
Там, где поступью величавой
Ты прошел в гробовой тиши,
Свете тихий, святые славы,
Вседержитель моей души.
 

2 мая 1916

«Зверю – берлога…»

 
Зверю – берлога,
Страннику – дорога,
Мертвому – дроги.
Каждому – свое.
 
 
Женщине – лукавить,
Царю – править,
Мне – славить
Имя твое.
 

2 мая 1916

«У меня в Москве – купола горят…»

 
У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят,
В них царицы спят, и цари.
 
 
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.
 
 
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
 
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

7 мая 1916

«Должно быть – за тóй рощей…»

 
Должно быть – за тóй рощей
Деревня, где я жила,
Должно быть – любовь проще
И легче, чем я ждала.
 
 
– Эй, идолы, чтоб вы сдохли!
Привстал и занес – кнут,
И óкрику вслед – óхлест,
И вновь бубенцы поют.
 
 
Над валким и жалким хлебом
За жердью встает – жердь.
И проволока под небом
Поет и поет смерть.
 

13 мая 1916

«И тучи оводов вокруг равнодушных кляч…»

 
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
И ветром вздутый калужский родной кумач,
И пóсвист перепелов, и большое небо,
И волны колоколов над волнами хлеба,
И толк о немце, доколе не надоест,
И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
И имя твое, звучащее словно: ангел.
 

18 мая 1916

«Руки люблю…»

 
Руки люблю
Целовать, и люблю
Имена раздавать,
И еще – раскрывать
Двери!
– Настежь – в темную ночь!
 
 
Голову сжав,
Слушать, как тяжкий шаг
Где-то легчает,
Как ветер качает
Сонный, бессонный
Лес.
 
 
Ах, ночь!
Где-то бегут ключи,
Ко сну – клонит.
Сплю почти.
Где-то в ночи
Человек тонет.
 

27 мая 1916

«Над городом, отвергнутым Петром…»

 
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
 
 
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.
 
 
Царю Петру и Вам, о, царь, хвала!
Но выше вас, цари, колокола.
 
 
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
 
 
– И целых сорок сорокóв церквей
Смеются над гордынею царей!
 

28 мая 1916

«Над синевою подмосковных рощ…»

 
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы калужскою дорогой —
 
 
Калужской, песенной, привычной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих Бога.
 
 
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской —
 
 
Одену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь – и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по калужской.
 

Троицын день 1916

«О муза плача, прекраснейшая из муз!..»

 
О муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
 
 
И мы шарахаемся, и глухое, – ох! —
Стотысячное – тебе присягает. – Анна
Ахматова! – Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
 
 
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
 
 
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
– И я дарю тебе свой колокольный град
– Ахматова – и сердце свое в придачу!
 

19 июня 1916

«Охватила голову и стою…»

 
Охватила голову и стою,
– Чтó людские козни! —
Охватила голову и пою
На заре на поздней.
 
 
Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя пою, что у нас – одна,
Как луна на небе!
 
 
Что, на сердце вóроном налетев —
В облака вонзилась.
– Горбоносую – чей смертелен гнев
И смертельна – милость.
 
 
Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою – как ремнем
Мне стянула горло.
 
 
Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала – чище.
Ах, я счастлива, что тебя даря,
Удаляюсь – нищей,
 
 
Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла! —
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.
 

22 июня 1916

«Имя ребенка – Лев…»

 
Имя ребенка – Лев,
Матери – Анна.
В имени его – гнев,
В материнском – тишь.
Вóлосом – он – рыж —
Голова тюльпана! —
Что ж – осанна —
Маленькому царю.
 
 
Дай ему Бог – вздох
И улыбку – матери,
Взгляд – искателя
Жемчугов.
Бог, внимательнее
За ним присматривай:
Царский сын – гадательней
Остальных сынов.
 
 
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок – в твоей горсти!
 

24 июня 1916

«Сколько спутников и друзей!..»

 
Сколько спутников и друзей!
Ты никому не вторишь.
Правят юностью нежной сей —
Гордость и горечь.
 
 
Помнишь бешеный день в порту,
Южных ветров угрозы,
Рев Каспия – и во рту
Крылышко розы.
 
 
Как цыганка тебе дала
Камень в резной оправе,
Как цыганка тебе врала
Что-то о славе…
 
 
И – высóко у парусов —
Отрока в синей блузе.
Гром моря – и грозный зов
Раненой Музы.
 

25 июня 1916

«Не отстать тебе. Я – острожник…»

 
Не отстать тебе. Я – острожник,
Ты – конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
 
 
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!
 

26 июня 1916

«Златоустой Анне – всея Руси…»

 
Златоустой Анне – всея Руси
Искупительному глаголу, —
Ветер, голос мой донеси
И вот этот мой вздох тяжелый.
 
 
Расскажи, сгорающий небосклон,
Про глаза, что черны от боли,
И про тихий земной поклон
Посреди золотого поля.
 
 
Ты, зеленоводный лесной ручей,
Расскажи, как сегодня ночью
Я взглянула в тебя – и чей
Лик узрела в тебе воочью.
 
 
Ты, в грозовой высú
Обретенный вновь!
Ты! Безымянный!
Донеси любовь мою
Златоустой Анне – всея Руси!
 

27 июня 1916

«Руки даны мне – протягивать каждому обе…»

 
Руки даны мне – протягивать каждому обе —
– Не удержать ни одной, губы – давать имена,
Очи – не видеть, высокие брови над ними —
Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви.
 
 
А этот колокол там, что кремлевских тяжéле,
Безостановочно ходит и ходит в груди, —
Это – кто знает? – не знаю, – быть может, —
   должно быть —
Мне загоститься не дать на российской земле.
 

2 июля 1916

«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»

 
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов – за белой стеною – погост.
И на песке вереница соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
 
 
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд.
Старая баба – посыпанный крупною солью
Черный ломóть у калитки жует и жует…
 
 
Чем прогневили тебя эти серые хаты,
Господи! – и для чего стóльким простреливать
   грудь?
Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь…
 
 
– Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. – Ох, и поют же
Нынче солдаты! О, Господи Боже ты мой!
 

3 июля 1916

«Семь холмов – как семь колоколов…»

 
Семь холмов – как семь колоколов.
На семи колоколах – колокольни.
Всех счетом – сорок сороков, —
Колокольное семихолмие!
 
 
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Дом – пряник, а вокруг плетень
И церкóвки златоголовые.
 
 
И любила же, любила же я первый звон —
Как монашки потекут к обедне,
Вой в печке, и жаркий сон,
И знахарку с двора соседнего.
 
 
– Провожай же меня, весь московский сброд,
Юродивый, воровской, хлыстовский!
Поп, крепче позаткни мне рот
Колокольной землей московскою!
 

8 июля 1916. Казанская

«Москва! Какой огромный…»

 
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный,
Мы все к тебе придем.
 
 
Клеймо позорит плечи,
За голенищем – нож.
Издалекá-далече
Ты всё же позовешь.
 
 
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
 
 
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце,
Червонное, горит.
 
 
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
– Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
 

8 июля 1916. Казанская

«В огромном городе моем – ночь…»

 
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь —
А я запомнила одно: ночь.
 
 
Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие грудú – в грудь.
 
 
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
 
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 

17 июля 1916 Москва

«Сегодня ночью я одна в ночú…»

 
Сегодня ночью я одна в ночú
– Бессонная, бездомная черница! —
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
 
 
Бессонница меня толкнула в путь.
– О как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —
Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю!
 
 
Вздымаются не волосы – а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех —
Кого жалеют и кого целуют!
 

1 августа 1916

«Красною кистью…»

 
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
 
 
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
 
 
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
 

16 августа 1916

«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»

 
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою – как никто другой.
 
 
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
 
 
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
 
 
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
 

15 августа 1916

«Кабы нас с тобой – да судьба свела…»

 
Кабы нас с тобой – да судьба свела —
Ох, веселые пошли бы на земле дела!
Не один бы нам поклонился град,
Ох, мой рóдный, мой природный,
   мой безродный брат!
 
 
Как последний сгас на мосту фонарь —
Я кабацкая царица, ты кабацкий царь.
Присягай, народ, моему царю!
Присягай его царице, – всех собой дарю!
 
 
Кабы нас с тобой – да судьба свела —
Поработали бы царские на нас колокола,
Поднялся бы звон по Москве-реке
О прекрасной самозванке и ее дружке.
 
 
Нагулявшись, наплясавшись на земном пиру,
Покачались бы мы, братец, на ночном ветру…
И пылила бы дороженька – бела, бела —
Кабы нас с тобой – да судьба свела!
 

25 сентября 1916

«Счастие или грусть…»

 
Счастие или грусть —
Ничего не знать наизусть,
В пышной тальме катать бобровой,
Сердце Пушкина теребить в руках,
И прослыть в веках —
Длиннобровой,
Ни к кому не суровой —
Гончаровой.
 
 
Сон или смертный грех —
Быть как шелк, как пух, как мех,
И, не слыша стиха литого,
Процветать себе без морщин на лбу.
Если грустно – кусать губу
И потом, в гробу,
Вспоминать – Ланского.
 

1 ноября 1916

«…Я бы хотела жить с Вами…»

 
…Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревянной гостинице
Тонкий звон
Старинных часов – как капельки времени.
И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды —
Флейта,
И сам флейтист в окне,
И большие тюльпаны на окнах,
И может быть, Вы бы даже меня не любили…
 

* * *

 
Посреди комнаты – огромная изразцовая печка,
На каждом изразце – картинка:
Роза – сердце – корабль —
А в единственном окне – снег, снег, снег.
 
 
Вы бы лежали – каким я Вас люблю: ленивый,
Равнодушный, беспечный.
Изредка резкий треск
Спички.
 
 
Папироса горит и гаснет,
И долго-долго дрожит на ее краю
Серым коротким столбиком – пепел.
Вам даже лень его стряхивать —
И вся папироса летит в огонь.
 

10 декабря 1916

«Кто спит по ночам? никто не спит!..»

 
Кто спит по ночам? никто не спит!
Ребенок в люльке своей кричит,
Старик над смертью своей сидит,
Кто молод – с милою говорит,
Ей в губы дышит, в глаза глядит.
 
 
Заснешь – проснешься ли здесь опять?
Успеем, успеем, успеем спать!
 
 
А зоркий сторож из дома в дом
Проходит с розовым фонарем,
И дробным рокотом над подушкой
Рокочет ярая колотушка:
– Не спи! крепись! говорю добром!
А то – вечный сон! а то – вечный дом!
 

12 декабря 1916

«Вот опять окно…»

 
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
 
 
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночú!
Может – сотни свеч,
Может – три свечи…
 
 
Нет и нет уму
Моему – покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
 
 
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
 

23 декабря 1916

1917

«Мне ль, которой ничего не надо…»

 
Мне ль, которой ничего не надо,
Кроме жаркого чужого взгляда,
Да янтарной кисти винограда, —
Мне ль, заласканной до тла и всласть,
Жаловаться на тебя, о страсть!
 
 
Все же в час как леденеет твердь
Я мечтаю о тебе, о смерть,
О твоей прохладной благодати —
Как мечтает о своей кровати
Человек, уставший от объятий.
 

1 января 1917

«Милые спутники, делившие с нами ночлег!..»

 
Милые спутники, делившие с нами ночлег!
Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб…
Рокот цыганских телег,
Вспять убегающих рек —
Рокот…
 
 
Ах, на цыганской, на райской, на ранней заре —
Помните утренний ветер и степь в серебре?
Синий дымок на горе,
И о цыганском царе —
Песню…
 
 
В черную полночь, под пологом древних ветвей
Мы вам дарили прекрасных, как ночь, сыновей,
Нищих, как ночь, сыновей…
И рокотал соловей —
Славу.
 
 
Не удержали нас, спутники чудной поры,
Нищие неги и нищие наши пиры.
Жарко пылали костры,
Падали к нам на ковры —
Звезды…
 

29 января 1917

«У камина, у камина…»

 
У камина, у камина
Ночи коротаю.
Все качаю и качаю
Маленького сына.
 
 
Лучше бы тебе по Нилу
Плыть, дитя, в корзине!
Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне.
 
 
Царский сон оберегая,
Затекли колена.
Ночь была… И ночь другая
Ей пришла на смену.
 
 
Так Агарь в своей пустыне
Шепчет Измаилу:
«Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне!»
 
 
Дорастешь, царек сердечный,
До отцовской славы,
И поймешь: недолговечны
Царские забавы!
 
 
И другая, в час унылый
Скажет у камина:
«Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне!»
 

2 февраля 1917. Сретение

«Август – астры…»

 
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины
Ржавой – август!
 
 
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август,
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! – Сердце!
 
 
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных
Август! – Месяц
Ливней звездных!
 

7 февраля 1917

«Над церкóвкой – голубые облака…»

 
Над церкóвкой – голубые облака,
Крик вороний…
И проходят – цвета пепла и песка —
Рéволюционные войска.
Ох ты барская, ты царская моя тоска!
 
 
Нету лиц у них и нет имен, —
Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись, Москва, на
вечный сон!
 

2 марта 1917

Москва

Царю – на пасху

 
Настежь, настежь
Царские врата!
Сгасла, схлынула чернота.
Чистым жаром
Горит алтарь.
– Христос Воскресе,
Вчерашний царь!
 
 
Пал без славы
Орел двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы.
 
 
Помянет потомство
Еще не раз —
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз.
 
 
Ваши судьи —
Гроза и вал!
Царь! Не люди —
Вас Бог взыскал.
 
 
Но нынче Пасха
По всей стране,
Спокойно спите
В своем Селе,
Не видьте красных
Знамен во сне.
 
 
Царь! – Потомки
И предки – сон.
Есть – котомка,
Коль отнят трон.
 

2 апреля 1917,

первый день Пасхи

Москва

«За Отрока – за Голубя – за Сына…»

 
За Отрока – за Голубя – за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия!
 
 
Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий – Димитрий.
 
 
Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него – любовной благодати?
 
 
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка – Алексия!
 

4 апреля 1917,

третий день Пасхи

«Чуть светает…»

 
Чуть светает —
Спешит, сбегается
Мышиной стаей
На звон колокольный
Москва подпольная.
 
 
Покидают норы —
Старухи, воры.
Ведут разговоры.
 
 
Свечи горят.
Сходит Дух
На малых ребят,
На полоумных старух.
 
 
В полумраке,
Нехотя, кое-как
Бормочет дьяк.
 
 
Из черной тряпицы
Выползают на свет Божий —
Гроши нищие,
Гроши острожные,
Пóтом и кровью добытые
Гроши вдовьи,
Про черный день
Да на помин души
Отложенные.
 
 
Тáк, на рассвете,
Ставят свечи,
Вынимают просфóры —
Старухи, воры:
За живот, за здравие
Раба Божьего – Николая.
 
 
Тáк, на рассвете,
Темный свой пир
Справляет подполье.
 

10 апреля 1917

«И кто-то, упав на карту…»

 
И кто-то, упав на карту,
Не спит во сне.
Повеяло Бонапартом
В моей стране.
 
 
Кому-то гремят раскаты:
– Гряди, жених!
Летит молодой диктатор,
Как жаркий вихрь.
 
 
Глаза под улыбкой шалой —
Что ночь без звéзд!
Горит на мундире впалом —
Солдатский крест
 
 
Народы призвал к покою,
Смирил озноб —
И дышит, зажав рукою
Вселенский лоб.
 

21 мая 1917,

Троицын день

«Из строгого, стройного храма…»

 
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей…
– Свобода! – Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
 
 
Свершается страшная спевка, —
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
 

26 мая 1917

«Голубые, как небо, воды…»

 
Голубые, как небо, воды,
И серебряных две руки.
Мало лет – и четыре года:
Ты и я – у Москвы-реки.
 
 
Лодки плыли, гудки гудели,
Распоясанный брел солдат.
Ребятишки дрались и пели
На отцовский унылый лад.
 
 
На ревнителей Бога Марса
Ты тихонько кривила рот.
Ледяными глазами барса
Ты глядела на этот сброд.
 
 
Был твой лик среди этих, темных,
До сиянья, до блеска – бел.
Не забуду – а ты не вспомнишь —
Как один на тебя глядел.
 

6 июня 1917

«Горечь! Горечь! Вечный привкус…»

 
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
 
 
Я от горечи – целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи – другую
Ночью за руку ведешь.
 
 
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
 

10 июня 1917

«И зажег, голубчик, спичку…»

 
И зажег, голубчик, спичку.
– Куды, матушка, дымок?
– В двери, родной, прямо в двери, —
Помирать тебе, сынок!
 
 
– Мне гулять еще охота.
Неохота помирать.
Хоть бы кто за меня помер!
…Только до ночи и пожил.
 

11 июня 1917

(Рассказ владимирской няни Нади.)