355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина и Сергей Дяченко » Ведьмин век. Трилогия » Текст книги (страница 6)
Ведьмин век. Трилогия
  • Текст добавлен: 27 января 2022, 11:02

Текст книги "Ведьмин век. Трилогия"


Автор книги: Марина и Сергей Дяченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Двоих он пытал напрасно – они попросту ничего не знали. Третья знала, но вырвать из нее это знание было не под силу даже ему; пятая долго молчала, но под конец сдалась и рассказала все…

Хоть вряд ли это было именно «все». Мавин – профессионал… Мавину придется тяжко поработать, но это именно работа, а не лихорадочное тушение пожара. Пожар, надо думать, они временно затоптали.

«Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?..»

А кто его знает…

Самолет нырял, проваливаясь в воздушные ямы; желудок Клавдия прыгал к горлу, какое счастье, что он уже почти сутки ничего не ел… Впрочем, не надо себя обманывать. Его мутило бы и на твердой земле. Теперь его будет мутить долго, очень долго, всю жизнь…

Надо было заставить Мавина, подумал он зло. Он же куратор, ведьмы, надо думать, тоже его… Вот пусть попотел бы. Наступив на горло собственной чистоплотности и… еще чему-то, и это «что-то» у Клавдия все в синяках. В кровоподтеках; надо было Федору заставить, она баба жестокая…

Он криво усмехнулся. Мавин… не добился бы того признания. Приятно осознавать профессиональное превосходство над подчиненным. Как в анекдоте про ассенизаторов: «Учись, сынок, не то так и будешь всю жизнь ключи подавать…»

Самолет коснулся бетонки; Клавдий с сожалением ощутил, как чувство полета сменяется суетливым бегом по взлетной полосе. Сейчас он придет домой, отключит телефон и снова станет рыбой. Во сне. Где нет ни тягостного предчувствия, ни ведьм, ни чаши стадиона, которая нависает над головой, огромная бетонная тарелка, человеческая каша, каша, месиво…

Его передернуло. Вот с этим самым чувством он вчера шел в подвал. А сегодня к нему добавилась еще картинка: тысячи людей в панике бросаются к выходам… Женщины, дети, подростки, кровавое варево в бетонной чашке…

Самолет остановился. Хватит, сказал себе Клавдий. Сейчас мы эту мысль выключим…

Он набрал полную грудь воздуха и вообразил все до последней черточки. В подробностях и красках – вплоть до чьих-то раздавленных очков под сиденьем. Потом представил, как по яркой воображаемой картинке ползут трещинки, будто по разбитому стеклу. И как осколки со звоном осыпаются. Облегченный выдох; все.

Шел дождь.

– Как там в Однице, патрон? – приветливо спросил телохранитель.

– Разгар курортного сезона. – Клавдий улыбнулся. – Магнолией пахнет, пес побери… Бери отпуск, Сали, жену за шиворот – и на пляж…

Телохранитель засмеялся, распахивая перед Клавдием дверцу машины:

– Я развелся, патрон…

– Да? – удивился Клавдий. – Ну и правильно… Потому как от этих баб одни неприятности. И чуть не каждая вторая – ведьма…

Рассмеялись уже вдвоем.

Два часа назад Федора провожала Клавдия – до самого трапа. Молча; собственно, по этикету она и должна была его провожать. Потому как куратор Мавин несет службу денно и нощно, а визит Великого Инквизитора был не официальным, а рабочим… Даже чернорабочим. Очень-очень черно.

Федора молчала, а ему было не до нее. Не терпелось остаться в одиночестве. Откинуться на спинку кресла и попытаться зализать раны. Восстановить хотя бы видимость душевного равновесия.

– Держись, Федора. Работай; детям привет…

– Передам.

– Им нравится в Однице? Все-таки море?

– Наверное, нравится.

– До свидания. Я полетел.

– Счастливой дороги… Клав.

Потом, вспоминая и анализируя, он так и не смог понять, с каким выражением она на него смотрела. Как на палача? Да ну, вряд ли, это с его стороны совершенно неуместная мнительность… Как на героя?..

Такой же взгляд он запомнил когда-то в глазах ее дочери. Девчонке было лет пять, мама уезжала в командировку – надолго, и девчонка смотрела устало и безнадежно, недетским взглядом, будто повторяя про себя: ну что я могу поделать против судьбы…

Мама уезжала в командировку, которая называлась «месяц с дядей Клавом на безлюдной турбазе». Ну что мы все можем поделать против судьбы…

Машина выкатила на площадь Победного Штурма, и Клавдий с удовольствием отметил, что отвлекся от запрещенных мыслей. Несколько часов сна – и он будет готов копать дальше. Почему-то он уверен, ведьмы с глубоким «колодцем» плодятся не только в Рянке и не только в Однице… Но – потом. Все потом.

Телохранитель заглянул в подъезд, вернулся и почтительно встал за плечом – ожидая, пока Великий Инквизитор закончит разглядывать клумбу с ирисами и поднимется наверх. Клавдий вяло махнул рукой:

– Иди, Сали… Пока…

На лестнице было холодно и влажно. Клавдий поднялся до половины пролета – и только теперь почуял близкое присутствие ведьмы.

(Дюнка. Апрель)

Он приносил ей хлеб, кефир, запакованные обеды из студенческой столовой; кажется, она ничего не ела. Она разламывала булку и разливала кефир по нескольким стаканам – однако то была лишь иллюзия трапезы; Клав безропотно мыл посуду и приносил новую порцию. Он принял правила игры, более того – он пытался в них поверить.

Он почти полностью забросил занятия, отощал и осунулся. Юлек Митец вторую неделю не желал с ним разговаривать, потому что в ответ на какой-то невинный вопрос Клав жестко отбрил его, оскорбительно и совершенно без причины; еще более обидным оказался для Юлека тот факт, что от «бойкота» страдал, похоже, только он сам – Клаву на эти психологические тонкости было глубоко плевать.

Клав жил, отделенный от прочего мира непроницаемой пленкой. В крохотной квартирке на пятнадцатом этаже дома-муравейника его ежесекундно ждала любимая женщина, которая вроде бы мертва; днем и ночью отрешенный от мира Клав пытался решить главный вопрос своей жизни: счастье он испытывает или мучение.

Всякий раз, касаясь ее, он делал над собой усилие. Задерживал дыхание, не желая ощущать исходящий от нее запах воды, и с трудом разжимал губы, отвечая на ее поцелуй. Но проходила минута мучительной борьбы – и тело его, повинуясь инстинкту, распознавало в ее прикосновениях настоящую жаждущую плоть. И тогда, отвечая, согреваясь в его тепле, Дюнкино тело утрачивало холод и скованность; кожа ее розовела, наливались цветом губы, и, целуя ее в шею, он чувствовал сбивчивый пульс. Толчки ее крови.

Тогда память почти без труда возвращала теплое лето, и он покаянно шептал: «Дюночка, прости» – и обнимал ее так, будто хотел задушить.

Вот уже месяц они жили как муж с женой.

Он продал букинисту десяток своих любимых книжек и купил ей платье и белье, туфли и тапочки, и даже набор косметики; ему казалось, что вещи из человеческого обихода, в небрежном порядке расположившиеся на видных местах в маленькой квартирке, помогут преодолеть слабый налет бреда, который, хочешь не хочешь, все же лежал на их странной игре. Он даже предложил однажды:

– Давай позвоним твоим родителям?

Дюнка долго смотрела, не отрывая глаз. Потом медленно покачала головой, и Клав пожалел о своей глупости.

Ее волосы никак не желали просыхать. Когда Клав обнимал ее, мокрые пряди холодными змейками касались его плеч; он пересчитал деньги, оставшиеся после последнего визита к букинисту, и купил ей мощный пятискоростной фен.

Кажется, она обрадовалась. Он бездумно сидел в облезлой комнатушке и слушал басовитое гудение, доносящееся из ванной; потом к нему добавился плеск воды.

Он постучался, заглянул; Дюнка улыбнулась и направила струю теплого воздуха ему в лицо. Клаву показалось, что он бедуин, ощутивший дыхание раскаленной пустыни.

Ванна была полна; шапка белой пены лезла, будто каша из кастрюли, собираясь перевалиться через край.

– Очень большая пивная кружка, – сказал он Дюнке и обрадовался, когда она засмеялась. – Будешь купаться?

Дюнка покачала головой. Ей не надо купаться, ей хочется высушить волосы…

– Значит, водичка – мне?

Она кивнула, странно довольная. Будто мысль о чисто вымытом Клаве доставила ей немалую радость; он почти обиделся. Не считает же она его грязной свиньей?!

Он ухмыльнулся собственным глупым мыслям. Коснулся теплой – впервые теплой! – Дюнкиной щеки:

– Жди… Я сейчас…

Она вышла, прикрыв за собой дверь.

Клав разделся, в беспорядке побросав вещи на колченогую этажерку. Под тугой пеной было тепло и уютно, даже уютнее, чем он мог себе представить; мгновенно потеряв счет времени, он улегся, устроил затылок на покатом краю старой ванны и прикрыл глаза.

Все вернется. Все уже возвращается; кто знает, сколько жителей этого города годами живут с… ними. С любимыми существами, явившимися из-за грани на их зов? Годами и десятилетиями, кто вправе им помешать? Разве чугайстеры… неуместное воспоминание, но разве чугайстеры смогут отыскать Дюнку? Никогда…

В глаза Клаву смотрело жерло водопроводного крана. Круглое и черное, будто колодец; вот уже минуту на нем набрякала капля. Росла, подрагивала, ловила тусклый свет плафона… Потом тяжело оторвалась, утонула в пене. Кап…

В тишине ее падение показалось маленькой катастрофой. Отдаленным взрывом; впрочем, нет. Тишины нету, есть сухое потрескивание лопающихся пенных пузырьков, глухое движение воды в лабиринтах труб и еле слышное ворчание… Наверное, Дюнка в комнате продолжает сушить волосы феном…

Клав скосил глаза.

Фен лежал на полочке для шампуней. На той самой, что каким-то чудом удерживалась на двух ржавых шурупах, кренилась, нависая над краем ванны; теперь на ней лежал подарок Клава Дюнке, фен, и тихо ворчал, включенный на минимальную скорость. Не веря себе, Клав проследил путь черного витого провода – тот прочно сидел в розетке.

Как она могла его оставить?! И как он, дурак, мог не заметить включенного фена, он же не самоубийца?.. Или он сошел с ума и, когда он нырял в пену, никакого фена на полочке не было?..

Давным-давно был какой-то фильм. Смешной и одновременно страшный, они смотрели его вместе с Дюнкой в летнем кинотеатре, где немилосердно кусали комары и вились в потоке света ночные бабочки… Там девушка, которую преследовал убийца, толкнула злодея в ванну и следом швырнула включенную электрическую вещь…

Собственно, фен и швырнула. Редко кто держит в ванной телевизор или настольную лампу. Какой он идиот…

Осторожно, стараясь, чтобы верхушка пенного сугроба не коснулась полочки для шампуней, он взялся руками за скользкий край ванны. В этот момент полочка дрогнула, потому что срок службы двух ржавых шурупов подошел к концу.

Клав замер, ощущая в животе сосущую, томительную пустоту.

Фен, продолжая деловито ворчать, подполз ближе к краю полочки. Белый пластмассовый наконечник потянулся к воде, будто морда изнуренного жаждой животного. Почуяв слабое, но ощутимое дыхание теплого воздуха, пена дрогнула и осела; обнажился пятачок открытой воды, маленькая полынья. Фен медленно, но неудержимо соскальзывал, путь его переходил в падение, и странно, что эта доля секунды длилась для Клава несколько томительных долгих минут.

Ему вспомнились не история его жизни, не мать и не первый поцелуй. Ему вспомнился старый лум, тяжело облокотившийся на кладбищенскую оградку. С больными глазами на умном, хотя и вполне заурядном немолодом лице. Темные ветви старой елки. Все.

Нет!

Никто и никогда не учил его этому жесту. Он выбросил вперед обе руки, отталкивая призрак надвигающейся смерти, и вода в ванне взметнулась волной, будто желая слизнуть падающий фен… или отбросить его прочь.

Непонятно, почему электрическая игрушка на миг приостановила свое падение. Вероятно, зацепилась за что-то тяжелая ребристая рукоятка; Клав уже выпрыгивал, увлекая за собой потоки воды и хлопья пены. Вот под босыми ногами шершавый резиновый коврик, вот мокрая рука хватает за витой шнур…

Он почему-то уверен был, что шнур не поддастся, но вилка вышла из розетки легко и беззвучно и, увлекаемая слишком сильным рывком, пролетела через всю ванную комнату, ударилась о стену, отскочила и шлепнулась в воду – сразу же вслед за отключенным феном, который все-таки упал.

Клав стоял в остывающей луже. С накренившейся полочки по очереди соскользнули в ванну бутылка шампуня, кисточка для бритья и пузатая мыльница; фен неподвижно лежал на белом дне. Как утопшее чудовище.

Потом спину его лизнул прохладный воздух. Приоткрылась незапертая дверь.

Дюнка стояла на пороге и молчала. Переводила непонимающий взгляд с голого дрожащего парня на ванну в поредевших клочьях пены. И обратно.

– Вот. – Клав неестественно, тонко хохотнул. – А меня чуть не поджарило…

Дюнка молчала. В напряженных глазах ее стояло выражение, которого Клав не понял.

* * *

Ивга очнулась от полусна, когда внизу послышались шаги. Задержав вдох, Ивга вслушивалась в чужое молчаливое присутствие – вошедший постоял рядом с фикусом, а потом отчего-то повернулся и вышел. Она не успела перевести дыхание – когда в подъезд вошли снова, и Ивга ощутила знакомую уже тошноту.

Прижимая к себе сумку, она кинулась наверх. Она рвалась на третий этаж, на четвертый, на чердак – однако после первого же пролета у нее подвернулась нога, и потому пришлось попросту забиться в темный угол. Зная, по крайней мере, что от бронированной черной двери ее разглядеть невозможно.

Присутствие инквизитора сделалось еще тяжелее. Еще ощутимей и жестче; сквозь стук крови в ушах Ивга слышала шаги. Сперва решительные, неторопливые, потом, после паузы, – замедленные, будто в раздумье.

– Кто здесь?

Удар. Ивга скорчилась, зажимая рот ладонью. Боль накатила и ушла; сквозь мокрые ресницы она разглядела уходящие вниз ступеньки. А на ступеньках – ноги в темных ботинках. Совершенно сухих, несмотря на дождь.

– А вот не надо было этого делать, Ивга.

Она вдохнула так глубоко, как только могла. Невидимый напор схлынул, оставив только слабую тошноту и озноб.

– Не надо подстерегать за углом. Опасно… Давай поднимайся.

– Я не хочу на учет, – сказала она, вжимаясь спиной в холодную стену. – Я не хочу в тюрьму. Я не стану там жить, не хочу…

– Ой, Ивга. – В усталом голосе ей померещилось раздражение. – Мне бы твои проблемы.

* * *

Первым делом Клавдий открыл холодильник и тупо уставился в его сытые, пестреющие кастрюльками недра. Есть он не хотел ни капельки, но созерцание еды помогало сосредоточиться и создавало иллюзию деятельности. К тому же человек, возящийся с холодильником, не может казаться страшным. По крайней мере, Клавдию так казалось.

Митец-младший был не прав. Невеста его и не думала отсиживаться в объятиях одной из многочисленных, по мнению Назара, подруг. Человек, ночевавший три дня у подруги, не так выглядит. И выражение глаз у него тоже не такое.

– Не время, – сказал он будто бы сам себе. – Вот уж не время неучтенной ведьме слоняться по улицам и ночевать на вокзалах.

Он не видел Ивгу – но сразу ощутил, как она вскинулась. Вообразит, что он читает мысли. Или наводнил город шпионами…

Позавчера он вроде бы ее вспоминал. Ах да, она ведь звонила… И он перезванивал Назару. А Назар…

– Ты долго меня ждала?

Вздох.

– Не знаю… У меня часы стали…

Клавдий вздохнул:

 
Стали мои часы, стали,
Имя мое забудь, стали…
Золотой цветок в мире стали
пробил час, и часы стали…
 

Он бессмысленно повертел в руках упаковку ветчины. Интересно, что же с ней теперь делать… С Ивгой, не с ветчиной. Что с ней делать, особенно в свете собственного вчерашнего приказа…

Он вернулся в гостиную. Девушка стояла у дверей, на свободном от паласа пятачке, не снимая мокрой куртки, не опуская на пол видавшей виды спортивной сумки.

– Со вчерашнего дня, – Клавдий подбросил на ладони упаковку ветчины, – вернее, со вчерашнего вечера резко усложнилась жизнь всех без исключения ведьм… во всех провинциях. То есть она усложнилась раньше… когда начались самосуды. В одной только Рянке… ну да ладно, это служебные сведения. А Вижна, ленивый город, обходилась пока пикетами… – Некоторое время он рассматривал этикетку на упаковке. – Почему на ветчине рисуют улыбающихся свиней? Их что, радует перспектива копчения?

– Не больше… чем ведьм, – через силу отозвалась Ивга. – Скоро в супермаркетах… появятся детские наборы «Сожги ведьму». Охапка дров… и красочная этикетка. С улыбающейся… – ее голос сорвался.

– Раздевайся, – сказал он сухо.

Ее напряженные глаза напряглись еще больше. Клавдий криво усмехнулся:

– Я имел в виду – сними куртку… И кроссовки тоже сними.

Бросив ветчину на диван, он прошел к телевизору. Рассеянно щелкнул пультом.

На информационном канале вещал худенький, смуглый, похожий на птицу обозреватель; он говорил не о ведьмах, и в душе Клавдий был ему благодарен. Мир не состоит из одних только ведьм. Даже когда ведьм очень много…

– Ты звонила Назару? – спросил он, глядя, как место смуглого птицеобразного парня занимает женщина со спортивной стрижкой.

Ивга перевела дыхание:

– Я не пойду на учет. Они… Я не пойду!

Клавдий поднял телефонную трубку.

* * *

До крови закусив губу, Ивга смотрела, как цепкая, с узором вен рука набирает короткий номер. Скрежет падающей решетки; цепи и вонь факелов. «У меня в доме ведьма. Пришлите машину…»

Она поступила так, как от нее того ждали. Она сдалась на милость победителя. Как презрительно улыбнется девчонка в серой вытянутой кофте: ну что? Достукалась? Ты ведь этого хотела, нет? Когда сама, без принуждения шла к нему?

– Да погибнет скверна… – устало бросил в трубку стоящий спиной человек, и Ивга вздрогнула, будто бы смерти желали ей. «Скверна – это я».

Инквизитор долго молчал, слушая голос на том конце провода; Ивга ждала, обмерев, как червяк в жестянке рыболова. «Пришлите машину за ведьмой… в течение десяти минут…»

– Да, – глухо бросил инквизитор. – Делиться впечатлениями будем потом, Глюр. Сначала доведи все это до конца… Через три часа мне понадобится полная сводка. Все, а на эти три часа считай, что я умер…

Трубка легла на рычаг.

– Я не пойду на учет… – сказала Ивга неслышно.

– У тебя хорошая внутренняя защита, – сказал инквизитор, глядя в окно. – Как ты себя чувствуешь?

Ивга с удивлением поняла, что тошноты почти нет. Развеялась, исчезла.

– Хорошая защита, – повторил инквизитор рассеянно. – Ивга, ты хочешь спать?.. Я очень хочу. Очень, Ивга; если я сейчас не посплю хоть два часа, все ведьмы во всех провинциях получат шанс отпраздновать мою кончину…

Он потер глаза. Сперва небрежно, потом с силой, с ожесточением, так, что веки моментально покраснели:

– Я буду спать, Ивга. Пойди на кухню, возьми в холодильнике что понравится и съешь… Можешь тоже поспать, на диване. Только, – он вздохнул, – не делай двух вещей. Не касайся входной двери и не входи ко мне в кабинет. Я сразу проснусь, и, как говорилось в каком-то романе, «это испортит мне нервы». Да, и телефонную трубку не поднимай…

Ивга молчала.

Поразительная нереальность происходящего. Жесткий палас под ногами; носки тоже промокли насквозь, но снимать носки перед Великим Инквизитором как-то… несерьезно. Некрасиво, несолидно…

Закрылась тяжелая дверь кабинета. Щелкнула причудливо изогнутая ручка, Ивга где стояла, там и села на палас.

Дождь за окном лил и лил. На экране телевизора, который так и забыли выключить, мелькал суетливый рекламный ролик.

Ивга посидела, скрестив ноги, слушая, как ноют мышцы. Джинсы отсырели насквозь… Сейчас бы к огню, к камину…

К костру.

Ивга вздрогнула. На экране пылал костер, но камера, видимо, любительская, то и дело дергалась, не давая рассмотреть как следует металлический каркас, вокруг которого металось пламя… Это баскетбольная стойка со щитом. И, кажется, к металлической опоре привязан человек… Сетка на кольце уже сгорела. Кричащие люди, похожие на болельщиков… Немо кричащие, потому что отключен звук. Врывающаяся в кадр пожарная машина, другие люди – в форме… Лениво опускающиеся дубинки… Экран гаснет…

Говорящая голова комментатора. Того самого, смуглого, похожего на птицу, с опасливым сочувствием на тощем лице. Ивга огляделась в поисках пульта. Не нашла, подобралась к телевизору, отыскала кнопку, освобождающую звук.

– …подтвердил также, что данный комплекс мер по своей строгости не имел аналогов в последние двадцать лет, а эффективность его такова, что уже спустя два часа после начала профилактических мероприятий в округе Одница было уничтожено пять особо опасных и задержано девятнадцать стандартных ведьм. Вместе с тем Великий Инквизитор счел своим долгом подчеркнуть, что, работая в тесном контакте с ведомством Общественного Порядка, не допустит дальнейшего распространения самосудов как исключительно вредного для Инквизиции, антигуманного и кощунственного явления…

Ивга сидела на пятках. Слишком близкий экран жег ей глаза.

– …основным направлением по-прежнему остается выявление незарегистрированных ведьм. Приговоры Инквизиции отныне будут выполняться в течение суток, причем значительно расширяется список показаний, по которым ведьма подлежит изоляции либо уничтожению…

Нажимая кнопку, Ивга почувствовала мгновенное наслаждение от собственной власти. Некое злорадное удовольствие, когда птицелицый комментатор побледнел и погас, сморщившись, оставив после себя зеленовато-серое зеркало экрана.

Так. Она сидит в квартире Великого Инквизитора, на полу, перед мертвым «ящиком». Спокойно, ведьма, спокойно… Там, под дождем, сейчас хуже. У ведьм все усложняется, и усложняется их и без того нелегкая жизнь…

Оставляя на полу влажные следы, она проследовала на кухню. Огляделась, поджала губы, приоткрыла холодильник. Во рту мгновенно стало тепло и полноводно; хорошо, что ее здоровый аппетит пока сильнее всех бед. Пожалуй, она даже не станет ничего разогревать – съест все холодным. Вот только разве что чай…

Она обернулась к плите. Чайник посверкивал чистым зеркальным боком, и в нем отражался стоящий в дверном проеме темный человек.

Руки Ивги сделались тяжелыми. И невероятно тяжелым сделался чайник, в котором и воды-то было каких-нибудь два стакана.

– Не могу уснуть, – несколько виновато сообщил инквизитор. – Это скверно, но зато неудивительно.

На нем был черный халат, покроем напомнивший ей средневековый плащ длиною до земли.

– Люди придумали много чудесных таблеток, – сказала Ивга, глядя в пол. Инквизитор вздохнул:

– Меня – не берет. У меня своеобразный организм, ты не заметила?

Ивга сглотнула, отгоняя призрак тошноты. Инквизитор странно улыбнулся:

– Да… твоей защите позавидовала бы любая воин-ведьма. Давай поедим.

Ивга поняла, что ей внезапно расхотелось есть. Она смотрела, как дрожат, шипя и высыхая, капли воды на зеркальном боку чайника.

– Что вы собираетесь со мной делать?

Инквизитор поднял брови:

– Хороший вопрос…

Ивга впервые осмелилась посмотреть ему прямо в лицо. Усталое лицо, надо сказать. С отсветом белых ночных фонарей, хоть за окном стоит ясный день.

– Хороший вопрос, Ивга. – Инквизитор задумчиво вытащил из хлебницы тугую бледную булку. – Так ты Назару звонила или нет?

Она отвернулась.

– Видишь ли… – Инквизитор аккуратно, как-то даже по-ресторанному пластал податливый хлеб. – Меня с детства приучили, что личные проблемы каждого из людей – это только его личные проблемы. Понимаешь?..

– Зачем вы сказали им, – прошептала Ивга еле слышно. – Вы меня… заживо… за что, что я вам сделала?!

– Назара очень обидел твой обман, – сообщил инквизитор сухо. – Все открылось бы чуть позже, но гораздо больнее.

– Больнее не бывает.

– Это тебе так кажется. – Голос инквизитора шелестнул, как пепел в продуваемой ветром трубе, и Ивге сделалось холодно. До дрожи.

Чайник повизгивал, закипая. Это у него такой свисток в горлышке, подумала Ивга. Чтобы повизгивал. Как радостный пес.

– Личные проблемы… – пробормотала Ивга зло. – Не надо путать… Личные проблемы и… служебный долг. А вы вроде бы и то и это попытались исполнить…

Инквизитор вздохнул:

– Ты бы присела, Ивга.

– Я постою.

– Сядь.

Она вцепилась в край стола, пытаясь удержаться на ногах, пока небрежно брошенный приказ боролся с ее волей. Вот как они это делают. Вот как… Правду говорила девчонка в ученическом платьице…

Совсем рядом оказался пол. Очень чистый, вылизанный руками добросовестной платной хозяйки. Веселенькие пластмассовые квадратики…

Борьба ничем не закончилась – просто оборвалась. Приказ исчез, и Ивгина напряженная воля, в одночасье потеряв противника, заметалась, ища выхода. Звон в ушах и боль в разбитой о пол руке…

– Извини, я не хотел.

Закусив губу, она поднялась. Нельзя лежать перед ним. Пусть в ногах валяются побежденные.

– Извини, я не хотел… Ты какая-то патологически свободолюбивая. Видишь принуждение даже там, где его, в общем-то, нет…

Ивга смотрела на свою стремительно краснеющую ладонь.

Она хотела сказать, что Великому Инквизитору нельзя не принуждать. Что он так свыкся с ролью, что принуждает даже в мелочах. Беспричинно, бессмысленно, сам того не замечая, – принуждает. Но, наверное, в ее положении лучше помалкивать. Слушать, как чирикает серая воробьиха на той стороне подоконника.

Инквизитор ел. Без видимой спешки, но все же очень быстро, привычно быстро, как солдат или рабочий режимной фабрики.

– Ты в школе тесты сдавала?

Ивга вздрогнула.

– Вот тебе тест… Город, полный людей. В городе лежит бомба. Взорвется через час, не то в метро, не то в больнице, не то в детском садике… Единственный человек, знающий, где это произойдет, – некая решительная женщина, которая не намерена отвечать ни на какие вопросы… А ты – следователь. Мужчина средних лет. Твои действия?

Ивга тупо молчала. Что он имеет в виду? При чем тут она, она ведь знать не знает ни о какой бомбе…

Инквизитор отодвинул тарелку. Вытащил из кармана длинную пачку сигарет, закурил жадно, с некотором даже сладострастием. Прищурился, глядя на дым:

– Не пытайся пришить себя к этой истории. История – выдуманная. Мной. Только что. Будто загадка. Как бы ты поступила?

– Не знаю, – сказал Ивга глухо. Инквизитор привычно вскинул брови:

– Ты думаешь, тем людям… взрослым и детям, которым суждено погибнуть через час, от твоего незнания легче?

Ивга почувствовала толчок тревоги. Она слишком верила во власть слов над реальностью; даже придуманная история способна стать явью – в придуманном мире. И разметать взрывом придуманных людей через придуманные шестьдесят минут…

– Надо… узнать, – выдавила она через силу.

– Как? – В голосе инквизитора была безнадежность, будто игра с пугающей скоростью становилась правдой. – Как узнать, если эта… сука молчит?

– Зачем ей это? – беспомощно спросила Ивга.

Инквизитор пожал плечами:

– Не знаю… Не имею понятия. Время идет, мы уже думаем пять минут…

Ивга стиснула ладони:

– А больше никто не знает?

– Никто, – бросил инквизитор, затягиваясь. – Слушай, что ж я задымил… Ты ведь не куришь?

– Не может быть, чтобы никто не знал…

– Может. Они устанавливали бомбу с напарником, напарника убили. Она осталась…

Ивга наконец-то села. На край табуретки, нервно сведя колени:

– Ну… я не знаю. Пытать ее надо, чтобы сказала…

Пальцы инквизитора сжались, сминая горящую сигарету. На стол посыпался пепел, перемигнулся искорками и погас. Ивга испуганно вскинула глаза. Она что-то сделала не так?..

– Я не уверен, – глухо сказал инквизитор. – Не уверен, что это… видишь ли, Ивга. Я вчера весь день занимался тем, что пытал женщин. А общественное мнение в твоем лице меня, выходит, поддержало…

Он криво усмехнулся, не сводя с нее глаз.

– И чего вы от них хотели? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно равнодушнее.

– Я хотел… – Он неторопливо вытащил из пачки новую сигарету. – Чего хотел – того добился.

Некоторое время оба слушали, как капает в кране вода. Бьется о никелированную раковину – кап-кап… Ивге вдруг померещилось просторное помещение с никелированными раковинами и металлическими – цинковыми? – столами, а на столах тела, тела, раздавленные, смятые, изуродованные… Он сказал – бомба?!

– Если тебя инициируют, – инквизитор внимательно наблюдал за сменой выражений на ее лице, – если это случится, то тебя ждет, возможно, блестящая карьера… Если это слово применимо к их иерархии. С твоими задатками ты была бы, наверное, щит-ведьмой… Или даже флаг-ведьмой, потому как нюх у тебя запредельный… А может, и нет. Но все равно не инициируйся, Ивга, прошу тебя. Не причиняй мне лишней головной боли…

– Чего хотят ведьмы? – Ивга вспомнила свою собеседницу, развозчицу горячих бутербродов.

– Много бы я дал, – инквизитор затянулся, – чтобы это понять. Иногда мне кажется… вот, сейчас пойму. Но… для этого надо быть ведьмой. Когда ты станешь… ну, короче, расскажешь мне по старой памяти. Чего они хотят?..

– А вы спросите у них под пыткой, – не удержалась Ивга. Инквизитор поморщился, открыл было рот – в этот момент в комнате заблеял телефон, и тихим звоном отозвался еще один – в кухне.

Ивга вдруг испугалась. Панически и безнадежно, и совершенно беспричинно – вероятно, просто взбрыкнули нервы, ужаленные резким звуком. Инквизитор пристроил сигарету на краю пепельницы и ленивым движением потянулся к трубке:

– Да…

Лицо его не изменилось, но Ивга поняла, кто звонит. Поняла и покрылась испариной.

– Конечно, меня не было… Я сегодня вернулся на рассвете, с курорта, можно сказать, из Одницы… Да, видишь, какая у меня интересная работа… Перестань. Какие обиды, мы вроде бы с тобой взрослые мужчины… Нет, эта неделя у меня наперед вычеркнута из жизни. Да, ты слышал, да… А?..

Ивга взяла со стола ломоть булки. Бездумно надкусила, вгрызлась, пытаясь утолить свежим хлебом не голод – другое чувство, неопределенное, но оттого не менее сосущее. Жевать, жевать…

Инквизитор слушал, не глядя на Ивгу. Смотрел, как потихоньку дымится на краю пепельницы сигарета. Ивга ждала, замерев.

– Видишь ли, – проговорил инквизитор тоном ниже. – Видишь ли… Мне такими вещами не положено заниматься по рангу… Извини, но именно сейчас я ничего не могу тебе сказать.

И он взглянул на Ивгу. Быстро, мельком, но так, что она вздрогнула.

В трубке возбужденно трещал металлический, измененный расстоянием голос. Громкий и напряженный и, кажется, очень желающий убедить.

– Хорошо, – отозвался инквизитор медленно. – Но почему ты звонишь, а не он? Он вроде как половозрелый парень, нет?..

Ивге стало неприятно. Будто Назара при ней оскорбили.

– Хорошо, – повторил инквизитор, но как-то утомленно, тускло. – Пусть позвонит мне… Или я позвоню, если будут новости. Да?..

Ивга поднялась. Бесшумно вернулась в гостиную. Постояла, оглядывая комнату и не запоминая ее; села в углу на пол, подобрав под себя ноги. Невежливо подслушивать чужие разговоры.

* * *

Он положил трубку и несколько минут сидел, глядя, как исходит пеплом оставленная сигарета.

Вот оно каково папаше – в одиночку, с самого младенчества воспитать единственного сына. Накладывает отпечаток… на личность. Возможно, не на всякую – но на личность Юлека обязательно. Юлек – прирожденный опекун…

Девчонка сидела в гостиной, прямо на полу. Рыжая. Лиса в капкане. Вопросительно подняла глаза – и сразу же спрятала, опустила. Глаза, надо сказать, воспаленные – но вовсе не затравленные; Клавдий коротко вздохнул. Нет ничего хуже, чем неучтенная ведьма.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю