Текст книги "Дневник Мелани Вэйр (СИ)"

Автор книги: Марина Эльденберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Я подавилась собственным изумлением в прямом смысле. Пришлось залпом выпить воды, которую Дэя, смилостивившись, взяла, чтобы запивать свой огненный обед. Она говорила о том, что Сэт – её цель, мишень, что ей нужно кое-что разузнать, но я почему-то не задумывалась, в каком смысле. Я думала, что она собирается что-то узнать от него!

– Ты что, собираешься его убить?!

– Пока ещё не решила. В контексте того, что я задумала, это мелочь, но…

– Но?! – взвилась я. – Ты говоришь о жизни человека!!!!

– Сколько их было, этих людей. А сколько ещё будет…

Я предпочла промолчать. Что толку с ней спорить, себе дороже выйдет. Кроме того, мы все равно говорим на разных языках. Помимо прочего, меня трясло от сознания того, что мои руки могут оборвать его жизнь, а я буду не в силах этому помешать. Чтобы снова не получить ручку в коленку, или вилкой в ухо, пришлось постараться и взять себя в руки. В состоянии шока я пребывала несколько часов, и реальность крутилась вокруг меня со все возрастающей скоростью. Я практически никого и ничего не замечала, и даже не помню, что делала до того, как выбралась из Университета.

Радиомолчание мы сохраняли до вечера, пока Дэя не вздумала его нарушить. Мы гуляли по побережью и забрели далеко – туда, где только равномерный шелест волн нарушал тишину. Да ещё наши шаги. Не думала, что когда-нибудь стану прислушиваться к собственным шагам, хрусту мелких камней под подошвой, глазеть на рассыпавшиеся вдалеке огни города, светящийся шпиль Спейс-Нидл, и думать о том, как все это прекрасно. Раньше я таких вещей не замечала.

– Ты влияешь на меня.

– Что? – я так увлеклась разглядыванием темной воды, что не сразу отреагировала на внутренний голос.

– Ты изменяешь меня, я – тебя. Наша память сливается. Твои симпатии – мои симпатии. Мы становимся единым целым. Что тут непонятного?

Вот это новости. Я прямо-таки похолодела от такой перспективы. Знать, что в тебе сидит Древняя – одно, но подумать о том, что вы можете спаяться в единый конгломерат воспоминаний и сознания – это нечто из ряда вон. Кое-что положительное, правда, в этом слиянии было. Я никогда не причиню вреда Сэту.

– Все понятно, – буркнула я, – и что, тебя абсолютно не пугает перспектива стать Дэлани или Медэей?

– Надеюсь, что до этого не дойдет.

– Надеешься?!

– Я не собираюсь сидеть в тебе до скончания веков, Мелани. Скоро я тебя оставлю.

Хорошая новость. Но если есть хорошая, наверное, будет и плохая. Как то например, мне сотрут память или оторвут голову, или просто превратят в овощ и отправят в клинику для психов. Вот тебе и вся романтика.

Я остановилась у самой кромки воды – так, что набегающие волны касались моих кроссовок. Мне хотелось услышать нарастающий рокот, гул поднимающейся высоченной волны, с яростным плеском обрушивающейся на берег, почувствовать на щеках соленые брызги, но залив был безмятежно спокоен. Я вдруг поняла, что никогда не была у океана, и что именно сейчас мне не хватает такого рода воспоминаний.

– К чему вообще весь этот разговор?

– К тому, что твои чувства отчасти становятся моими, и наоборот. Чтобы ты лишний раз не напрягалась по поводу того, что я увожу у тебя прекрасного профессора. Или что я собираюсь от него избавиться.

Я хотела проигнорировать её последнее замечание, но не смогла.

– Чем Сэт тебе помешал?

Зато Дэя не преминула воспользоваться правом игнорировать меня. Как всегда, когда я касалась того, что мне знать не положено. После затянувшегося ожидания пришлось сменить тему.

– Почему-то я не чувствую ничего ни к кому из твоих парней. Сколько их было, кстати?

Я вдруг поняла, что ни разу до этого вечера не интересовалась, была ли в жизни Дэи любовь. За три тысячелетия можно раз пятьсот влюбиться и так же спокойно потом разлюбиться, без особых осложнений для психики. Если посчитать, получится одна новая любовь раз в шесть лет. В наше время умудряются влюбляться раз в полтора года, так что почему бы и нет.

– Я любила дважды.

Всего-то?! Я едва удержалась от язвительного восклицания, но она все равно услышала, и мне почему-то стало дико стыдно. Я вдруг вспомнила все то, что она мне показала: весь этот кошмар ребенка, оказавшегося в сексуальном рабстве – да-да, в наши дни за такое сажают, и правильно делают. Я бы удавилась сразу, если бы мне пришлось через такое пройти, а она каким-то образом выжила и дотянула до наших дней.

– Поэтому я – это я, а ты – это ты.

Я не стала извиняться, просто вспомнила основное – то, за что зацепилась уже моя собственная память. Наверное, Дэя была права, когда говорила, что мы сливаемся в единое целое даже на уровне сознаний, потому что при воспоминании о белокурой девочке, имя которой она носит и по сей день, мое сердце болезненно сжалось. Скорбь, не имеющая ничего общего с выжигающей душу болью, была мимолетной и быстро прошла, оставив слабое послевкусие горечи того, что уже не поправить.

– Я сожалею, – пробормотала я, не осознавая, что говорю это вслух, – что так получилось с Дэей.

Я не сказала этого сразу, потому что мое пробуждение было не из приятных, а после всеми силами избегала воспоминаний о пережитом нами кошмаре. Я чувствовала, что ей не все равно, но понимала, что в её случае прошлое похоронено под пластами веков, и что она действительно оставила его за спиной, сохранив для себя лишь частичку памяти. Чтобы не сойти с ума окончательно.

Я уже начинала думать, что мне не ответят, когда в моем сознании прозвучал спокойный, но неравнодушный голос:

– Это было только начало моего пути.

Запись двадцатая. 24 сентября, 14:30

Иногда мне кажется, что все, пережитое мной, ей, нами – это невероятный коктейль из чувств двух женщин, смешанный в непонятных пропорциях. Когда я пишу о её жизни, мне ничуть не проще, чем когда говорю или думаю о своей. А вот Дэе, кажется, уже никак. От этого становилось совсем странно. Гораздо более странно, чем чувствовать оргазмы Дэи во время секса с очередным красавчиком!

Дэя говорит, что для неё воспоминания – всего лишь прошлое. Почему тогда меня накрывает чувствами с головой? Сентиментальностью я никогда не отличалась. По крайней мере, не в отношении тех, кто использует мое тело по собственному разумению. Тогда с чего бы? Она решила вести дневник, чтобы однажды он достался тому, кому действительно нужен. По-моему, она снова что-то хитрит, но это всего лишь наивные предположения.

Просто представьте! Кому могут понадобиться тайны жизни Древней, записанные рукой подневольной куклы? Чуваку, который будет рыться на помойке в поисках туалетной бумаги или того, чем можно её заменить? Понятно, если бы я вела записи каких-нибудь обрядов и ритуалов с подробной расшифровкой, но нет. Это самые обычные откровения, разве что с пикантной особенностью.

Дэя пообещала, что больше не будет пропускать через меня прошлое, потому что последние её излияния чуть не отправили мой разум на заслуженный покой. К примеру, как та ситуация с Северянкой и танец смерти. По идее, я должна чувствовать благодарность за внимание и заботу о своей персоне, но сначала надо забыть обо всем, что я испытала по её милости. Колено и ошпаренную руку я Дэе до сих пор не простила.

Итак, теперь мне предстоит не участвовать в аттракционе ужасов под названием «Жизнь Древней до и после», а смотреть триллер с рейтингом, который даже на ночные каналы не пропустят, только для частных коллекций. Вот такое веселое кино. Не знаю, как ещё выразиться. Все, что потребуется от меня – записывать. Ладно хоть не рецензию составлять, потому что это никакой критике не поддается.

На самом деле не вопрос. Быть участницей шоу «Ад в тебе самой» мне совсем не нравилось. Она говорила, что любила двоих, и об этом я собираюсь писать. Или мы.

Добро пожаловать на сеанс. Первого звали Дариан. Да-да, вы угадали. Синеглазый, который являлся ей во снах, а потом сотворил с ней то, в результате чего она жива и по сей день. Дэя умирала, и промучившись в бреду сколько-то дней, проснулась с диким голодом. Порешила наложниц, своего истязателя, его прислугу, и с чувством выполненного долга отправилась за Дарианом в закат. Простите мне мой сарказм, но иначе я об этом вспоминать не могу. Моя психика просит пощады.

Про рейтинг я уже писала, так что если дневник случайно найдет какой-нибудь экспрессивный подросток… Что ж, прости, малыш.

–

1230 год до н.э. – начало 1 тысячелетия до н.э.

Они поехали к морю, но даже близость исполнения мечты и долгожданная свобода, вновь обретенная сила и новая жизнь не вдохнули в неё того огня, который погас с известием о смерти Дэи. Ниайре продолжала существовать физически, но внутри неё поселилась бесконечная мертвая пустота. Спасало разве что присутствие Дариана. Всякий раз при взгляде на него, она будто пробуждалась ото сна, но живость эта таяла с каждым его уходом. Она мало говорила, все больше слушала, и иногда выпадала из реальности в самый разгар беседы.

Надо отдать ему должное, Дариан заботился о ней, как о ком-то безумно дорогом, и при этом проявлял уйму терпения. В лице Ниайре ему досталось существо, искалеченное психически и физически. Но если шрамы на теле заживали на удивление быстро, то иное нездоровье победить оказалось нелегко. Вспышки ярости сменялись периодами апатии, и всякий раз Дариан оказывался рядом, чтобы она могла просто чувствовать его присутствие.

Вместе с ней он стоял у моря, когда Ниайре босыми ногами бродила по острым камням, изрезав ступни в кровь. Она слушала шелест волн, и где-то внутри неё поднималась волна дикого, звериного отчаяния, смешанного с болью. Опустившись на колени, Ниайре, как завороженная, смотрела на темную воду и, казалось, не замечала морской пены, намочившей одежды. Именно в тот момент она очнулась от своего блаженного забвения. Сжимая в ладонях обломки ракушек и мелкие камни, Ниайре кричала от боли, а потом, разрывая на себе одежду, бросилась в воду.

До сего дня она видела море лишь во снах, но залитая лунным светом черная вода стала теперь истинным спасением. Снова и снова окунаясь в её прохладу, рывками вспарывая глубину, Ниайре чувствовала, как становится легче. Мир обретал краски, запахи и звуки. Выходя из воды, она почти ласково коснулась темной глади ладонями, в знак благодарности. Ей не было холодно, но по телу шла дрожь предвкушения. Ниайре с трудом припоминала дни, минувшие после отъезда из дома Господина. Одно лишь воспоминание о крови на губах, приводило её в будоражащий, пьянящий восторг.

– Я голодна, – только и сказала она, когда шагнула из воды на берег, отжимая мокрые волосы и, нисколько не стесняясь своей наготы, становясь перед ним. По непроницаемому взгляду Дариана сложно было понять, что он чувствует, но все же улыбка тронула его губы, когда он закутал её в свою накидку и произнес:

– Наконец-то.

Помедлив, Ниайре протянула ему руку – уже совершенно осознанно, а не в странном полузабытьи суеверного поклонения, как в коридорах тайного хода под домом Господина. Мысленно она сжалась от предстоящего прикосновения мужчины, но ощутила лишь легкое, покалывающее тепло под пальцами. И никакого отвращения на грани страха.

В путешествие по морю они взяли с собой двух мальчиков, чтобы она могла кормиться. Дариан учил её контролировать свой голод и рассказывал обо всех подводных камнях новой сущности. Солнце – запрет, ни в коем случае не доводить себя до истощения, потому что в противном случае разуму будет трудно совладать с инстинктами, излишек крови тоже худо – действует, как дурманящие травы. Говорил он и о возможности воздействия на разум человека и о табу: никогда не показывать свою сущность людям, о силах, о способности к заживлению ран. Он знал о ней слишком много, но так и не раскрыл тайны её происхождения.

«Мой Дар тебе. Это все, что нужно знать», – такими были его слова, и в тот момент Ниайре приняла их беспрекословно.

Сам он спокойно выходил на палубу днем, и лишь небрежно щурился, глядя на невольников, сидевших на веслах. Ей же, после всего пережитого, казалось кощунственным наблюдать за жестоким истязанием людей, оказавшихся в рабстве. Ниайре редко выбиралась за пределы просторной каюты. Несмотря на то, что все на галере было ей в новинку. Не восхищали ни натянутые канаты, ни крепкие паруса, ни стремительный, легкий ход судна по волнам некогда столь желанного моря.

Каждый миг, проведенный на борту, будил в ней воспоминания о той, что уже не вернуть. Вдыхая соленый воздух, она съеживалась, мысленно возвращаясь к рассказу Дэи о свободе и полете птицы. Ей казалось, что и сама она по-прежнему не избавилась от сковывающих душу цепей. Каждый свист плети, обрушивающийся на плечи невольников, заставлял её зажимать уши руками и молиться только об одном: чтобы это путешествие поскорее закончилось.

– Так ты долго не протянешь, – шутил Дариан, когда навещая её, снова и снова заставал с мрачным выражением на лице. Тогда она ещё не осмеливалась перечить ему, но отвечала то, что думала, не колеблясь.

– Отчего же? Или жалость убивает, как и солнце?

– Жалость – страшный миф, девочка моя. Он разрушил не одну жизнь.

Дариан учил её не только выживанию, но и грамоте и всему, что могло пригодиться первой измененной. Она впитывала знания, не отказываясь даже от самых скучных для неё тем. Ослушаться его для Ниайре значило предать самое себя.

Они осели на территории современной Мальты, и на какое-то время её жизнь замкнулась в пределах острова. Она чувствовала, что это место значит для Дариана гораздо больше, чем просто приют для людей, отличающихся от других. Было помимо этого ощущения и другое. Здесь у неё будто голова кружилась от силы, которую источал Дариан. Куда бы она ни пошла, всюду была энергия. Мощная, сильная, яростная, безумно прекрасная, леденящая кровь, манящая и влекущая.

Она могла часами бродить среди трав или по краю обрыва, смотреть на море, а затем возвращаться к полуразрушенным храмам исчезнувших цивилизаций, прикасаясь к холодной поверхности камня, впитывая его память. Все пустое. Тщетно искала Ниайре отголоски воспоминаний из своих снов: они были мертвы, как и люди, захороненные под толщами тяжеловесных плит. Она искала ответы на свои вопросы, и не находила, а Дариан всякий раз уходил от темы её снов, как будто то была блажь.

Первое время Ниайре абсолютно не смущало малочисленное окружение. Если бы не необходимость питаться, она предпочла бы абсолютное уединение. Что же касается Дариана, он откровенно наслаждался жизнью в замкнутом мире. Временами она просыпалась от страха, ощущая его отсутствие, и в такие мгновения как будто весь мир замирал единым безмолвным склепом. Глотая свой страх, она комкала одеяла, глядя на полоску дневного света, сочащуюся из-под тяжелых занавесей, но не решалась выйти из своих покоев и нарушить его уединение. А когда он входил к ней, сразу становилось легче. Ниайре думала о том, мог ли он исчезать в никуда и появляться из ниоткуда, и ни в чем не была уверена.

Дом Дариана отличался от дома Господина – он был более просторным, более светлым, и люди, которые в нем прислуживали, часто улыбались. Несмотря на видимую непрочность, стены были плотными, несравнимо высокие потолки украшали лепнина и роспись. В широких коридорах никогда не жалели огня. Места мраку в этом доме не оставалось. Её комната была огромной, постель – непозволительно мягкой, изящная резная мебель – красивой. Лучшего Ниайре не могла бы и желать. Когда первое восхищение отступило, появилось множество других забот.

Она жила рядом с ним на положении воспитанницы, но никто не задавал вопросов. Ниайре сразу поняла, что в окружении Дариана приветствовалась любознательность, но не любопытство. Он делился многим, но лишь тем, что находил нужным. У него был талант изящно уводить разговор от темы, которой сегодня не стоило касаться, и делал он это так, что собеседник был ему благодарен. С ней Дариан всегда был предельно внимателен и учтив, и не предпринимал никаких попыток добиться её истинного женского расположения.

С мужчинами все было сложно. Прошло несколько лет, прежде чем она смогла заставить себя смотреть на них в качестве объекта страсти. Прежде Ниайре претила сама мысль о близости с мужчиной; она заставляла её содрогаться не от желания, но от ощущения внутренней мерзости, зарождающегося где-то глубоко внутри. Тот, на ком она остановила свой выбор, был её личным прислужником четыре с половиной года. Один их тех мальчиков, кого они с Дарианом привезли с собой. Он вырос и превратился из тонконогого непропорционального подростка в отлично сложенного юношу. Его красота ни разу не прельщала Ниайре, скорее наоборот, но она понимала, что справиться с чувством омерзения ей будет тем сложнее, чем дольше она станет этого избегать.

Он легко поддался на её провокации, но первые несколько раз заканчивались тем, что она отталкивала его руки или с криками и проклятиями прогоняла прочь. Спустя какое-то время все начиналось сызнова, и через свое отвращение и его с каждым разом все больше распаляющееся желание, Ниайре все-таки добилась близости с ним, и возненавидела себя за это. Ей были противны его прикосновения, рваные движения внутри, попытки приласкать её после. Брезгливо столкнув его с кровати, она кликнула девушку, чтобы та сменила постель и отправилась в купальни. Больше с тех пор она не ставила опытов такого толка.

Единственный мужчина, который занимал все её мысли, был Дариан. Вскоре выяснилось, что не только её. К нему часто приезжали заморские гости, богатые господа со всех концов света. К личным беседам её не допускали, но на обедах Ниайре видела, что любой, кто оказывался рядом с ним, невольно попадал под влияние его силы, уверенности и увлеченности темой, интересной собеседнику. Все восторгались хрупкой черноволосой воспитанницей, но не потому что она была искренне интересна, а потому что она была Его. Рядом с Ним никто и ничто не оставалось незаметным.

Поначалу Ниайре устраивало восхищение издали: она воспринимала Дариана, как Божество – невесть темное или светлое, но бесконечно прекрасное, недоступное и сошедшее к ней каким-то чудом. Шло время, год за годом, и её отношение к нему постепенно менялось. Ниайре сама не заметила, как восторженное поклонение перешло в вожделение, от почитания и преклонения ко вполне себе земной любви женщины к мужчине. Тогда же она начала тяготиться своим затворничеством и бесконечными правилами, негласно установленными им.

Ниайре давно перестала верить в Богов. Во всех разом, вместе взятых. Поняла, что их, равно как и демонов, сочиняют люди, причем и первых, и вторых – для устрашения себе подобных. Все религии мира, культы и храмы ориентированы только на одно: запугивание. Она изучала древние трактаты, коих в библиотеке Дариана было великое множество. Бережно разворачивая свитки, наслаждалась знаниями, которые открывались ей изо всех уголков и ото всех народов мира.

Падение Дариана с пьедестала оказалось для Ниайре жестким. Заслуга в этом была не столько в теории и философии ученых мужей, сколько одного-единственного касания, которое отозвалось дрожью во всем теле. Дариан сам избегал объятий и прикосновений, понимая, что они могут для неё значить, но в то утро Ниайре сама обняла его, позволила себе перешагнуть грань возвышенного поклонения, воздвигнутого ей самой.

Чтобы обнять его, пришлось встать на цыпочки, потянуться – и в этот миг Дариан впервые оттолкнул её. Не совершив ни единого движения, даже шага назад. Ниайре будто почувствовала невидимый барьер, на который наткнулась в своем искреннем порыве. Страшнее всего оказалось равнодушное:

 – Довольно, – которое он бросил ей в лицо.

Ещё долго после его ухода она не могла прийти в себя, вспоминая ощущения своего тела, явное возбуждение и его холодную отстраненность. Он мог бы сказать иначе, но предпочел сделать все именно так. Чувствуя странную досаду на него и на себя, она отправилась на прогулку, ближе к утесам. Море всегда охлаждало её горячность. Желая избавиться от яростной обиды непонимания, Ниайре полночи бродила в одиночестве, прислушиваясь к рокоту волн, разбивающихся о скалы.

Они жили в отдалении от селений финикийцев, и Ниайре редко общалась с людьми вне дома. Стараниями Дариана у неё были постоянные девушки и юноши, которыми она кормилась. Он учил, что так гораздо безопаснее, что человеческий страх – самый серьезный противник. Ни одна способность не защитит от разъяренной толпы.

Ниайре слушала его и соглашалась со всем, но зверю внутри было бесконечно тесно. Прошло то время, когда первое пробуждение в доме Господина вспоминалось с содроганием. Временами она жмурилась от удовольствия, предвкушая частое сердцебиение бегущего человека, запах страха, азарт. Ниайре одергивала себя, напоминая о наставлениях Дариана, но в мыслях снова и снова возвращалась к этому. Она тяготилась вынужденным положением человека, когда инстинкты призывали к погоне, охоте, к наслаждению человеческой кровью в полную меру.

Тот мужчина забрел на утесы тоже в поисках успокоения. Ниайре прочла это в его глазах, стоя так близко, что биение чужого сердца казалось просто оглушающим. Они не сказали друг другу ни слова, но следующие несколько ночей, будто по негласной договоренности, приходили на это место. Невысокий, простоватый, крепкого сложения моряк сначала опешил, когда она взяла его за руку и поманила за собой, но когда увлекла его за собой на траву, не сробел. Ниайре напрасно опасалась, что ей будут противны его грубые неумелые ласки, но и удовольствия она не получала.

Странная мысль посетила её, когда в их четвертую встречу обнаженный мужчина, сидя в траве, скручивал витой прочный пояс, наматывая его на руку.

– Сделай мне больно, – шепотом произнесла она, касаясь его плеча, успела перехватить недоуменный взгляд и резко добавила, – сейчас!

Ниайре не стала церемониться, направляя его разум, но ожидания её оправдались с лихвой. В каждом хлестком ударе она черпала болезненно-острое наслаждение, каждый грубый рывок внутри заставлял кричать от желания. Животная страсть разгоралась все ярче, и на пике оргазма она впилась зубами в его шею, разрывая горло. Не остановил её даже предсмертный хрип мужчины. Опьяневшая от его крови и от произошедшего, она швырнула тело с утеса прямо в море и долго стояла обнаженная, подставляя разгоряченное тело прохладному ветру. Ниайре смеялась и не могла заставить себя остановиться. В этот миг она чувствовала себя абсолютно и бесконечно свободной, и не было во всей Вселенной существа, способного помешать ей наслаждаться жизнью.

Вернувшись в дом к рассвету, она столкнулась с Дарианом в своих покоях, и не смогла скрыть возбужденного блеска в глазах, полубезумной радости зверя. В душе Ниайре все же терзалась сомнениями, правильно ли поступила – ведь он учил её совершенно иначе. К тому же, это было первое осознанное убийство, глубину которого она не прочувствовала из-за переполнявшей её силы и восторга излишка крови.

– Ты убила, – негромко произнес Дариан, и взгляд темно-синих глаз, чаще внимательный, сейчас был холоден и жесток.

– А что, если и так? – с вызовом произнесла она. – Ты запер меня в темнице собственных идеалов, но я другая!

Ниайре хотела пройти мимо, но под его взглядом замерла, не в силах пошевелиться. Дариан шагнул к ней вплотную, не удерживая, но и не отпуская.

– Я подарил тебе новую жизнь, – произнес он, – не для того, чтобы ты сеяла смерть. Люди уже только и говорят о сирене, очаровавшей одного из них. Тебе повезло, что никто не поверил в его россказни и не додумался проследить.

Ниайре нашла в себе силы кивнуть: никогда прежде он не разговаривал с ней в тоне безразличной отчужденности, даже в его «Довольно», – чувств было в разы больше. Она и сама знала, что ходит по грани, но невозможность быть собой сводила с ума. Ещё сильнее с ума сводило безразличие Дариана, который всегда был так внимателен и добр к ней. Ниайре попыталась поймать его руку в знак примирения, но он стремительно вышел, оставив её наедине с собственным отчаянием.

Тем же днем Дариан уехал, она узнала об этом от прислуги, когда очнулась от забытья. Год без него показался вечностью, а мир сжался до крохотных размеров дома, из которого Ниайре практически не выходила. Сотни раз раскаявшись в содеянном, она мысленно желала только одного: чтобы Дариан вернулся. Памятуя о том, что произошло ночью, Ниайре заперла свою истинную суть на тысячи замков, снова и снова сходила с ума от отчаяния, и не находила ничего лучше, чем рисовать его. Портреты получались живыми и настоящими: она четко выделяла каждый штрих, каждую морщинку в уголках глаз, когда Дариан улыбался, делала акцент на скулах, на длинных пальцах красивых рук. Она любила его, и страшно было думать, что вернется он таким же, как уехал.

Новая встреча была гораздо теплее прощания, и Ниайре наслаждалась воцарившимся миром рядом с дорогим ей мужчиной. Спустя какое-то время они вместе покинули остров и отправились в новое путешествие. Годы шли, менялись страны и окружение, но между ними все оставалось по-прежнему. Теперь Дариан учил её выживать в большом мире, приспосабливаться к стремительно меняющимся эпохам, обстоятельствам, существовать среди людей и при этом сохранять свою особенность в тайне.

–

Когда ей перевалило за полторы сотни лет, случился новый кризис. Странно, что она выдержала так долго. Вынуждена признать, там было во что влюбиться. Высоченный – особенно по сравнению с миниатюрной девушкой, темноволосый, синеглазый и смуглый, он был не только претендентом на первое место в конкурсе Мистер Вселенная – Все Времена. Он вытащил её из лап смерти, подарил целый мир, как бы банально это ни звучало, носился, как с драгоценностью, превыше которой нет ничего на свете.

Его к ней нежное отношение иногда сменялось холодной отчужденностью, но ни разу не перешагнуло грань чего-то более интимного. Хотя и любить себя он не запрещал. Дариан окружал себя красавицами, которым отдавал явное предпочтение. Она же искала утешения с многочисленными мужчинами, секс с которыми был для Ниайре примечателен лишь утолением жажды боли. Со временем приелось и это.

Вы когда-нибудь пробовали постоянно находиться рядом с тем, кого любишь, но не иметь возможности выразить это чувство… ну, вы понимаете? Я рядом с Сэтом провела одну жалкую лекцию и минут двадцать за столиком в кафе, а она с Дарианом – полторы сотни лет. Ужас!

Иными словами, лучше не пробуйте, ни к чему хорошему это не приведет. Только высокодуховным личностям достаточно разводить бабочек в животе и пукать радужными пузырями в присутствии объекта обожания в своей безусловной любви. Ниайре к таковым не относилась, поэтому и хотела чего-то большего, чем невинные объятия в стиле отцовских и дочерних. Все её попытки сблизиться пресекались, но так изящно, что их при всем желании невозможно было истолковать, как откровенный посыл.

Он вообще оказался до дури хитрозадым, этот Дариан. Но если другая на её месте довольствовалась бы присутствием рядом и слепым обожанием до скончания веков, то Ниайре в кошки-мышки играть отказалась. Он был единственным мужчиной, равнодушным к её женским чарам, равно как и к искренней любви, которая удерживала безумие зверя.

Вопрос она поставила прямо, признавшись в своих чувствах. Честное слово, я бы лучше не сказала. Особенно в те времена и устами женщины, которая родилась в заведомом рабстве. Правда, с тех пор прошло много лет, и он упорно убеждал её в том, что она свободна в своем выборе. Дариан во время того разговора много чего сказал. Если честно, лапши на уши хватило бы на самку носорога, а не только на бесконечно одинокую Ниайре, которая хотя и собиралась уйти, внутренне не готова была его оставить. С этого дня все стало ещё серьезнее.

–

– Я люблю тебя, – произнесла Ниайре в тот день, – и безумно благодарна за все, что ты для меня сделал. Но я не хочу и не смогу вечно быть твоей тенью и довольствоваться толиками твоего внимания. Я предлагаю тебе себя: всю, здесь и сейчас. Если для тебя это слишком, то наши пути расходятся.

Сказать это было тяжело, но после сразу стало легче. И как гора с плеч свалилась, когда он протянул руку, и в ярко-синих глазах она увидела ответ. Обнимая его, Ниайре прижалась всем телом – доверяясь безоговорочно и желая остановить время. Никогда раньше они не были столь близки, как в этот момент. Мгновение и правда задержалось, а потом время и вся её жизнь рухнули в бездонную пропасть любви к нему.

–

Дариан не отпустил её в тот день, но спокойно приглашал в свою жизнь других женщин. В основном, блондинок. Что до меня – так он был натуральный фетишист. Все его любовницы, которыми он доводил Ниайре до ручки, были светловолосыми, светлокожими, высокими – по отношению к ней, и с маленькой грудью, плюс-минус плоским задом. По мне так скорее минус, чем плюс, но кому как, опять же. Дариану нравилось.

 Ниайре, несмотря на свою миниатюрность, могла похвастаться вполне сформировавшейся фигурой. Поначалу она принимала его походы по блондинкам, как нечто само собой разумеющееся – когда перед тобой вечность, ревновать к смертным просто смешно. Оу, я кажется написала слово «смертные»? Надо запомнить этот день.

Потом этот гад (не могу выразиться иначе, женскую солидарность никто не отменял) вытворил нечто в принципе неудобоваримое. Ниайре стала тайной свидетельницей его разговора с одной из очередных пассий, которой он тоже предлагал бессмертие. Предлагал, надо сказать, в самых прекрасных выражениях.

Не скажу, что я её одобряю, но ту блондинку утром нашли в вонючем канале с оторванной головой. Темперамент, психическая неуравновешенность и долгое следование правилам и заповедям Дариана – исключительно из уважения к нему, сделали свое дело. Он спровоцировал её на страшный конфликт, назревавший около двух столетий, в том числе внутренний. После случая на утесе, она не убивала людей, это было основным правилом, но память о минувшем по-прежнему жила в ней.

Ниайре отпустила внутренние тормоза, позволив природе и инстинктам впервые за долгое время взять верх. Дело было даже не столько в той блондинке и похождениях Дариана, сколько в звере, которого он запер внутри неё на долгие годы.

Убийство не только выдернуло её из мира шаткого равновесия, в котором она пребывала рядом с ним, но и разрушило остатки иллюзий по поводу собственной сущности. Ниайре нравилось убивать, нравилось чувствовать запах страха, нравился сам процесс охоты. Она давно перестала быть человеком и стала тигрицей, из которой старательно пытались воспитать домашнюю кошку.

Она не вернулась к нему, сбежала из города – подальше от Дариана, от его влияния, от обаяния, сводившего с ума и от властной силы, побуждавшей невольно покоряться. Практически сразу Ниайре осознала, как дико, отчаянно, до безумия патологически ей не хватает его. Годы летели не в сравнение с одиноким существованием на острове в его доме, но чувство одиночества не притуплялось. Тем не менее, у неё впереди была вечная жизнь, весь мир, и в таком свете даже самое сильное чувство воспринималось иначе.