Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Марик (Ма Н Лернер) Лернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

"Гавнецо человек, но нужный", понял следователь не озвученное вслух. Он и сам был того мнения. Противный тип, но бумаги содержал в порядке, включая личные записи о подозрительном. Пригодилось.

– Кто там, в семейных лагерях находился? Женщины, дети, пожилые. Просто так не сидели, все делом занимались. Оружейники, сапожники, шорники, много разного. А куда деваться. Не гнать же назад? Чтобы железку рвать взрывчатка нужна. Так в семейных лагерях вытапливали ее из снарядов, что еще с боев в 1941 остались. За десятки километров носили и на глаз работали без точной температуры прямо на костре. Многие подрывались. Сложно и опасно. Вот на них и возложили эту обязанность. Одни воюют, другие их обслуживают. В результате роты меньше заняты хозяйственной деятельностью.

Когда мы Сталино взяли, и гарнизон уничтожили, до января 1943 г. в наш район немцы соваться боялись. Фактически это был первый район в Западной Белоруссии, где была восстановлена советская власть. Даже школы работали. А потом в феврале сорок третьего года немцами была проведена армейская операция по блокированию и уничтожению партизан Пинского Полесья. Не только нас. Даже с фронта выделили на проведение блокады две дивизии, и понагнали кучу полицаев и литовские карательные батальоны. Артиллерия, самолеты.

Воронович замолчал, вспоминая и с впервые прорвавшейся в голосе эмоцией продолжил:

– Три дня оборонялись, пока боеприпасы к концу подходить не стали. У нас с этим делом всегда проблемы были. Все больше на местах боев в 41 году собирали, аж за 200 километров группы поисковые ходили. Ну, еще трофеи. Вечно не хватало. Так что сбили нас. Пришлось уходить. Большие потери были, и часть обоза с беженцами погибли. Хозрота вся. Больше сотни человек. Вот тогда не только Сталино и Микашевичи, много и деревень пожгли каратели. Пузичи, Хворостовчи, Гричиновичи, Морочь, Пустевичи, Стеблевичи… Многие жители в леса уйти успели, но очень многих убили. Кто нам помогал, кто нет… Всех подряд. И больше всех как раз не немцы старались, а полицаи. Не было ни одного большого селения, где бы не стояли гарнизоны, в большинстве состоящие из бывших советских граждан. Белорусы, украинцы, власовцы разные. Литовцы хуже всех были. Вот когда в нашем районе появились венгры, вполне договорились о нейтралитете. Мы их не трогаем, они нас не замечают. А с предателями договариваться не о чем.

– Так ведь брали в партизанские отряды разных перебежчиков!

– Это уже в 1944 году. Как множество приспособленцев преданно служивших фашисткой власти поняли, к чему идет, и срочно осознали свои заблуждения, – криво ухмыльнулся Воронович. – Тысячами в лес подались. Некоторые отряды в два раза увеличились. У нас такого не было. Только после проверки. Дерьма мне не надо. Про кого узнали, что убивал на службе у немцев людей, моментально избавлялись. Ставили перед строем и на глазах у всех… А выяснить биографию если из района Пинска, при желании не особо сложно. У меня практически у всех или в семье убитые, или сами из-под акции сбежать успели. Такие голыми руками порвут и правильно сделают. И рвали на куски. Даже женщины. Как у тебя на глазах все село спалят или сотни людей в расстрельных ямах уничтожат, потом или с ума сойдешь или будешь мстить. Вот в конце 1944 г. мы и наведались в Литву двумя бригадами с ответным визитом.

А вот теперь он говорил опять монотонно, будто излагая давно заученное, отметил следователь. И то, натворили они там знатно. Было бы желание, а подвести под статью легко. Ту или иную.

– До Вильно почти дошли. Иногда в сутки проходили по 70–80 километров. Задержаться на месте – это непременно влипнуть. Там со всей округи стягивали и немцев и литовские полицейские батальоны. Тем не менее, в некоторые деревни и хутора специально заворачивали. Были у меня списки части карателей, жаль не всех. У кого с мертвого документы взяли, кой кого допросили… Документы, при прорыве первой блокады, взятые в одном литовском батальоне, тоже внимательно изучили. Две деревни дотла спалили. Нет, людей не трогали… Только тех кто сопротивляться вздумал. Пленных немцев сразу расстреливали, а на этих пули жалко. Убивали ножами и штыками. Одел форму? Взял в руки оружие? Умри! А вот имущество все забрали или в огонь. И объяснили за что. Очень хорошо объяснили. Нечего им было к нам лезть. Независимости захотели? Вот и сидели бы в своей Литве, всем бы лучше было бы. За все надо платить.

– И что случилось со Строниным? – невинно поинтересовался следователь.

– Скорее всего, погиб. Нас под конец зажали. Даже воинские части вместо фронта направили ловить. Почти 30 % потерь в личном составе. Уходили мелкими группами, просачиваясь через блокадное кольцо. Точных сведений нет. Из отряда, где он находился, никто в Белоруссию не вернулся. Вот это, – Воронович открыто посмотрел в глаза следователю, – мне не пришить. Отношения у нас с комиссаром не сложились, но вот лишнего не надо. Там слоенный пирог был. Все перемешалось. Немцы, партизаны, каратели, полицейские. Многие пропали без вести. А вообще не на месте он был. Не знаю, кто его рекомендовал, но зря. Вечно строил из себя "братишку" как будто на Гражданской войне находился и без мыла в жопу норовил залезть. А сам старательно на пустом месте создавал дела. Надо ж было отчитываться перед начальством за проделанную работу. Вот и раздувал мелкие промахи до слоновьих размеров. И все писал, писал… У нас и рации нормальной не было, так впрок целый чемодан докладных накатал и таскал за собой. Не собираюсь я изображать, как его любил. На войне люди гибнут, и надеюсь, он успел, кого застрелить. Трусом комиссар не был. Из тех, кто со мной в 1941году начинал, единицы живые. Из тех, кто в Польшу в рейд пошел, четверть осталась. Прекрасно заранее знали, на что идем, но приказ был с самого верха от Штаба Партизанского движения с Большой земли.

– Вот вот, любопытно про Варшаву. Как вы там оказались и что делали. Такого, – выделяя интонацией, сказал следователь, – приказа точно не было!

– Был приказ отвлечь противника. Мы это и сделали. Но оставаться в чахлом лесу, дожидаясь пока нас, мимоходом прихлопнет вермахт, смысла не было. На восток и юг дорогу отрезали. В среднем течении Вислы на тот момент войск противника почти не было, они все были в активной обороне против фронта, катящегося из Белоруссии, но до него по прямой еще 200 километров. Мы пошли на прорыв, а дальше уже пришлось действовать по обстановке.

Ворон кивнул сопровождающему, чтобы тот оставался на месте и молча прошел мимо даже не попытавшегося помешать часового внутрь дома. Двигался он как хищный зверь. Быстро перетекая из одного положения в другое. Только что был совершенно спокоен и уже готов взорваться в неожиданной атаке.

– У меня от него мурашки по кожи, – вполголоса сказал часовой. – Как вы его терпите?

– Нормально, – пожав плечами, ответил седой еще не старый мужик, лет сорока. Несмотря на летнюю погоду, он был в расстегнутом залатанном ватнике. Вся остальная одежда представляла из себя пеструю смесь самых разнообразных армий. Брюки немецкие, сапоги советские, а мундир польский без знаков различия. На плече висел немецкий автомат, на поясе пара немецких гранат-колотушек. – Был бы он другой, давно бы гнили в болоте, еще в первую блокаду. А так… Ни у кого вопросов не возникает. В нашем районе мародерства и бандитизма никогда не было. Всех баловников моментально повывели. В болотах места много и вонять не будут.

– Как бы нас теперь не повывели, – с тоской сказал часовой. – Скоро обложат совсем и раздавят. Какого хрена надо было идти в рейд, если через месяц в наших краях регулярная армия уже была.

– Так это как осмотреть. Про приказ-то слышал?

– Это какой?

– А тот самый… Оказать всю возможную помощь наступающей Красной Армии, загородив дорогу бегущим немецко-фашистским оккупантам. Вот они, эти бегущие, по партизанским бригадам и прокатились, как по дорогам. С регулярными частями у нас кишка тонка воевать. Как накрыли артиллерией всерьез, а потом пошли танки, мясорубка там была. Хорошо если половина уцелела. И не выполнить нельзя – дисциплина. И выполнить – смерть. А мы вона… до сих пор гуляем. Живые. А Ворон… В таких условиях как у нас сразу видно кто чего стоит. И хорошее и плохое. Непременно вылезет на свет и подлость и благородство. Умереть героически легко. Достаточно одной пули. Ты попробуй на себе раненого трое суток тащить или не сожрать в одиночку кусок, когда брюхо от голода стонет. У нас своих не бросают и всем делятся.

– Ага, слышал я, как вытаскивали подстреленного на той неделе. Четверо погибло, а он все равно потом помер.

– Вот поэтому мы за своих стеной встанем, а тебя бросят при первой неприятности, – сплюнув, сказал седой. – Охота кому помирать из-за такого. Пригрелся при начальстве. Вкусно ешь, сладко спишь, а воевать не требуется.

– Ну, ты, – растерянно воскликнул часовой, хватаясь за винтовку, – нечего стоять тут. Иди отсюда!

Дверь с силой хлопнула об стену, и на пороге появился Ворон. Он явно был не в настроении.

– Как стоишь? – сквозь зубы спросил он. – Что часовому на посту разговаривать нельзя и отвлекаться от выполнения прямых обязанностей тебе в башку никто не вбил? Часовой, растеряно моргая, отступил на шаг. По соседству с интересом стояло несколько человек и, посмеиваясь, наблюдали за представлением. – Фамилия?!

– Миронин.

– Попросить что ли такого пенька на выучку? – задумчиво сказал, ни к кому не обращаясь Воронович. – Я из тебя сделаю нормального партизана. Отличника боевой и политической подготовки. Будешь у меня сдавать нормы и уставы. Так чтобы посреди ночи разбудить и от зубов отскакивало! А в промежутках в разведку ходить. Зажрался блядь, – он плюнул на землю и зашагал не оглядываясь.

– В твоем возрасте, – отойдя шагов на двадцать, сказал Воронович вполголоса, пристроившемуся сзади седому, – пора уже и поумнеть. Нашел с кем связываться. С сопляком. Только драки с трибунальскими разборками мне и не хватает.

– Виноват командир, не сдержался.

– Давай бегом вперед. Душанского ко мне и Брегвадзе.

– Это что? – спросил Ворон, беря протянутый плакат у радостно скалящегося грузина. – А! – разглядывая смазанное изображение сообразил, – наглядная агитация для особо тупых пшеков….Ну в конфедератке явно поляк. Толстый дядя вроде Черчилль. А это что за морда, с ними обнимается?

– Джон Гарнер, американский президент. Только-только напечатали, но узнать, конечно, трудно. Местная самодеятельность, – пояснил его начальник штаба Душанский.

– А… эта сволочь! Не узнал, богатым будет.

Брегвадзе довольно заржал. Не льстил начальству. Он вообще был легкий тип. По любому поводу готов веселиться. В лесной жизни самое милое дело. Пессимисты никому не нужны.

– Ничего смешного, не все американцы миллионеры… Дверь закрыли? Слушаем внимательно. Я вас тут собрал, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.

Он внимательно посмотрел на грузина, готового снова заржать и тот послушно закрыл рот.

– Наступление Красной Армии выдохлось. Вышла к Прибалтике и к Польше и движется сейчас как помирающая черепаха. Дырку во фронте фрицы практически уже закрыли. Еще немного и фронт остановится. Тогда за нас возьмутся уже всерьез. Наши партизанские генералы, – он скривился, – решили не гневить удачу. Боеприпасов не так чтобы много осталось, да и вперед идти, теперь смысла нет. Погуляли по тылам и хватит. Бригада повернет на юг и пойдет на соединение с армией.

– И? – спросил Душанский.

– А вот наш батальон, должен изображать в этом районе кипучую деятельность, отвлекая на себя фрицев.

– Не любят тебя, – пробурчал начштаба.

– Нет, подпоручик, – возразил Ворон. – Это не меня, это вас не любят. Есть Красная армия, Армия Крайова и Армия Людова. А у меня что? Армия Жидова? Да еще все сплошь западники с непонятными настроениями. Какой смысл всем и каждому объяснять, что на западной Белоруссии граждане СССР до 1939 г. не проживали? И так прекрасно знают, но подозревают невесть в чем.

– Эй! – возмущенно сказал Брегвадзе. – Я вполне себе советский гражданин и хотя интернационалист, но лучше грузин на свете людей не бывает.

– Имечко у тебя подозрительное, – задумчиво сказал седой. – Давид – это ж наш человек, зуб даю.

– Это нормальное грузинское имя, – запальчиво заорал Брегвадзе. Все его веселье неизвестно куда исчезало, стоило высказаться по поводу грузинов.

– Заткнуться всем! А ты Борис, – обращаюсь к седому, заявил Воронович, – у меня первым в атаку в следующий раз побежишь. Надоел. Нашел когда намеки свои дурацкие строить. Он твоих шуток не понимает.

Он обвел троих присутствующих взглядом и продолжил:

– Нам надо и приказ не нарушить и людей спасти. Сидеть в этом паршивеньком лесу – это верный путь на кладбище. Хотя нам даже это не положено. Свалят в яму убитых и все. Так что я вижу только одно решение, как и рыбку съесть и дальше по поговорке. Нам нужно больше шума? Идем вот сюда, – он ткнул пальцем в карту. Не на восток, как все ждут. На запад. Завтра должны подойти баржи с полицаями нас ловить. Он посмотрел на грузина.

– Говорят три, – подтвердил тот. – Перебрасывают с юга. Только ведь есть еще и гарнизон в поселке. Почти четыре сотни, а там и дзоты оборудованы. Не бетон, конечно. Земляные стены, укрепленные бревнами и пулемет. Патронов говорят сколько угодно. Только тихо подойти и гранатами забросать. Любая прямая атака в крови захлебнется, а мы должны идти на подготовленные позиции меньшими силами, чем у них есть. Сколько в батальоне осталось, сотен пять и еще вот его подрывники, – он кивнул на седого. – Мало. Да на шум моментально набегут уже немцы через мост.

– Нам нужно отвлекать противника на себя? – дослушав, заявил Воронович. – Вот и сделаем. А как это дело провернуть сейчас думать будем. Мост, кстати на саперах. Я тебе обещал героическую атаку, – сказал он седому, – вот и побежишь опоры взрывать. Ты у нас специалист, вот и посмотри внимательно.

Бутман развел руками и приподнялся со стула, старательно показывая готовность уже бежать.

– Желательно без нападения в лоб. Нас там не ждут, вот и постарайся. Может, стоит переправиться втихую и с того берега начать, форму немецкую одеть. Головой поработай, не в первый раз. День у нас на общее выяснение обстановки есть. Не больше… Я что хочу, – обращаясь ко всем, пояснил Воронович. – Пройти через поселок, загрузиться на баржи и на Варшаву по реке. Пойдем помогать героическим ляхам в их восстании. По любому им люди нужны.

– Это настолько глупо, – сказал после длительной паузы Душанский, – что может и выгореть. Пока разберутся что к чему. Пока развернут свои подразделения, имеем хороший шанс проскочить. Власть в Варшаве у АКовцев, если верить радио, но немцы так это не оставят, будут долбать город. Это пробка на железнодорожном узле и серьезная помощь Красной Армии. Пока они там, в обход будут ехать, нашим легче будет. А батальон в любом случае лишним не окажется, вот только удрать уже возможности не будет. Непременно обложат со всех сторон. Но нам и здесь конец очень скоро придет. Максимум пару недель. Дороги уже перекрыли, а повторять уход из Литвы когда каждый третий погиб и из оставшихся половина с ранениями как-то не тянет…. Так что может и выход…

– Давай Давид сюда этого… как его… Янека из Батальонов Хлопских, – приказал Воронович. – Будем мувить с товажишем командиром. Может, что подскажет как знаток местности.

– Батальонов, – хмыкнул Брегвадзе вставая, – четырнадцать человек.

– Зато проводниками поработают. Посоветуемся и прикинем, как идти безопаснее.

– А ты командир, получается, нас любишь, – сказал Борис, когда грузин вышел. – В отличие от суки в генеральских погонах. Не батальон, сплошь беглые из гетто. Да еще с буржуазным душком.

– Кто сказал хоть слово про любовь? – удивился тот. – Да еще ко всем? Для меня все граждане СССР одинаковы. Даже если они не слишком любят советскую власть. Кто ее любит вообще, власть? Она всегда с налогами приходит и с черным вороном, что при капитализме, что при социализме. А среди людей всякие попадаются. Один будет готов умереть в бою, но украдет последний кусок у соседа. Другой будет сидеть на печи, пока лично его не тронут. Вы что думаете, я вас жалею? Я буду спасать, кого могу от рук карателей, не взирая на национальность. Евреи, белорусы или поляки, мне похуй. Каждый спасенный – это списанный грех. И не говорите мне, что я в Бога не верю. Сам знаю. Это мой личный счет. Где каждый убитый немец стоит наравне с выжившим советским гражданином. И то заслуга, и это тоже. Причем неизвестно еще что важнее и значительнее.

Он покачал головой, в изумлении, показывая глупость старого товарища.

– Пока война идет, я любого еврея возьму и в строй поставлю. Потому что это во вред немцам. Для них мы, славяне, все животные и должны стать рабами. Неприятно, но выжить можно. Если повезет. Даже устроиться на сытное место можно. Пока не придут из леса и не кончат за разные гадости. А вот вы бешеные животные, которых надо уничтожать на месте. Значит смертники по определению. Уж служить фрицам не побежите, там вас пуля ждет непременная и без раздумий. Вот и будем вместе немцев с полицаями убивать, пока ни одного на земле нашей не останется. Будем мстить за расстрелянных людей и сожженные деревни. Если не можешь остановить, надо ответить так, чтобы помнили.

– А после войны?

– А ты надеешься дожить? Сколько осталось из тех, с кем мы начинали в сорок первом? Ты, да я, да врачиха наша. Так она в бой не ходит и жива только потому, что мы ее из местечка вовремя вытащили. Не за ней приходили, но так уж вышло. Да и я странно, что от тифа не сдох. 18 дней без сознания….

В Варшаве нас будут бить еще хуже, чем в лесу. Вот и надо жить так, чтобы помнили. Не партработники на собрании, а обычные люди. Там в лесу, под Сталино, кроме двух рот охраны осталось полторы тысячи человек, которых мы защищали. Женщины, дети. Если бы не мы, им бы не жить. Так что погибну я или нет, жизнь прожил не напрасно. Все, – заявил решительно. – Хватит болтологии, начинаем заниматься делом. Выступаем обычным порядком. Впереди – головная походная застава. Рота Брегвадзе, на то они и разведчики. Потом первая рота, основной отряд и в прикрытии пятая рота. Она же осуществляет боковое охранение. Хозчасть, телеги, вообще все лишнее передать в бригаду немедленно. Только боеприпасы и еда остаются. Тут чистый фарт, не прорвемся к реке, все ляжем. Движение начнем ночью. Днем круговая оборона.

– Мы пришли в Варшаву на пятый день с начала восстания, – продолжал рассказывать Воронович. – 7 июля. При прорыве и уничтожении гарнизона, закрывавшего дорогу к реке и моста, потеряли 82 человека убитыми, включая умерших от ран позднее. Много было раненых.

– Ты про Варшаву…

– Да бардак там был, – с досадой сказал Воронович. – Мы то радио поверили, на другое рассчитывали. Готовились к своей Буже (Грозе) ни один месяц, даже ни один год, а на выходе пшик. Восстание началось практически спонтанно, многие отряды не получили оружие и в первое время чуть ли не с голыми руками бегали. Общих приказов тоже не было. Отдельные партии, отдельные подпольные группы, бывшие довоенные офицеры сидевшие дома и воевавшие не первый год на улицах и в лесах. Добровольцы и примкнувшие к ним на радостях. Каждый считает себя самым умным и правильным. Ко всему еще в городе осталась масса очагов сопротивления, и связь между районами была слабая.

Между южными и юго-восточными предместьями и Центром города находились полицейские кварталы. Там была Аллея Шуха, где находилось здание гестапо и следственная тюрьма гестапо. Район упорно оборонялся немцами, и взять его не удалось. Там все больше тыловики были, гарнизон Варшавы до восстания в этом смысле похвастаться молодежью с орденами и боевым опытом не мог, но сдаваться они не собирались, а боеприпасов было вдоволь.

Район Гданьского вокзала отделял Жолибож от стального города. Потом это тоже нам боком вышло, когда фрицы подтянули дополнительные части. Бронепоезда подогнали и артиллерию тяжелую на железнодорожных платформах.

Повстанцы заняли Старый город, большую часть кварталов городского центра, часть Воли, Охоты и Мокотува. Из трех десятков важнейших объектов ни один не был взят. Немцы удерживали все вокзалы кроме одного, радиостанции, мосты и аэродромы. Особенно плохо, что аэродромы не удалось захватить. Был расчет на помощь со стороны союзников. Американцев с англичанами, – пояснил он. – А теперь их как раз могли использовать немцы. Все, что было тихоходным и с малым радиусом действий не особо пригодное для фронта перебрасывали к Варшаве. Там все равно ПВО не было и бомби себе безнаказно сколько угодно.

На восточном берегу Вислы в Праге восстание было подавлено в течение нескольких часов фронтовыми частями. Уж очень не сравнимые были категории у пару сотен человек с пистолетами и гранатами и нескольких полков вермахта, направляющихся на фронт в полной готовности. При минометах, артиллерии и даже танках.

В целом, не смотря на все это, получилась огромная пробка, мешающая переброске подкреплений на восток. Нацистам нужна была полная очистка магистралей, оттеснение повстанцев далеко в стороны и недопущение нападений на проходящие колонны. Для них самым важным было провести по варшавским мостам на восток танковые дивизии.

Батальон перешел в подчинение общего руководства восстания, – слов Армия Крайова он произносить не желает, подумал следователь, – при условии использования единым отрядом. Мы приступили к последовательному уничтожению немецких групп, окруженных в глубине Варшавы. Та еще работенка, когда без нормальной ствольной артиллерии и с минимумом боеприпасов надо зачищать несколько зданий прикрывающих друг друга.

Вдоль улицы наступление самоубийственно. Только от здания к зданию, взрывая стены и вламываясь в выбитые окна. Сплошная зачистка, когда в комнату сначала кидают гранату и только потом проверяют, нет ли там гражданских. Сунуться в дверной проем без этого, наверняка нарвешься на очередь. Тут сходятся грудь в грудь. Не только ножами, зубами друг друга грызут. Они еще иногда сдавались, если не в горячке боя, то могли и сдать полякам. Нам пощады бы не было. Вот так и шли. Один опорный пункт уничтожим, к другому переходим.

Между Волей и Старым городом на территории бывшего гетто находился концлагерь и тюрьма Павяк. В концлагере освободили евреев привезенных с запада уже после уничтожения гетто. Больше 300 человек вступили в батальон. Следователь мысленно улыбнулся. Отряд и без того называли жидовской армией. Две трети в нем были вовсе не белорусы.

– Сотню из тех, что покрепче разбросали по ротам. Остальные были на подхвате. Убьют кого, возьмут оружие. А так использовали в строительстве оборонительных баррикад и рытье траншей.

– И что там с тюрьмой произошло? – небрежно спросил следователь.

– А ничего особенно, – тяжело посмотрел на него Воронович. – Они суки пожелали сдаться регулярной польской армии, когда поняли, что конец пришел. Сначала энергично отстреливались. Вот я и послал им Душанского на переговоры. Он подпоручик Войска Польского, призванный в 1939 году. Все было честно. Вот только нельзя сначала убивать заключенных, а потом рассчитывать на гуманное отношение. В камерах после штурма нашли множество убитых. Прямо сквозь эти… окна для кормежки стреляли. Там уголовников не было. Арестованные во время облав, заложники и подпольщики. Почти тысяча заключенных. Очень немногие остались в живых. Просто не успели или не проверили раненых. Торопились.

Вот и вывели всех оставшихся в живых тюремщиков, в количестве 112 нацистских недочеловеков не обращая внимания на состояние их здоровья, и к стене прислонили. Там такая длинная была. Вокруг всех корпусов. Очень поляки произошедшим остались недовольны. Они ж цивилизованные, желают соблюдать конвенции и договора о военнопленных. А я зверь, исповедующий "Око за око" и совершил преступление. Возмездие это было. Как они, так и с ними. Можете себе записать – приказ о расстреле отдал лично и нисколько не жалею.

Вот уж и не осуждаю, мысленно согласился следователь. Да приди приказ сверху не тот, а немного другой и получил бы ты голубь на полную катушку. Расстрел, да еще и массовый военнопленных преступление по любым законам. Счастье твое, что закон как дышло. Политика важнее справедливости. Хотя, если честно, она как раз и состоялась. Нет, не осуждаю.

– Ну, тут как раз началось первое наступление фашистов вдоль магистралей, ведущих по городу в направлении моста Кербебедзя через Вислу.

Кербебедзя, ухмыльнулся следователь. И язык не ломает. Выучил.

– Нас туда перебросили. Проблема что, даже пройдя по дороге, нельзя иметь гарантию, что из окружающих домов не обстреляют. Вот и пригнали кучу разного народа. Бригаду Дердевангера из уголовников, РОНА Каминского, полк охраной полиции Шмидта. Танк проходит до перекрестка, солдаты заходят в дома и выгонят людей, а потом взрывают и все сжигают. И людей много при этом гибнет ни за что ни про что, и мародерствуют знатно. Особенно те герои, что из РОНА. Как подстрелим кого, обязательно в карманах часы, да колечки золотые.

Вот золота у него точно не имелось. А у остальных партизан? Надо проверить. Чтоб выбросили, ага. Так и поверил. Партизаны и не затрофеили чужое добро.

– Взрывали дома и разравнивали руины. На пересечении улиц Вольской и Млынарской мы фаустпатронами подбили два танка. Потом еще один, а два захватили парни из Армии Крайовой. Гусеницы сбили, немцы и полезли наружу. На этом собственно наши успехи и кончились. Фашисты просто методично уничтожали окружающие дома, подтягивали артиллерию и разбивали очередную баррикаду. Фаустпатрон хорош метров на сто. А тут они нас могли обстреливать совершенно безнаказанно издалека. Каратели просто уничтожали весь район Воли вдоль магистрали и через сутки вышли к мосту. Его все равно обстреливали из Старого города, даже застрелили губернатора города Фишера и ранили его заместителя Гюммеля, но это был поражение восстания.

10 июля отступили в Струвку. Ну, Старый город, – пояснил Воронович. – Района Воли уже не было. Сплошные развалины, но зато дали остальным время на подготовку к обороне. Над созданием укреплений работала саперная рота Бекетта, повстанцы и население. Струвку окружили поясом подготовленных больших зданий (редутов), противотанковых рвов и баррикад. А вообще, – он усмехнулся, – идем мы грязные, тащим раненых, помогаем гражданским беженцам. За спиной три дня непрерывных боев в городе. А среди камней воевать не то что в лесу, да и отступать некуда, а тут сплошная благодать. Как будто ни войны, ни восстания. Пешеходы по улицам снуют, радио работает, целые стекла и никаких следов боев. Водопровод и канализация нормально функционируют, лампы на улицах и в домах светят. Работали продовольственные магазины, аптеки, рестораны и бары. С продуктами было хорошо. В самом начале захватили продовольственные склады и очень прилично питались почти до самого конца.

И настолько все замечательно, что даже жандармские роты организовали. Следить за порядком и документы проверять. 500 здоровых жлобов вместо того чтобы воевать, проверяли наличие повязки у каждого пришедшего с переднего края. Формы-то у всех не было, так это вместо опознавательных знаков было. Потом им еще поручили собирать сброшенное с самолетов оружие, и лучше жандармов никто экипирован не был. Даже машинистки в штабах автоматы имели. А нам почти ничего не давали. Мало того, что чужаки, так еще и советские. Мои парни иногда на охоту ходили под самый конец. Забирали у этих козлов. Но очень честно. Автомат отобрали, пистолет выдали. И трофеи мы отдавали разным придуркам в конфедератках, только если деваться некуда или на обмен. Вот в Павяке взяли больше двух сотен винтовок и полтора десятка пулеметов, так я их что съел? Выдал безоружным добровольцам, желающим воевать с нами в одном строю.

Закончив на Воле, немцы приступили к уничтожению Старого города. Сначала попробовали нахрапом и быстро умылись кровью. Улицы узкие, артиллерии неудобно, зато наши позиции соединялись через подвалы. Стены проломили, и можно было перебрасывать людей незаметно в нужное место, в том числе и вроде бы уже в захваченные фашистами дома. Поэтому на переднем крае мы их довольно успешно сдерживали, но немецкая артиллерия постоянно стреляла по внутренним кварталам. От Гданьского вокзала регулярно било тяжелое орудие на железнодорожной платформе. Как прилетит такая дура, весь дом рушится. Пятиэтажные дома как карточные домики складывались. А еще добавляли с восточного берега Вислы немецкие батареи. Даже 6-ствольные минометы притащили по наши души. К концу июля не только целых стекол, но и домов не осталось. Авиация тоже нас не забывала. Все что могло гореть – спалили зажигательными бомбами. Половина домов на Струвке превратилась в кучу мусора. Только скелет с дырами вместо окон стоит, готовый в любую минуту рухнуть от взрывной волны, а вместо улиц с трудом расчищенная дорожка на одного и по бокам курганы из щебня и мусора. Ну, водопровод не работает – это уже мелочи жизни, если под обстрелом не надо с ведром за водой бежать.

Моральный дух повстанцев упал страшно. Добровольцев почти не было. Появились дезертиры и пьянство. Не знаю, на что они рассчитывали, но это было изрядно хуже Сталинграда. Там хоть армия со всей страной за спиной стояла и подкрепления шли. Подземные коммуникации от взрывов местами обрушились. Население перестало вообще вылезать из подвалов и на разбор зданий или другую помощь приходилось заставлять идти ударами прикладов. Уже в лицо проклинали и кричали, что мы во всем виноваты. Повстанцы в первую очередь, но мой отряд тоже жить мешал.

Воронович страшно устал. Все тело ломило, и нещадно болела голова. Попытка уснуть не удалась. Он лежал в углу подвала укрывшись драным одеялом и мучительно пытался разобраться правильно ли сделал, что привел всех сюда. Не надо было быть пророком, чтобы осознать, что попытка одновременного прорыва из Старого города и Центра с целью пробить коридор и по нему эвакуировать население и бойцов, обречена на провал. Даже в случае удачи коридор был бы так узок, что простреливался бы с флангов насквозь. Будут тысячи жертв.

Проще уже было уходить через канализацию, тем более что часть командиров, легко раненных и населения, это уже проделало. Там тоже было не сладко. Немцы ставили мины, заваливали проходы и, перекрыв часть труб мешками с цементом, пустили воду внутрь подземелий. Но это все-таки какой-то шанс. В руках повстанцев