Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Марик (Ма Н Лернер) Лернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Верховных жрецов? – он подмигнул. – Зачем оставлять авторитет, на который могут оглянуться, прежде чем что-то сделать. И зачем вводить меня в соблазн устроить захватчикам пакость. Непременно убьют. Не надо доводить до этого. Я уже стар и все равно долго не протяну. А вот мои ученики останутся. Ты тоже, – повысив голос, нажал Гасдрубал, – если поведешь себя правильно. Я тебе для того и письмо даю. Больных надо лечить. Раненых тоже. Не важно кто они. Мы лечим всех. Усвой это. Все, – устало сказал он, – иди. Стоп, – воскликнул, когда она уже подошла к дверям. Женщина с надеждой обернулась. – Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не говори, чем мы здесь занимались. За меньшее убивают на месте. Нас и так считают извращенцами и именно в этом вопросе я с ромлянами абсолютно согласен. Сношаться с собаками, все равно, что человеку с обезьянами. Это не наш вид и это против законов данных нам Богами. Прощай, и пусть они пошлют тебе удачу!

Он долго лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом вздохнул и опустил голову на передние лапы.

Я еретик, сказал он сам себе. К чему обманывать самого себя перед смертью. Верховный жрец храма Асклепия и мудрец направляющий Говорящих еретик. Это правда. Я богоборец. И это тоже, правда, хотя от моих стараний и толку никакого. Одно я четко понял. На нашем уровне знаний добиться этого нельзя. Может, есть что-то в священных текстах правильное? Вмешательство на высшем уровне… Как там, в апокрифе от Свидетеля…

И была Титаномахия, битва богов-олимпийцев с титанами. Борьба длилась десять долгих лет, но победа не склонялась ни на ту, ни на другую сторону. И пришли на помощь Зевсу дикие волки. Многие погибли в сражении, но титаны дрогнули, и были побеждены. Тогда наградил Зевс добровольных помощников. Он дал им дар речи. Решил развлечься.

Не знал он что делает. Собственно ничего удивительного, наши Боги особым умом не отличаются. Вот скандалить и между собой и красть чужих баб – это они умеют отменно. Мда…

Восемь их было наших Говорящих первопредков, везде записано и проследить родословную можно прекрасно. Наполовину выдуманную, но совершенно точно не на пустом месте. Ничего удивительного, что к нормальным волкам, они относились с изрядной долей брезгливости. И по тексту, потому что общались с Богами, пока остальные где-то бегали, и потому что они были не такие и неизвестно захотели бы их принять в свою стаю. Приходилось крутиться в собственной компанией.

И вот тут имеем очень важную нестыковку. Говорящие рожают одного, максимум двух щенков. Вполне нормально. Чем больше размер у животного, тем меньше у него потомков. Но вот первопредки и их потомки рожали много по всем записям. На это давно обратили внимание, но объяснения нет. Понятное дело, все это записали гораздо позже, а три тысячелетия передавалось устно. Возможно, были ошибки, но как раз в это верится меньше всего. Такие вещи передавались максимально точно.

Самое разумное решение с моей точки зрения дал еще Омхол, за что и попал в первые проклинаемые всеми Говорящими еретики. Существовала родственная группа того же вида, от которой самцы могли иметь потомков, а возможно и самки. Говорящих потомков, которых брали потом в Семью и воспитывали как своих. Ведь щенок не рождается, сразу начиная раздражать окружающих длинными речами. Его, как человека учить надо. С простейших "мама", "папа" и "дай". Если это дело запустить, то потом уже толку мало. Уровень развития будет как у животного. Не существует на свете сегодня ни одной породы волков похожих на нас. Сколько не искали в диком виде похожих не обнаружили.

Все псовые мелкие и абсолютно не способные говорить. Собак это касается точно также. Между собой они прекрасно скрещиваются, давая жизнеспособное потомство. И собаки разных пород, и волки с собаками. А вот, сколько я не пробовал экспериментировать, общих детей у нас быть не может. В исключительных случаях рождаются мертвые уроды. Почему? Нет ответа. Даже при вскрытии не удалось найти существенных различий во внутреннем строении. Нет его и в сперме, даже при рассматривании под линзой. Но ведь нет нормального решения, почему раньше было, а теперь невозможно. Только еще одна группа не способная говорить и про них старательно забыли. Другого объяснения огромному количеству потомков первой и второй очереди нет.

Все Говорящие, где бы они не жили, одной породы. Может различаться окраска, слегка форма ушей или разные не существенные мелочи, но у них нет проблем с общими детьми. Никаких сомнений, что все мы одна раса. Откуда взялись другие племена, нередко с другими языками? Так за десять с лишним тысяч лет, по нашим подсчетам, изрядно размножились. Кто-то отселился с людьми, кого-то подарили в далекие времена дружественному племени, кто-то бежал при разных катаклизмах или во время уничтожения людей в войне и пристал к другому народу. По-разному может быть.

Не уверен, что речь на начальном этапе давала такое уж сильное преимущество. На охоте длинные разговоры без надобности. Зато мозги развивались в постоянном общении. Ум стал ценится, не только сила. По моим прикидкам в те времена они по развитию были не выше человеческого подростка, и словарный запас имели такой же. Зато очень быстро сообразили, как выгоднее охотится. Совместно с людьми.

Интересно, что и современные волки и собаки, еще кое-где живущие среди людей, намного нас меньше. Мы единственный вид, получивший у людей наименование "Ужасные". Один на один, хоть человек с оружием и в броне ему даже не стоит пытаться сражаться даже не с обученным воином, а обычным жрецом. Раздавим и не поморщимся. Правда и жрем мы естественно изрядно больше, но ведь выгоднее иметь дело не просто с дрессированной скотиной, а с партнером, способным общаться. А уж работы еще с древних времен всегда было сколько угодно. Охрана имущества и людей, разведка, пастушечье дело. Со временем выделились и отряды профессиональных воинов. Вот Ром регулярно отправляет серьезные подразделения в походы. И от лишних избавляется и дает выход агрессивной молодежи в войнах.

Но важнее всего оказалась медицина. Жизнь людей зависела от самого чуткого лекаря, который знает больше всего видов лечения, и при котором понятливый человек-подручный. Любой Говорящий почует запах болезни, прежде чем человек осознает, что у него проблемы со здоровьем. Специализирующегося на этом, с опытом многих поколений можно запросто приравнять к пророку. Не все можно вылечить, но Говорящие гораздо лучше могут подсказать, что использовать в качестве лекарства. А Храмы Асклепия и Эскулапа для того и существуют, чтобы каждый мог обратиться за помощью. И не бедствуют они. Наоборот. Каждый помнит, что существует вероятность вновь прибегнуть к помощи Храма. Тут жадничать не станешь. Во избежание…

Как бы там Остроглаз не кривился, но это именно симбиоз. Мы не живем стаями. Мы живем в человеческих семьях, которые и наши тоже. Это клан не по крови, но по рождению. Для нас это тоже стая, хотя и с другой иерархией. Вопрос в том, как собираются – стаи собак вокруг врача-человека и связанных с ним людей или группы людей вокруг врача-собаки и её стаи? От очень многого зависит. В разных Храмах по-разному бывает, но работают Говорящие с людьми всегда совместно. А если уж ужиться между собой не могут, то всегда можно уйти. Цепями никто не прикован, а специалиста везде примут хорошо.

Ром – это вообще особое дело. У них даже основание города связано с Говорящими. Выкормила одна из нас на нашу же голову близнецов. Хотя и не разобраться, может это к лучшему. Нам, финикийцам, нет. А в целом для нашего племени? В Роме Говорящие всегда играли очень серьезную роль в политике. Теперь вот уже и консулы появились…

Вот не понять – это обидно, что я так и не сумел получить говорящую собаку или радоваться надо? Ведь непременно сожгли бы на костре, если бы чего похуже не придумали. Омхола хоть не убили, все-таки теория. Доказательств никаких. А вот добился бы я успеха? Еще не хватает признать этих тварей равными себе. И так жизнь далеко не безоблачна и бывают серьезные проблемы с людьми. В каком-то смысле нам изрядно повезло, что Говорящие не имеют рук. Мы можем жить только с людьми, создавая цивилизацию совместно. Будь по-другому, непременно бы столкнулись два вида в жестокой войне вплоть до полного истребления.

А честно, зачем я почти десять лет над этим бился? Так себе, зачем врать? Гордость заела. С тех самых пор, как оспопрививание стало распространяться по всему Средиземноморью и мое имя стало широко известно, все грызло меня желание доказать, что могу прыгнуть еще выше. Захотелось сравниться с Богами. Вот они меня и наказали. А заодно и всех остальных. Тысячи остались живы в результате простейшей процедуры. Десятки тысяч. У них родились дети. Я свершил великое дело, вот только рост численности спровоцировал перенаселение, голод и множество войн, в которых десятки и сотни тысяч погибли, были разрушены многие города и потеряны огромные ценности. Не золото с камнями. Культура. И это пока прошло не очень много времени. Двадцать лет не срок. Крови будет еще реки.

Пришло время платить за свои поступки. Не нужно заставлять это делать других.

Он тяжело встал, подошел к низкому столику, где были закреплены ножи. Толкнул лапой тросик, разворачивая наточенный до жуткой остроты хирургический нож острием к себе, и одним движением перерезал горло.

Война которой не было

Я написал жанр фантастика, исключительно потому, что альтернативная история и есть фантастика. И особо предупреждаю про отсутствие звездолетов, бластеров, магии. Даже подвигов особо нет, зато некоторые персонажи нагло вылезли вне моего желания.

– Фамилия, имя, отчество?

– Воронович Иван Иванович.

– Год рождения?

– 1919. Член КПСС с 1943.

– Национальность?

– По паспорту русский.

– Это как? – спросил следователь. – В паспорте одно, на самом деле другое?

Он уселся ровно, отложив ручку и с интересом уставился на находящегося с другой стороны стола. Вся это писанина ему давно осточертела и на самом деле сейчас не требовалась, а тут наклевывалось что-то занимательное.

Подследственный был гладко выбрит, с темно русыми коротко стриженными волосами и серыми же жесткими глазами. Одет в толстый вязанный свитер, шинели у него не имелось. Зато в бараке лежала новенькая кожаная куртка, подаренная кем-то из американских летчиков. Для них подобные экземпляры, имеющие за спиной немаленькое кладбище, были крайне экзотичны, и они легко менялись на разную дребедень. Многие из местных сидельцев старались подчеркнуть, что они офицеры, любыми путями доставая обмундирование, этому было все равно.

Вообще любопытный тип, специально пустил его напоследок, расспросив предварительно других и внимательно изучив протоколы допросов. Еще тридцати нет, но так веет уверенностью в себе и привычкой приказывать. А глаза как у волка, все время настороженные и нехорошие. Знакомые признаки. Видел следователь таких неоднократно. Привыкших кровь проливать, не морщась и убежденных в своей правоте. Или в бандиты подастся, или будет тех самых бандитов ловить. А вот спокойно жить не станет, сопьется моментально.

– Детдомовский я, – сказал тот спокойным тоном. – И дата рождения, и имя с фамилией, и все остальное получил с потолка. Говорить еще не умел, и никаких документов не было. Время такое было… Мог бы и сдохнуть под забором, но нашлись добрые люди.

– Так может ты еще и самый настоящий еврей? – развеселился следователь. – Или вообще, белая кость, голубая кровь.

– Не, – равнодушно сказал Воронович. – Евреи обрезают на 8 день после рождения, а у меня все на месте, хоть на вид и больше года было. А аристократов под Минском в 1920 г. не водилось. Давно всех повывели. Да и тряпки, в которые я был одет, были какие-то не аристократичные. Мешковина и все. Когда подрос, поинтересовался. Интересно же. Так что я тутошний, но русский. Окончил фабрично-заводское училище, работал слесарем на чугунолитейном заводе. На службу в пограничные войска призван в 1939 году. На финскую попал, но уже под самый конец. Выборг брал. Потом направлен на учебу в Ленинградское училище пограничных войск НКВД им С. М. Кирова, место дислокации – г. Сортавала. Как раз в апреле выпустили досрочно после курсов, и прибыл на новую границу. 84 погранотряд.

Следователь мысленно вздохнул с сожалением. Страстного красочного рассказа не последовало, а жаль. Иногда такие сказочники попадались, куда там писателям!

– Звание?

– Да вроде капитана дали в 1945 г., когда в рейд по немецким тылам в Польшу пошли, – пожав плечами, ответил Воронович, – да приказа не видел. На награды та же история. Вроде есть, но ничего в руках не держал. В нашем районе самолеты из штаба партизанского движения не садились. Слишком далеко. Вот диверсанты с парашютами прыгали, и оружие в конце сорок четвертого начали сбрасывать. А до этого жили мы сами по себе без приказов. Только в самых общих чертах. "Надо помочь Красной Армии!".

– И какие награды имеешь?

– Два ордена Отечественной Войны, Красной Звезды и медаль "За отвагу".

– И вот так спокойно об этом говоришь?

– А я не за ордена воевал, – все так же равнодушно сказал Воронович. – За то чтобы на земле нашей зверей немецких не осталось. Жаль, не довелось до Германии дойти. Я бы их всех… за то, что творили…

– Мда, – глубокомысленно сказал следователь, глядя ему в лицо, – повезло немчуре. А может и тебе?

– Может и мне, тоже бы вот сидел и на стуле и отвечал на разные вопросы. Самосуд в регулярной армии не разрешен. То ли дело в партизанском краю. Сам себе и судья и прокурор. Только не я один так думал. Вон в бараке про Пруссию что говорят. Половина жителей уже сбежала, а вторую непременно выгонят. А уж американцы, что сделали с Берлином… Детей жалко, а остальных нет, – он посмотрел в упор на следователя, и тому невольно захотелось отодвинуться подальше. – Мужиков к стенке, баб раздать монголам, улучшать породу, чтоб чистых арийцев на свете не осталось, а детей в детдома. Я вот вырос и ущербным себя никогда не считал.

– А мы лучше вернемся к нашим делам.

– Так точно, – усмехаясь одним ртом, ответил Воронович и изобразил на стуле стойку смирно. Глаза у него при этом были совершенно холодные.

– Направили меня в маневренную группу. Так это называлось. Она действительно была, но я заступил на должность помощника оперуполномоченного НКВД. В задачу нашего отдела входила борьба с агентурой вероятного противника в приграничной зоне, вербовочная работа, борьба с нарушителями границы и другая контрразведывательная деятельность. Мы имели право беспрепятственно заходить на территорию любой воинской части, свободно передвигаться в приграничной полосе. Вот отдавать приказы начальнику погранзаставы уже выше моих полномочий. Требовалось передать начальнику штаба погранотряда или погранкомендатуры просьбу, и они уже давали точные указания, где и как оказать нам содействие в организации засады, помощь в переходе нашего агента и так далее. Контрабандистами мы не занимались. В отделе было человек двадцать. Все больше приехавшие из России опытные оперативные работники, которые учили таких как я, азам агентурной работы контрразведчика. Мы с утра до вечера бегали, только за весну 1941 году нашим отделом было задержано почти два десятка настоящих вооруженных немецких агентов, идущих через государственную границу, которых отправляли на следствие.

Ишь как, – с усмешкой подумал следователь. – "Настоящих", не как мы дела лепили. Ну, это ты не по адресу голубчик сизокрылый шпильку вставляешь. Я всю жизнь не политиками занимался, а бандитизмом.

– Причем они руки не поднимали, настрелялся я за месяц не хуже чем на войне. Не успел, как следует осмотреться, началось нападение фашисткой Германии. Первый бой был с какой-то механизированной частью, после чего осталось нас всего трое. Сверхсрочник старшина отдельного саперного взвода Бутман Борис Иосифович, рядовой Тимофеев Петр Кондратьевич, водитель грузовика и я. Бутман живой, – пояснил он на вопросительный взгляд. – Тоже здесь на проверке, а Петра еще в 1943 году убили.

Угу, – мелькнуло в голове у следователя. Небезызвестный Бутман. Только по случайности не отправившийся в ежовское время лес валить на север. Слишком длинный язык имеет и любит начальству высказать свое единственно правильное мнение, да еще с подковырками и шуточками.

Еще очень жаль, что твой начальник комендантского взвода Старовский в Варшаве погиб в сорок пятом и поговорить с ним уже не получится. Тоже занимательный тип. Еще при царе успел сесть за грабежи, но на каторгу отправиться не сподобился, гражданская война очень вовремя началась. Потом и в Польше отметился налетами на богатых панов, куда-то пропал при советской власти и всплыл, так интересно, в партизанском отряде.

Говорят, умнейший мужик был и что характерно прекрасно знал про конспирацию и как подосланных раскалывать. Два человека, которые с самого начала при тебе состояли, и к чьему мнению прислушивался. Любопытно было бы сравнить их показания, тем более что Старовский, еще и за контрразведку с разведкой в отряде отвечал. Только вряд ли что интересное услышал бы. Чтоб такие битые волки между собой заранее не договорились, никогда не поверю. Время было вполне достаточно.

– Наше счастье, – говорил между тем Воронович, под поощряющее кивание слушателя, – что немцы не стали искать уцелевших после боя и покатили себе дальше, не останавливаясь. Отряд, в который я попал 22 июня, вообще сборный был и ничего лучше мосинки. Даже пулеметов не было. Он помолчал и продолжил:

– Старшина был ранен. Осколок застрял в ноге выше колена. Сначала вроде ничего, нормально ковылял, а потом стало хуже. Нога загноилась, а никаких медикаментов. Вот Петька и сказал, "Давайте к моим завернем". Он из местных. В местечке Сталино до призыва жил.

– Чего?

– Нет, это не в честь Иосифа Виссарионовича. Еще с дореволюционных времен название. Поляки пытались переименовать местечко, на картах писали название Згорелое, еще как-то хотели, но вся округа упорно так и называла – все Сталино, да Сталино. Там как раз до 1939 г. по Случи граница с Польшей проходила.

– Думаешь, вернется? – старшина повернулся, пытаясь устроить ногу поудобнее.

– Вернется. Он нормальный парень. Еще часик и стемнеет, тогда придет. А вот что потом будет, – после длительной паузы сказал Воронович, – это бабушка надвое сказала. Запросто останется. Насильно тащить его к фронту я не собираюсь. Тут каждый решает сам за себя. Мало что ли западников поразбежавшихся мы видели? Все думают: "Моя хата с краю". Ничего, советская власть жесткая была, да немцы, пожалуй, еще хуже будут. Если они спокойно пленных расстреливают и раненых добивают, то уж с разными прочими вообще не будут вспоминать про законы и гуманность. Как начнут выгребать продовольствие для своей армии, так и взвоют крестьяне. Оккупанты стесняться не будут, мы им не друзья-товарищи. Особенно как погонят их назад. Все сожгут, чтобы нашим не досталось.

– Что-то мне уже не верится, что скоро Красную Армию увидим. Сколько уже идем, а фронт еще быстрее убегает на восток. "Малой кровью на чужой территории", суки…

– Совсем ты что-то раскис старшина, – сказал Воронович, сползая в овраг. – Речи завел непотребные. Он присел рядом с лежащим напарником и осторожно положил трехлинейку с которой не расставался. – Посмотрим?

– Лучше не надо! Все равно снова перевязать нечем. Я вчера ночью размотал, так оттуда аж запах нехороший. Как бы не остаться совсем без ноги. Да и запросто можно копыта откинуть навсегда.

– Будем надеяться, что Петька постарается. Все равно больше рассчитывать не на что. Хорошо еще сюда добрел, я уже боялся, что нести придется.

Тимофеев не подвел. Уже в сумерках он появился одетый в гражданское, принес еды, на которую они с жадностью набросились после двух дней без крошки пищи и проводил к своему дому. То еще путешествие было. Само местечко состояло всего из пяти вытянувшихся улиц, и пройти его поперек, можно было всего за несколько минут, но как раз идти по дороге и не стоило. Тем более с оружием. Его пришлось спрятать в овраге, где они отсиживались. Все равно, любому за километр было видно, что они вовсе не здешние жители и пришлось обходить чуть ли не все местечко вокруг, спотыкаясь в темноте на пригорках и имея неплохие шансы переломать ноги в местных оврагах и ямах. Старшина под конец уже тяжело висел на плечах товарищей и еле передвигал ноги.

– Это правда, про Минск, – рассказывал Петька по дороге. – Еще 28 июня немцы заняли. У нас их нет, зато полиция уже имеется. Сами же местные записались. Они про всех знают, кто и чем дышит, тут не обманешь. Так что в хату вам нельзя. И вообще лучше на улице не показываться. Тут недавно вернулись двое красноармейцев из местных евреев, так их сразу расстреляли. А белорусов и поляков не трогают, но лучше глаза не мозолить. Неизвестно что этим скотам в голову стукнет. Могут отпустить, могут заставить в полицию идти, а могут в лагерь к немцам отправить или на месте стрельнуть…

Старшину затащили в сарай. Под утро появилась уже пожилая худая женщина, которая погнала Тимофеева за горячей водой, керосиновой лампой и чистыми тряпками. Раненому она сунула ремень в рот, чтобы не кричал, поставила Вороновича держать и принялась деловито разрезать штаны и разматывать грязные бинты. В нос шибанул тошнотворный запах.

– Ага, – разглядывая и щупая ногу, сообщила она. – Нормальненько. Свети давай, – прикрикнула на Тимофеева и одним движением вскрыла набрякшую опухоль. Хлынул потоком гной. – Сейчас еще легонько нажмем, – небрежно сказала врачиха и снова полоснула по ране. Старшина выгнулся всем телом, взвыл даже сквозь прикушенный ремень и обмяк. – Ерунда какая, – сказала она, демонстрируя извлеченный маленький зазубренный осколок. – Как мало надо, чтобы человек отправился на небеса. Вот рожать проблемы. А убить легко. На, – сунула она металлическую штуковину Вороновичу, – потом очухается, отдашь на память.

– А как жизнь вообще? – поинтересовался тот.

– Да ничего хорошего… За то что я здесь делаю непременно расстреляют и меня и вот его, – она кивнула на Петра. – А заодно и всю его семью. Положено моментально бежать в управу и докладывать о разных чужаках, тем более в форме советской. Но это хоть понятно. Ввели для всех отдельные законы. Евреев заставляют носить повязки, комендантский час с наступлением темноты. Зачем запрещают использовать освещение, ходить по тротуарам понять сложно. Вот почему важно снимать головной убор при встрече с полицией и немцами всем ясно. Утверждаются.

Она вздохнула.

– Здесь сплошь ремесленники живут, больше половины населения, могла бы польза быть для ихнего паршивого Рейха. А по любому случаю нарушения – расстрел. Из пальца их повысасывали, эти запреты. Вот недавно бабу с маленькой дочкой расстреляли за покупку телеги дров. Не положено! А по улицам бродит несколько десятков бандитов, и ищут к кому придраться. Попробуй такому отказать, непременно гадость сделает. Форма черная, на рукаве белая повязка с буквой "P". В смысле полицай. Увидите, не ошибетесь. Так что неприятно говорить, но уходить вам отсюда надо. И чем быстрее, тем лучше. И к Случи напрямую не ходи. Там на мосту пост стоит, кто легкой дороги ищет, плохо кончит. Ну, вроде все… Закончила, – отрезая торчащий кончик бинта, сообщила она.

– И когда он сможет ходить?

– Откуда я знаю? – невесело усмехаясь, спросила врачиха, начиная собирать хирургические инструменты. – Думаю недели через две. Точно сказать не могу. И от человека зависит, и от опыта. Я вообще не хирург, а зубной врач.

Она посмотрела на его изумленное лицо.

– Здесь вообще был один врач, один фельдшер и я. Так я из Пинска, перед войной в гости приехала. Ничего не поделаешь, – собирая инструменты, пояснила она. – Врача загребли большевики в 40-м, поехал в Сибирь. Слишком хорошо жил, да еще и поляк, тогда многих забирали с польскими фамилиями, а фельдшера лучше не беспокоить, у него сын в полицаях. Так что радуйся, что хоть кто-то есть. Денька через два зайду, посмотрю, что к чему.

– Как вас хоть зовут?

– Тамара Семеновна, – открывая дверь сарая, сообщила она, не оборачиваясь.

– Ну, как, старшина?

– Да будто все кости вынули и весь мокрый как после купания. Сил нет совсем. Но почти не болит… Что делать-то будем?

– А что тут придумаешь? Тебе отлежаться надо.

– Значит уйдешь?

– Уйду, – неприятным голосом сказал Воронович, – вот только не на восток. Мне что теперь возле Киева искать своих? Так сапоги развалятся столько топать. Надоело мне прятаться и бегать. Какая собственно разница, где немцев убивать? На мосту пост, на железнодорожной станции тоже кто-то должен быть.

Кормиться я здесь буду, надеюсь, Трофимов не откажет, а вот стрелять где подальше. Волки возле своего логова скот не режут, чтобы пастухи не беспокоились. Вот и я не буду рядом с местом лежки никого трогать. Лучше уйти на пару переходов подальше и быть спокойным, что ловить не начнут. Через недельку вернусь, проведаю, если жив буду. Как нормально ходить сможешь – заберу. И семью Трофимовых подводить не стоит, и вместе всегда лучше, чем в одиночку. А дальше уже судьба. Что будет, то и будет. Каждый убитый в Белоруссии фашист никогда не выстрелит в красноармейца на фронте.

– И как вышло, что ты стал командиром отряда?

– Да так… Без приказа… Сначала одного встретил, желающего по немцам и полицаям пострелять, потом сразу троих. К августу нас было семнадцать. Почти все окруженцы или беглые военнопленные. Тогда местные жители не сильно рвались воевать. Все больше по хатам сидели. Многие из разбитых частей там оседали в примаках. Ну, партийные активисты и комсомольцы в лес шли, кто успел удрать. В деревнях их быстро всех позабирали. Кого расстреляли, а кто и на службу пошел. Мы таких, – следователь посмотрел на сжатые кулаки Вороновича, – потом вешали если ловили. Другим в назидание.

– А подполье?

– Да не успели никого толком оставить в тех местах… Слишком быстро немцы вперед проехали. Сами как умели, так и организовывали.

Угу, – подумал следователь, – а вот кое-кто утверждал, что у тебя целая сеть агентуры осталась. И среди обычных жителей, и среди полицаев, и даже кто-то выше был. Видать на совесть учили, если так хорошо науку усвоил. Или Старовский на старые дрожжи ума добавил. Уж контрразведка точно была. И сам не ленился. Вороном-то не только за фамилию звали. Легенды рассказывали, как глаз пленному выдавил, а остальные бодро начинали выбалтывать, все что знали и не знали. Раньше вроде и незачем было, все равно расстреляют. Вороны тоже любят мертвым глаза выклевывать, а этот на живых тренировался. Он невольно поежился.

– Осенью сорок первого как начались массовые расстрелы евреев они в лес и побежали. Вот тогда нас стало за две сотни. Я всех желающих бить врага принимал. Это потом с разбором стали подходить ко всяким разным. В сорок втором начали уже всерьез щипать по гарнизонам, так что фашисты и высунуться боялись из поселков. Бутман очень пригодился. Он не только строить, но взрывать очень хорошо умел и других учил. Все больше самоделки устанавливали, а это уметь надо.

С Большой земли парашютисты-диверсанты у нас только в середине 1944 г. появились, – продолжал между тем говорить Воронович, – когда в Литву в рейд пошли. Вот тогда и комиссара назначили и радиста дали. А до того жили сами по себе. Одно название, что бригада. Каждой твари по паре. Отряды с семьями и обозами… отряды, занимающиеся диверсиями и отряды даже не пытающиеся что-то делать, только стремящиеся выжить. Одни никогда не принимали открытого боя, другие в рейды ходили. А были просто грабители под маркой партизан. Там в лесах всякое случалось.

– Но ты у нас не такой…

– Я командир пограничных войск НКВД СССР, – подчеркнуто заявил Воронович, и в запас меня пока не уволили.

– Офицер, тогда говори.

– Не привык еще. Это в армии ввели, а до нас только в 1944 году и дошло. А погон не было никогда. Мы все же не регулярная часть. Так что командир, но там где я начальник, действует армейская дисциплина, и анархии нет места. Заготовкой провианта в отрядах занимались специальные группы. Грабить было запрещено категорически. Мы могли только просить в деревнях для себя обувь и нательное белье. Дали – хорошо, не дали – значит, у самих нет. За трусость, грабежи и невыполнения приказа – расстрел на месте. Мы не имели возможности получать помощь с Большой земли и были вынуждены жить только за счет того, что нам давали местные жители. Раздражать их излишними поборами не стоило. Недовольные все равно были, как без этого, но у нас было четкое знание, сколько можно взять. Если кто-то добровольно, что даст – другое дело.

– Вот такие вы никого не обижающие…

– В среднем, – подтвердил Воронович. – В жизни всякое бывали. Жрать захочешь и на приказ плюнешь. Поэтому часто делали налеты на немецкие склады и эшелоны с продовольствием. В сорок третьем в блокаду каратели специально все кругом жгли, так вся бригада голодала. Копали луковицы саранок, какие-то еще коренья, обдирали сосновый луб, зеленый слой под корой. Все вплоть до ворон и лягушек употребляли. На березовом соке не проживешь. Партизану важнее всего еда и оружие. Остальное уже как получится.

С одеждой всегда были проблемы. Из трофейной одежды с определенного момента разрешали носить только брюки и сапоги, а немецкие кителя – нет. У нас было несколько случаев, что партизаны, одетые в немецкие мундиры, по ошибке стали стрелять друг в друга, погибло несколько человек, и после этого, верхняя часть "гардероба" обязательно стала советской. Я даже строил отряд, как меня учили. Только назывались отдельные группы не погранзаставами, а ротами. Тем более, что небольшими подразделениями и действовать и кормиться лучше. Всего 6 рот по пятьдесят-шестьдесят человек, резервная рота, маневренная группа, где были отборные люди. Взрывники, пулеметчики, даже минометчики и снайперы. В разное время 150–250 человек, ну и комендантский взвод. Кто-то должен и порядок поддерживать.

– Э… да это ведь не все… Вот, – доставая бумагу сказал следователь, – были еще…

– Два семейных лагеря почти на 1500 человек. Точной цифры я не помню, но в документах должно быть. На первое число каждого месяца данные давали, а потом уже сводили вместе. Бывший подполковник Пилипенко этими хозяйственными делами занимался.

– Почему бывший? – заинтересовался следователь.

– Так на звания в партизанских отрядах никогда внимания не обращали. Сначала надо доказать чего ты стоишь. Иногда, никогда не служивший, более достоин продвижения в командиры и пользы от него намного больше, чем от другого кадрового офицера. Пилипенко всю жизнь в снабжении проработал и до войны из кабинета только в туалет выходил. Совсем не рвался в первые ряды, кровь проливать. Ну, бумаги тоже кто-то писать должен. Чем больше народа, тем сложнее обходиться без бюрократии. Точно знать количество разных запасов и чтоб при этом ничего не исчезало, да и вовремя нарисовать правильную докладную в бригаду и, – он ткнул пальцем в потолок, – уметь надо.