Текст книги "Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет"

Автор книги: Мариэтта Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

23. 1966. Югославия. Дунино. Свердловск. «Не хотелось быть дурнем»

…Когда-то была такая страна – Югославия. Сегодня ее уже нет. На ее месте много стран – Сербия, Хорватия, Черногория, Босния и Герцеговина, Словения, Македония…

В тот год, когда редактор газеты «Правда» отправил туда Тимура Гайдара корреспондентом, это: «поразительно интересное по тем временам место. Югославия – единственная страна с социалистической рыночной экономикой. В 65-м здесь существенно демократизирован политический режим, идут экономические реформы, вводится рабочее самоуправление. Страна поражает невиданным по советским масштабам богатством магазинов, открытостью общественных дискуссий, публичным обсуждением проблем, которое совершенно немыслимо у нас» ( Е. Гайдар,1996).

Понятно, что именно там в сознании десятилетнего Егорки совершается скачок: «Впервые начинаю внимательно следить за экономическими новостями, вникать в те проблемы, с которыми столкнулись югославские реформы».

Югославия – шахматная страна. А в жизни Егора шахматы занимают важное место.

«…Жизнь в этой стране предоставила мне возможность лично познакомиться с ведущими шахматистами того времени. В доме у нас бывали Спасский, Петросян, Смыслов, Бронштейн, Тайманов, Таль».

В доме Тимура Гайдара они между собой играют блиц. «Смотреть на их игру было восхитительно!» – признается Егор Гайдар много лет спустя. Суэтин и Тайманов удостаивают десятилетнего мальчишку шахматными партиями. И сам он играет в шахматы в составе юношеской команды общества «Рад».

Кто только не останавливался в этом гостеприимном доме! Две недели жил Вениамин Александрович Каверин – автор любимых с детства «Двух капитанов». И все привязались к этому обаятельному человеку.

А что любит в эти годы подросток Егор?

«…Тогда я еще буквально бредил морем и был убежден, что мне уготована морская служба, судьба флотского офицера. Интереснее этого, считал я, нет ничего на свете» ( Е. Гайдар,1996).

А еще Егор любит цифры.

Впоследствии он вспоминал, что есть такой феномен – юношеская гиперпамять.

«Это необычно развитая память в юношеском возрасте. Что-то подобное было у Павла Петровича [Бажова]. Сегодня вижу эту особенность у моего младшего сына. Павлу абсолютно безразлично, что запоминать: номера телефонов в телефонной книге, таблицу умножения или сводку урожайности зерновых, оказавшуюся на моем столе. Видимо, это же было и у меня. Я довольно быстро заметил, что не составляет труда запомнить содержание просмотренного статистического ежегодника Югославии или случайно попавшегося учебника. На редкость удобное свойство для учебы в школе и институте. Потом, когда к двадцати годам эта способность начинает ослабевать, чувствуешь себя как без рук, будто в компьютере отказала оперативная память.

Отец, которому по наследству от деда досталась некоторая финансовая безалаберность, всегда тяготился отчетностью и бухгалтерией. Заметив, как легко мне дается все, что связано с цифрами, он повесил на меня, десятилетнего мальчишку, составление ежемесячного финансового отчета корпункта. Не исключено, что и это повлияло в какой-то степени на мой выбор будущей профессии» ( Е. Гайдар,1996).

Что касается дедушки Павла Бажова – ему было одиннадцать лет, когда учитель дал ему из своей домашней библиотеки том Пушкина из собрания сочинений. И пошутил:

– Когда выучишь первый том – приходи за вторым.

Павел и выучил.

Хотя, как справедливо пишет Ариадна Павловна Бажова-Гайдар в своей книге «Глазами дочери»: «начинался первый том произведениями, не очень понятными заводскому парнишке».

Когда приехал в Сысерть из Екатеринбурга известный просветитель, «ему рассказали о способном мальчике из рабочей семьи, который “всего Пушкина назубок знает”». И тот помог мальчику поступить в Екатеринбургское духовное училище.

…А летом, на школьные каникулы, Егора отправляют на родину – либо к одной бабушке, в Свердловск, в дом деда, Павла Петровича Бажова, либо к другой бабушке – Лии Лазаревне, под Звенигород, в прославленную писателем Михаилом Пришвиным деревню Дунино.

– Летом 1965 года Егор десять дней был в Свердловске, – рассказывает его мама. – Сажал цветы, поливал клумбы, копал землю, белил стволы яблонь – и все это с огромным удовольствием. Не отходил от Никиты. Разница в возрасте – десять лет, к Никите приходили друзья, и для Егорушки была огромная радость, когда в этой компании его принимали как равного…

Никите – 19 лет, а Егору – 9. Понятно, как лестно крутиться в компании старшего брата!..

«В бажовском доме в Свердловске все дышало уютом, видно было, что здесь жила большая дружная семья. Теперь семья разъехалась, остались лишь двое – бабушка и мой любимый старший брат Никита, которому контрабандой от родителей поставляю кубинские сигареты. В жизни мне пришлось сменить несчетное количество квартир, но, пожалуй, самое глубокое чувство доманавсегда осталось от маленького деревянного строения на улице Чапаева, окруженного садом, который посадил мой дед» ( Е. Гайдар,1996).

Кстати о цифрах. Заглянув в энциклопедический словарь конца позапрошлого века – знаменитый «Брокгауз и Эфрон», – в статье о городе своих дедушки, бабушки, мамы и старшего брата Егор мог с удовольствием прочитать: «Екатеринбург принадлежит к лучшим и многолюднейшим уездным городам России». Но интересней другое. В конце статьи сказано: «Доходы и расходы земства составляют около 400 тыс. рублей; из них расходуется на земскую администрацию около 30 тыс., на народное образование 88 тыс., на врачебные нужды около 82 тыс. рублей»…

Вот оно – то, что потом назовут прозрачностьюгосударственных расходов. И чего уже в помине нет в той заменившей Россию стране под названием СССР, в которой шло детство и отрочество Егора Гайдара. (И чего – если забежать далеко вперед – не удалось добиться и в той России, которая в начале 90-х годов XX века вновь вернулась на карту мира. В той, в которой живем сегодня мы с вами…)

…В Дунине – весело. Полно ровесников-друзей. Летом 1966 года Егору 10 лет.

И каждое следующее лето – в 10, и в 11, и в 12 лет – несравнимо больше всех в этой летней веселой компании его интересует девочка Маша «с огромными загадочными глазами».

Что там, за этими глазами?.. Они вроде бы друзья… Но одно Егорке, во всяком случае, ясно: сам он интересует Машу… примерно так, наверно, как фокусник в цирке. Ему можно, как с юмором опишет он сам много лет спустя, «задать самый неожиданный вопрос и получить точный ответ, ну, скажем, об урожае риса в Китае в 1965 году или о производстве стали в Люксембурге в 1967 году».

Маша стесняется славы отца и скрывает свои родственные связи. Только года через три их дружбы Егор с изумлением узнает, что Маша – дочь одного из самых любимых его писателей: Аркадия Стругацкого. Популярнее братьев Стругацких в те годы писателей, пожалуй, и нет.

Вскоре появится легенда, что на самом деле они – инопланетяне, заброшенные в нашу цивилизацию… Как раз то самое, что не раз они же сами и изображали.

Из их фантастических книг о нашем мире можно узнать гораздо больше, чем из советских газет и телевидения, где информации о реальных событиях практически нет. Даже о предполагаемом урожае или о реальном количестве собранных осенью зерновых узнать можно только из радиостанций «Голос Америки», Би-би-си или «Немецкая волна». И надо еще иметь время, чтобы пробиваться сквозь рев советских глушилок.

«Смешно, но я действительно точно помню, что я твердо решил разобраться в вопросах экономики и причинах инфляции, прочитав завершающую часть “Обитаемого острова”. Там Странник говорит Максиму:

“Ты понимаешь, что в стране инфляция? Ты вообще понимаешь, что такое инфляция?” Захотелось не быть дурнем и разобраться. Тогда впервые начал искать специальные книжки по экономике» ( Е. Гайдар,1996).

Море еще не отступило в тень, не растаяло в тумане. Но уже подернулось в его мыслях подозрительной дымкой…

24. Хозяйка медной горы и смутные чувства

Когда в Югославии вспоминались ему Дунино и девочка Маша, неведомо почему приходила на ум читанная в детстве «Хозяйка Медной горы» дедушки Павла Бажова.

Мама говорила, что дедушка не разрешал называть свои сочинения сказками:

– Это – сказы.

Он начал записывать их со слов старых горных рабочих еще подростком – на самом «месте действия» этих сказов, в том числе и на Медной горе. Может быть, он сам верил в реальность рассказанных ему историй? Почему бы и нет…

Сильные чувства героев этих сказов еще сильней, чем в детстве, бередили отроческую душу Егора.

В малахитовой комнате, где стены с алмазами, происходит решающий разговор Хозяйки Медной горы со Степаном – одним из тех, кто «в горе робили».

«– Ты, – говорит, – друг любезный, не вихляйся. Прямо говори, берешь меня замуж али нет? – И сама вовсе принахмурилась.

Ну, Степан и ответил напрямки:

– Не могу, потому другой обещался.

Молвил так-то и думает: огневается теперь. А она вроде обрадовалась.

– Молодец, – говорит, – Степанушко…Не обзарился ты на мои богатства, не променял свою Настеньку на каменну девку. – А у парня, верно, невесту-то Настей звали. – Вот, – говорит, – подарочек для твоей невесты, – и подает большую малахитову шкатулку. А там, слышь-ко, всякий женский прибор. Серьги, кольца и протча…

Потом и говорит:

– Ну, прощай, Степан Петрович, смотри – не вспоминай обо мне. – А у самой слезы. Она это руку подставила, а слезы как-кап и на руке зернышками застывают. Полнехонька горсть. – На-ка вот, возьми на разживу. Большие деньги за эти камешки люди дают. Богатый будешь, – и подает ему.

Камешки холодные, а рука, слышь-ко, горячая, как есть живая…»

И что же Степан – за свою верность Настеньке? Да, оказывается, – «…счастья в жизни не поимел. Женился он, семью завел, дом обстроил, все как следует. Жить бы ровно да радоваться, а он невеселый стал и здоровьем хезнул (ослабел). Так на глазах и таял».

Ну и ничего хорошего: нашли потом «на руднике у высокого камня мертвый лежит, ровно улыбается… Которые люди первые набежали, сказывали, что около покойника ящерку зеленую видели, да такую большую, каких и вовсе в наших местах не бывало. Сидит будто над покойником, голову подняла, а слезы у ей так и каплют. Как люди ближе подбежали – она на камень, только ее и видели».

Чем-то очень трогали, глубоко задевали Егора эти слова – «Потому другой обещался…».Он все повторял их шепотом, будто прислушиваясь к звучавшему в них, еще невнятному для него, но уже волнующему голосу Рока. И каменные слезы Хозяйки Медной горы будто прожигали его самого…

Точно так же еще сильней, чем раньше, задевала – чем-то другим уже, чем в детстве, – попавшаяся под руку и перечитанная заново, от начала и до конца, «Малахитовая шкатулка» – тот сказ, по которому дедушка Бажов назвал всю свою книгу.

Особенно те ее страницы, где оставшаяся после умершего Степана дочь Танюшка потребовала от барина, напрашивавшегося в женихи, чтоб сначала отвез ее во дворец и показал ей царицу…

Но только в той палате, «которая малахитом тятиной работы обделана».

И когда, надев на себя все украшения из заветной малахитовой шкатулки, оказалась во дворце, – не посмотрела даже в ту сторону, где толпился народ, ожидая царицу. А сама «пошла по дворцу-то как дома».И все почему-то двинулись за ней…

«Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет… Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит – никого нет. Царицыны наушницы и доводят – турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, – что за самовольство! За-потопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит – не шевельнется.

Царица и кричит:

– Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу – турчаниновску невесту!

Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:

– Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу.

С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки…».

25. Москва. Лето 1968 – вторжение в Прагу

«Летом 1968 года я был в Дунино, – вспоминал Егор Гайдар. – По газетам следил за тем, как развиваются события в Чехословакии. Утром 21 августа услышал о письме безымянной группы чехословацкого руководства и об “интернациональной помощи”, которую оказывают Чехословакии войска Варшавского договора…»

В то утро торжественным голосом диктора прочитанное по радио сообщение предлагало всем советским гражданам поверить, что непоименованное «руководство» этой страны будто бы просило Советский Союз о военной помощи, потому что туда вот-вот готовы вторгнуться военные силы ФРГ.

И наши танки на рассвете 21 августа вошли в Прагу…

«Откровенная ложь официальной версии, аморальность происходящего бросались в глаза даже мальчишке, – пишет Гайдар почти тридцать лет спустя. – Что за чушь? Ну какие там войска ФРГ готовятся вторгнуться в Чехословакию? И что это за правда, которую навязывают народу с помощью танков?» ( Е. Гайдар,1996).

То, что было ясно двенадцатилетнему в 1968 году, сегодня его ровесникам – читателям этой книжки – уже непонятно. И требует пояснений.

Многие из вас знают, например, что у чехов – классный хоккей. А про остальное – не очень.

Ну хотя бы: а что это вообще за страна – Чехословакия? На карте ее сейчас нет, есть Чехия и Словакия.

Когда она была?

Какое там было устройство?

Что за события в ней развивались?

Почему и зачем понадобилось нам, то есть тогдашним советским, входить туда на танках?

Тут такая же история, как с Югославией: одна страна распадается на несколько. Только Чехословакия это проделала раньше, чем Югославия, и мирным путем – распалась на две страны, Чехию и Словакию.

Но это произойдет 1 января 1993 года. В 1968 году до этого еще четверть века. Пока же – существует Чехословакия, появившаяся на карте мира после распада Австро-Венгерской империи в результате Первой мировой войны (1914–1918).

А после конца Второй мировой войны (1939–1945) в этой стране, под нажимом страны-победительницы – СССР, возглавляемой Сталиным, установлен был строй, близкий к тоталитарному.

И так во всех странах Центральной Европы – в Польше, Болгарии, Венгрии, Румынии… Все эти страны стали сателлитами Советского Союза (то есть – его приспешниками, исполнителями его воли). Тут то еще надо иметь в виду, что все эти страны, кроме Польши, участвовали во Второй мировой войне на стороне Гитлера, – и Сталин после Победы добился у союзников права распоряжаться судьбами народов этих побежденных стран.

Лучше всего покажет вам атмосферу в послевоенной Чехословакии – так сказать, изнутри, – первый роман замечательного чешского писателя Милана Кундеры, написанный в 1962 году (сегодня этот писатель у нас широко известен, вышло много его книг). Автор чудом ухитрился отстоять свою книгу в цензуре (такие вещи случались), и ее напечатали как раз в 1967 году, в преддверии «пражской весны» 1968 года: ведь одним из требований инициаторов этой «весны» и была свобода печати.

26. «Шутка» Кундеры

Самого Кундеру исключили из компартии в 1950 году за «ошибочные взгляды»: так было принято в мире «социализма». (Слово это приходится помещать в кавычки, потому что никакого такого «социализма», описанного Марксом и Энгельсом, нигде так и не получилось; но подробней об этом – позже, в свое время.) В 1956 году, после начала Оттепели, его восстановили. А в 1969–1970 уволили с работы.

Все его книги изымаются из продажи, и он не может больше печататься в своей стране. Кундера вновь исключен из партии – теперь за участие в «пражской весне» 1968 года.

В 1975 году ему разрешили из Чехословакии выехать по приглашению французского университета (до этого он был, как многие и у нас, «невыездным»). А вслед за тем лишили гражданства. И он навсегда поселился во Франции.

Правящая в Чехословакии, как и во всех странах-сателлитах, коммунистическая партия отняла у него не только родину, но и родной язык. Живя постоянно во Франции, он постепенно – можно сказать, вынужденно – стал писать по-французски. И мог бы сказать о себе словами В. Набокова (который тоже, как известно, оторванный от России и русского читателя, с годами стал писать по-английски): «…Променять на чужое наречье / Все, что есть у меня, – мой язык».

В романе «Шутка» рассказывается про студенческие годы героя – конец 40-х – начало 50-х. Он получает от знакомой девушки Маркеты письмо о ее занятиях на двухнедельных партийных курсах. (Это было нечто вроде «университетов марксизма-ленинизма» в Советском Союзе: туда посылали учиться всякой политграмоте после рабочего дня членов партии – «в порядке партийной дисциплины», то есть отказаться было нельзя.)

Письмо «было таким же, как и она сама: исполненным искреннего согласия со всем, чем она жила. Все ей нравилось: и утренняя пятнадцатиминутная зарядка, и доклады, и дискуссии, и песни, которые там пели; она писала, что у них царит “здоровый дух”, а от усердия добавила еще свои соображения о том, что революция на Западе не заставит себя долго ждать.

В конечном счете я соглашался со всем, что утверждала Маркета, верил даже в близкую революцию в Западной Европе; лишь с одним я не мог согласиться: с тем, что она довольна и счастлива, когда мне без нее так грустно. И потому я купил открытку и (чтобы побольнее ранить ее, оглоушить и сбить с толку) написал: “Оптимизм – опиум для народа! Здоровый дух попахивает глупостью! Да здравствует Троцкий! Людвик”». (Первая фраза пародировала всем в «соцстранах» известную фразу Маркса: «Религия – опиум для народа».)

С этого все и началось. Его совершенно шуточную открытку перлюстрировали (то есть вскрыли на почте) органы безопасности – как это постоянно делали и в Советском Союзе, – прочитали. Маркету вызывают, допрашивают. Когда она потом встречается с Людвиком, то говорит ему, «что была в ужасе от того, что я написал ей, так как все мы знаем, Троцкий (напомню, что к тому времени Троцкий уже не менее десяти лет как убит по приказу Сталина. – М. Ч.) – самый страшный враг всего того, за что мы боремся и ради чего живем».

Его поступок осуждают на общем факультетском собрании. Ни один человек не признает его строки простой шуткой в частном письме. «Никто не заступился за меня, а под конец все (их было человек сто, среди них и мои преподаватели, и самые ближайшие товарищи), да, все до единого подняли руки, чтобы одобрить не только мое исключение из партии, но и (этого я никак не ожидал) мой принудительный уход из университета». Отчисленный из университета, он, естественно, оказывается в армии – среди тех, кто не в партии, а значит – политически неблагонадежен.

Сам же он все время возвращается мыслью «в зал, в котором сто человек поднимают руки и таким путем отдают приказ сломать мою жизнь». Его мысль идет дальше: «я нередко и по-разному варьировал эту ситуацию и представлял, что произошло бы, если бы вместо исключения из партии меня осудили на смерть через повешение. И я всегда, без колебаний, приходил к однозначному выводу: и в этом случае все подняли бы руки, тем более если в речи председательствующего уместность петли на моей шее была бы эмоционально обоснована.

С тех пор, встречая впервые мужчину или женщину, которые вполне могли бы стать моими друзьями или любовницами, я мысленно переношу их в то время и в тот зал и задаюсь вопросом, подняли ли бы они руку: ни один не выдерживал этого экзамена; все так же поднимали руку, как поднимали ее (охотно или неохотно, веря или от страха) мои тогдашние друзья и знакомые. Но согласитесь: тяжко жить с людьми, которые способны послать вас в изгнание или на смерть, тяжко довериться им, тяжко любить их».

Это 1948–1949 годы. В Чехословакии, как и в других странах, оказавшихся под Сталиным, та же удушливая для нормальных (то есть желающих свободно жить) людей атмосфера, что и в СССР.

После его смерти в марте 1953 года сам воздух в Советском Союзе стал иным. Началась Оттепель.

Открылись сталинские злодеяния не только в порабощенной им нашей стране, но странах, как их официально именовали, «народной демократии» (Чехословакия, Венгрия, Польша и др.). При Сталине многие из тех, кто стояли там у власти, оказались арестованы и по его указанию после ужасных пыток расстреляны. Теперь объявляли, что они не были ни в чем виноваты…

Но после доклада Хрущева, ошеломившего не только наших граждан, но и весь мир, советская власть быстро спохватилась. Не слишком ли бурно пошло свободное обсуждение людоедской политики Сталина на партийных собраниях?.. Власть испугалась, что потеряет контроль над общественными процессами. Она видела в этих процессах прежде всего личную угрозу себе, своему безраздельному господству в своей стране и во всех «социалистических» странах.

Начали исключать из партии самых умных и смелых. Тех, кто задавал слишком неудобные вопросы, будоража мысль людей…

Сама эта власть давно уже состояла из совсем других людей, чем те, за которыми пошел почти что в нынешнем возрасте Егора его дед Аркадий Гайдар.

Те, как и юный Аркадий Гайдар, шли за утопической, то есть ложной идеей. Но они в нее, по крайней мере, верили.Они готовы были пожертвовать ради светлого будущеговсех людей не только своим благополучием, но даже жизнью.

Последним «кремлевским» утопистом оказался Никита Хрущев. Судя по всему, он тоже искренне верил, что к 1980 году построит в Советском Союзе не более и не менее как коммунизм: общество, в котором каждый будет получать не по труду– то есть не столько, сколько заработал, – а по потребностям:сколько кому понадобится…

Предлагая Третью программу КПСС, принятую на XXII ее съезде (1961 г.), Хрущев, пожалуй, и впрямь был уверен (или обманывал не только других, но и себя), что в ближайшее десятилетие «Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма – США». Что «всем будет обеспечен материальный достаток; всеколхозы и совхозы превратятся (вот именно «превратятся» – как в сказке… – М. Ч.) в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах».

Его преемник Брежнев верил уже только в одно: в необходимость самосохранения и сохранения благосостояния – своего и своих близких.

Известно, что его дочь Галина, например, очень-очень любила бриллианты. И она забрала себе, доведя чуть не до обморока ужаснувшихся искусствоведок и музейщиц, часть бриллиантовых украшений русских цариц из Оружейной палаты…

Только пусть никто не подумает, что вера в утопию, которая многими русскими людьми овладела еще в 1910-е годы и сохранялась в 20-е, – хорошая вещь. Нет, она приносит много бед. Недаром ведь древние римляне сказали: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

Задумайтесь-ка, почему они не сказали, например, – «в болото»? «в непроходимый лес»?.. Вот то-то же.

Первыми в странах Центральной Европы подняли восстание в 1953 году жители Восточного Берлина.

Напомним: Берлин после войны был поделен на Западный, под контролем союзников, и Восточный, ставший частью той Германии, где Сталин установил свои порядки. Позже один Берлин от другого отделили печально знаменитой «берлинской стеной» (разрушена осенью 1989 года). Сколько немцев, пытавшихся перелезть через нее и попасть на Запад, было безжалостно застрелено! Живи не там, где хочешь, а там, где тебе предписано…

Восстание в Восточном Берлине подавили советскими танками. Тогда знаменитый поэт и драматург Бертольд Брехт, живший как раз в «социалистической» Германии, написал ироническую поэму. Там такие строки: «Народ утратил доверие правительства… Тогда не было бы проще, если бы правительство распустило народ и выбрало новый?»

Вторая попытка освободиться от власти «старшего брата» – Советского Союза – и от того политического устройства страны, которое называют тоталитарным, предпринята Венгрией. Осенью 1956 года, через полгода после доклада Хрущева.

Венгерское восстание подавлено еще более жестоко: мостовые Будапешта были буквально залиты кровью. Глава тогдашнего правительства Имре Надь арестован, приговорен к смерти и повешен.

Спустя 12 лет изменить атмосферу в стране попробовали чехи – именно они стали инициаторами «пражской весны».

Если сказать одной фразой – они сделали целью «социализм с человеческим лицом».

Тут «социализм» и показал им свое подлинное звериное лицо…

Дело было в том, что Брежнев и его приспешники испугались – не перекинулось бы и к нам… Не зашатается ли тогда под ними столь привычное место – всевластных распорядителей судьбами народов огромного СССР и еще немалого числа подчиненных европейских государств?

И советские танки на рассвете 21 августа 1968 года вошли в Прагу – чтобы прикончить эти попытки очеловечить «социализм».