Текст книги "Елена Прекрасная"

Автор книги: Марианна Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Мы попались в ловушку, как крысы... – прошептал сержант.

"О да..." – мысленно поддакнул Платон. Что заставило археолога поверить Имме? Что? Ее льстивые слова, будто бы он, Платон, хороший парень, в отличие от Кормана? Или смесь отчаяния и ненависти в ее глазах там, в таверне?

Они шли и шли по коридору. И вдруг луч фонарика выхватил чье-то лицо – черное неподвижное, с застывшей улыбкой на губах. Лицо не эгейца, но и не человека. От неожиданности археолог чуть не закричал.

– Это бог Вта... – сказала Имма. – Мы пришли.

И, опустив кресло, в почтительном жесте коснулась рукой колен каменного бога.

3

Черная скала когда-то была святилищем Эгеиды. В те времена, когда эгейцы ходили по суше, и у них были ноги, как у людей, а пальцы еще не превратились в щупальца. Когда Океан прихлынул, все забыли о прежней жизни и прежних богах. И о глубокой галерее, в конце которой находилась тайная комната, где на скамье в абсолютной темноте сидели четыре бога, ожидая визитов эгейцев, тоже забыли. С богов сорвали драгоценности, сняли золотые головные уборы, ожерелья из изумрудов и браслеты из золота и ляпис глазури. Даже краска исчезла с их каменных тел. И они черные, недвижные, продолжали сидеть на скамье, сложив на коленях узкие ладони, не обращая внимания на все надругательства, глядя в никуда помертвевшими глазами, лишенными карбункуловых зрачков. Они ждали поклонников. Когда-нибудь эгейцы вернутся к своим богам. Когда-нибудь...

Боги умеют ждать, в отличие от людей. Ведь ожидание тяготит убегающим временем. А для богов время не имеет значения, они, вечные, ничего не теряют. Время будет всегда – оно не может иссякнуть. Так зачем же его жалеть? По времени можно плыть, как по Океану, и ждать своего часа.

4.

Первым делом беглецы перекусили пивом и копченой рыбой. О чем еще может думать эгеец в минуту опасности? Конечно, о еде. Процесс поглощения пищи целесообразен. И люди, как эгейцы, торопятся перекусить, чтобы снять стресс.

– Ты тоже любишь покушать? – спросил Платон у Иммы.

– Конечно. Когда ешь, нельзя ненавидеть.

Логично. Во время еды думаешь только о себе – нельзя же ненавидеть себя. А то можно и подавиться. Или нажить язву.

– А другие ходы в этой горе есть?

Видимо, Крто с женой давно готовился к подобной заварушке, ибо держал на Черной горе припасы. Пища была не ахти. Пиво в банках да копченая рыба. Перспектива так питаться в течение двух суток Платона не веселила. Зато ожил вдруг профессиональный интерес и затмил все тревоги. Если они в старом святилище, то...

– Так есть здесь еще ходы?

– Говорят, есть. Но я не знаю других, – призналась она. Наверняка врала. – Знаю, здесь есть ловушки. – А вот это, скорее всего, правда.

Профессор прошелся по коридору, освещая стены фонариком, прощупал детектором – благо он был вмонтирован в молекулярный резак. Никаких пустот... Тут он вспомнил, что Черная скала не поддается сканированию и обозвал себя идиотом.

"Зачем я ищу тайные ходы, когда я должен искать пути спасения своей шкуры", – спросил сам себя Атлантида.

Он стал выстукивать стены. Скала решительно отвечала ему "нет". Все людские и все эгейские хитрости были здесь бессильны.

– Если разгадать состав этого камня, то можно заработать огромные деньги, – пробормотал Платон. – Вы не пытались продать кусочек кому-нибудь? – поинтересовался Платон у Иммы.

– Это святыня...

– Бывшая.

– Бывших святынь не бывает. – Каждое замечание Платона она тут же отбивала с уверенностью опытного бойца.

– А, ну да, конечно... И где же в этой святыни мы будем справлять естественную нужду? Можно узнать? Двое суток я не могу терпеть. У меня генетически уплотненная память, а вот мочевой пузырь совершенно нормальный.

– Здесь припасены герметичные специальные сосуды, – сообщила Имма.

– Надо же! Какая предусмотрительность. И они нам, людям, подойдут?

– Вполне.

– Откуда вы знаете?

Она фыркнула, замешкалась с ответом на секунду, потом пробормотала:

– Они универсальные.

– Скажите, Имма, почему вы решили нас спасти?

– Я спасаю не вас, а себя. – В темноте он не видел ее лица. Да и вряд ли подражательная мимика эгейца могла многое поведать человеку. – Я помогу вам, вы – мне и Крто. Только вместе мы сможем покинуть планету.

– Нам ничто не грозит. У нас пропуска и...

– Выкиньте пропуска в Океан, скормите броненосцам! – воскликнула она зло и торжествующе. – Вас теперь ни за что не выпустят. Слокс вас уничтожит. И меня, и Крто... Но мы все вместе можем устроить ему хороший тайфун.

– На что вы намекаете?

– Вы залезли туда же, куда и Корман... То есть в такое... – Имма передернула плечами. – Но Слокс – вы видели Слокса... Он не позволит, чтобы Лига Миров узнала о том, что вы видели.

– Можно объяснить как-то понятнее, без полунамеков? Что я нашел? Что это за захоронение? Погибший экипаж "Елены Прекрасной"? Что случилось?

– Понимаете... – голос Иммы дрогнул. Платон невольно поморщился, ожидая пронзительного писка. Но услышал лишь прерывистый вздох. – Не сейчас – ладно? Утром я все расскажу. Можно подождать до утра? – такой молящий шепот. Ну как отказать?

– Ладно, спим, – согласился сержант. – Я устал, как собака.

5.

Спать пришлось на голом камне. Сны снились не самые радужные.

Во сне Платон увидел Кормана. Тот уселся на скамейку рядом с четырьмя каменными ограбленными богами и сказал насмешливо:

– А ты дурак, Атлантида. Неужели ты еще не понял. Ведь она сказала тебе: "Эта планета похожа на Старую Землю из космоса". Как она могла видеть из космоса эту планету и, тем более, Старую Землю, если она – простой страж и в космосе никогда не бывала? Но вспомни список личного состава. Кира Коробина – дочь марсианского инженера. Она-то вполне могла видеть Старую Землю в иллюминатор челнока и, возможно даже, могла летать туда. И потом что говорил Дерпфельд? Стражи не покидают остров – только Крто наведывается в Столицу. В этот раз Крто был в Столице без Иммы. И, скорее всего, в другие дни – тоже. Почему? Да потому что ей не нужна биокоррекция...

Профессор Рассольников проснулся. Ну конечно! Кира Коробина. Она же Имма. Не юная леди Эгеиды, которая почему-то обуяло навязчивое желание принадлежать к человеческой расе, как другие красотки мечтают о дорогой шубе или колье из бриллиантов. Она и была – человек. А вот Крто, несомненно, эгеец, но решил сменить ипостась. Видимо, из-за Иммы-Киры. Платон усмехнулся: неужели встречается такая преданность? Ну, прямо-таки история Хамматуты и Розы. Была такая история на заре Второй Конкисты. Будто бы человек влюбился в какую-то девушку местной расы. И все были против: Служба Безопасности Лиги Миров – вот уж воистину подлинный опекун каждого человека, – и местные вожди какой-то религиозной общины, и родители девушки... Чем все кончилось на самом деле – неизвестно. Но про Хамматуту и Розу сняты были десятки голографических фильмов, один другого слащавее. Вряд ли Крто видел хотя бы один. Эгеида – планета, изолированная от общего потока цивилизации. Здесь не смотрят голографов, литература в чести у изысканцев, но стражи не читают книг. Развлечения Столицы более декадентские. Воздушные шарики, морские горки и плесканье в бассейне. А те, кто занят разработками ископаемых на шельфе – развлекаются в свободное время все одинаково: таблетка само-само под язык, и ты в мире грез до следующего утра.

6.

Платон разбудил Дерпфельда.

– Как ты думаешь, зачем Крто решил бежать с планеты? Не знаешь, конечно. А я знаю. Потому что Имма и практикант Кира Коробина с "Елены Прекрасной" – одно и то же лицо.

– Ты смеешься? – Дерпфельд не поверил. – Она – человек?

– Именно. И Крто тоже принял облик человека. Полностью. Ради нее. Как Хамматута для Розы... Имма, ты слышала легенду о Хаматтуте и Розе? обратился археолог к их спасительнице. Он был уверен, что она не спит.

Но никто не ответил. Платон включил фонарь. У ног древних богов лежали они с Дерпфельдом. Имма исчезла. Чертова девчонка! И как она сумела удалиться совершенно неслышно?!

– Я так и знал. Мы в ловушке, – удовлетворенно заметил Дерпфельд. Бабам не верь – мой первый и единственный принцип.

– Как она выбралась? Я лежал поперек прохода, у самого выхода из норы, должен был услышать... Или... Объяснение одно. Из этой камеры есть другой ход. Имма легла спать у той стены. Значит, выход – там.

Профессор Рассольников стал ощупывать стену – миллиметр за миллиметр. Луч фонарика шарил вверх и вниз. Безрезультатно. Ничего похожего на дверь...

– Это все из-за тебя, профессор, – зло проговорил сержант. – Из-за твоей дурацкой поездки на скалу. Я же был против!

"Разве"? – хотел спросить Атлантида, но удержался. "Застряв в лабиринте, лучше не ссориться", – говаривал философ Стато.

– Ты был белый, как мел, – ворчал сержант. – Помню, у пилота Эрпа была точь-вточь такая рожа, когда он глотнул на Малой Бургундии местного винца. Парень блевал сутки. Непрерывно. Когда я увидел твою зеленую харю, то решил: сейчас и ты начнешь блевать. Ну, думаю, дело плохо, если нашего бравого профессора так скособочило... Что ты там все-таки нашел?

– Склеп. И в нем – человеческие скелеты. И пряжку с голограммой космофлота. Получается, что экипаж не погиб вместе с кораблем.

– Какая-нибудь инфекция?

– Или отравление. Если у них не было при себе экотаблеток... Нет, не получается. При чем здесь отравление?! Я же сказал: у одного череп проломлен, у другого вообще снесло макушку.

У Платона мелькнула мерзкая догадка. Он был уверен, что сержант подумал о том же самом, но вслух не решился произнести.

– Но если Имма – человек, то она что-то знает...

– Да, конечно. Но у нее сейчас не спросишь.

Как же выскочила девчонка? Вот стерва! Платон вернулся по коридору к той двери, через которую они вошли. Как-то эта плита должна подниматься. Но как? Атлантида обшарил все камни. Ничего! Никакого намека на рычаг или пульт управления. Они умрут в этой черной норе, которая не поддается никакому сканированию, сложив глупые свои головы к ногам ограбленных богов.

– Боги! – догадался археолог.

Он помчался назад в комнатушку и принялся обследовать статуи. Какая часть тела должна иметь для эгейцев особое значение? Голова? Лицо? Глаза? Слишком высоко. В процессе метаморфирования жители Эгеиды утратили ноги. Быть может, они молили богов вернуть им прежний облик, и вновь наградить ходульками вместо хвостов, и обнимали колени богов... Да, да, колени. Платон обнял голени сидящего крайнего бога – кажется, это был Вта – и принялся ощупывать. И вдруг, о чудо, плита за спиной бога поехала в сторону, и открылся проход. Но там, в глубине нового помещения не было света. Только бархатная чернильная тьма. Абсолютная. Платон схватил фонарик и кинулся внутрь. Перед ним была квадратная нора, вырубленная в стене. Совершенно пустая. Лишь вниз уходил черный вертикальный ход. Платон осветил его фонариком. Дна не увидел. Зато увидел на стене углубления – одни под другими на двух противоположных сторонах. Человек здесь мог пролезть. А вот эгеец – вряд ли. Хвостом в такие ямки не упрешься. Однако – зачем эгейцу лезть? Спустился на кресле-антиграве – и порядок. И Платон последует их примеру.

Археолог притащил кресло-антиграв, повесил в воздухе над шахтой колодца и уже стал усаживаться, как кресло камнем полетело вниз. Платон едва успел ухватиться за край колодца. Хорошо – с той стороны, где были ямки для ног и рук. Встал, прижавшись к холодному камню. Но самого бросило в жар. М-да... на кресле вниз не спустишься.

– Вылезай! – посоветовал Дерпфельд, заглядывая в тайную нору.

– Ну уж нет! Спущусь вниз и погляжу, что там такое. Есть хотя бы чем заняться до возвращения нашей Иммы.

– Она не вернется.

– Вернется. Она прожила десять лет на Эгеиде и никому не сообщила о своем спасении. Почему? Подумай над этим, Вил. Это по твоей части. Тут интеллектуалом быть не надо. Надо всего лишь быть полицейским.

Археолог стал спускаться. Колодец был довольно широк, упираться руками даже при высоком росте профессору было неудобно. Одно неверное движение – и можно отправиться вслед за креслом. Не было даже страховки какой-нибудь примитивной мономолекулярной веревки... Вспоминая об этом, Платон испытывал неприятный холодок под ребрами. Несколько раз Атлантида пытался осветить колодец, но ничего не видел в глубине. Лишь появился какой-то запах... Неопределенный... похожий... как лучше сказать. Да, запах пыли. Как будто там внизу, была древняя библиотека. Свет фонаря метался по стенам. Нигде никакого лаза. Зато теперь в воздухе мельтешили пылинки. И пыль становилась все гуще. Платон стал кашлять и чихать.

И вдруг колодец кончился. Археолог, нащупывая очередную ямку, коснулся ногой чего-то мягкого. Он попытался встать на это внезапно появившееся дно, и почувствовал, как нога погружается... Платон направил луч фонарика вниз. Дно покрывал слой легкого праха. А кресла не было. Лишь серое облако поднималось вверх. Платон вновь осторожно тронул прах. И тут же нога стала уходить в серую вкрадчивую ватность. Археолог поспешно вернулся на ступеньки. Надо ползти наверх. Он сделал несколько шагов наверх и понял, что не может двинуться с места – силы внезапно его покинули. Так в нелепой позе застыл он над серым пыльным "болотом". Пот катился по лбу. Хотелось глотнуть воды, а воды не было. Профессор отдышался и заставил себя двигаться. Через силу. Без всяких сил. Раз, два... Он считал шаги... Наверняка пыльное дно уже далеко. Он направил луч фонарика вниз. Ничего подобного. Оно тут, рядом... В нескольких шагах. Еще несколько отчаянных усилий... Так и есть! Дно поднималось вслед за Платоном. Он замер и стал смотреть. Вскоре серая пыль коснулась его ног. Археолог стал спешно карабкаться наверх. Усталость исчезла...

А что если пыль вырвется из колодца и...

Археолог вдруг замер. Луч фонаря скользнул по стене. Платон остановил метание светового луча на знаке, высеченном на камне. Опять пучок восьмерок. Знак жизнь, ставший знаком смерти... Археолог коснулся рельефа. Одна из плит медленно со скрипом стала опускаться, открывая узкую горизонтальную галерею. А пыль уже легкой пеленой обволакивала щиколотки. Платон нырнул внутрь горизонтального хода и пополз. Тут же плита поехала наверх. А в колодце зарокотала, набирая силу, вода. Она лилась откуда-то сверху. Атлантиде почудилось рассерженное шипение: это вода, обрушившись на пылевое "болото", заставляла его медленно оседать. Через несколько секунд плита закрыла лаз, и все звуки смолкли. Работая локтями, археолог полз вперед. Проход был узкий, но вполне достаточный для человека. Эгейцу пришлось бы куда хуже: он бы непременно ободрал все бока, протискиваясь по галерее. Через несколько минут (или часов) Атлантида уперся в монолит, нажал и...

Вывалился наружу. Свет падал какими-то полосами. Пахло рыбой и пивом. Не сразу археолог сообразил, что лежит рядом со скамьей, на которой восседали боги. Крайний, Вта – или почудилось? – насмешливо кривил губы, насмехаясь над незадачливым человечком.

– Ну как? – спросил Дерпфельд. – Каковы успехи?

– Кресло я угробил.

– Что там было?

– Ловушка для непрошеного гостя. В каждой гробнице есть такая. Логично: грабитель начнет с крайней статуи. Посвященный обнимет нужного бога.

Однако такая мелочь не могла остановить профессора Рассольникова. Пусть Вта устроил ловушку, тогда следующий, безымянный, с волкоподобной головой и огромными рогами непременно будет более любезен. Надо лишь молитвенно обнять его колени. Несколько глотков пива, и... новый эксперимент.

В этот раз открылась комнатка, похожая на погребальную камеру. Посреди, оставляя проходы по краям не более полуметра, громоздился саркофаг с полукруглой полированной крышкой. Камень напоминал гранит и блестел в свете фонаря. Наверняка саркофаг был неподъемен.

Профессор Рассольников радостно потер руки. Занятное зрелище со стороны: человек заточен в таинственной скале, опасность нависла над ним, как каменный потолок, своей многотонностью, а он, глупый, хохочет от восторга... Он нашел... неведомо что...

Вот именно, что же это такое? Археолог огляделся. Луч фонарика заскользил по каменным стенам. Скорее всего, какое-то древнее захоронение. Примитивные рельефы на стенах хранили следы краски – и краски добытой из почвы. Вот красная охра. А эта желтая похожа на ту, что называют сиеной... Вот какой-то эгеец – еще в обличье сухопутном, коротконогий и с человекоподобными руками – правда длиннопалый, – лежит на плоском камне, свесив руки и ноги и откинув голову. Лучи светила падают на него сверху, и каждый луч, будто щедрая рука бога, подносит к носу и губам эгейца свой дар – уже знакомые восьмилистники. Символы жизни.

Атлантида отвернулся от рельефа и принялся оглядывать каменный саркофаг. Что это саркофаг, археолог решил сразу. Форма уж больно универсальная. Как форма ванны. Бронзовая ванна, найденная в Помпеях, была почти такой же, как современная. Все прочее – лишенные функционального смысла ухищрения. Так и саркофаг. Ведь это, прежде всего функциональная вещь, а все остальное – желание поразить воображение – людей ли, богов ли не важно...

Археолог погладил массивную крышку. Руками ее не поднять. И с помощью кресла-антиграва такую махину не сдвинешь – на рассчитано кресло на подобные тяжести. Впрочем, кресло у них осталось одно на двоих. И антигравитационных поясов и тросов с собой нет... Ничего нет. Есть лишь резак. А почему бы и нет? И, кстати – почему они кричат о безвыходности? Этим резаком можно вскрыть что угодно. Можно вырезать входную дверь и вырваться на свободу... Лишь бы знать, где крушить стену. Но ведь они знают.

Атлантида захохотал...

– Что с тобой? – Дерпфельд направил ему луч фонарика в лицо.

– Как ты думаешь? Что там внутри? Сокровища? Книги? Или ограбленный труп? – спросил Платон, обходя находку в третий или в четвертый раз. По наружной стене саркофага шли какие-то надписи и рельефы. Но некогда было их разбирать. Кто бы мог подумать, что "горячая точка" * может оказаться в этой скале?

(* горячая точка – археологический термин.)

– Ограбленный труп, – отвечал Дерпфельд – он был реалистом.

Платон притащил и настроил резак. Где лучше вскрывать? Там, где саркофаг шире? Или там, где уже? Ладно, что тут долго думать: где сужается, и начнем. Современный клей без швов скрепит крышку. Все равно массивные предметы не в чести у музеев, слишком дорога транспортировка по Галактике им подавай то, что может уместиться в чемоданчике и одновременно поразить воображение. Вот если бы...

И Платон отделил часть крышки. Отложив резак, он схватил фонарик и осветил внутренности... Поначалу в глазах его мелькнуло изумление... потом... Он запустил руку внутрь и... Извлек наружу форменный комбинезон. Да, да, обычный комбинезон, какие обычно носят военные астронавты. Не слишком больших размеров – взрослый эгеец вряд ли в него залезет. Только ребенок. Даже учитывая теорию подобия культур, такое изумительное совпадение – слишком невероятно. Платон оглядел находку. На рукаве сверкала голограмма Лиги Миров и ниже еще одна. "Космический линкор ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ.

Дерпфельд стал хохотать. Он так хохотал, что рухнул на обезображенный саркофаг и дрыгал ногами, он визжал, как эгеец, и под конец совершенно обессилел. Профессор отложил комбинезон в сторону и стал шарить внутри. Нашел ботинки – тоже невеликого размера и тоже армейские. За ботинками пошли какие-то мелочи: пакетик от конфет, вечная ручка, у которой кончились чернила, футляр электронной записной книжки. И все. Потому как дальше рука Платона не пролезала.

Разозлившись, он разрезал крышку на маленькие дольки и снял одну дольку за другой. Нашел бластер системы "Фараон", и длиннющее жемчужное ожерелье. Причем черные и розовые жемчужины чередовались. Такое ожерелье на аукционе Галакт-Кристи стоит целое состояние. Не долго думая, Платон хотел сунуть его в карман.

Но Дерпфельд остановил.

– По-моему у этого ожерелья есть хозяин.

– А нет такого закона, по которому я могу ожерелье забрать?

– Нет...

Профессор не стал спорить, положил ожерелье назад в саркофаг, мысленно пообещав не отправляться больше на раскопки вместе с копом.

Луч фонарика вновь пробежал по рельефам. Сколько им лет? Ясно, что они относятся к тем временам, когда эгейцы еще ходили по суше. Но ведь та, первая история Эгеиды тоже насчитывает не одну тысячу лет.

А теперь стоит проверить, какие тайны хранят другие боги.

Археолог вернулся в первую комнатку и обнял колени третьего бога. И тут же стену, у которой эту ночь спала Имма, поехала в сторону. Открылась новая галерея. В конце ее сверкал прямоугольник света. Наступил новый день. Десяток шагов, и пленники замерли у обрыва. Далеко внизу мерно катил волны Океан, не замечая священную черную скалу.

– Хватаем стульчак и спускаемся вниз, – предложил Дерпфельд.

– И далеко мы улетим на одном стульчаке? – пожал плечами Платон. Имма советовала переждать нам здесь пару дней. Вот и переждем. Эгейцы считают нас погибшими. Мы в безопасности. Сегодня или завтра Имма вернется с помощью.

– Ты слишком доверяешь женщинам. Она заперла нас в этой черной ловушке...

– Она – член экипажа "Елены Прекрасной". Она – человек. И будет помогать нам.

– Значит, ты решил ждать здесь два дня?

– Все равно на одном-единственном кресле мы далеко не улетим. А добираться вплавь до Северного Архипелага или до базы Брегена мне что-то не улыбается. Особенно после того, как я видел челюсти броненосца, вспоровшие спину Стато.

Доводы профессора оказались более чем убедительными. Дерпфельд выругался и выругался цветисто, однако вернулся в нору к богам. Уселись завтракать.

И тут среди кусочков сушеной рыбы они обнаружили белую личинку инфоголографа. Платон нажал кнопку. И зазвучал голос Иммы, и возникла голограмма. Инфоголограф был дешевенький и старый, голограмма то появлялась, то исчезала.

Думаю, вы обо всем догадались. И то, что я – человек. И то – что спаслась с корабля. Я прячусь на этой планете десять лет... Десять лет... Мне повезло... То есть я заставляю себя так думать, хотя порой хочется выть, как броненосцы, на луну. Слышали, как воют броненосцы? Мороз по коже... Океан спокойный, две луны в небе, и со всех сторон – вой. Я отправляюсь на берег и вою вместе с ними. Помогает.

Клянусь, я прошла всю глубину. До самого дна. Не до абиссали, нет, но до самой глубоководной впадины. Если останусь на Эгеиде хоть месяц, то сойду с ума и непременно себя выдам. Не могу больше быть здесь! Не могу! Как вам передать то ощущение предела, которое копится день за днем и наконец становится непереносимым. Главное – бессрочность мучения и одновременно – сознание, что жизнь могла быть совершенно иной. Только поймите меня правильно. Эта прекрасная планета. И эгейцы – я ничего не имею против каждого из них в отдельности. Разумеется, я не говорю о Слоксе и его веселистах. Эгеиду нельзя не любить? Почему нельзя? Не знаю... Но эта фраза, банальность, ее здесь слышишь постоянно и тоже начинаешь повторять... по инерции... и почти веришь... Поешь со всеми "вода, вода, рыба, рыба" и пытаешься заставить себя думать, как все. И к ужасу своему сознаешь: не получается... Сколько ни пой, сколько ни пей – вода не станет рыбой...

Впрочем, такое же чувство отчаяния у меня было, когда улетел Корман. А с тех пор прошел уже год. И я как-то сумела прожить этот год. Быть может, мысль, что я в очередной раз осталась жива, помогла мне протянуть еще столько. Не знаю... Он – археолог, ученый... я подумала: он поможет мне... А чем это кончилось...

Но надо начинать рассказ не с Кормана, а с самого начала.

Я долго боялась: говорить ли вам, профессор, о том, кто я... и стоит ли просить помощи... Я верила вам и не верила. Вы спасли Стато. Да, вы рисковали. Но готовы ли вы рискнуть ради меня? Кто я вам? Более чем никто... Да, сознаюсь, я пыталась украсть ваш пропуск. Была уверена: вам ничего не стоит его восстановить. Но явился Слокс, и я вернула пропажу. Видите, какая я хорошая... Но вам все равно на меня плевать.

Долгое время мне не снилось снов. А теперь снятся. И почти каждую ночь – наш корабль. Я вхожу в него, как в первый раз, и всех вижу. Капитана Эклскона, пилота Эрпа, Валентину... Они улыбаются и идут мне навстречу. И все протягивают руки. И я иду к ним... Бегу... И они бегут. А что дальше... дальше не помню. Обычно я просыпаюсь. Несколько минут лежу с закрытыми глазами и пытаюсь представить сверкающие огнями коридоры корабля, или просторную рубку... Но вижу лишь какой-то длинный туннель. Я иду по нему... И никак не мог вернуться назад, в сон...

Но обо всем по порядку.

Жизнь моя была нормальной, тихой, никаких особых препятствий на пути. Я с детства знала, что принадлежу к элите, пусть не самой высокородной, но будущее мое обеспечено и определено. Проблем никаких. Вернее, одна проблема: как понять, чего именно хочешь? Желаний слишком много. И все, почти все, исполнимы. И хочется чего-то уж совершенно невозможного. Недостижимого. Отец мой был инженером на Марсе. Я в свое время побывала на Старой Земле. Милая древняя колыбель цивилизации, каждое деревце и каждый цветочек обихожен и напоминает экспонат музея. Я запоздало поняла, что проговорилась, заявив, что наша планета (вот видите, я невольно говорю -" наша", как все здесь, на Эгеиде) похожа на Старую Землю. Удивительно, что вы, профессор, не догадались сразу. В голову не пришло, что под маской леди с Эгеиды может скрываться человек. Вернее, маски не было. Я выдавала лицо за маску... Это не сложно. Но я опять отвлекаюсь...

Итак, я поступила в академию космофлота и выбрала двухгодичный курс. Меня ждала практика и временное членство в экипаже корабля класса "Вечный бой". Два года учебы были замечательными. И хотя способности у меня отнюдь не блестящие, многие меня опережали – и девушки, и юноши, я им не завидовала. Одно только меня смущало... Да, да, я не сделала биокоррекцию. Это все отец, он любил повторять: человек, прежде всего, должен быть личностью. Ах, личностью, – решила я, – так значит, никакой биокоррекции. Дура! И вот, я опять отвлекаюсь. Простите. Но я как будто подвожу некий итог. А в этом случае трудно ни с кем не сводить счеты.

В конце практики мне предстояло лететь на "Елене Прекрасной". О таком полете любой практикант мог только мечтать. В училище мне все завидовали. По-хорошему. Поздравляли. Наверное, и у вас случалось такое: только вообразишь, что вот, час твоего прилива, а тебе кто-нибудь выскакивает наперерез и седлает идущую к берегу волну, а ты захлебываешься в пене. В этот раз прилив оседлал перед моим носом Эрп. Я лишь шагнула на борт корабля, а он уже выскочил наперерез. Месяцем раньше явился, а кажется всегда тут был. И к тому же пилот, а я была всего лишь практикантом. Легко и ловко почти без усилий, он оттеснял мне всюду, не только во время работы, но и на досуге, и в кают-компании. Где бы я ни встала, он всегда вставал впереди, и я видела только его спину. А другие видели – его. Не знаю, как у него это получилось, но вскоре я стала чувствовать себя чужой на корабле, несмотря на то, что все были вежливы со мной и как будто доброжелательны. На меня никто не обращал внимания, я всем мешала, ученые держались своим замкнутым кружком, экипажу не было до меня дела, я общалась лишь с компом, собирая информацию о близлежащих обитаемых планетах.

Помню, как-то я сказала:

– Когда я стану пилотом...

Эрп рассмеялся, не дав мне закончить фразы:

– Ты? Да я скорее стану президентом Лиги Миров, чем ты сядешь в кресло пилота.

Но это так, к слову. Теперь вспоминая те дни, я понимаю, что надо было наплевать на поведение Эрпа и не замечать его стараний. Ведь это огромное счастье – попасть на такой корабль, пройти по коридору, постоять на пороге научного центра, и быть на несколько минут допущенной в рубку, чтобы пройти идентификацию и подать команду живущему где-то под трехслойной броней неистребимому мозгу корабля. Все эти годы меня порой и спасала только эта мысль: корабль помнит меня... И я когда-нибудь сяду в кресло пилота.

Что за авария приключилась с кораблем, не знаю. Но внезапно вспыхнули синие лампы тревоги, взвыли сирены и "Елена" всем велела забраться в защитные капсулы. Кажется, был взрыв. Корабль дрожал, все в нем трещало переборки, корпус... Стены пульсировали, как живые, будто волна за волной катилась по сверхпрочным материалам. Но они тут же восстанавливались, затягивались трещины, по шпангоутам стекали струйки катализаторной жидкости. Помню – я окаменела. Лежала в капсуле и смотрела на эти пульсирующие стены и капли влаги на переборках – будто пот выступал на теле корабля от запредельных усилий. Я ни о чем не думала в тот момент – не могла. Я как будто была в одном времени, а корабль в другом. И мы относительно друг друга перемещались...

Перегрузки были страшные. Кто не успел забраться в компенсационную камеру, погиб. Но даже в камере мне казалось, что желудок ворочается в горле. Все тело сделалась неподъемным, шея одеревенела. Будто невидимая рука давила и давила все сильнее. Если бы я могла кричать, я бы визжала от ужаса. Но я рта не могла открыть. А потом удар... И все прекратилось. Прошло несколько минут... Мне показалось, что в живых осталась я одна на незнакомой планете... представила... выхожу и ...

И тут раздался голос капитана Эклскона: всем собраться в спасательном отсеке. Я выбралась из защитной капсулы. Столкнулась с Валентиной. Она специалист по космическому излучению, член научной группы. Мы иногда беседовали. Она чуть-чуть свысока на меня смотрела, как будто ей известно нечто такое, что мне, глупышке, никогда не понять. А тут мы разрыдались и обнялись, будто всю жизнь были самыми близкими подругами.

– Как я рада, что ты жива... Так рада... – повторяла Валентина. Знаешь, я первым делом подумала о тебе. Ты – еще ребенок... Семнадцать лет... У тебя вся жизнь впереди!

Экипаж собрался в спасательном отсеке. Все, кто остался в живых... нас было тридцать два человека. Восемь женщин... вместе со мной...

Капитан держался великолепно. Как будто он не катастрофу пережил, а прошелся по палубе и узнал от бортового компа, что на обшивке пара вмятин от метеоритов.

– Думаю, вы убедились, что корабли класса "Вечный бой" недурно сработаны, – сказал капитан с улыбкой. – К сожалению, нам придется его оставить. Таковы инструкции. Поскольку мы совершили посадку на цивилизованной планете, входящей в состав Лиги Миров, пребывание экипажа более получаса на корабле такого класса недопустимо.

– Как здорово! – кричала я Валентине. Говорить спокойно не могла. Сколько можно всего рассказать... И какой замечательный отчет...

Но какой к черту отчет! В суматохе я потеряла свой миникомп. Напрасно искала... И не найдя, разрыдалась. Эрп, глядя на мои слезы, презрительно усмехнулся... Тем временем аварийный отсек уже оторвался от корабля... И тут в иллюминаторы все увидели плотную синеву. И яркие желтые черточки и... Синева светлела. Небо...